Есть у знаменитого датского писателя Ханса Кристиана Андерсена сказка «Дикие лебеди». В ней злая королева-мачеха превратила одиннадцать принцев-пасынков в диких лебедей, чтобы король их больше никогда не видел. Долго бы летали по свету лебеди в золотых коронах, если бы не их родная сестра Элиза. Добрая фея однажды подсказала ей: «Видишь, у меня в руках крапива? Такая крапива растет здесь, возле пещеры, и только она, да еще та крапива, которая растет на кладбище, может тебе пригодиться. Ты нарвешь ее, хотя руки твои покроются волдырями от ожогов; потом разомнешь ее ногами, ссучишь из полученного волокна длинные нити, затем сплетешь из них одиннадцать кольчуг с длинными рукавами и набросишь их на лебедей: тогда колдовство исчезнет».
Что произошло дальше, многим из нас хорошо известно: трудолюбивая и терпеливая Элиза связала-таки крапивные кольчуги и спасла братьев. Вот уже более ста лет маленькие читатели в разных уголках мира, затаив дыхание, ждут счастливого конца этой сказки, жалея самоотверженную девушку и удивляясь тому неожиданному материалу, с каким ей пришлось иметь дело. А удивляться, по сути дела, особенно нечему. Крапива издавна числилась в разряде прядильных растений. Сравнительно длинные и прочные сосудисто-волокнистые пучки стеблей ее, конечно, грубее волокон льна, но для прядения вполне пригодны.
Можно вспомнить также, что на Востоке — в Китае, Японии, Индокитае — тысячелетиями выращивали родственника нашей обыкновенной крапивы — бемерию снежную, или рами. Волокна рами одни из самых длинных и очень крепкие — в несколько раз крепче хлопковых и шелковых, хорошо вычесываются и легко окрашиваются. Однако из-за трудности скручивания и невысокой эластичности область использования волокна рами очень ограничена.
|
|
Те же недостатки присущи и нашей крапиве, поэтому она была мало популярна как прядильное растение. Только в летописях 860, 861 и 862 годов можно найти упоминание о «кропивных» парусах, которые шили в Киевской Руси. Лишь с середины XVIII века в России снова просыпается интерес к этому волокнистому растению. Вольное экономическое общество даже наградило П. Рычкова и В. Клебена серебряными медалями за большую работу по пропаганде использования крапивы в текстильном производстве. Было выпущено написанное ими пособие, где излагались основы изготовления крапивного холста. При обсуждении этой работы авторам указывали, что широкое распространение культуры крапивы будет затруднено: во-первых, она требует очень тучной, хорошо удобренной почвы, а во-вторых, как сорняк, будет захватывать соседние поля. В то же время отмечалось, что по сравнению со льном и коноплей посадки крапивы не нуждаются в ежегодном возобновлении и в трудоемкой прополке.
Даже в XIX веке на Петербургской сельскохозяйственной выставке 1850 года в разделе прядильных растений наряду со льном и пенькой были выставлены и образцы крапивного волокна — из Прибалтики и… с Камчатки. Незадолго до выставки Вольное экономическое общество послало двум камчатским мастерицам золотые ожерелья и серьги»за старательное изготовление пряжи и ткани из дикорастущей крапивы».
А теперь, хотя бы отчасти выведя крапиву из разряда лишь злостных и жгучих сорняков, перейдем к другим, на сей раз традиционным прядильным культурам: и к исконно русским, и к успешно прижившимся в нашем отечестве, и к тем, что возделываются в дальних странах.
|
|
По современной классификации волокнистых растений ботаники и технологи выделяют три их основные группы. У первой волокна или волоски образуются на семенах или на частях плодов как выросты клеток наружного слоя их покрова (кожицы). Сюда входят всем известный хлопок, а также тропическое хлопковое дерево сейба, дающее так называемый капок. Попадает в эту группу и кокосовая пальма, точнее — грубые волокна, окружающие снаружи твердую часть кокосового ореха.
Вторая группа объединяет растения, из стеблей которых получают волокна. Ботаники называют их лубяными волокнами. Под микроскопом отчетливо видно, что они состоят из большого числа удлиненных клеток (элементарных волокон), формирующих своего рода длинный цилиндр — техническое волокно. Качество его зависит от прочности сцепления элементарных волокон, их длины, степени извитости и химического состава стенок (если это чистая целлюлоза, то всю «конструкцию» отличает повышенная эластичность). А числятся здесь уже знакомые нам рами, джут индийский, южноазиатский кенаф, китайский канатник и, наконец, посевная конопля и знаменитый русский лен.
Третья группа вобрала в себя исключительно теплолюбивые растения, дающие волокна листового происхождения — прочные сосудисто-волокнистые пучки. Это суккулентная агава-сизаль, текстильный банан, из которого делают великолепную манильскую пеньку для корабельных канатов, новозеландский лен.
|
|
Познакомившись вкратце с основным набором текстильных растений, отдадим должное техническим качествам льна и конопли. Итак, по порядку. Средняя длина элементарного волокна у льна — до 60 миллиметров (сравните: у рами — 350 миллиметров, у хлопчатника — 18–60, у кенафа — 4–12, у джута — 8–40 миллиметров, столько же у конопли). Лен и конопля лишь слегка уступают хлопчатнику по содержанию целлюлозы. Словом, лен и конопля издавна являлись идеальными текстильными растениями, как говорят сейчас, «на уровне мировых стандартов». Но чтобы воплотить этот стандарт в жизнь, требовалось немало умения и терпения.
Обработка льна начиналась с его уборки. Лен выдергивали с корнем, стремясь максимально использовать стебель. Следующая операция — отделение головок (коробочек). Семена из них потом пойдут на маслобойню. Здесь действовала своеобразная малая механизация: стебли продергивали через редкий гребень с крепкими зубьями — рядки. После этого льняную массу расстилали на некоторое время по земле, и в стеблях под действием атмосферной влаги происходило бактериальное разложение пектиновых веществ, которые как бы склеивают между собой лубяные волокна. Затем лен мяли, трепали (часто в специальных постройках — трепальнях), отделяя волокно от наружных покровов стебля, так называемой костры.
Обработанные таким образом стебли клали на колени и прочесывали чесалами — деревянными ножами с зубчатым лезвием. Зубья у них располагались с различной частотой, что позволяло разделять волокно по сортам в зависимости от степени очищенности, толщины и длины. Самая тонкая и чистая часть — кудель — шла на изготовление лучшего льняного полотна. Очесы, остававшиеся на гребне, — хрящи, гребенинный лен, верховина — относились к низшим сортам. Из них изготавливали грубую ткань — кострыж.
Прежде чем превратиться в ткань, льну и конопле предстояло пройти через прялку. Это была очень трудоемкая операция. Пряха сучила пряжу, одной рукой вращая веретено. Дело шло медленно, нить то и дело рвалась. Скоротать время помогали разговоры (вспомните, как делились сокровенными мыслями три девицы под окном в «Сказке о царе Салтане») и задушевные русские песни. В кропотливой работе за разговором и песней искусная пряха могла за день навить на веретено до 300 аршин (около 213 метров) нити. Много это или мало? Из нити такой длины можно соткать кусок полотна размером примерно в носовой платок. Так что обещание одной из девиц наткать полотна «на целый мир» звучит поистине сказочно.
Нитки либо сразу шли на ткацкий станок, либо сначала окрашивались, и тогда из них получалась пестроцветная ткань — пестрядь. В иных случаях полотно просто отбеливали на солнце или окрашивали целиком.
Большим спросом на Руси пользовались набойные ткани, которые окрашивали (набивали) переносом цветного рисунка с деревянных досок-клише. На доске (обычно кленовой, грушевой или ореховой) вырезался рисунок, изображавший геометрические узоры, стилизованные цветы, животных (чаще всего рыб). Затем поверхность покрывали краской, сверху накладывали смоченный холст, который затем прокатывали вальком. Для каждого цвета делали свою доску. Наиболее часто встречалось сочетание черного и красно-оранжевого. Подобный метод крашения сохранился до сих пор. Набойкой раскрашивают, например, знаменитые павловопосадские платки, только рисунок переносят на них, накладывая не ткань на клише, а наоборот, клише на ткань. Кстати, сходным образом резчики по дереву делали доски-клейма для печатанья народных картинок лубков, а также более глубокие рельефные формы для выпечки узорных пряников — московских, вяземских, тульских.
Издавна существовали и ткани смешанные, сотканные из шерсти и льна (так называемые сермяжные сукна), в которых основа из толстых льняных нитей сочеталась с шерстяным утком — более короткими поперечными нитями.
Трудно сказать, когда на Руси появились ткацкие станки. Отдельные деревянные детали их находили, например, при раскопках в Новгороде, в слоях, датируемых XIV веком. По ним ученые сумели воссоздать внешний вид этого важного элемента старинного быта и ремесла. Вот, например, как выглядит реконструированный ткацкий станок XIV века.
Теперь несколько слов об истории льна на Руси. Его, согласно Геродоту, сеяли по Днепру и Днестру еще скифы. Араб Иби Фадлан, добравшийся из Бухары до излучины Волги — в царство волжских болгар в 921 году, рассказывал, что местные жители носят льняные одежды из ткани собственной выделки. Полутора столетиями позже летописец Нестор упоминал о льняном полотне, которое ткали в то время монахи Киево-Печерского монастыря на одежду, шатры, знамена, паруса, покрывала.
В XIII–XV веках уже определились основные места, поставлявшие самые лучшие русские льны, — тверские, костромские, новгородские, ярославские, архангельские, псковские. Эти районы и сейчас являются ведущими в отечественном льноводстве.
Ну а конопля? За красавцем льном мы как будто забыли о ней. Правда, в технологии возделывания и обработки этих культур много общего. Но есть и различия. А начинаются они еще в поле. Тот, кто видел конопляники, наверняка обратил внимание, что по своему составу они очень неоднородны. И это не удивительно, поскольку конопля — растение двудомное: мужские (тычиночные) цветки собраны на одних экземплярах, называемых посконью, женские (пестичные) — на других (матице). Обычно убирали коноплю в два приема. Сначала вручную выдёргивали посконь, лишь только она зацветала, а затем, когда созревали семена, снимали с поля и матицу. Заметим попутно, что в отличие от льна более жесткую коноплю после уборки специально вымачивали в проточной воде. И все равно даже посконь, дававшая лучшее полотно, не могла конкурировать по качеству со льном. Из конопли ткали сравнительно грубые ткани — толстый холст-усцинку (усчину) и вотолу — материал для верхней одежды. Особо грубая холстина шла на корабельные паруса.
Правда, были попытки улучшить качество тканей из конопли. В конце XVIII века херсонский помещик Патрин получил медаль Вольного экономического общества за то, что изобрел способ придать волокнам пеньки мягкость и тонкость. Нитки и полотна, изготовленные из них, как сообщалось, были не толще и не дороже льняных. Способ этот, впрочем, дальнейшего распространения не получил. О нем известно только, что заключался он главным образом в режиме обработки пеньки зольным щелоком.
Лен и конопля стойко держали свои позиции в европейской части России, несмотря на попытки найти им достойных конкурентов. Основным из них долгое время считали хлопок, или, как раньше говорили, хлопчатую бумагу. Неудачные опыты по разведению хлопчатника в Измайловском царском саду под Москвой в XVII веке не охладили пыл экспериментаторов. Исходя из того, что эта культура ко второй половине XVIII века уже успешно выращивалась в Хиве, энтузиаст поисков новых волокнистых растений П. Рычков пытался подобрать для нее сходные условия к западу от Урала. С 1745 года он проводит опыты в Оренбурге, но там, по его сообщению, «шишки (то есть коробочки. — Дет.), не дозревая, прозябали». В XIX веке опыты с хлопчатником переместились в Крым и на Черноморское побережье Кавказа, где дали в известной степени сходный с оренбургским результат. Наконец, хлопок, как говорится, нашел себя в континентальном климате Туркестана.
Неутомимый Рычков, однако, не оставил поисков. В 1769 году супруга его прислала в Вольное экономическое общество «колпак и ширинку холста», сделанные ею по совету мужа из пуха иван-чая. И хотя это пух чем-то отдаленно напоминал хлопок, а сам иван-чай (или, иначе, кипрей) был, несомненно, намного менее теплолюбивым растением, колпак и холстина семьи Рычковых, видимо, так и остались всего лишь старинным курьезом.
И в заключение рассказа о текстильных растениях упомянем еще … сосновую хвою. Да-да, самую обыкновенную хвою — ведь в старину она давала так называемую сосновую (лесную) шерсть. Для этого зеленые иглы распаривали, вываривали в щелоке, расчесывали, прополаскивали в воде и сушили. Полученный подобным образом волокнистый материал шел на изготовление различных теплых вязаных вещей вроде фуфаек и нагрудников. Считалось, что «сосновая» одежда не только тепла, но и полезна «от ревматизмов».
СЕКРЕТ «БЕЛОГО ИНДИГО»
Многие из образцов тканей, обнаруженных в захоронениях X–XIII веков, были окрашены в различные цвета. Но обычно материал в результате долгого пребывания в земле приобретает однообразный темно-коричневый оттенок. Ткань со временем как бы обугливается, затем рассыпается, причем растительные волокна оказываются менее стойкими, чем шерстяные. Однако, если осторожно промыть и осветлить дошедший к нам через столетия образец, то можно выявить его первоначальную окраску. Таким образом удалось определить, что наши предки носили одежду, окрашенную в красный, зеленый, желтый, синий и черный цвета (характерно, что красный заметно преобладал над остальными).
Цвета, которые встречались в старинной русской одежде, можно установить еще и по письменным, источникам. Так, Иван Калита завещал своему сыну Ивану шубу: «кожух жолтая, обирь (шелковая ткань, видимо, на подкладке. — Авт.) с жемчугом». В описи имущества Иваца Грозного присутствует кафтан, «сделати камка Бурская на зелени шолк бел с золотом косы». В одной из рукописей конца XVI века упомянут «золотник шолку бурского лазоревого». Наконец, в «Изборнике» Святослава (1073 год) мы встречаем слово «синета», которое обозначало ткань и пряжу, окрашенную в синий цвет.
Археологи подвергли образцы тканей химическому анализу и обнаружили на них, помимо остатков органических красителей, еще и соли металлов. Это свидетельствует о том, что еще тогда, 8–10 столетий назад, в красильном деле применялись протравы — неорганические вещества, которые способствовали лучшему проявлению и закреплению красок.
К сожалению, в древних манускриптах не сохранились ни описания процесса крашения, ни упоминания о красильных растениях, которые можно было бы расшифровать. Поэтому судить о самом первом ассортименте таких красителей удается лишь косвенно — по более поздним рецептам и современному народному опыту крашения тканей, кожи и деревянных изделий. Вот, например, как описывал процесс изготовления желтой краски «шишгиля» А.Т. Болотов в своем «Экономическом магазине» (№ 18). Нужно набрать целый котел молодого черемухового листа, налить доверху водой и варить до тех пор, пока жидкость не окрасится достаточно интенсивно. Затем слить ее, процедить и добавить в раствор квасцов и толченого мела. При этом жидкость сразу желтеет. Далее добавляют еще мела и уваривают смесь для сгущения. В завершение — процеживание и сушка на глиняных тарелках. «Краска осела столь желтая, что я колером ее не мог довольно налюбоваться», — восхищенно писал автор и добавлял, что подобную же краску, но несколько худшего качества можно получить из листьев березы, осины и черной смородины, самую же лучшую — из листьев обычного первоцвета (примулы, или баранчиков).
Вот еще несколько красильных рецептов, которые были популярны в том же XVIII веке. Яблочной кожурой или цветками купавки, проваренными с квасцами, рекомендовалось окрашивать нитки в желтый цвет. Вишневую (малиновую) окраску получали, кипятя пряжу или холст с корой ивы и березы, взятой в равных соотношениях с золой. Наконец, собранная весной кора ольхи или дуба давала вместе с квасцами и щелоком отвар, в котором ткань приобретала коричневый цвет.
В кожевенном производстве многие растительные красители одновременно выполняли роль дубителей. Танины, которыми богаты дуб, ива, ель, береза, ольха, лиственница, впитываясь в кожу, делали ее плотнее и жестче и, окисляясь, придавали ей обычно коричневый или бурый оттенок. Однако этим возможности растительных красителей не исчерпывались. Кора ивы, например, в разных концентрациях может сообщить коже и коричнево-красный цвет, ольхи — желтый и коричневый, если и березы — темно-коричневый. Многое зависело и от протравы. Так, добавление ржавого железа способствовало получению очень темного, почти черного цвета.
Несколько слов следует сказать о пищевых красителях. К ним предъявляются особые требования, ведь они должны не только украшать пищу, но и не ухудшать ее вкус и запах и, разумеется, быть абсолютно безвредными для здоровья. В старину их использовали главным образом для подкрашивания напитков. Вот далеко не полный перечень таких красильных растений: полевые васильки давали синюю и голубую окраску, мята, вероника, петрушка, сельдерей, листья хрена — зеленую, ягоды черники — красную. Обязательным условием было, чтобы все травы и плоды брались не свежими, а сухими.
Для различного рода живописных работ (в иконописи, рукописной и книжной графике, для украшения деревянных изделий) применяли как растительные, так и минеральные краски. Известный знаток техники старинной живописи В.А. Щавинский выделял следующие основные составы, которыми пользовались русские художники начиная с XI века. Это прежде всего киноварь и сурик — красная и красно-оранжевая краски. Первая, по-видимому, добывалась в южноукраинских копях близ Бахмута (ныне Артемовск), вторую получали прокаливанием свинцовых белил. Лиловато-красная краска, называемая древцо, — продукт какого-то неизвестного древесного растения (по-гречески варзия) ввозилась из заморских стран. Существовала еще лиловато-малиновая разновидность ее — бакан. Малиновая червень и красновато-коричневая или желтоватая охра, или вохра, — исконно русские минеральные («землистые») краски. Небесно-голубая лазорь готовилась из лазурита — минерала, добывавшегося в далеких горах Бадахшана в Средней Азии, и поэтому была очень дорогой. Бутылочную (цвета бутылочного стекла) получали, смешивая желтую охру, шишгиль и лазорь, черную — из сажи. Шишгиль готовили из разных растений, в том числе из коры крушины. Зеленую краску давала ярь-медянка, представляющая собой налет окислов на медных предметах.
Но были и составы животного происхождения. Так, ярко-красную краску червень добывали из насекомого — красильного червеца. Его собирали на Украине и в Польше с прикорневых частей зверобоя. Чрлены стяги, упоминаемые в «Слове о полку Игореве», чрвлена челка (крашеный султан из конского волоса на гетманских бунчуках) — все они красились червенью.
Местным, так сказать, аналогом привозного темно-синего индиго был крутик, получаемый из вайды красильной — среднерусского растения из семейства крестоцветных. Листьями ее заполняли чан (куб), где и шел процесс брожения, в результате которого получалось растворимое в воде так называемое белое индиго. Свое необычное название краска получила потому, что окончательный — синий — цвет как бы проявлялся постепенно при сушке ткани, обработанной вайдой. Доля красящего вещества в растении была ничтожна, а технология крашения, видимо, настолько сложна, что впоследствии вместо «белого» стали применять настоящее темно-синее привозное индиго. И все-таки жаль, что полностью рецепт крашения крутиком не сохранился.
Академик П.С. Даллас упоминает еще одну растительную краску — зеленую, которую давали цветки сон-травы, или прострела, и красильной серпухи, проваренные с квасцами. Она применялась в живописи позднее, во второй половине XVIII века.
Как видим, красильные составы получали из сырья самого разного происхождения, но в одной области безраздельно царствовали растительные краски. Это были чернила, собственно которым мы и обязаны знакомством со старинными рукописями. Увы, рецепты приготовления самых древних чернил утеряны безвозвратно, однако известно, что основа их, без сомнения, растительная.
Более поздние прописи XV века говорят о существовании двух типов чернил, условно называемых железными и вареными. И те и другие делали из растений, богатых дубильными веществами, — чернильных орешков, коры дуба и ольхи, ягод черники. Что такое чернильные орешки, знают, наверное, многие: эти шарообразные выросты — галлы — часто встречаются на дубовых листьях. Для железных чернил галлы или кору настаивали в теплом месте в кислом растворе (квас, уксус, кислые щи) и обязательно добавляли железные опилки. Процесс длился долго, иногда до месяца. Чтобы они стали более густыми и лучше ложились на бумагу, в состав вводили вишневую смолу — камедь. Нанесенные на бумагу железные чернила были весьма стойкими мало выцветали, успешно противостояли влаге. Вареные же чернила действительно варили. В результате продолжительного кипячения дубовой или ольховой коры получали экстракт, в который добавлялся еще и сок ягод крушины (жостера). Эти чернила были не такими яркими и стойкими, как железные. Иногда готовили смесь железных и вареных чернил.
Переписчикам древних книг был известен и секрет копирования, который применялся главным образом для перевода рисунков, витиеватых заставок, заглавных букв, орнаментов, словом различных сложных композиций. Писцы прибегали к такой хитрости. Смешивали чернила и «чесночное зелие» — упаренный до густоты сиропа чесночный сок. Рисунок, сделанный этим составом, легко отсыревая, позволял изготовить несколько отпечатков на прижатых к нему листах бумаги.
И, наконец, несколько слов еще об одной группе красителей, которая издавна интересовала женщин. Речь пойдет о средствах косметики, в частности, как сейчас говорят, о макияже. Они были на Руси довольно популярны. Иностранцы, посещавшие Московию в XVI–XVII веках, писали: «В городах все румянятся и белятся, причем так грубо и заметно, что кажется, будто кто-нибудь пригоршнею муки провел по лицу их и кистью выкрасил щеки в красную краску». Женщины состоятельные румянец наводили так. Водной вытяжкой сандала (краски из тропического сандалового дерева) пропитывали платок (он так и назывался «платчатый румянец»), а когда нужно, снова намочив его, прикладывали к лицу.
Однако большинство средств макияжа (сурьма, белила и т. п.) были нерастительного происхождения.
Исключение составляли, пожалуй, мука (пудра) и отечественные румяна. Российский естествоиспытатель С.Г. Гмелин, путешествуя в 1768–1769 годах по европейской России, обратил внимание на траву, называемую бабьими румянами (современные ботаники знают ее под несколько другим именем — синяк красный).
«Женский пол на Дону писал ученый, — употребляет оную траву вместо румян, натирая корнем щеки так, что оные получают от того изрядный румянец». Это был местный заменитель сандаловых румян. Применяли также корни другого растения из того же семейства бурачниковых воробейника.
Косметика, как известно, не сводится только к макияжу. Поэтому здесь вполне естественно упомянуть и о других растительных составах, кстати, довольно многочисленных. Сведения о них содержатся в различных старинных врачебных справочниках — «прохладных вертоградах». Большинство приводимых здесь рецептов касается очистительных и смягчающих масок и умываний. Вот некоторые из них. Овсяная мука «с добрами белилами», варенная в воде, служила умыванием, «от коего лицо бывает бело и свежо». Толченый, без мякины, ячмень, варенный в воде «до клейкости» и выжатый затем через ткань, давал умывание от загара. Сорочинское пшено (вспомним, что это имя носил в старину рис), будучи сварено в воде, накладывалось на лицо «от сморщения». С помощью воды «из бобового цвета» и травы выгонялась «нечистота тела». Эта же вода, а также варенные «до клейкости» оболочки семян гороха придавали коже «гладкость и светлость». Подобное же действие оказывала «мука бобова».
Вообще косметические умывания были очень разнообразны. Московские красавицы XV–XVII веков применяли для этой цели отвар дынного семени, его спиртовой настой с бобовой, ячменной или пшеничной мукой (та же смесь, высушенная на солнце, служила отличным осветляющим мылом), отвар листьев дуба, сок бедренца, воду иссопа и зори и многое другое.
Но это уже в отличие от названия нашей книги, скорее, бабушкины рецепты. А потому заметим лишь, что из их богатого косметического арсенала, пожалуй, есть чем воспользоваться и самым взыскательным современным модницам.