Пьеса построена на столкновении любви и долга, на конфликте между тщеславным, одержимым страстями мужчиной и гордой, исполненной человеколюбия женщиной. Женщина обретает победу в своем страдании. В созданной вскоре пьесе "Жертвоприношение" ("Бишорджон"), также написанной белым стихом, конфликт между мужем и женой (они также раджа и рани) задуман совершенно иначе. Здесь жена связывается с темными силами против своего мужа. Сюжет этой пьесы поистине драматичен. Конфликт развивается между мужем и женой, между правительством и священнослужителями, между стоном непротивления и призывом к насилию, между любовью и долгом, между долгом и совестью, между неписаным законом человечности и освященными религиозными предписаниями. Эта пьеса также кончается трагично: гибнет невинная жизнь, но голос любви побеждает, и божество, сброшенное с трона, находит свое подлинное место в сердцах людей. Английский перевод этой драмы, опубликованный в 1917 году, был посвящен автором "героям, которые храбро встали за мир, когда богиня войны требовала жертвоприношений".
Тагор писал новые пьесы и ставил их, участвовал время от времени в политических схватках или борьбе за социальные реформы (в 1887 году поэт прочел блестящий доклад об идеалах индийского брака, в котором выступил против ранних браков и отстаивал права женщин), но все это время оставался беспокоен и несчастлив. И на этот раз, как и позднее, когда им овладевало такое настроение, он решил отправиться в путешествие. Он переезжает из Джорашанко на Парк-стрит, потом едет в Дарджилинг. Но беспокойство его не оставляет.
Вернувшись из Дарджилинга, он едет в Шолапур и Пуну на другом краю Индии, возвращается в Калькутту и снова уезжает на запад в город Газипур, славящийся своими розами. Западная Индия с ее богатой историей всегда его привлекала, и в Газипуре, на берегу Ганги, с его огромными садами роз, он решил, что наконец нашел место, достойное поэта. Он перевез туда свою семью, надеясь, что пребывание там будет долгим, но вскоре разочаровался и открыл, что "розовые сады, поставленные на коммерческую ногу, не могут вдохновить ни бюль-бюля,[34]ни поэта".
|
|
Через несколько месяцев Тагор вернулся в Калькутту, провел некоторое время в Шилайде, затем в Шантиникетоне, и в конце концов он снова оказался в Шолапуре, на другом краю Индии, собираясь пожить некоторое время у своего брата Шотендроната. Там он узнал, что брат со своим молодым другом Локен Палитом собираются посетить Англию, и тотчас же решился присоединиться к ним.
Во всех этих переездах Тагора сопровождала маленькая тетрадка, постепенно заполнявшаяся стихами. Созерцал ли он покрытые снежной короной Гималаи в Дарджилинге, изнемогал ли от зноя и пыли в Шантиникетоне, стихотворения изливались одно за другим. Наибольшее число их было написано в Газипуре, благодаря розам или вопреки, сказать трудно. Традиционный бюль-бюль, может быть, и отсутствовал, но соловей в душе Рабиидраната пел во весь голос неслыханные доселе мелодии. Весь урожай, собранный более чем за трехлетний период, был впоследствии напечатан в сборнике "Маноши" ("Образ любимой") и сразу же закрепил его репутацию. Поэт вступил в зрелый возраст. Это были уже не шалости вундеркинда, не напускная бравада чувств юного романтика, а подлинная речь подлинного зрелого поэта, достигшего глубинного пласта своего таланта.
|
|
На этот раз он не посылал писем в "Бхароти", а вел Дневник, опубликованный вскоре после его возвращения под названием "Дневник путешествия по Европе". Первая запись сделана 22 августа 1890 года, в день, когда пароход отплыл из Бомбея. Задумчиво глядя с палубы корабля на удаляющиеся берега его родины, поэт, который к тому времени еще и не слыхивал о диалектическом материализме, раздумывает о том, как характер поэзии зависит от материальных средств сообщения, доступных в ту или иную эпоху. В дни Калидасы любовник, разлученный с возлюбленной несколькими сотнями миль, должен был прибегнуть к помощи облака-вестника,[35]чтобы доставить известия о себе, и для этого ему требовалось несколько десятков страниц стихов. В век пара достаточно сонета или краткого лирического стихотворения; в будущем и одного четверостишия будет, возможно, слишком много. Но эти раздумья вскоре были прерваны — судно закачалось на вспененных муссоном волнах Аравийского моря. Как и в предыдущее путешествие, Рабиндранат укрылся в своей каюте и не показывался наружу — на этот раз в течение четырех дней.
Позднее Рабиндранат научился преодолевать морскую болезнь и много путешествовал по морю, но никогда не мог полюбить океан так, как любил реки своей родной Бенгалии. Океанский лайнер казался ему "замком праздности", где пассажиры не знали, как им провести время.
По прибытии в Лондон он воспользовался первой возможностью, чтобы навестить семью Скоттов, в которой провел такие счастливые дни юности, но был разочарован, узнав, что семья переехала и никто не знает куда.
|
|
В своем дневнике Тагор снова хвалит европейское общество, где женщины получили подобающую свободу и помогают сделать нацию сильнее в противовес индийскому обществу, где единственное назначение женщины — ухаживать за мужчиной, баловать его и разнеживать, чтобы он утратил мужество. Казалось бы, Рабиндранат доволен пребыванием в Лондоне, но муза его покинула. Такое случалось с ним не раз. Человек всемирных симпатий, он был так глубоко укоренен в родной почве, что за пределами Индии источник его поэзии и песен пересыхал или сочился по каплям. Тагор мог писать философские эссе и произносить блистательные речи, но музыка, питавшая его душу, замолкала на чужбине. Внезапно 5 октября Тагор записывает в дневнике: "Я устал от здешней жизни, устал даже от прекрасных лиц. Поэтому я решил вернуться".
Накануне отъезда из Лондона он написал своей племяннице Индире (которая, по-видимому, заменила его покойную невестку как главная поверенная его сердечных дум) весьма знаменательное письмо; что побудило его к этой вспышке откровенности, остается неизвестым.
"Разве человек — это железная машина, — писал Тагор, — чтобы действовать в строгом соответствии с правилами? Разум человека так велик и изменчив, так разнообразны его нужды и так многочисленны его требования, что он должен изредка шататься, спотыкаться и метаться из стороны в сторону. Именно это и делает человека человечным, доказывает, что он живет, что он не просто комок материи. Человек, который не знал этой слабости, никогда не колебался на краю, человек, ум которого узок и прямолинеен, вряд ли может быть назван живым. То, что мы называем инстинктом, к чему мы в отчаянии прибегаем в повседневной нашей жизни, выводит нас из джунглей добродетелей и пороков, наших бед и радостей к осознанию неограниченных возможностей нашей судьбы. Тот, кто не знал коловращения жизни, в чьей душе не распускались лепестки таинственного цветка, — подобный человек может показаться счастливым, может показаться святым, его узколобый разум может подчинить себе ум других своей целенаправленной энергией, но такой человек плохо подготовлен для главного события в жизни — для встречи с бесконечностью".
Вскоре после возвращения Тагора в Индию, 3 ноября 1890 года, вышла книга стихов "Маноши". Широкий размах мысли, лирическая красота и сила убедили самых недоброжелательных критиков, что перед ними — подлинный поэт. Как пишет его английский биограф Эдвард Томпсон (единственный из английских критиков, который мог прочесть творения Рабиндраната на родном бенгальском языке), "главный мотив книги — это спокойная уверенность. Она знаменует достижение зрелости". С другой стороны, интересно вспомнить, что один из самых вдумчивых критиков,[36]один из самых острых умов той эпохи увидел в этих стихах "настроение отчаяния и смирения" и написал об этом автору. "Иногда я нахожу, — отвечал ему Тагор, — что моя душа — это поле боя, где две противоположные силы сражаются постоянно; одна зовет меня к миру и прекращению всех страданий, другая понуждает меня к борьбе. Как будто энергия и воля Запада непрерывно штурмуют крепость моей индийской безмятежности.
Отсюда это качание маятника между лирическим самозабвением и философствованием, между любовью к моей стране и нападками на национализм, между стремлением встать в ряды борцов и желанием оставаться углубленным в раздумье, эта горячка борьбы, за которой следует настроение подавленности и отрешенности". "Маноши", пожалуй, первое подлинно зрелое произведение поэта.
Стихи касаются пяти обширных тем, которые останутся главными в творчестве Тагора, хотя в дальнейшем диапазон его поэзии расширится. Это любовная лирика, стихи о природе, стихи, посвященные общественной и национальной тематике, религиозные и мистические стихотворения и стихи, в которых явления природы и мифологические или исторические события воплощают авторскую философию. Не нужно упоминать, что эти категории не всегда четко определены и перетекают одна в другую.
Одно-единственное качество определяет все многообразные черты его личности и таланта — это прежде всего и более всего влюбленность.[37]
Он любил — одну ли женщину или многих, или лишь образ, который так и не нашел в реальности; бога или человека, природу или человечество? Как глупо представлять поэта философом, не принимая во внимание причудливость его ума, и упускать музыку слов в тщетной попытке проследить за тенью мысли. К сожалению, именно эти свойства исчезают в процессе перевода на другой язык.
В 1887 году на восточном побережье Индии пошел ко дну во время шторма корабль, на борту которого было восемьсот паломников, направлявшихся в священный город Пури. Все пассажиры и команда утонули. Рабиндранат написал стихотворение об этой трагедии, которое не только одно из лучших в этой книге, но, видимо, лучшее из его стихов, описывающих штормовое море. Ритм колеблется и волнуется, как безумные морские волны, погоняемые ветром. Воображение создает картину черного ужаса, разгула стихий, а ритмика вторит громам губительного рока. Но Тагор остается Тагором и в этом стихотворении: среди ужасного крушения в человеческом сердце продолжает гореть светильник любви и веры, никакой буре не загасить его. Вот переложение этих стихов, дающее представление о настроении автора.
Во тьме, словно бред, бессвязной, свои разрушенья празднуй,
О дикий ад!
То ветра свист исступленный, иль крыльев миллионы
Кругом гремят?
И с морем небо мгновенно слилось, чтобы взор вселенной
Задернуть ослепив.
Не выдержал борт железный, проломано дно, и бездны
Раскрыта пасть.
Здесь царствует не Всевышний! Здесь мертвой природы хищной
Слепая власть!
Во тьме непроглядной звонко разносится крик ребенка,
Смятенье, дрожь…
А море, словно могила: что не было или было —
Не разберешь.
Как будто ветер сердитый задул светильники чьи-то…
И в тот же час
Свет радости где-то погас.
Как в хаосе мог безглазом возникнуть свободный разум?
Ведь мертвое вещество,
Бессмысленное начало — не поняло, не осознало
Себя самого.
Откуда сердец единство, бестрепетность материнства?
Вот братья обнялись.
Прощаясь, тоскуя, плача… О, солнечный луч горячий,
О прошлое, вернись!
Беспомощно и несмело сквозь слезы их заблестела
Надежда вновь:
Светильник зажгла любовь.
Зачем же всегда покорно мы смерти сдаемся черной?
Палач, мертвец,
Чудовище ждет слепое, чтоб все поглотить святое
Тогда конец.
Но даже и перед смертью, дитя прижимая к сердцу,
Не отступает мать,
Ужели все напрасно? Нет, злобная смерть не властна
Дитя у нее отнять!
Здесь — бездна и волн лавина, там — мать, защищая сына,
Стоит одна.
Кому ж отнять его власть дана?
Ее бесконечна сила: ребенка загородила,
Прикрыв собой.
Но в царстве смерти — откуда любви подобное чудо
И свет такой?
В ней жизни бессмертной зерна, источник чудотворный
Неисчислимых щедрот.
К кому прикоснется эта волна тепла и света,
Тот матерь обретет.
О, что ей весь ад восставший, любовию смерть поправшей
И грозный шквал!
Но кто ей такую любовь даровал?
Любовь и жестокость мести всегда существуют вместе,
Сплелись, борясь,
Надежды, страхи, тревоги в одном обитают чертоге;
Повсюду связь.
И все, веселясь и плача, решают одну задачу:
Где истина, где ложь?
Природа разит с размаху, но в сердце не будет страха,
Когда к любви придешь.
А если чередованье расцвета и увяданья,
Побед, оков, —
Лишь спор бесконечный двух богов? [38]
В Шантиникетоне написано другое замечательное стихотворение, героиня которого — Ахалья, легендарная жертва коварства божества и человеческой слабости. Прекрасная Ахалья была женой одного риши. [39]Бог Индра (соответствующий в индуистской мифологии Зевсу или Юпитеру) увлекся ее красотой — древнеиндийские боги, как греческие и римские их собратья, не только легко увлекались, но зачастую могли быть весьма неразборчивыми в средствах. Он принял облик ее мужа и овладел ею. Узнавший об этом муж проклял невинную женщину и превратил ее в камень. Через столетия Рама, герой "Рамаяны", вернул ей человеческое обличье. Поэт представляет себе, что в течение долгого периода утраты человеческого сознания Ахалья чувствовала себя частью "неживой" природы, одной из тех вещей, которые мы называем немыми, бесчувственными, потому что если они и обладают сознанием, то совершенно отличным от человеческого.
Стихотворение полно намеков и догадок о тех тайных связях, которые объединили на глубоком уровне подсознания мира природы и человека, пока любящая рука Земли не стерла с Ахальи все следы человеческого греха. И вот она снова восстает из чрева своей великой матери, вновь рожденная девственница, сияющая и прекрасная, как заря, встающая над голубым океаном забытых воспоминаний:
Необъятно велик нашей матери сумрачный дом,
Из листвы и цветов расписная завеса на нем,
И оттуда она, из бездонных своих кладовых,
Вечной жизнью и юностью тайно питает живых.
Так, в жилище забвенья, припав к материнской груди,
Долго-долго спала ты, не зная, что ждет впереди,
В темных недрах земли, где ночная прохлада царит,
Где всесильная вечность в беспечном беспамятстве спит:
Спит на ложе огромном, что устлано пылью веков,
Ветхой гнилью когда-то увядших в жару лепестков,
Пеплом звезд отпылавших, лоскутьями славы былой,
Старой ржавчиной горя и счастья остывшей золой…
Там великая мать, терпелива, нежна и тиха,
Стерла с дочери падшей последние струпья греха,
И сегодня явилась ты, облик сменив вековой,
Незнакомою девой — прекрасной, безмолвной, живой.
Удивленно глядишь ты на зари золотой окоем,
А ночная роса, что осела на камне твоем,
Словно слезы восторга, дрожит в переливах огней
На распущеных косах, упавших до самых ступней.
А разросшийся мох, что тебя столько лет одевал
И мохнатым, густым под осенними ливнями стал,
Словно плащ бархатистый, еще обвивает твой стан, —
Он тебе на прощанье заботливой матерью дан. [40]
Во многих других стихах Тагор остался поэтом любви и природы, но рядом с ними звучат горячие слова обличения пороков его соотечественников. В стихотворении "Безумные надежды" Тагор осуждает своих сограждан за то, что им не хватает силы и мужества: они без устали хвастаются своей ушедшей славой и арийским наследием — "благочестивые рисоеды, бенгальские сосунки". Они дымят кальянами и тасуют грязные карты с самодовольной ухмылкой, а в это время "безумные надежды Шипят как змеи в их груди".
Уж лучше родиться бы мне
Скитальцем степным, бедуином,
Скакать на коне без конца
По выжженным солнцем безводным равнинам.
Неизвестно, куда мчаться ночью и днем.
Упование вечное в сердце моем.
В дымке тускло-багровой исчез окоем,
Нет предела просторам пустынным. [41]
Чувство юмора и дар иронии в полной мере сказываются в его сатирических стихотворениях. В одном он поздравляет "патриотов", "строящих нашу страну", с тем, что они нашли легкий способ подбадривать себя, заполняя целые стопы бумаги петициями, что они всегда готовы броситься в бой, были бы чернила и бумага под рукой. Самая злая из этих сатир была написана в 1888 году, когда группа подобных "патриотических арийцев" напала на проповедника "Армии спасения" и избила его. Описание этого подлого нападения дает Тагор в стихотворении под названием "Дхарма Прачар" ("Борцы за религию"). Стихи замечательны своей свирепой иронией и презрением к единоверцам. Не знаешь, чем больше восхищаться — сатирическим даром автора или отвагой его гуманизма. Другое стихотворение, "Покинутый", напоминает "Заблудившегося вождя" Браунинга — стихи полны боли и упреков к тем "заблудившимся вождям", которые возглавляли процесс национального возрождения и открывали новые горизонты, но теперь обратились в яростных реакционеров и оправдывают всякий глупый или жестокий обычай во имя идеалов индуизма, в частности браки малолетних.
В обличительном стихотворении "Новобрачные" он безжалостно издевается над новобрачным романтическим юношей, который пытается завлечь на ложе любви свою малолетнюю жену. Чем более поэтическим становится его пыл, тем больше пугается бедное дитя, начинает плакать, зовет свою няню, просит принести ей сластей и кукол. В более серьезном тоне он описал трагедию романтической любви, обреченной на неизбежное охлаждение, в двух других стихотворениях: "Говорит женщина" и "Говорит мужчина".
Иногда в его индийской душе пробуждается паломник, и тяга к жизни истощается, "ослабленная бледной печатью мысли". Словно чары Просперо внезапно исчезают, и чудесная панорама жизни и окружающего мира кажется иллюзорной. К чему вся эта боль и горячка, желания и борьба! Все растворяется как тень. И согласие и отказ равно ведут ко вздохам сожаления. Иногда он чувствует, что всякий раз, когда он любил, в этой жизни, как и во многих прошедших,[42]он искал единственную истинную любовь, представляющую собой бесконечный, неосознанный поиск своей душой конечной цели, слияния с вселенским духом.
Вскоре после выхода сборника "Маноши" в письме одному из друзей Рабиндранат отвечал на вопрос, кто же объект любовных стихов этой книги: "Желания человека безграничны, но возможности их достижения очень ограниченны, и вот он создает в своем сознании образы тех желаний, которым он может поклоняться. Возлюбленная в "Маноши" существует лишь в моем сознании. Это мой первый, пробный, несовершенный образ бога. Сумею ли я когда-нибудь завершить его?"
Несмотря на достижения молодого человека в области литературы — а они были значительными, — Махарши оставался непреклонен: его сын должен взять на себя обязанности мужчины, ответственность наследника семьи землевладельцев. Рабиндранату пришлось подчиниться приказу отца и принять полную заботу о поместьях семьи, весьма обширных и разбросанных. Ему пришлось устроиться в плавучем доме на реке Падме.[43]Итак, он взялся за дела управления поместьями, стараясь по возможности идти навстречу нуждам арендаторов.
Поначалу Рабиндранат, конечно, робел от этой обременительной ответственности, но впоследствии не раз говорил, что благодарен отцу за то, что тот принудил его к практической деятельности. Годы, проведенные в сердце сельской Бенгалии, расширили и усилили его тесную связь с природой, которую он так любил. Они дали ему возможность увидеть разнообразие пейзажей страны. Все это послужило обильной пищей для его поэзии.
Но еще важнее, еще богаче была связь с самой жизнью простых людей, с их ежедневным трудом, с постоянной борьбой против безразличия природы и еще худшего безразличия общественного уклада и чужеземной власти. Полученное из первых рук знание дало Тагору возможность заглянуть в души людей и понять общественные и экономические условия, так сузившие их кругозор. Все это оказалось важным подспорьем для его писательского таланта, обеспечило успех его рассказов из сельской жизни, позволило дать точный диагноз социальных и экономических недугов страны. Письма, которые Рабиндранат писал в этот период, по большей части к своей племяннице Индире Деби, остаются замечательным свидетельством все расширяющейся его симпатии к человеку и все углубляющейся способности чувствовать, переживать, столь важной для поэта. Письма не предназначались для публикации, и он писал свободно, без самооглядки. В них видна не только жизнь Бенгалии, но и внутреннее развитие автора.
Больше всего Рабиндранат любил простор и текучесть, небо и реку, а здесь они были с ним в любое время дня и ночи. В отличие от Паскаля, "молчание бесконечных пространств" никогда не пугало Рабиндраната, оно манило, словно он мог слышать музыку сфер. Немногие поэты так, как Тагор, любили простор, все, что протягивалось за пределы, уловимые чувствами, будь то небо, водная гладь или голая земля. Снова и снова писал он о своем "голоде по простору" и однажды сказал об этом так: "Гёте на смертном одре просил "больше света". Если в таком же состоянии у меня спросят о моем желании, я скажу скорее "больше простора". В одном из писем поэт рассказывает, как однажды вечером читал английскую книгу об искусстве, красоте и эстетике. Продираясь сквозь глубокомысленные дефиниции и трудноопределимые антиномии, он вдруг почувствовал усталость, ощутил себя покинутым: будто сбился с пути и следует за миражем, зазывающим его в бездну дразнящими голосами. Тагор бросил книгу на стол и погасил лампу, намереваясь лечь спать. Как только он это сделал, комнату залил лунный свет из открытых окон. Выглянув из окна, он смотрел на небо, залитое светом, и поразился, как легко маленькая, созданная человеком лампа могла заслонить все это великолепие. "Чего искал я в пустых словах этой книги? Ведь сама красота, заполнившая небо, молча ожидала меня снаружи все эти часы!"
Он часто возвращался в Калькутту к жене и детям. Семья вместо старого "Бхароти" основала новый литературный ежемесячный журнал под названием "Шадхона" ("Постижение жизни"). Страницы журнала за эти четыре года представляют впечатляющую панораму произведений Тагора, свидетельствующих об обилии и разнообразии его таланта. Это стихи, драмы, рассказы, литературная критика, эссе, полемика по национальным и общественным проблемам. Отныне творчество Рабиндраната обрело черты зрелости и все, что он создавал, появлялось неожиданно, яркой вспышкой озаряя неизвестные области мысли и выражения в бенгальской литературе.
В этот период в 1891 году создана замечательная лирическая драма "Читрангода". Это единственная из его драм, написанная весной, и дыхание весны ощущается в каждой ее строке, звенящей чувственным восторгом. Это пьеса об очаровании весны и власти ее чар над человеческими чувствами. Весна выступает в пьесе как один из персонажей. Пожалуй, это одна из лучших пьес Рабиндраната, из нее нельзя убрать ни строчки. На бенгальском языке каждая реплика дрожит от лирической страсти, мастерски сдерживаемой.
В пьесе ставятся вечные вопросы: что такое красота? Что такое любовь? Что может стать истинной и нерушимой основой взаимоотношений между мужчиной и женщиной? Пьеса так характерна для Тагора, что он мог бы ее написать в любой период своей жизни — и в семьдесят, и в тридцать лет. Так оно и случилось. В возрасте семидесяти пяти лет он переработал ее в форме цикла сменяющих друг друга песен, перемежающихся с диалогом. И эти песни исполнялись как аккомпанемент к созданному на основе пьесы индийскому балету.[44]
Интересна история создания пьесы, впоследствии о ней рассказал сам автор. Однажды он возвращался в Калькутту после поездки в Шантиникетон. Был ранний апрель. Глядя на убегающий пейзаж из окна вагона, он поразился количеству цветов на диких кустах и деревьях, которые росли по сторонам железной дороги. Эти цветы, такие прекрасные, такие ароматные, вскоре увянут и опадут под палящим зноем, и на ветвях появятся плоды. Цветы — это всего лишь игра весны, уловка природы, Чтобы принести плоды. Задумавшись над этим, юный поэт задал себе вопрос: если женщина с чувствительной душой поймет, что ее любовник привлечен к ней только ее красотой, которая недолговечна и носит как бы внешний характер, а не высокими качествами ее души, не потребностью провести жизнь с ней бок о бок, в этом случае она найдет в своем теле не помощника, а соперника. Эта идея понравилась молодому поэту, он решил придать ей драматическую форму. Тут же он вспомнил один эпизод из "Махабхараты". И то и другое теснилось в его сознании до тех пор, пока через несколько лет он не оказался в маленькой деревне в Ориссе, куда приехал посмотреть за фамильными поместьями. Там и была написана эта пьеса.
Сам эпизод, как он рассказан в великой индийской эпической поэме "Махабхарата", прост и ясен и лишен особого драматического напряжения. Великий герой Арджуна скитается во исполнение принятого на себя священного обета. Он приходит в Манипур, самую восточную область Индии. Там встречает Читрангоду, прекрасную дочь повелителя Манипура. У повелителя нет сыновей, и он воспитал Читрангоду как мужчину. Арджуна влюбился в Читрангоду, женился на ней, и через год у них родился сын. Эта простая схема была превращена Рабиндранатом в чарующую любовную историю, полную глубоких психологических прозрений в отношениях между мужчиной и женщиной.
Царевна Читрангода была воспитана как мальчик, обучена военному искусству. Была она некрасивой и не знала "никаких женских уловок для завоевания сердец". Она могла поразить мужчину стрелой из лука, но не взглядом. Однажды, одетая в мужской охотничий костюм, она преследовала оленя и внезапно наткнулась на мужчину, лежащего поперек дороги. Она высокомерно приказала ему убраться в сторону, но он не обратил на нее никакого внимания. Разозлившись, она уколола его концом лука. Он взвился, как язык пламени, но, увидев, что перед ним девушка в мужском охотничьем костюме, всего лишь снисходительно улыбнулся.
А я в одну секунду позабыла
Мужскую смелость, прямоту и честь.
………………………………………..
И пробудилась женщина во мне —
И поняла я: вот мой повелитель! [45]
Она спросила его, кто он. "Я Арджуна из великого рода Кауравов", — отвечал он. Девушка была поражена. Ведь перед нею стоял великий воин, о котором всякая знатная дама тех времен мечтала в сновидениях. Она так смутилась, что не смогла даже как следует приветствовать героя. Он с презрением ушел прочь.
На следующий день она отложила прочь свой мужской наряд и, нарядившись в лучшее платье, украсив себя драгоценностями, отправилась на поиски Арджуны в надежде завлечь его. Но Арджуна отверг все ее притязания, сказав, что он дал обет безбрачия и не может прикоснуться к женщине. Опозоренная, раненная в самое сердце Читрангода разломила свой лук надвое и призвала Мадану, бога любви. Мадана появился перед нею вместе со своим сотоварищем Васантой, богом весны и вечной юности. Царевна взмолилась: "На один единственный день сделайте меня прекрасней всех на свете, прекрасной, как прекрасно было пробуждение любви в моем сердце. Дайте мне один день побыть прекрасной, а дальше будь что будет!" Боги даровали ей совершенную красоту — не на один день, а на целый год.
Читрангода превратилась в ослепительно прекрасную деву. Когда она купалась в лесном озере, Арджуна увидел ее и был вне себя от любви. Он забыл о своем обете безбрачия. Несколько месяцев возлюбленные провели в любовном забытьи. Но счастье Читрангоды не было полным. Она стыдилась того, что завоевала возлюбленного чужой красотой, и боялась, что она обрела соперницу в своем собственном теле. "Я поняла, что моя земная оболочка стала мне соперницей. Ненавистное занятие — каждый день украшать ее, посылать ее к моему возлюбленному и следить, как он ее ласкает. О боже, возьми обратно свой дар!" Бог уверяет ее, что со временем минует сезон цветов и наступит сезон плодов, что Арджуна, устав от плотских утех, сам разглядит настоящую женщину в ее душе. А тем временем — "Иди ж, дитя, на этот юный праздник!".
Читрангода молит богов взять обратно ее фальшивую красоту. Боги забирают свой дар, и Читрангода, вернувшись в прежний, истинный свой облик, появляется перед Арджуной и говорит:
Читрангода я. Нет, не божество
И не ничтожная жена, что бьет