показалась вечностью. Потом колокольчики смолкли так же внезапно, как и
зазвонили, - все разом. И тотчас откуда-то снизу донеслось бряцание железа -
словно в погребе кто-то волочил по бочкам тяжелую цепь. Невольно Скруджу
припомнились рассказы о том, что, когда в домах появляются привидения, они
обычно влачат за собой цепи.
Тут дверь погреба распахнулась с таким грохотом, словно выстрелили из
пушки, и звон цепей стал доноситься еще явственнее. Вот он послышался уже на
лестнице и начал приближаться к квартире Скруджа.
- Все равно вздор! - молвил Скрудж. - Не верю я в привидения.
Однако он изменился в лице, когда увидел одно из них прямо перед собой.
Без малейшей задержки привидение проникло в комнату через запертую дверь и
остановилось перед Скруджем. И в ту же секунду пламя, совсем было угасшее в
очаге, вдруг ярко вспыхнуло, словно хотело воскликнуть: "Я узнаю его! Это -
Дух Марли!" - и снова померкло.
Да, это было его лицо. Лицо Марли. Да, это был Марли, со своей косицей,
в своей неизменной жилетке, панталонах в обтяжку и сапогах. Кисточки на
сапогах торчали, волосы на голове торчали, косица торчала, полы сюртука
оттопыривались. Длинная цепь опоясывала его и волочилась за ним по полу на
манер хвоста. Она была составлена (Скрудж отлично ее рассмотрел) из ключей,
висячих, замков, копилок, документов, гроссбухов и тяжелых кошельков с
железными застежками. Тело призрака было совершенно прозрачно, и Скрудж,
разглядывая его спереди, отчетливо видел сквозь жилетку две пуговицы сзади
на сюртуке.
Скруджу не раз приходилось слышать, что у Марли нет сердца, но до той
минуты он никогда этому не верил.
Да он и теперь не мог этому поверить, хотя снова и снова сверлил
|
|
глазами призрак и ясно видел, что он стоит перед ним, и отчетливо ощущал на
себе его мертвящий взгляд. Он разглядел даже, из какой ткани сшит платок,
которым была окутана голова и шея призрака, и подумал, что такого платка он
никогда не видал у покойного Марли. И все же он не хотел верить своим
глазам.
- Что это значит? - произнес Скрудж язвительно и холодно, как всегда. -
Что вам от меня надобно?
- Очень многое. - Не могло быть ни малейшего сомнения в том, что это
голос Марли.
- Кто вы такой?
- Спроси лучше, кем я был?
- Кем же вы были в таком случае? - спросил Скрудж, повысив голос. - Для
привидения вы слишком приве... разборчивы. - Он хотел сказать привередливы,
но побоялся, что это будет смахивать на каламбур.
- При жизни я был твоим компаньоном, Джейкобом Марли.
- Не хотите ли вы... Не можете ли вы присесть? - спросил Скрудж, с
сомнением вглядываясь в духа.
- Могу.
- Так сядьте.
Задавая свой вопрос, Скрудж не был уверен в том, что такое бестелесное
существо в состоянии занимать кресло, и опасался, как бы не возникла
необходимость в довольно щекотливых разъяснениях. Но призрак как ни в чем не
бывало уселся в кресло по другую сторону камина. Казалось, это было самое
привычное для него дело.
- Ты не веришь в меня, - заметил призрак.
- Нет, не верю, - сказал Скрудж.
- Что же, помимо свидетельства твоих собственных чувств, могло бы
убедить тебя в том, что я существую?
- Не знаю.
- Почему же ты не хочешь верить своим глазам и ушам?
- Потому что любой пустяк воздействует на них, - сказал Скрудж. - Чуть
что неладно с пищеварением, и им уже нельзя доверять. Может быть, вы вовсе
|
|
не вы, а непереваренный кусок говядины, или лишняя капля горчицы, или ломтик
сыра, или непрожаренная картофелина. Может быть, вы явились не из царства
духов, а из духовки, почем я знаю!
Скрудж был не очень-то большой остряк по природе, а сейчас ему и
подавно было не до шуток, однако он пытался острить, чтобы хоть немного
развеять страх и направить свои мысли на другое, так как, сказать по правде,
от голоса призрака у него кровь стыла в жилах.
Сидеть молча, уставясь в эти неподвижные, остекленелые глаза, - нет,
черт побери, Скрудж чувствовал, что он этой пытки не вынесет! И кроме всего
прочего, было что-то невыразимо жуткое в загробной атмосфере, окружавшей
призрака. Не то, чтоб Скрудж сам не ощущал, но он ясно видел, что призрак
принес ее с собой, ибо, хотя тот и сидел совершенно неподвижно, волосы, полы
его сюртука и кисточки на сапогах все время шевелились, словно на них дышало
жаром из какой-то адской огненной печи.
- Видите вы эту зубочистку? - спросил Скрудж, переходя со страху в
наступление и пытаясь хотя бы на миг отвратить от себя каменно-неподвижный
взгляд призрака.
- Вижу, - промолвило привидение.
- Да вы же не смотрите на нее, - сказал Скрудж.
- Не смотрю, но вижу, - был ответ.
- Так вот, - молвил Скрудж. - Достаточно мне ее проглотить, чтобы до
конца дней моих меня преследовали злые духи, созданные моим же воображением.
Словом, все это вздор! Вздор и вздор!
При этих словах призрак испустил вдруг такой страшный вопль и принялся
так неистово и жутко греметь цепями, что Скрудж вцепился в стул, боясь
|
|
свалиться без чувств. Но и это было еще ничто по сравнению с тем ужасом,
который объял его, когда призрак вдруг размотал свой головной платок (можно
было подумать, что ему стало жарко!) и у него отвалилась челюсть.
Заломив руки, Скрудж упал на колени.
- Пощади! - взмолился он. - Ужасное видение, зачем ты мучаешь меня!
- Суетный ум! - отвечал призрак. - Веришь ты теперь в меня или нет?
- Верю, - воскликнул Скрудж. - Как уж тут не верить! Но зачем вы, духи,
блуждаете по земле, и зачем ты явился мне?
- Душа, заключенная в каждом человеке, - возразил призрак, - должна
общаться с людьми и, повсюду следуя за ними, соучаствовать в их судьбе. А
тот, кто не исполнил этого при жизни, обречен мыкаться после смерти. Он
осужден колесить по свету и - о, горе мне! - взирать на радости и горести
людские, разделить которые он уже не властен, а когда-то мог бы - себе и
другим на радость.
И тут из груди призрака снова исторгся вопль, и он опять загремел
цепями и стал ломать свои бестелесные руки.
- Ты в цепях? - пролепетал Скрудж, дрожа. - Скажи мне - почему?
- Я ношу цепь, которую сам сковал себе при жизни, - отвечал призрак. -
Я ковал ее звено за звеном и ярд за ярдом. Я опоясался ею по доброй воле и
по доброй воле ее ношу. Разве вид этой цепи не знаком тебе?
Скруджа все сильнее пробирала дрожь.
- Быть может, - продолжал призрак, - тебе хочется узнать вес и длину
цепи, которую таскаешь ты сам? В некий сочельник семь лет назад она была
ничуть не короче этой и весила не меньше. А ты ведь немало потрудился над
нею с той поры. Теперь это надежная, увесистая цепь!
Скрудж глянул себе под ноги, ожидая увидеть обвивавшую их железную цепь
ярдов сто длиной, но ничего не увидел.
- Джейкоб! - взмолился он. - Джейкоб Марли, старина! Поговорим о
чем-нибудь другом! Утешь, успокой меня, Джейкоб!
- Я не приношу утешения, Эбинизер Скрудж! - отвечал призрак. - Оно
исходит из иных сфер. Другие вестники приносят его и людям другого сорта. И
открыть тебе все то, что мне бы хотелось, я тоже не могу. Очень немногое
дозволено мне. Я не смею отдыхать, не смею медлить, не смею останавливаться
нигде. При жизни мой дух никогда не улетал за тесные пределы нашей конторы -
слышишь ли ты меня! - никогда не блуждал за стенами этой норы - нашей
меняльной лавки, - и годы долгих, изнурительных странствий ждут меня теперь.
Скрудж, когда на него нападало раздумье, имел привычку засовывать руки
в карманы панталон. Размышляя над словами призрака, он и сейчас машинально
сунул руки в карманы, не вставая с колен и не подымая глаз.
- Ты, должно быть, странствуешь не спеша, Джейкоб, - почтительно и
смиренно, хотя и деловито заметил Скрудж.
- Не спеша! - фыркнул призрак.
- Семь лет как ты мертвец, - размышлял Скрудж. - И все время в пути!
- Все время, - повторил призрак. - И ни минуты отдыха, ни минуты покоя.
Непрестанные угрызения совести.
- И быстро ты передвигаешься? - поинтересовался Скрудж.
- На крыльях ветра, - отвечал призрак.
- За семь лет ты должен был покрыть порядочное расстояние, - сказал
Скрудж.
Услыхав эти слова, призрак снова испустил ужасающий вопль и так
неистово загремел цепями, тревожа мертвое безмолвие ночи, что постовой
полисмен имел бы полное основание привлечь его к ответственности за
нарушение общественной тишины и порядка.
- О раб своих пороков и страстей! - вскричало привидение. - Не знать
того, что столетия неустанного труда душ бессмертных должны кануть в
вечность, прежде чем осуществится все добро, которому надлежит
восторжествовать на земле! Не знать того, что каждая христианская душа,
творя добро, пусть на самом скромном поприще, найдет свою земную жизнь
слишком быстротечной для безграничных возможностей добра! Не знать того, что
даже веками раскаяния нельзя возместить упущенную на земле возможность
сотворить доброе дело. А я не знал! Не знал!
- Но ты же всегда хорошо вел свои дела, Джейкоб, - пробормотал Скрудж,
который уже начал применять его слова к себе.
- Дела! - вскричал призрак, снова заламывая руки. - Забота о ближнем -
вот что должно было стать моим делом. Общественное благо - вот к чему я
должен был стремиться. Милосердие, сострадание, щедрость, вот на что должен
был я направить свою деятельность. А занятия коммерцией - это лишь капля
воды в безбрежном океане предначертанных нам дел.
И призрак потряс цепью, словно в ней-то и крылась причина всех его
бесплодных сожалений, а затем грохнул ею об пол.
- В эти дни, когда год уже на исходе, я страдаю особенно сильно, -
промолвило привидение. - О, почему, проходя в толпе ближних своих, я опускал
глаза долу и ни разу не поднял их к той благословенной звезде, которая
направила стопы волхвов к убогому крову. Ведь сияние ее могло бы указать и
мне путь к хижине бедняка.
У Скруджа уже зуб на зуб не попадал - он был чрезвычайно напуган тем,
что призрак все больше и больше приходит в волнение.
- Внемли мне! - вскричал призрак. - Мое время истекает.
- Я внемлю, - сказал Скрудж, - но пожалей меня. Джейкоб, не изъясняйся
так возвышенно. Прошу тебя, говори попроще!
- Как случилось, что я предстал пред тобой, в облике, доступном твоему
зрению, - я тебе не открою. Незримый, я сидел возле тебя день за днем.
Открытие было не из приятных. Скруджа опять затрясло как в лихорадке, и
он отер выступавший на лбу холодный пот.
- И, поверь мне, это была не легкая часть моего искуса, - продолжал
призрак. - И я прибыл сюда этой ночью, дабы возвестить тебе, что для тебя
еще не все потеряно. Ты еще можешь избежать моей участи, Эбинизер, ибо я
похлопотал за тебя.
- Ты всегда был мне другом, - сказал- Скрудж. - Благодарю тебя.
- Тебя посетят, - продолжал призрак, - еще три Духа.
Теперь и у Скруджа отвисла челюсть.
- Уж не об этом ли ты похлопотал, Джейкоб, не в этом ли моя надежда? -
спросил он упавшим голосом.
- В этом.
- Тогда... тогда, может, лучше не надо, - сказал Скрудж.
- Если эти Духи не явятся тебе, ты пойдешь по моим стопам, - сказал
призрак. - Итак, ожидай первого Духа завтра, как только пробьет Час
Пополуночи.
- А не могут ли они прийти все сразу, Джейкоб? - робко спросил Скрудж.
- Чтобы уж поскорее с этим покончить?
- Ожидай второго на следующую ночь в тот же час. Ожидай третьего - на
третьи сутки в полночь, с последнем ударом часов. А со мной тебе уже не
суждено больше встретиться. Но смотри, для своего же блага запомни твердо
все, что произошло с тобой сегодня.
Промолвив это, дух Марли взял со стола свой платок и снова обмотал им
голову. Скрудж догадался об этом, услыхав, как лязгнули зубы призрака, когда
подтянутая платком челюсть стала на место. Тут он осмелился поднять глаза и
увидел, что его потусторонний пришелец стоит перед ним, вытянувшись во весь
рост и перекинув цепь через руку на манер шлейфа. Призрак начал пятиться к
окну, и одновременно с этим рама окна стала потихоньку подыматься. С каждым
его шагом она подымалась все выше и выше, и когда он достиг окна, оно уже
было открыто.
Призрак поманил Скруджа к себе, и тот повиновался. Когда между ними
оставалось не более двух шагов, призрак предостерегающе поднял руку. Скрудж
остановился.
Он остановился не столько из покорности, сколько от изумления и страха.
Ибо как только рука призрака поднялась вверх, до Скруджа донеслись какие-то
неясные звуки: смутные и бессвязные, но невыразимо жалобные причитания и
стоны, тяжкие вздохи раскаяния и горьких сожалений. Призрак прислушивался к
ним с минуту, а затем присоединил свой голос к жалобному хору и, воспарив
над землей, растаял во мраке морозной ночи за окном.
Любопытство пересилило страх, и Скрудж тоже приблизился к окну и
выглянул наружу.
Он увидел сонмы привидений. С жалобными воплями и стенаниями они
беспокойно носились по воздуху туда и сюда, и все, подобно духу Марли, были
в цепях. Не было ни единого призрака, не отягощенного цепью, но некоторых
(как видно, членов некоего дурного правительства) сковывала одна цепь.
Многих Скрудж хорошо знал при жизни, а с одним пожилым призраком в белой
жилетке был когда-то даже на короткой ноге. Этот призрак, к щиколотке
которого был прикован несгораемый шкаф чудовищных размеров, жалобно сетовал
на то, что лишен возможности помочь бедной женщине, сидевшей с младенцем на
руках на ступеньках крыльца. Да и всем этим духам явно хотелось вмешаться в
дела смертных и принести добро, но они уже утратили эту возможность навеки,
и именно это и было причиной их терзаний.
Туман ли поглотил призраки, или они сами превратились в туман - Скрудж
так и не понял. Только они растаяли сразу, как и их призрачные голоса, и
опять ночь была как ночь, и все стало совсем как прежде, когда он
возвращался к себе домой.
Скрудж затворил окно и обследовал дверь, через которую проник к нему
призрак Марли. Она была по-прежнему заперта на два оборота ключа, - ведь он
сам ее запер, - и все засовы были в порядке. Скрудж хотел было сказать
"чепуха!", но осекся на первом же слоге. И то ли от усталости и пережитых
волнений, то ли от разговора с призраком, который навеял на него тоску, а
быть может и от соприкосновения с Потусторонним Миром или, наконец, просто
от того, что час был поздний, но только Скрудж вдруг почувствовал, что его
нестерпимо клонит ко сну. Не раздеваясь, он повалился на постель и тотчас
заснул как убитый.
СТРОФА ВТОРАЯ
Первый из трех Духов
Когда Скрудж проснулся, было так темно, что, выглянув из-за полога, он
едва мог отличить прозрачное стекло окна от непроницаемо черных стен
комнаты. Он зорко вглядывался во мрак - зрение у него было острое, как у
хорька, - и в это мгновение часы на соседней колокольне пробили четыре
четверти. Скрудж прислушался.
К его изумлению часы гулко пробили шесть ударов, затем семь, восемь...
- и смолкли только на двенадцатом ударе. Полночь! А он лег спать в третьем
часу ночи! Часы били неправильно. Верно, в механизм попала сосулька.
Полночь!
Скрудж нажал пружинку своего хронометра, дабы исправить скандальную
ошибку церковных часов. Хронометр быстро и четко отзвонил двенадцать раз.
- Что такое? Быть того не может! - произнес Скрудж. - Выходит, я
проспал чуть ли не целые сутки! А может, что-нибудь случилось с солнцем и
сейчас не полночь, а полдень?
Эта мысль вселила в него такую тревогу, что он вылез из постели и
ощупью добрался до окна. Стекло заиндевело. Чтобы хоть что-нибудь увидеть,
пришлось протереть его рукавом, но и после этого почти ничего увидеть не
удалось. Тем не менее Скрудж установил, что на дворе все такой же густой
туман и такой же лютый мороз и очень тихо и безлюдно - никакой суматохи,
никакого переполоха, которые неминуемо должны были возникнуть, если бы ночь
прогнала в неурочное время белый день и воцарилась на земле. Это было уже
большим облегчением для Скруджа, так как иначе все его векселя стоили бы не
больше, чем американские ценные бумаги, ибо, если бы на земле не
существовало больше такого понятия, как день, то и формула: "...спустя три
дня по получении сего вам надлежит уплатить мистеру Эбинизеру Скруджу или
его приказу...", не имела бы ровно никакого смысла.
Скрудж снова улегся в постель и стал думать, думать, думать и ни до
чего додуматься не мог. И чем больше он думал, тем больше ему становилось не
по себе, а чем больше он старался не думать, тем неотвязней думал.
Призрак Марли нарушил его покой. Всякий раз, как он, по зрелом
размышлении, решал, что все это ему просто приснилось, его мысль, словно
растянутая до отказа и тут же отпущенная пружина, снова возвращалась в
исходное состояние, и вопрос: "Сон это или явь?" - снова вставал перед ним и
требовал разрешения.
Размышляя так, Скрудж пролежал в постели до тех пор, пока церковные
часы не отзвонили еще три четверти, и тут внезапно ему вспомнилось
предсказание призрака - когда часы пробьют час, к нему явится езде один
посетитель. Скрудж решил бодрствовать, пока не пробьет урочный час, а
принимая во внимание, что заснуть сейчас ему было не легче, чем вознестись
живым на небо, это решение можно назвать довольно мудрым.
Последние четверть часа тянулись так томительно долго, что Скрудж начал
уже сомневаться, не пропустил ли он, задремав, бой часов. Но вот до его
настороженного слуха долетел первый удар.
- Динь-дон!
- Четверть первого, - принялся отсчитывать Скрудж.
- Динь-дон!
- Половина первого! - сказал Скрудж.
- Динь-дон!
- Без четверти час, - сказал Скрудж.
- Динь-дон!
- Час ночи! - воскликнул Скрудж, торжествуя. - И все! И никого нет!
Он произнес это прежде, чем услышал удар колокола. И тут же он
прозвучал: густой, гулкий, заунывный звон - ЧАС. В то же мгновение вспышка
света озарила комнат), и чья-то невидимая рука откинула полог кровати.
Да, повторяю, чья-то рука откинула полог его кровати и притом не за
спиной у него и не в ногах, а прямо перед его глазами. Итак, полог кровати
был отброшен, в Скрудж, привскочив на постели, очутился лицом к лицу с
таинственным пришельцем, рука которого отдернула полог. Да, они оказались
совсем рядом, вот как мы с вами, ведь я мысленно стою у вас за плечом, мой
читатель.
Скрудж увидел перед собой очень странное существо, похожее на ребенка,
но еще более на старичка, видимого словно в какую-то сверхъестественную
подзорную трубу, которая отдаляла его на такое расстояние, что он уменьшился
до размеров ребенка. Его длинные рассыпавшиеся по плечам волосы были белы,
как волосы старца, однако на лице не видно было ни морщинки и на щеках играл
нежный румянец. Руки у него были очень длинные и мускулистые, а кисти рук
производили впечатление недюжинной силы. Ноги - обнаженные так же, как и
руки, - поражали изяществом формы. Облачено это существо было в белоснежную
тунику, подпоясанную дивно сверкающим кушаком, и держало в руке зеленую
ветку остролиста, а подол его одеяния, в странном несоответствии с этой
святочной эмблемой зимы, был украшен живыми цветами. Но что было
удивительнее всего, так это яркая струя света, которая била у него из
макушки вверх в освещала всю его фигуру. Это, должно быть, и являлось
причиной того, что под мышкой Призрак держал гасилку в виде колпака,
служившую ему, по-видимому, головным убором в тех случаях, когда он не был
расположен самоосвещаться.
Впрочем, как заметил Скрудж, еще пристальней вглядевшись в своего
гостя, не это было наиболее удивительной его особенностью. Ибо, подобно тому
как пояс его сверкал и переливался огоньками, которые вспыхивали и потухали
то в одном месте, то в другом, так и вся его фигура как бы переливалась,
теряя то тут, то там отчетливость очертаний, и Призрак становился то
одноруким, то одноногим, то вдруг обрастал двадцатью ногами зараз, но
лишался головы, то приобретал нормальную пару ног, но терял все конечности
вместе с туловищем и оставалась одна голова. При этом, как только
какая-нибудь часть его тела растворялась в непроницаемом мраке, казалось,
что она пропадала совершенно бесследно. И не чудо ли, что в следующую
секунду недостающая часть тела была на месте, и Привидение как ни в чем не
бывало приобретало свой прежний вид.
- Кто вы, сэр? - спросил Скрудж. - Не тот ли вы Дух, появление которого
было мне предсказано?
- Да, это я.
Голос Духа звучал мягко, даже нежно, и так тихо, словно долетал
откуда-то издалека, хотя Дух стоял рядом.
- Кто вы или что вы такое? - спросил Скрудж.
- Я - Святочный Дух Прошлых Лет.
- Каких прошлых? Очень давних? - осведомился Скрудж, приглядываясь к
этому карлику.
- Нет, на твоей памяти.
Скруджу вдруг нестерпимо захотелось, чтобы Дух надел свой головной
убор. Почему возникло у него такое желание, Скрудж, вероятно, и сам не смог
бы объяснить, если бы это потребовалось, но так или иначе он попросил
Привидение надеть колпак.
- Как! - вскричал Дух. - Ты хочешь своими нечистыми руками погасить
благой свет, который я излучаю? Тебе мало того, что ты - один из тех, чьи
пагубные страсти создали эту гасилку и вынудили меня год за годом носить ее,
надвинув на самые глаза!
Скрудж как можно почтительнее заверил Духа, что он не имел ни малейшего
намерения его обидеть и, насколько ему известно, никогда и ни при каких
обстоятельствах не мог принуждать его к ношению колпака. Затем он позволил
себе осведомиться, что привело Духа к нему.
- Забота о твоем благе, - ответствовал Дух.
Скрудж сказал, что очень ему обязан, а сам подумал, что не мешали бы
ему лучше спать по ночам, - вот это было бы благо. Как видно, Дух услышал
его мысли, так как тотчас сказал:
- О твоем спасении, в таком случае. Берегись! С этими словами он
протянул к Скруджу свою сильную руку и легко взял его за локоть.
- Встань! И следуй за мной!
Скрудж хотел было сказать, что час поздний и погода не располагает к
прогулкам, что в постели тепло, а на дворе холодище - много ниже нуля, что
он одет очень легко - халат, колпак и ночные туфли, - а у него и без того
уже насморк... но руке, которая так нежно, почти как женская, сжимала его
локоть, нельзя было противиться. Скрудж встал с постели. Однако заметив, что
Дух направляется к окну, он в испуге уцепился за его одеяние.
- Я простой смертный, - взмолился Скрудж, - я могу упасть.
- Дай мне коснуться твоей груди, - сказал Дух, кладя руку ему на
сердце. - Это поддержит тебя, и ты преодолеешь и не такие препятствия.
С этими словами он прошел сквозь стену, увлекая за собой Скруджа, и они
очутились на пустынной проселочной дороге, по обеим сторонам которой
расстилались поля. Город скрылся из глаз. Он исчез бесследно, а вместе с ним
рассеялись и мрак и туман. - Был холодный, ясный, зимний день, и снег
устилал землю.
- Боже милостивый! - воскликнул Скрудж, всплеснув руками и озираясь по
сторонам. - Я здесь рос! Я бегал здесь мальчишкой!
Дух обратил к Скруджу кроткий взгляд. Его легкое прикосновение, сколь
ни было оно мимолетно и невесомо, разбудило какие-то чувства в груди старого
Скруджа. Ему чудилось, что на него повеяло тысячью запахов, и каждый запах
будил тысячи воспоминаний о давным-давно забытых думах, стремлениях,
радостях, надеждах.
- Твои губы дрожат, - сказал Дух. - А что это катится у тебя по щеке?
Скрудж срывающимся голосом, - вещь для него совеем необычная, -
пробормотал, что это так, пустяки, и попросил Духа вести его дальше.
- Узнаешь ли ты эту дорогу? - спросил Дух.
- Узнаю ли я? - с жаром воскликнул Скрудж. - Да я бы прошел по нее с
закрытыми глазами.
- Не странно ли, что столько лет ты не вспоминал о ней! - заметил Дух.
- Идем дальше.
Они пошли по дороге, где Скруджу был знаком каждый придорожный столб,
каждое дерево. Наконец вдали показался небольшой городок с церковью,
рыночной площадью и мостом над прихотливо извивающейся речкой. Навстречу
стали попадаться мальчишки верхом на трусивших рысцой косматых лошаденках
или в тележках и двуколках, которыми правили фермеры. Все ребятишки задорно
перекликались друг с другом, и над простором полей стоял такой веселый
гомон, что морозный воздух, казалось, дрожал от смеха, радуясь их веселью.
- Все это лишь тени тех, кто жил когда-то, - сказал Дух. - И они не
подозревают о нашем присутствии.
Веселые путники были уже совсем близко, и по мере того как они
приближались, Скрудж узнавал их всех, одного за другим, и называл по именам.
Почему он был так безмерно счастлив при виде их? Что блеснуло в его холодных
глазах и почему сердце так запрыгало у него в груди, когда ребятишки
поравнялись с ним? Почему душа его исполнилась умиления, когда он услышал,
как, расставаясь на перекрестках и разъезжаясь по домам, они желают друг
другу веселых святок? Что Скруджу до веселых святок? Да пропади они
пропадом! Был ли ему от них какой-нибудь прок?
- А школа еще не совсем опустела, - сказал Дух. - Какой-то бедный
мальчик, позабытый всеми, остался там один-одинешенек.
Скрудж отвечал, что он это знает, и всхлипнул.
Они свернули с проезжей дороги на памятную Скруджу тропинку и вскоре
подошли к красному кирпичному зданию, с увенчанной флюгером небольшой
круглой башенкой, внутри которой висел колокол. Здание было довольно
большое, но находилось в состоянии полного упадка. Расположенные во дворе
обширные службы, казалось, пустовали без всякой пользы. На стенах их от
сырости проступила плесень, стекла в окнах были выбиты, а двери сгнили. В
конюшнях рылись и кудахтали куры, каретный сарай и навесы зарастали сорной
травой. Такое же запустение царило и в доме.
Скрудж и его спутник вступили в мрачную прихожую; и, заглядывая то в
одну, то в другую растворенную дверь, они увидели огромные холодные и почти
пустые комнаты.
В доме было сыро, как в склепе, и пахло землей, и что-то говорило вам,
что здесь очень часто встают при свечах и очень редко едят досыта.
Они направились к двери в глубине прихожей. Дух впереди, Скрудж - за
ним. Она распахнулась, как только они приблизились к ней, и их глазам
предстала длинная комната с уныло голыми стенами, казавшаяся еще более
унылой оттого, что в ней рядами стояли простые некрашеные парты. За одной из
этих парт они увидели одинокую фигурку мальчика, читавшего книгу при скудном
огоньке камина, и Скрудж тоже присел за парту и заплакал, узнав в этом
бедном, всеми забытом ребенке самого себя, каким он был когда-то. Все здесь:
писк и возня мышей за деревянными панелями, и доносившееся откуда-то из недр
дома эхо и звук капели из оттаявшего желоба на сумрачном дворе, и вздохи
ветра в безлистых сучьях одинокого тополя, и скрип двери пустого амбара,
раскачивающейся на ржавых петлях, и потрескивание дров в камине - все
находило отклик в смягчившемся сердце Скруджа и давало выход слезам.
Дух тронул его за плечо и указал на его двойника - погруженного в
чтение ребенка. Внезапно за окном появился человек в чужеземном одеянии, с
топором, заткнутым за пояс. Он стоял перед ними как живой, держа в поводу
осла, навьюченного дровами.
- Да это же Али Баба! - не помня себя от восторга, вскричал Скрудж. -
Это мой дорогой, старый, честный Али Баба! Да, да, я знаю! Как-то раз на
святках, когда этот заброшенный ребенок остался здесь один, позабытый всеми,
Али Баба явился ему. Да, да, взаправду явился, вот как сейчас! Ах, бедный
мальчик! А вот и Валентин и его лесной брат Орсон * - вот они, вот! А этот,