горе одинокому холостяку (очаровательным плутовкам это известно не хуже
нас), который увидит их разрумянившиеся от мороза щечки!
Право, глядя на всех этих людей, направлявшихся на дружеские сборища,
можно было подумать, что решительно все собрались в гости и ни в одном доме
не осталось хозяев, чтобы гостей принять. Но это было не так. Гостей
поджидали в каждом доме и то и дело подбрасывали угля в камин.
И как же ликовал Дух! Как радостно устремлялся он вперед, обнажив свою
широченную грудь, раскинув большие ладони и щедрой рукой разливая вокруг
бесхитростное и зажигательное веселье. Даже фонарщик, бежавший по сумрачной
улице, оставляя за собой дрожащую цепочку огней, и приодевшийся, чтобы потом
отправиться в, гости, громко рассмеялся, когда Дух пронесся мимо, хотя едва
ли могло прийти бедняге в голову, что кто-нибудь, кроме его собственного
праздничного настроения, составляет ему в эту минуту компанию.
И вдруг - а Дух хоть бы словом об этом предупредил - Скрудж увидел, что
они стоят среди пустынного и мрачного торфяного болота. Огромные
разбросанные в беспорядке каменные глыбы придавали болоту вид кладбища
каких-то гигантов. Отовсюду сочилась вода - вернее, могла бы сочиться, если
бы ее не сковал кругом, насколько хватал глаз, мороз, - и не росло ничего
кроме мха, дрока и колючей сорной травы. На западе, на горизонте,
закатившееся солнце оставило багрово-красную полосу, которая, словно чей-то
угрюмый глаз, взирала на это запустенье и, становясь все уже и уже,
померкла, наконец, слившись с сумраком беспросветной ночи.
- Где мы? - спросил Скрудж.
- Там, где живут рудокопы, которые трудятся в недрах земли, - отвечал
Дух. - Но и они не чуждаются меня. Смотри!
В оконце какой-то хибарки блеснул огонек, и они поспешно приблизились к
ней, пройдя сквозь глинобитную ограду. Их глазам предстала веселая компания,
собравшаяся у пылающего очага. Там сидели старые-престарые старик и старуха
со своими детьми, внуками и даже правнуками. Все они были одеты нарядно -
по-праздничному. Старик слабым, дрожащим голосом, то и дело заглушаемым
порывами ветра, проносившегося с завываньем над пустынным болотом, пел
рождественскую песнь, знакомую ему еще с детства, а все подхватывали хором
припев. И всякий раз, когда вокруг старика начинали звучать голоса, он
веселел, оживлялся, и голос его креп, а как только голоса стихали, и его
голос слабел и замирал.
Дух не замешкался у этой хижины, но, приказав Скруджу покрепче
ухватиться за его мантию, полетел дальше над болотом... Куда? Неужто к морю?
Да, к морю. Оглянувшись назад, Скрудж, к своему ужасу, увидел грозную гряду
скал - оставшийся позади берег. Его оглушил грохот волн. Пенясь, дробясь,
неистовствуя, они с ревом врывались в черные, ими же выдолбленные пещеры,
словно в ярости своей стремились раздробить землю.
В нескольких милях от берега, на угрюмом, затерянном в море утесе, о
который день за днем и год за годом разбивался свирепый прибой, стоял
одинокий маяк. Огромные груды морских водорослей облепили его подножье, а
буревестники (не порождение ли они ветра, как водоросли - порождение морских
глубин?) кружили над ним, взлетая и падая, подобно волнам, которые они
задевали крылом.
Но даже здесь двое людей, стороживших маяк, разожгли огонь в очаге, и
сквозь узкое окно в каменной толще стены пламя бросало яркий луч света на
бурное море. Протянув мозолистые руки над грубым столом, за которым они
сидели, сторожа обменялись рукопожатием, затем подняли тяжелые кружки с
грогом и пожелали друг другу веселого праздника, а старший, чье лицо,
подобно деревянной скульптуре на носу старого фрегата, носило следы жестокой
борьбы со стихией, затянул бодрую песню, звучавшую как рев морского прибоя.
И вот уже Дух устремился вперед, над черным бушующим морем. Все вперед
и вперед, пока - вдали от всех берегов, как сам он поведал Скруджу, - не
опустился вместе с ним на палубу корабля. Они переходили от одной темной и
сумрачной фигуры к другой, от кормчего у штурвала - к дозорному на носу, от
дозорного - к матросам, стоявшим на вахте, и каждый из этих людей либо
напевал тихонько рождественскую песнь, либо думал о наступивших святках,
либо вполголоса делился с товарищем воспоминаниями о том, как он праздновал
святки когда-то, и выражал надежду следующий праздник провести в кругу
семьи. И каждый, кто был на корабле, - спящий или бодрствующий, добрый или
злой, - нашел в этот день самые теплые слова для тех, кто был возле, и
вспомнил тех, кто и вдали был ему дорог, и порадовался, зная, что им тоже
отрадно вспоминать о нем. Словом, так или иначе, но каждый отметил в душе
этот великий день.
И каково же было удивление Скруджа, когда, прислушиваясь к завыванию
ветра и размышляя над суровой судьбой этих людей, которые неслись вперед во
мраке, скользя над бездонной пропастью, столь же неизведанной и
таинственной, как сама Смерть, - каково же было его удивление, когда,
погруженный в эти думы, он услышал вдруг веселый, заразительный смех. Но тут
его ждала еще большая неожиданность, ибо он узнал смех своего племянника и
обнаружил, что находится в светлой, просторной, хорошо натопленной комнате,
а Дух стоит рядом и с ласковой улыбкой смотрит не на кого другого, как все
на того же племянника!
- Ха-ха-ха! - заливался племянник Скруджа. - Ха-ха-ха!
Если вам, читатель, по какой-то невероятной случайности довелось
знавать человека, одаренного завидной способностью смеяться еще более
заразительно, чем племянник Скруджа, скажу одно: вам неслыханно повезло.
Представьте меня ему, и я буду очень дорожить этим знакомством.
Болезнь и скорбь легко передаются от человека к человеку, но все же нет
на земле ничего более заразительного, нежели смех и веселое расположение
духа, и я усматриваю в этом целесообразное, благородное и справедливое
устройство вещей в природе. Итак, племянник Скруджа покатывался со смеху,
держась за бока, тряся головой и строя самые уморительные гримасы, а его
жена, племянница Скруджа по мужу, глядя на него, смеялась столь же весело.
Да и гости не отставали от хозяев - и тоже хохотали во все горло:
- Ха-ха-ха-ха-ха!
- Он сказал, что святки - это вздор, чепуха, чтоб мне пропасть! -
кричал племянник Скруджа. - И ведь всерьез сказал, ей-богу!
- Да как ему не совестно, Фред! - с возмущением вскричала племянница.
Ох, уж эти женщины! Они никогда ничего не делают наполовину и судят обо всем
со всей решительностью.
Племянница Скруджа была очень хороша собой, - на редкость хороша.
Прелестное личико, наивно-удивленный взгляд, ямочки на щеках. Маленький
пухлый ротик казался созданным для поцелуев, как оно без сомнения и было.
Крошечные ямочки на подбородке появлялись и исчезали, когда она смеялась, и
ни одно существо на свете не обладало парой таких лучезарных глаз. Словом,
надо признаться, что она умела подзадорить, но и приласкать - тоже.
- Он забавный старый чудак, - сказал племянник Скруджа. - Не особенно
приветлив, конечно, ну что ж, его пороки несут в себе и наказание, и я ему
не судья.
- Он ведь очень богат, Фред, - заметила племянница. - По крайней мере
ты всегда мне это говорил.
- Да что с того, моя дорогая, - сказал племянник. - Его богатство ему
не впрок. Оно и людям не приносит добра и ему не доставляет радости. Он
лишил себя даже приятного сознания, что... ха-ха-ха!., что он может
когда-нибудь осчастливить своими деньгами нас.
- Терпеть я его не могу! - заявила племянница, и сестры племянницы, да
и все прочие дамы выразили совершенно такие же чувства.
- Ну, а по мне он ничего, - сказал племянник. - Мне жаль его, и я не
могу питать к нему неприязни, даже если б захотел. Кто страдает от его злых
причуд? Он сам - всегда и во всем. Вот, к примеру, он вбил себе в голову,
что не любит нас, и не пожелал прийти отобедать с нами. К чему это привело?
Лишился обеда, хотя и не бог весть какого.
- А я полагаю, что вовсе не плохого, - возразила племянница, и все
поддержали ее, а так как они только что отобедали и собрались у камина,
возле которого на столике уже горела лампа и был приготовлен десерт, то с
мнением их нельзя не считаться.
- Что ж, рад это слышать, - промолвил племянник Скруджа. - А то я не
очень-то верю в искусство молодых хозяюшек. А вы что скажете, Топпер?
Топпер, который совершенно явно имел виды на одну из сестер хозяйки,
отвечал, что всякий холостой мужчина - это жалкий отщепенец и не имеет права
высказывать суждение о таком предмете. При этих словах сестра племянницы -
не та, что с розами у корсажа, а пухленькая, с гофрированной кружевной
оборочкой у ворота, - залилась краской.
- Ну же, Фред, продолжай, - потребовала племянница Скруджа, хлопая в
ладоши. - Вечно он начнет рассказывать и не кончит! Такой нелепый человек!
Племянник Скруджа снова покатился со смеху, и так как смех его был
заразителен, все, как один, последовали его примеру, хотя пухленькая сестра
племянницы и старалась противостоять заразе, усиленно нюхая флакончик с
ароматическим уксусом.
- Я хотел только заметить, - сказал племянник Скруджа, - что его
антипатия к нам и нежелание повеселиться с нами вместе лишили его
возможности провести несколько часов в приятном обществе, что не причинило
бы ему вреда. Это, я думаю, во всяком случае приятнее, чем сидеть наедине со
своими мыслями в старой, заплесневелой конторе или в его замшелой квартире.
И я намерен приглашать его к нам каждый год, хочет он того или нет, потому
что мне его жаль. Он может до конца дней своих хулить святки, но
волей-неволей станет лучше судить о них, если из года в год я буду приходить
к нему и говорить от чистого сердца: "Как поживаете, дядюшка Скрудж?" Если
это расположит его хотя бы к тому, чтобы отписать в завещании своему бедному
клерку пятьдесят фунтов - с меня и того довольно. Мне, кстати, сдается, что
мои слова тронули его вчера.
Его слова тронули Скруджа! Такая нелепая фантазия дала повод к новому
взрыву смеха, но хозяину по причине его на редкость добродушного нрава было
совершенно все равно, над кем смеются гости, лишь бы они веселились от души,
и, стремясь поддержать их в этом настроении, он с довольным видом пустил
вкруговую бутылку вина.
Напившись чая, решили заняться музыкой. В этом семействе музыка была в
чести, и когда там принимались распевать песни на два, а то и на три голоса
с хором, можете мне поверить, что исполняли их со знанием дела. Особенно
отличался мистер Топпер, который очень усердно гудел басом, и при том без
особой даже натуги, так что лицо у него не багровело и на лбу не надувались
жилы. Племянница Скруджа недурно играла на арфе и в числе прочих музыкальных
пьес исполнила одну простенькую песенку (совсем пустячок, вы бы через две
минуты уже могли ее насвистать), которую певала когда-то одна маленькая
девочка, та, что приехала однажды вечером, чтобы увезти Скруджа из пансиона.
Это воспоминание воскресил в душе Скруджа Дух Прошлых Святок, и теперь,
когда Скрудж услыхал знакомую мелодию, картины былого снова ожили в его
памяти. Скрудж слушал, и сердце его смягчалось все более и более, и ему уже
казалось, что, внимай он чаще этим звукам в давно минувшие годы, и, быть
может, он всегда стремился бы только к добру на счастье себе и людям, и не
пришлось бы духу Джейкоба Марли вставать из могилы.
Однако не одной только музыке был посвящен этот вечер. Помузицировав,
принялись играть в фанты. Ведь так отрадно порой снова стать хоть на время
детьми! А особенно хорошо это на святках, когда мы празднуем рождение
божественного младенца. Впрочем, постойте! Сначала играли в жмурки. Ну,
конечно! И никто меня не убедит, что мистер Топпер действительно ничего не
видел. Да я скорее поверю, что у него была еще одна пара глаз - на пятках.
По-моему, они были в сговоре - он и племянник Скруджа. А Дух тоже был с ними
заодно. Если бы вы видели, как мистер Топпер припустился прямиком за
толстушкой с кружевной оборочкой, вы бы сами сказали, что это значит
чересчур уж рассчитывать на легковерие человеческой натуры. Опрокидывая
стулья, роняя каминные щипцы, налетая на фортепьяно, он неотступно гнался за
ней по пятам и чуть не задохся, запутавшись в портьерах! Он всегда
безошибочно знал, в каком конце комнаты находится пухленькая сестрица
хозяйки, и не желал ловить никого другого. Даже если бы вы нарочно поддались
ему (а кое-кто и пытался это проделать), он бы, для отвода глаз, пожалуй,
притворился, что хочет вас словить, - да только какой бы дурак ему поверил!
- и тотчас устремился бы в другом направлении - за пухлой сестрицей.
- Это нечестно! - восклицала она, и не раз, и оно в самом деле было
нечестно. Но как ни увертывалась она от него, как ни проскальзывала, шелестя
шелковыми юбками, перед самым его носом, ему все же удалось ее поймать, и
вот тут - когда он загнал ее в угол, откуда ей уже не было спасения, - вот
тут поведение его стало поистине чудовищным. Сколь гнусно было его
притворство, когда он делал вид, что не узнает ее и должен коснуться лент у
нее на голове и какого-то колечка на пальчике и какой-то цепочки на шее,
чтобы удостовериться, что это действительно она. Без сомнения, она не
преминула высказать ему свое мнение о нем, когда они, укрывшись за
портьерой, поверяли друг другу какие-то секреты, в то время как с
завязанными глазами бегал уже кто-то другой.
Племянница Скруджа не играла в жмурки. Ее удобно устроили в уютном
уголке, усадив в глубокое кресло и подставив под ноги скамеечку, причем Дух
и Скрудж оказались как раз за ее спиной. Но в фантах и она приняла участие,
а когда играли в "Любишь не любишь" - так находчиво придумывала ответы на
любую букву алфавита, что привела всех в неописуемый восторг. Столь же
блистательно отличилась она и в игре "Как, Когда, Где" и к тайной радости
племянника Скруджа совершенно затмила всех своих сестер, хотя они тоже были
весьма шустрые девицы, что охотно подтвердил бы вам мистер Топпер. Гостей
было человек двадцать, не меньше, и все - и молод и стар - принимали участие
в играх, а вместе с ними и Скрудж. В своем увлечении игрой он забывал, что
голос его беззвучен для ушей смертных, и не раз громко заявлял о своей
догадке, и она почти всегда оказывалась правильной, ибо самые острые иголки,
что выпускает уайтчеплская игольная фабрика, не могли бы сравниться по
остроте с умом Скруджа, за исключением, конечно, тех случаев, когда он
считал почему-либо необходимым прикидываться тупицей.
Такое его поведение пришлось, должно быть, Призраку по вкусу, ибо он
бросил на Скруджа довольно благосклонный взгляд. Скрудж принялся, как
ребенок, выпрашивать у него разрешения побыть с гостями, пока они не
отправятся по домам, но Дух отвечал, что это невозможно.
- Они затеяли новую игру! - молил Скрудж. - Ну хоть полчасика, Дух!
Только полчасика!
Игра называлась "Да и Нет". Племянник Скруджа должен был задрать
какой-нибудь предмет, а остальные - угадать, что он задумал. По условиям
игры он мог отвечать на все вопросы только "да" или "нет". Под перекрестным
огнем посыпавшихся на него вопросов удалось мало-помалу установить, что он
задумал некое животное, - ныне здравствующее животное, довольно противное
животное, свирепое животное, животное, которое порой ворчит, порой рычит, а
порой вроде бы разговаривает, и которое живет в Лондоне, и ходит по улицам,
и которое не водят на цепи и не показывают за деньги, и живет оно не в
зверинце, и мясом его не торгуют на рынке, и это не лошадь, и не осел, и не
корова, и не бык, и не тигр, и не собака, и не свинья и не кошка, и не
медведь. При каждом новом вопросе племянник Скруджа снова заливался хохотом
и в конце концов пришел в такой раж, что вскочил с дивана и начал от
восторга топать ногами. Тут пухленькая сестричка племянницы расхохоталась
вдруг так же неистово и воскликнула.
- Угадала! Я знаю, что вы задумали, Фред! Знак!
- Ну что? - закричал Фред.
- Это ваш дядюшка Скру-у-у-дж!
Да, так оно и было. Тут уж восторг стал всеобщим, хотя кое-кто нашел
нужным возразить, что на вопрос: "Это медведь?" - следовало ответить не
"нет", а "да", так как отрицательный ответ мог сбить с толку тех, кто уже
был близок к истине.
- Ну, мы так потешились насчет старика, - сказал племянник, - что было
бы черной неблагодарностью не выпить теперь за его здоровье. Прошу каждого
взять свой бокал глинтвейна. Предлагаю тост за дядюшку Скруджа!
- За дядюшку Скруджа! - закричали все.
- Пожелаем старику, где бы он сейчас ни находился, веселого рождества и
счастливого Нового года! - указал племянник. - Он не захотел принять от меня
этих пожеланий, но пусть они все же сбудутся. Итак, за дядюшку Скруджа!
А дядюшка Скрудж тем временем незаметно для себя так развеселился, и на
сердце у него стало так легко, что он непременно провозгласил бы тост за
здоровье всей честной компании, не подозревавшей о его присутствии, и
поблагодарил бы ее в своей ответной, хотя и беззвучной речи, если бы Дух дал
ему на это время. Но едва последнее слово слетело с уст племянника, как
видение исчезло, и Дух со Скруджем снова пустились в странствие.
Далеко-далеко лежал их путь, и немало посетили они жилищ, и немало
повидали отдаленных мест, и везде приносили людям радость и счастье. Дух
стоял у изголовья больного, и больной ободрялся и веселел; он приближался к
скитальцам, тоскующим на чужбине, и им казалось, что отчизна близко; к
изнемогающим в житейской борьбе - и они окрылялись новой надеждой; к
беднякам - и они обретали в себе богатство. В тюрьмах, больницах и
богадельнях, в убогих приютах нищеты - всюду, где суетность и жалкая земная
гордыня не закрывают сердца человека перед благодатным духом праздника, -
всюду давал он людям свое благословение и учил Скруджа заповедям милосердия.
Долго длилась эта ночь, если то была всею одна лишь ночь, в чем Скрудж
имел основания сомневаться, ибо ему казалось, что обе святочные недели
пролетели с тех пор, как он пустился с Духом в путь. И еще одну странность
заметил Скрудж: в то время как сам он внешне совсем не изменился, Призрак
старел у него на глазах. Скрудж давно уже видел происходящую в Духе
перемену, однако до поры до времени молчал. Но вот, покинув детский
праздник, устроенный в крещенский вечер, и очутившись вместе с Духом на
открытой равнине, он взглянул на него и заметил, что волосы его совсем
поседели.
- Скажи мне, разве жизнь духов так коротка? - спросил его тут Скрудж.
- Моя жизнь на этой планете быстротечна, - отвечал Дух. - И сегодня
ночью ей придет конец.
- Сегодня ночью? - вскричал Скрудж.
- Сегодня в полночь. Чу! Срок близится. В это мгновение часы на
колокольне пробили три четверти двенадцатого.
- Прости меня, если об этом нельзя спрашивать, - сказал Скрудж,
пристально глядя на мантию Духа. - Но мне чудится, что под твоим одеянием
скрыто нечто странное. Что это виднеется из-под края твоей одежды - птичья
лапа?
- Нет, даже на птичьей лапе больше мяса, чем на этих костях, -
последовал печальный ответ Духа. - Взгляни!
Он откинул край мантии, и глазам Скруджа предстали двое детей -
несчастные, заморенные, уродливые, жалкие и вместе с тем страшные. Стоя на
коленях, они припали к ногам Духа и уцепились за его мантию.
- О Человек, взгляни на них! - воскликнул Дух. - Взгляни же, взгляни на
них!
Это были мальчик и девочка. Тощие, мертвенно-бледные, в лохмотьях, они
глядели исподлобья, как волчата, в то же время распластываясь у ног Духа в
унизительной покорности. Нежная юность должна была бы цвести на этих щеках,
играя свежим румянцем, но чья-то дряхлая, морщинистая рука, подобно руке
времени, исказила, обезобразила их черты и иссушила кожу, обвисшую как
тряпка. То, что могло бы быть престолом ангелов, стало приютом демонов,
грозящих всему живому. За все века исполненной тайн истории мироздания
никакое унижение или извращение человеческой природы, никакие нарушения ее
законов не создавали, казалось, ничего столь чудовищного и отталкивающего,
как эти два уродца.
Скрудж отпрянул в ужасе. Когда эти несчастные создания столь внезапно
предстали перед ним, он хотел было сказать, что они очень славные дети, но
слова застряли у него в горле, как будто язык не пожелал принять участия в
такой вопиющей лжи.
- Это твои дети. Дух? - вот и все, что он нашел в себе силы произнести.
- Они - порождение Человека, - отвечал Дух, опуская глаза на детей. -
Но видишь, они припали к моим стопам, прося защиты от тех, кто их породил.
Имя мальчика - Невежество. Имя девочки - Нищета. Остерегайся обоих и всего,
что им сродни, но пуще всего берегись мальчишки, ибо на лбу у него начертано
"Гибель" и гибель он несет с собой, если эта надпись не будет стерта. Что ж,
отрицай это! - вскричал Дух, повернувшись в сторону города и простирая к
нему руку. -
Поноси тех, кто станет тебе это говорить! Используй невежество и нищету
в своих нечистых, своекорыстных целях! Увеличь их, умножь! И жди конца!
- Разве нет им помощи, нет пристанища? - воскликнул Скрудж.
- Разве нет у нас тюрем? - спросил Дух, повторяя собственные слова
Скруджа. - Разве нет у нас работных домов?
В это мгновение часы пробили полночь.
Скрудж оглянулся, ища Духа, но его уже не было. Когда двенадцатый удар
колокола прогудел в тишине, Скрудж вспомнил предсказание Джейкоба Марли и,
подняв глаза, увидел величественный Призрак, закутанный с ног до головы в
плащ с капюшоном и, подобно облаку или туману, плывший над землей к нему
навстречу.
СТРОФА ЧЕТВЕРТАЯ
Последний из Духов
Дух приближался - безмолвно, медленно, сурово. И когда он был совсем
близко, такой мрачной таинственностью повеяло от него на Скруджа, что тот
упал перед ним на колени.
Черное, похожее на саван одеяние Призрака скрывало его голову, лицо,
фигуру - видна была только одна простертая вперед рука. Не будь этой руки,
Призрак слился бы с ночью и стал бы неразличим среди окружавшего его мрака.
Благоговейный трепет объял Скруджа, когда эта высокая величавая и
таинственная фигура остановилась возле него. Призрак не двигался и не
произносил ни слова, а Скрудж испытывал только ужас - больше ничего.
- Дух Будущих Святок, не ты ли почтил меня своим посещением? - спросил,
наконец, Скрудж.
Дух ничего не ответил, но рука его указала куда-то вперед.
- Ты намерен открыть мне то, что еще не произошло, но должно произойти
в будущем? - продолжал свои вопросы Скрудж. - Не так ли, Дух?
Складки одеяния, ниспадающего с головы Духа, слегка шевельнулись,
словно Дух кивнул. Другого ответа Скрудж не получил.
Хотя общество привидений стало уже привычным для Скруджа, однако эта
молчаливая фигура внушала ему такой ужас, что колени у него подгибались, и,
собравшись следовать за Призраком, он почувствовал, что едва держится на
ногах. Должно быть, Призрак заметил его состояние, ибо он приостановился на
мгновение, как бы для того, чтобы дать ему возможность прийти в себя.
Но Скруджу от этой передышки стало только хуже. Необъяснимый ужас
пронизывал все его существо при мысли о том, что под прикрытием этого
черного, мрачного савана взор Призрака неотступно следит за ним, в то время
как сам он, сколько бы ни напрягал зрение, не может разглядеть ничего, кроме
этой мертвенно-бледной руки и огромной черной бесформенной массы.
- Дух Будущих Святок! - воскликнул Скрудж. - Я страшусь тебя. Ни один
из являвшихся мне призраков не пугал меня так, как ты. Но я знаю, что ты
хочешь мне добра, а я стремлюсь к добру и надеюсь стать отныне другим
человеком и потому готов с сердцем, исполненным благодарности следовать за
тобой. Разве ты не хочешь сказать мне что-нибудь?
Призрак ничего не ответил. Рука его по-прежнему была простерта вперед.
- Веди меня! - сказал Скрудж. - Веди! Ночь быстро близится к рассвету,
и каждая минута для меня драгоценна - я знаю это. Веди же меня, Призрак!
Привидение двинулось вперед так же безмолвно, как и появилось. Скрудж
последовал за ним в тени его одеяния, которое как бы поддерживало его над
землей и увлекало за собой.
Они вступили в город - вернее, город, казалось, внезапно сам вырос
вокруг них и обступил их со всех сторон. И вот они уже очутились в центре
города - на Бирже, в толпе коммерсантов, которые сновали туда и сюда и
собирались группами, и поглядывали на часы, и позванивали монетами в
кармане, и в раздумье перебирали массивные золотые брелоки, словом, все
было, как всегда, - знакомая Скруджу картина.
Дух остановился возле небольшой кучки дельцов. Заметив, что рука
Призрака указывает на них, Скрудж приблизился и стал прислушиваться к их
разговору.
- Нет, - сказал огромный тучный мужчина с чудовищным тройным
подбородком. - Об этом мне ничего не известно. Знаю только, что он умер.
- Когда же это случилось? - спросил кто-то.
- Да как будто прошедшей ночью.
- А что с ним было? - спросил третий, беря изрядную понюшку табаку из
огромной табакерки. - Мне казалось, он всех переживет.
- А бог его знает, - промолвил первый и зевнул.
- Что же он сделал со своими деньгами? - спросил краснолицый господин,
у которого с самого кончика носа свисал нарост, как у индюка.
- Не слыхал, не знаю, - отвечал человек с тройным подбородком и снова
зевнул.
- Оставил их своей фирме, должно быть. Мне он их не оставил. Это-то уж
я знаю доподлинно. Шутка была встречена общим смехом.
- Похоже, пышных похорон не будет, - продолжал человек с подбородком. -
Пропади я пропадом, если кто-нибудь придет его хоронить. Может, нам
собраться компанией и показать пример?
- Что ж, если будут поминки, я не прочь, - отозвался джентльмен с
наростом на носу. - За такой труд не грех и покормить.
Снова смех.
- Я, видать, бескорыстнее всех вас, - сказал человек с подбородком, -
так как никогда не надеваю черных перчаток и никогда не завтракаю второй
раз, но тем не менее готов пойти, если кто-нибудь присоединится. Ведь
рассудить, так я, пожалуй, был самым близким его приятелем. Как-никак, а при
встречах мы всегда останавливались потолковать. Ну, до завтра, господа.
Собеседники разошлись в разные стороны и смешались с другими группами
дельцов, а Скрудж, который знал всех этих людей, вопросительно посмотрел на
Духа, ожидая от него объяснения.
Призрак двинулся к выходу. Перст его указывал на улицу, где только что
повстречались двое людей. Скрудж прислушался к их беседе, полагая, что здесь
он найдет, наконец, объяснение всему.
Этих людей он тоже знал как нельзя лучше. Оба были дельцами, весьма
богатыми и весьма влиятельными. Скрудж всегда очень дорожил их мнением о
себе. С деловой точки зрения, разумеется. Исключительно с деловой точки
зрения.
- Добрый день, - сказал один.
- Добрый день, - отвечал другой.
- Слыхали? - сказал первый. - Он попал-таки, наконец, черту в лапы.
- Да, слыхал, - отвечал другой. - Каков мороз!
- Самый рождественский. Вы не любитель покататься на коньках?
- Нет, нет. Мало у меня без того забот! Мое почтение!
Вот и все, ни слова больше. Встретились, потолковали н разошлись.
Поначалу Скрудж был несколько удивлен, что Дух может придавать значение
такой пустой на первый взгляд беседе, но потом решил, что в словах этих
людей заключен какой-то скрытый смысл, и принялся размышлять, что же это