ЖИЗНЬ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ
Выпуск 4 (637)
Кришна Крипалани
РАБИНДРАНАТ ТОГОР
«Молодая гвардия»
МОСКВА 1989
Rabindranath Tagore
A Biography
Krishna Kripalani
Visva — Bharati
Calcutta
Перевод с английского Л. Н. Асанова
Научный редактор и автор послесловия старший научный сотрудник Института востоковедения АН СССР, доктор филологических наук, лауреат Международной премии имени Джавахарлала Неру И.Д. Серебряков
Рецензенты: А.А. Агапьев
и доктор филологических наук Д.М. Урнов
Издательство «Молодая гвардия», 1983 г., 1989 г.
К советским читателям
Введение
Десятилетия, миновавшие с рождения Рабиндраната Тагора, принесли Индии такие громадные изменения, каких не мог бы предвидеть ни один оптимист, живший в 1861 году. Облик страны разительно изменился, но еще более значительны перемены, происшедшие в сознании и духе современной Индии. Усталая, робкая кляча, едва тащившаяся под угрозой кнута, превратилась в горячего боевого скакуна, которого необходимо сдерживать, чтобы он не мчался слишком быстро.
В 1861 году, когда родился Тагор, Индия лежала простертая у ног британцев. Страной правили чужеземцы, и британская королева была провозглашена императрицей Индии. Казалось, что этот сверкающий бриллиант будет украшать имперскую корону до скончания времен. Естественно, что так думали правители. Удивительно то, что многие индийцы разделяли эту веру и приветствовали ее. Восемнадцатый век в Индии был мрачным веком беспорядков и междоусобиц, страна превратилась в джунгли, где дикие звери бродили на воле, разоряя все вокруг. Когда наконец установились законность и порядок, люди прежде всего осознали не то, что Индия потеряла свободу, а простой и конкретный факт, что они наконец могут вздохнуть спокойно. После ужасов джунглей покой пустыни казался благодатью.
Великое восстание 1857 года[1]было безжалостно подавлено, и исконные правящие классы либо уничтожены, либо втоптаны в пыль. Поднимался новый класс, класс буржуазии, с новыми интересами и новой культурой, и английская администрация всячески поддерживала его. Неверно было бы называть этот поднимающийся класс предателем, ибо не он, а прежние правители предали интересы страны. Этот новый класс, по сути, стал авангардом новой судьбы Индии. Но это осознание его миссии пришло позднее.
Главной чертой интеллектуального и духовного климата в период, предшествовавший рождению Тагора, был тот факт, что индийцы, казалось, наслаждались этим покоем пустыни. Индия словно утратила свой творческий дух. В политическом смысле она едва ли сознавала утрату национальной свободы, а в области культуры она либо примеривала парадный мундир нового рабства, либо цеплялась за оковы старины. Не считая нескольких исключительных личностей, это было время лакеев и реакционеров, тех, кто слепо следовал западному образцу, и тех, кто искал утешения в древних традициях и догмах.
Через восемьдесят лет, когда Тагор умер, облик Индии изменился. В области политики она оказалась накануне событий, неслыханных в ее истории, в области культуры она восстановила былое самоуважение, а в духовной жизни открывала скрытые источники созидания. Не случайно Неру назвал книгу, посвященную культурному наследию своей страны, «Открытие Индии». Нам всем пришлось открывать Индию, чтобы обрести ее. И мы продолжаем открывать ее до сих пор. Это само по себе было революцией, возможно, главной нашей революцией — открытием себя.
Множество факторов обусловило эти преобразования, и не последними в их числе были события мирового масштаба, повлиявшие на Индию. Однако силы как в природе, так и в мире людей сами по себе слепы, и если их не сдерживать и не направлять, они могут оказаться скорее разрушительными, нежели созидательными. Среди тех людей, кто сумел приложить эти силы к созиданию новой судьбы Индии, два человека превосходят прочих: это Ганди[2]и Тагор. Вклад Ганди общеизвестен: он сделал больше, чем кто-нибудь другой в истории Индии. Вклад Тагора менее заметен, но более глубок, ибо он высвобождал и питал скрытые источники творчества в тех областях, где политик не властен.
Хотя Тагор был прежде всего поэтом, он более чем просто поэт в европейском понимании этого слова, так же как и Ганди более чем просто политик и патриот. Тагор был тем, что в Индии называют кави — пророк, провидец. Его гений обогащал все, к чему он прикасался. Как само солнце, в честь которого он был назван (роби по-бенгальски, производное от рови на санскрите, означает солнце), он излучал свет и тепло, оживлял интеллектуальную и духовную почву своей страны, открывал неизвестные горизонты мысли, перекидывал мост между Востоком и Западом. Для тех, кому доступен язык, на котором поэт писал, животворность его гения поистине поразительна. Не менее поразительны разнообразие и красота литературных форм, которые он создал. За свою жизнь Тагор дал своему народу столько, сколько могут дать века развития: язык, способный выразить тончайшие модуляции мысли и чувства, литературу, достойную изучения в университетах всего мира. Едва ли есть область словесности, которая не была бы исследована и оплодотворена его дерзновениями, а ведь многие из областей этих оставались в бенгальской литературе нетронутой целиной, и его руки были первыми, давшими ей жизнь. Он один из немногих писателей в мире, чьи произведения, созданные на родном языке, выдержали самые строгие испытания большой литературой, восточной или западной, древней или современной.
Тагор выделяется среди современных писателей не только потому, что его стихами и прозой, о которых ученые профессора пишут тома исследований, наслаждаются изощреннейшие интеллектуалы, но и потому, что простой неграмотный народ на многолюдных улицах Калькутты или в отдаленных деревнях Бенгалии с любовью поет его песни. И неудивительно, ибо каждое время года, каждая черта богатой природы его родины, каждое движение человеческого сердца, в горе и в радости, переложены им на язык песни. Их поют на религиозных празднествах и в концертных залах. Патриоты всходили на эшафот с его песней на устах, молодые влюбленные, не в силах выразить глубину своих чувств, поют его песни и чувствуют, что тяжесть их немоты облегчается.
Однако все это в основном относится к читателям, на чьем языке он писал. Те, кто читал его в переводах, могут получить лишь малое представление об объеме и силе его гения.[3]К сожалению, его родной бенгальский язык лишь один из многих в Индии, так что даже в его собственной стране большинству людей творчество поэта доступно только в переводах. Для них, помимо знакомства с этими переложениями, главное значение Тагора состоит в том импульсе, который он дал всему течению культурного и духовного развития Индии, в том, что он показал им пример страстной преданности искусству и не менее страстного служения своему народу и всему человечеству. Он дал индийцам веру в свой язык и в свое культурное и интеллектуальное наследие. Нынешнее возрождение индийских языков в значительной степени обусловлено его вдохновением и примером. Это возрождение охватывает не только языки и литературы. Многогранный гений Тагора, его почти подвижническое стремление к развитию индийского искусства, танца и музыки, живописи и ремесел, его уважение к местным народным художественным школам, поощрение как классических, так и народных традиций в его школе в Шантиникетоне стали побудительным стимулом, который позволил этим традициям выживать и процветать в наши дни.
Но еще более важным является тот факт, что поэт, учивший свой народ бережно хранить и гордиться своим наследием, обладал смелостью разорвать узы традиций. Слепо придерживаться традиционных условностей, предупреждал он, есть признак незрелости. Лишь у младенцев нет индивидуальности, их лепет повсюду одинаков. Взрослый человек должен развивать и утверждать свою неповторимую личность.
«Когда во имя индийского искусства мы неразумно культивируем слепую приверженность к обычаям прошлых поколений, мы душим собственную внутреннюю суть предрассудками, унаследованными от прошлых веков. Они как маски с застывшей гротескной гримасой, которые не могут реагировать на постоянно меняющуюся игру жизни. Искусство не пышная гробница. Оно должно отражать движение жизни, оно постоянно совершенствуется и обновляется на своем пути паломничества в будущее, которое так же отлично от прошлого, как дерево от семени», — писал Тагор.
Наиболее яркой чертой жизненной философии Тагора был упор на развитие человеческой личности и его глубокое убеждение в том, что нет врожденных противоречий между так называемыми противоположностями — телом и душой, наслаждением естественной красотой и поисками истины, общественными обязанностями и правилами каждого человека, уважением традиций и свободой исканий, любовью к своему народу и верой в единство человечества. Эти кажущиеся противоположности могут и должны быть примирены, но не отдельными компромиссами и робкими колебаниями, а созданием истинной гармонии из видимого несогласия. Эта вера тысячекратным эхом пронизывает всю его поэзию.
Духовные, эстетические и интеллектуальные стороны личности самого Тагора были настолько сильно развиты и так сочетались друг с другом, что ни о ком другом нельзя сказать с большим правом, что он наблюдал жизнь постоянно и видел ее в целостности.
В нашем индийском характере есть тенденция к некоторой однобокости. У нас есть склонность переоценивать одни стороны жизни в ущерб прочим. В религиозном рвении мы поддаемся соблазну полного отречения от уз, связывающих нас с землей. Чтобы обрести душевный покой, мы отказываемся от самой радости жизни. В преувеличенной заботе о чистоте расы и социальной стабильности наши предки разделили общество непроницаемыми перегородками, так что кастовая иерархия с ее отвержением огромных масс людей как неприкасаемых стала величайшим проклятием нашего общества.
«О моя несчастная страна, — писал Тагор в одном из своих стихотворений, — те, кого ты унизила, стащат тебя вниз в свою бездну, пока твой позор не сравнится с их позором; те, кого ты лишила их человеческих прав, кто стоит перед тобой с мольбою, низвергнут тебя до своей низости, пока ты не падешь до уровня их унижения».
Именно так и случилось в истории Индии. Можно привести множество примеров односторонности в нашем характере, которая делает нас одновременно примитивными и утонченными, невежественными и мудрыми, подавленными и безмятежными, сострадательными и безразличными к жестокости. Что нам необходимо более всего — это научиться ценить красоту здравого и гармоничного мироощущения, образа жизни мужественного, но не грубого, чувствительного, но не сентиментального, рационального, но не меркантильного, религиозного, но не фанатичного, патриотического, но не шовинистского. Именно этому учил, именно это нес в себе Тагор.
Если бы Тагор был только поэтом и писателем, богатый вклад его в язык и литературу своего народа заставил бы почитать его как одного из поистине великих людей. Но он являл собою нечто большее. Он был художником и в жизни. Его личная жизнь столь же чиста и благородна, как и его стихи. Он жил, как писал, не для удовольствия или выгоды, но движимый чувством радости, сознавая, что его гений был даром свыше и должен быть использован на благо человека. Он ни в коей мере не был религиозным аскетом или подвижником в обычном понимании этого слова. Он слишком любил эту землю, чтобы отвернуться от нее. Он был человек, и ничто человеческое не было ему чуждо, он так же остро реагировал на радость жизни, как и на крик страдания. Тагор любил свои народ, но любовь его распространялась на все человечество. Всю свою жизнь он боролся за социальную справедливость, за право униженных на собственное достоинство, бедных на материальное благополучие, граждан на самоуправление, невежественных на знания, ребенка на свободное развитие, женщины на равное положение с мужчиной. Религия, которую он исповедовал, была религия не бога, но человека; отречение, которое он провозглашал, было отречением не от этого мира, а от низменных страстей алчности и ненависти; свобода, за которую он боролся, была не свободой одного народа эксплуатировать другой, но свободой человеческой личности от всего, что ее душит, будь то тирания внешних организаций или еще худшая тирания собственной слепой рабской привязанности к господину.
Тагор был пионером в области образования. Последние сорок лет жизни он получил наибольшее удовлетворение от труда школьного учителя в бедном провинциальном окружении, хотя он достиг славы, которой в Индии прежде не знал никто. Тагор был первым в своей стране, кто разработал и внедрил принципы образования, ставшие теперь общепризнанными.
Махатма Ганди ввел систему обучения с помощью искусств и ремесел через много лет после того, как Тагор разработал ее в Шантиникетоне. Надо помнить, что Махатма вывез первых учителей для своей Начальной Школы из Шантиникетона. Первые эксперименты в сфере того, что ныне называется «общественным развитием», были проведены Тагором сначала среди крестьян в его собственных поместьях, затем на курсах, которые он основал с этой целью и назвал Шриникетон. Его труды по проблемам аграрного образования и развития сельскохозяйственных кооперативов до сих пор являются наиболее ценным руководством для всех работающих в этой области. Если бы Тагор не сделал ничего, кроме создания Шантиникетона и Шриникетона, этого было бы достаточно для того, чтобы назвать его одним из величайших создателей индийской нации.
Он испытывал презрение к шумному политиканству, сравнивая его с паровозом, который все время свистит и выбрасывает огромные клубы дыма, но не двигается. Для тех, кто стоял у кормила государственного корабля Индии, его советом было: «Бойтесь не волн на море, а щелей на вашем корабле». Если мы потеряли независимость, то это произошло не потому, что англичане нас перехитрили, а потому, что мы сами оказались слишком слабыми. Мы перестали верить в себя. Вместо того чтобы пробудить источники нашей собственной силы, мы довольствовались собиранием отрепьев из чужих мусорных корзин.
Хотя за пределами Индии Тагор выступал как пропагандист и популяризатор индийского духовного наследия, в своей родной стране он был строжайшим критиком ее общественных институтов и религиозных обычаев, которые закрепляли предрассудки и неравенство и призывали терпеть несправедливость. Он сравнивал общественную систему своей страны с двухэтажным домом без лестницы, которая бы соединяла обширный лабиринт затхлых, кишащих микробами трущоб на первом этаже с убогими, обставленными с дешевой претензией на моду квартирками на верхнем этаже. Тагор вновь и вновь предупреждал, что никакие политические чудеса не могут быть построены на зыбучем песке социального рабства.
Тагор не питал никаких иллюзий насчет того, что сегодня повседневно называется прогрессом — умножения комфорта и поклонения механизированной жизни. Под прогрессом он понимал рост средств, материальных и духовных, для всеобщего развития и свободного, ничем не сдерживаемого выражения человеческой личности. Он говорил: «Я верю в жизнь, только если она прогрессивна, и в прогресс, только если он находится в гармонии с жизнью. Я исповедую свободу человека от рабства у идола бесчеловечного величия».
По его мнению, настоящий кризис цивилизации был обусловлен не конфликтом между классами, между группами стран, между различными идеологиями или между Востоком и Западом, но между человеком и машиной, между личностью и организацией. Для собственного благополучия человеку нужна и машина и организация, но человек должен управлять ими и очеловечивать их, вместо того чтобы они его механизировали и обесчеловечивали.
Когда Тагор говорил о мире, «не перегороженном тесными стенами», его игнорировали как одинокого мечтателя не от мира сего и смеялись над вселенским размахом его симпатий. Он разъезжал из страны в страну, путешествовал по Азии, Европе и Америке с безнадежной миссией проповедовать ценности, которые могли бы сделать реальностью этот Единый Мир, в то время когда в его родной стране, воспламененной лихорадкой национализма, слова эти падали как семена в пустыне. С весьма ограниченными средствами он создал в Шантиникетоне центр интернационального обучения, который тогда возбудил в его современниках-националистах лишь удивление и презрение. Но поэт никогда не терял веру и не судил других поспешно. «Они называют тебя безумным, — говорится в одной из его ранних песен, — жди завтрашнего дня и молчи. Они кидают пыль тебе в лицо. Жди завтрашнего дня. Они принесут тебе цветы».
Тагор не был политиком. Но он видел четко и ясно предназначение человека и безошибочным инстинктом осознавал те ложные принципы, которые, будь они усвоены отдельными людьми или народами, приведут их к гибели. Махатма Ганди назвал его Великим Стражем, совестью своего народа, голос которого всегда поднимался, протестуя против любой несправедливости. Как поэт он всегда будет услаждать наши чувства, как учитель он всегда будет нести свет. У мира есть причины быть благодарным тому, чей гений был столь постоянно обращен к лучшему в человечестве.
Для западного мира основное значение Тагора заключается в том, что он многое сделал для лучшего понимания Западом Востока. Запад знал Восток уже в течение нескольких веков, но знал его в первую очередь как источник доходов, где вложение капитала приносило быстрые неслыханные прибыли, как сферу влияний соперничавших имперских интересов, как практически неисчерпаемый рынок сбыта для промышленных товаров и христианской религии и как счастливые угодья для экзотических приключений, а иногда для упражнений в благотворительности. Случалось, западный мыслитель или ученый обращал внимание на какого-нибудь литературного классика или религиозного деятеля, и тогда щедро воздавалась дань древней мудрости Востока. Однако общим отношением было чувство превосходства и главным побудительным мотивом — эксплуатация.
Совершенно очевидно, что на такой основе никакого истинного взаимопонимания не могло возникнуть. Между нациями, как и между отдельными людьми, корысть автоматически закрывает двери взаимопониманию, и тем не менее никогда духовное единство между восточным и западным полушарием не было столь важным для мира и процветания народов, как в XX веке. Необходимость понять и принять ценности, отличные от тех, которые свойственны собственному образу жизни, — вот величайшая духовная проблема, с которой мир столкнулся ныне лицом к лицу. Здесь ничего не сделать компромиссами и стыдливым затушевыванием различий; тем большее значение приобретает окончательный вывод, что истина имеет множество голосов, красота — множество форм и человеческая цивилизация — множество форм проявления.
Тагор вызвал на Западе интерес к настоящей Индии — не загадочной Индии, где когда-то засверкал Свет Азии,[4]не Индии любителей древности, не романтической Индии из книжек о полосатых тиграх и магараджах, об обнаженных отшельниках и заклинателях змей, о благожелательных белых сахибах[5]и их смуглых верных слугах, — но живой Индии, которая вскоре выковала оружие победы и вырвалась из своих цепей. Это был истинный голос цивилизации, которая видела много взлетов и падений, пережила множество превратностей процветания и нищеты, славы и унижения, но никогда не переставала быть собой, которая и в худшие периоды поражений никогда не гасила творческого огня и никогда не прекращала поисков Вечного в периоды самого высшего благоденствия. Этот голос был так же чист, верен и независим, как изречения «Упанишад»,[6]написанные три тысячи лет назад. Его красота была проста, и его мудрость не замутнена пылью веков. Ценности цивилизации, которая видела, как поднимались и гибли империи, возникали и рассыпались в прах многие религии, как люди обожествлялись и божества развенчивались, должны быть отличными от ценностей, которые Запад считает своей интеллектуальной собственностью и, поскольку они имели хождение в течение нескольких веков, называет вечными истинами. Но эти две системы ценностей друг другу не противоречат. Они лишь стимулируют, дополняют друг друга. Каждому есть чему поучиться у другого, и тот, кто дает больше, сам становится мудрее.
Семья
Казалось бы, в обществе, где люди всецело привязаны к своей касте на протяжении неисчислимых веков, где случайность рождения определяла положение человека, его обязанности и возможности более строго, чем в рамках любой другой цивилизации, семьи — по крайней мере те, которые обязаны всеми привилегиями своему происхождению, — будут весьма аккуратно сохранять достоверную летопись своей генеалогии. Однако, как это ни странно, очень немногие индийцы, даже из самых культурных семей, могут представить документальные свидетельства своей родословной за несколько поколений. Если мы проследим генеалогию даже такой замечательной фамилии, как Тагоры, мы вскоре потеряемся во мгле легенд и семейных преданий, настолько туманных, что их невозможно отличить от мифов и сказок.
Тем не менее семейные предания нельзя полностью отметать. Изустные рассказы привлекают нас не только тем, что они более красочны, чем история. Они могут скрывать ядро правды, которое история порой игнорирует. Поэтому и бытующие в Бенгалии предания о происхождении Тагоров не лишены интереса.
В VIII–IX веках нашей эры, после длительного периода политической смуты и религиозных распрей, Бенгалия объединилась в могущественное царство, где восторжествовал индуизм.[7]Для того чтобы восстановить чистоту индуистского общества, разрушенного буддийской анархией, и возобновить древние основы кастовой иерархии, с Запада из царства Канаудж были привезены пять брахманов.[8]Потомки этих пяти брахманов, имена которых помнят и по сей день, образовали новую аристократию Бенгалии, существующую и поныне. Потомство их было многочисленным, ибо сейчас число брахманам — легион и все они прослеживают свое происхождение от того или другого из тех пяти пришельцев. Одного из них звали Кшитис, и его сын Бхаттанарайяна считается предком Тагоров.
История полна иронии. Индуисты, гордые своей кастовой иерархией, с упоением разрушали демократическое наследие величайшего представителя своей расы — Будды, но вскоре сами претерпели унижение от чуждого народа и чуждой религии. В конце XII или в начале XIII века Бенгалия подверглась нападению тюрко-афганцев с запада и с течением времени оказалась одной из провинций, управляемой мусульманскими султанами из Дели. Многие индусы были обращены в ислам, одни силой, другие соблазненные перспективой разделить власть с новыми хозяевами. Некий брахман, с авантюристическим складом характера, влюбленный в мусульманскую девушку, был достаточно умен, чтобы, как говорится, убить двух птичек одним камнем. Приняв по собственной воле новую религию, он получил свою возлюбленную и стал влиятельным сановником, правой рукой правителя Джессора, района юго-восточной Бенгалии (ныне в Бангладеш). Его звали Пир Али Хан. Два его доверенных чиновника была братья брахманы Камадев и Джайадев, происходившие по прямой линии от легендарного предка, явившегося из царства Канаудж.
Однажды, как гласит предание, во время праздника Рамазан, когда всякий истинный мусульманин должен поститься в течение дня, Камадев застал Пир Али Хана нюхающим лимон и шутливо заметил: «По нашим религиозным законам нюхать — это почти есть. Так что ты нарушил свой пост».
Пир Али Хан ничего не ответил, но спустя несколько дней пригласил братьев брахманов на концерт во дворце правителя. В комнате по соседству с залом, где гости слушали музыку, был накрыт стол с мусульманскими блюдами, в том числе и из говядины. Когда запахи достигли концертного зала, Пир Али Хан с улыбкой заметил: «Если нюхать — это почти есть, как утверждают ваши религиозные законы, значит, вы отведали запретную пищу и утратили чистоту вашей касты».
В панике индусы поспешно удалились, зажимая носы. Но позорное пятно осталось. С тех пор семья Тагоров, как считается, упала в кастовой иерархии, и поныне брахманы смотрят на нее сверху вниз и называют презрительно «пирали-брахманы».
Положение брахмана в индийском обществе почти полностью зависит от чистоты и святости его касты. Потеряв эту «чистоту», семья брахмана оказывалась в положении изгоев, породниться с ней решался далеко не каждый. Для правоверных индусов того времени — а до известной степени и теперь — не существовало большего позора, чем иметь в доме незамужнюю дочь. Поэтому семья «пирали-брахманов», изгнанная из родных мест, вынуждена была скитаться еще и в поисках мужей для своих дочерей. Нужно было обладать немалой смелостью, чтобы взять в жены дочь из этой семьи. Таким смельчаком оказался некий Джаганнат Кушари — некоторые, впрочем, утверждают, что это не он, а его сын Пурушоттам женился на племяннице злосчастных братьев Камадева и Джайадева, неуместная шутка которых стала причиной несчастий для всего их рода. Случилось это где-то в последней четверти XV века.
Породнившись с заклейменным позором семейством, род Кушари также принял на себя прозванье «пирали». Пурушоттам был известен своей ученостью и благочестием, но даже он оказался вынужден покинуть родные места и поселиться в маленькой деревушке в Джессоре. Его потомок в пятом колене и в двадцать восьмом колене, считая от основателя рода Бхаттанарайаны, был первым среди тех, кого мы ныне называем семейством Тагоров. Звали его Панчанан Кушари.
Несчастья и гонения сделали выходцев из этого рода склонными к неповиновению и риску. Утратив чистоту касты, они утратили и страх, ибо, помимо этого, им мало что было терять. Воздух был напоен духом риска. В стране происходили неслыханные события. Белые люди из-за океана открыли фабрику и торговую факторию на берегах священной реки Ранги. Их называли «нечистыми варварами», но эти «нечистые» обладали такой властью, что даже мусульманские правители считали благоразумным поддерживать с ними хорошие отношения. Панчанан и его дядя Сукхдев по примеру своих предков покинули родной дом в последнем десятилетии XVII века и поселились в деревне под названием Говиндпур на берегу Ганга, невдалеке от английского поселения. Говиндпур (ныне часть разросшегося города Калькутты) был в то время маленькой рыбацкой деревушкой, все обитатели которой принадлежали к низшей касте. И то, что семья брахманов поселилась в их среде, казалось им почти невероятным. Панчанана они стали называть Панчанан Тхакур — Тхакур означает «святой владыка», оказывая тем ему высший знак внимания. Панчанан нашел себе доходное занятие — поставлять провизию на иностранные суда, плывшие по реке. Англичане и прочие иностранцы, которым приходилось вести дела с Панчананом, естественно, решили, как сделало бы большинство иностранцев даже теперь, что Тхакур — прозвище Панчанана или его фамилия. Поэтому они обращались к нему «мистер Тхакур», а поскольку не могли правильно выговаривать незнакомое имя, произносили его как Тагор или Тагур.
Под этим именем Тагоры и обрели известность.
Так гласит легенда, невольно приобретающая для нас символическое значение: мусульмане «испортили» святую чистоту касты этой семьи, христиане — ее не менее святое имя. И в этом есть свой глубокий смысл, ибо Тагоры вскоре явили в своей новой судьбе удивительный конгломерат влияний трех культур — индуистской, мусульманской и христианской, которые создали современную Индию. С ростом влияния англичан и расширением торговли то, что первоначально было скоплением рыбацких деревень, стало богатым и процветающим городом Калькуттой, торговой столицей новой Индии; с ростом Калькутты увеличивалось и благосостояние семьи Тагоров. Потомки Панчанана Тхакура стали крупными купцами и аристократами-землевладельцами. Но вместе с богатством пришли зависть и раздоры, семья раскололась на две ветви. Обе ветви продолжали процветать, обладая обширными усадьбами в провинции и огромными домами в Калькутте. Благополучие семьи Тагоров достигло апогея при жизни Дароканата Тагора, деда героя настоящей биографии. Дароканат родился в 1794 году. Отец его умер, когда ему было только тринадцать лет. Юноша обладал привлекательной наружностью, легко сходился с людьми. Умный и предприимчивый, он был романтической фигурой и в прежние времена, возможно, добыл бы для себя царство и стал бы принцем. Кстати, его и называли принцем. В век торговли под эгидой «нации лавочников» он стал богатейшим купцом. «Принц Дароканат Тагор получил широкую известность благодаря великолепию образа жизни и щедрой благотворительности. Его обширные дела охватывали многие области: добычу селитры, производство индиго, сахара, чая, угольные шахты и т. п. Он владел огромными сельскохозяйственными угодьями в Бенгалии и Ориссе, флотом паровых судов, которые курсировали к берегам Англии, основал первый современный банк с индийским капиталом, известный под названием Юнион Бэнк. Все эти разнообразные предприятия он контролировал через свою фирму „Карр, Тагор и К 0 “.
Дароканат жил широко и гостей принимал по-царски. Аристократы тех дней вели двойную жизнь. В кругу семьи сохранялся традиционный образ жизни, домашние божества почитались днем и ночью, женщины ходили по комнатам босиком и сами готовили еду на кухне, несмотря на многочисленную челядь; вне стен дома они могли появляться только в закрытом паланкине, под надежной охраной, и многие из них именно так и отправлялись ежедневно для омовения в священной Ганге. Однако, кроме внутренних семейных покоев, где жили женщины и дети, в домах богатеев были просторные, увешанные люстрами приемные и банкетные залы, где глава семьи развлекал гостей и посетителей, где богато украшенный кальян был всегда заполнен ароматным табаком, где свободно лилось виски, где знаменитейшие музыканты соперничали друг с другом, демонстрируя свою виртуозность, а профессиональные танцовщицы — свои чары.