Современная наука о структуре и свойствах древесины — древесиноведение — уходит своими корнями в глубокое прошлое и прежде всего в историю богатейшего отечественного опыта. Действительно, в деревянной Руси каждый крестьянин уже просто всем образом своей жизни обязан был владеть топором и теслом, хорошо знать материал, с которым преимущественно и приходилось иметь дело. Взгляните, например, на перерисовку со старинной миниатюры: тут и рубка леса, и заготовка бревен, и первичная их обработка.
О том, какое дерево на какие поделки годится, когда его лучше заготавливать, как сушить, чтобы оно не трескалось и не раскалывалось, как обрабатывать — все эти премудрости были ведомы нашим предкам. И результаты их труда, плоды их фантазии при работе с деревом капризным, но и благодарным материалом — мы сейчас нередко собираем и бережем как музейные экспонаты большой художественной ценности. Это и уникальные деревянные постройки, и детские игрушки, и лапти, и предметы домашнего обихода — ложки, деревянная посуда, туеса из бересты, плетеные лукошки, и телеги, экипажи (помните у Гоголя: «и не хитрый, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен винтом, а наскоро живьем с одним топором да долотом снарядил и собрал тебя ярославский расторопный мужик…») и многое другое.
Чтобы правильно распорядиться заготовленным материалом, необходимо было в тонкостях знать его строение — то, что сейчас называют анатомией. На поперечном распиле многих деревьев хорошо видны основные части, своего рода блоки. В центре ствола — цилиндр ядра, ядровой древесины (например, у осины, тополя). Обычно более светлую древесину на периферии от ядра называют заболонью или блонью. От заболони относительно легко отделяется кора — живая проводящая ткань ствола. Самый наружный слой — корка — омертвевшие покровные ткани, защищающие внутренние части ствола. В просторечье ее и называют корою. Кольцо коры и корки лежит на тонкой прослойке камбия (мезги) — нежных клеток, за счет деления которых происходит рост дерева в толщину. Разрушаясь при механическом воздействии, камбий обеспечивает «смазку», позволяющую легко снять с заболони кольцо коры (его в народе именуют лубом или еще подкорьем) и корки. Это было хорошо известно тем, кто заготавливал луб для дальнейшей переработки. «Луб хорошо падает, — отмечает В.И. Даль, — в теплую сырую погоду с ветром». И поясняет это пословицей: «Луб ветром откачивает, дождем отмачивает, теплом отпаривает». В таких условиях мезга становится наиболее сочной и одновременно хорошо поддается разрушению. В лубе некоторых деревьев (прежде всего липы) встречаются слои прочных лубяных волокон, которые до сих пор называют лыком. Они перемежаются более мягкими тканями — мягким лубом.
На качество древесины обычно влияют число и плотность годичных слоев — колец, обозначающих границы годичного прироста ствола. Чем теснее они сближены между собой, тем прочнее и, как правило, тяжелее древесина. У многих деревьев внутренний цилиндр ствола по разбегающимся от центра радиусам пересекают сердцевинные лучи, по которым внутренние ткани снабжаются питательными веществами. Наконец, у большинства видов хвойных в древесине и лубе проходят по всей длине ствола так называемые смоляные ходы.
Старинному народному древесиноведению было хорошо известно и о таком качестве материала, как плотность. В условиях средней России не росли породы с высокоплотной древесиной (белая акация, граб, самшит). Здешним плотникам и столярам приходилось иметь дело главным образом с древесиной легкой (кедр, сосна, ель, пихта, тополь, липа, ива, осина, ольха) и средней (лиственница, береза, вяз, груша, дуб, клен, рябина, яблоня, ясень) плотности.
Уже давно была замечена такая закономерность: чем плотнее древесина, тем ниже ее теплопроводность и больше влажность. Способность материала держать тепло учитывали, например, когда выбирали дерево для зимних построек, защищавших от суровых русских морозов. А влажность? Она была причиной растрескивания и коробления досок при сушке, причем внутренние напряжения возникали, прежде всего, если менее влажные наружные и более влажные внутренние ткани ствола существенно отличались друг от друга по этому параметру.
Учитывались древними мастерами также прочность и твердость древесины — способность сопротивляться разрушению и, как выражаются технологи, внедрению другого твердого тела, будь то топор, пила или гвоздь. Вспомните, скольких трудов стоило вам в детстве забить этот самый гвоздь в березовую доску! Гвозди легко гнулись, не желая лезть дальше. Дерево словно не пускало их. Под пару березе по твердости груша, ясень, дуб, клен, в противопоставление — мягкие пихта, липа, ель, тополь, осина.
Если же сравнить, как сопротивляются наши породы раскалыванию (а колоть приходится не только дрова), то самым крепким деревом окажется ясень, за ним следуют береза, дуб, лиственница и, наконец, липа, сосна, ель.
И еще одно сходное с прочностью свойство — износостойкость. Это устойчивость к постепенному, но постоянному разрушению. Так разрушаются, например, полы и лестницы в домах, доски на палубах кораблей, трущиеся части машин. Здесь градация такая: дуб — береза — сосна. Дубовый паркет в старинных дворцах-музеях служит без замены нередко уже несколько столетий.
Немаловажной для древнерусских строителей была устойчивость древесины к воздействию воды: ведь быстро гниющие породы не годились для постройки лодок и кораблей, свай пристаней, нижних, ближайших к земле венцов срубов и т. д. И здесь тоже существовала своя иерархия. Самым стойким считался дуб, среднестойкими — сосна, кедр, ель, ольха, малостойкими — береза, осина, липа, клен. Уже давно было замечено, что с увеличением плотности древесины повышается стойкость ее к воздействию влажности. Молодая древесина уступает в этом качестве старой, а заболонь — ядру ствола.
Археологи дали нам наиболее яркие примеры справедливости такой классификации. При раскопках в Новгороде они обнаружили деревянную мостовую, сделанную в X веке с использованием некрупных сосновых стволов-лаг. Как показал лабораторный анализ, по механическим свойствам эти лаги мало чем отличались от ядровой древесины современных деревьев.
Время от времени в раскопках донных отложений рек находят прекрасно сохранившиеся дубовые челны. А затонувшие несколько столетий назад дубовые стволы становятся почти черными от соединения содержащихся в них дубильных веществ с растворенными в воде солями железа. Мореный дуб, как называют такой материал, пластичен, но поддается обработке только во влажном состоянии. После сушки он становится хрупким и легко раскалывается.
Еще в глубокой древности строители нашли способы усилить стойкость древесины, соприкасающейся с землей и водой. И учились они этому у природы. Вспомните, как выглядят лежащие в лесу стволы поваленных берез. Достаточно поддеть их ногой, как сгнившая древесина высыпается через разрывы коры, но сама кора остается в виде упругой белой трубы. Береста долгое время не гниет из-за наличия в ней особых веществ антисептиков. Антисептическими свойствами обладает также деготь, который в старину был самым обычным продуктом, получаемым из березовой коры. И недаром с давних времен сваи обильно пропитывали дегтем, смолили, а там, где дегтя не было, обертывали слоями бересты. Дегтем и смолой пропитывали доски и заливали швы в обшивке лодок и больших кораблей.
Пока мы рассмотрели в основном свойства древесины тех или иных пород, теперь же попробуем очертить некоторые их применения во времена наших предков.
Начнем с дуба. Как писалось в одном руководстве XVIII века, это «полезнейшее дерево на разное строение, наипаче же корабельное, на всякие подводные работы и на все то, где крепкое и прочное дерево потребно». Действительно, древесина дуба плотная, тяжелая, очень твердая и прочная. Она обычно темная, с резкими границами между годичными кольцами, что создает красивый рисунок (текстуру) при полировке. За это дуб высоко ценится столярами. Но не только ими. Бондари (бочары) выбирали самый плотный и, как они говорили, чистый, то есть свободный от сучков, дуб для изготовления бочарной дощечки — клепки. Клепка из дуба получалась ровная, потому что древесина его хорошо, хотя и не всегда легко, колется вдоль. Из такого материала собирали бочки, бочонки, ушаты, большие ковши.
Впрочем, бондарные изделия готовились также и из клепки деревьев других пород, в частности липы. Липовые кадушки имели особое применение: в них квасили тесто, хранили мед и масло, бродили квас и пиво. И это понятно — древесина дуба содержит большое количество дубильных веществ, которые передаются тому пищевому продукту, который хранится в дубовой таре, и изменяют, таким образом, его вкус. Ну а липовые кадушки в этом отношении, так сказать, нейтральны. Своими бондарями в старину славились Казанская и Нижегородская губернии.
Вообще же липа, поистине, дерево-универсал! Светлая и сравнительно однородная древесина ее очень рыхлая, легкая, мягкая, слабая, малопрочная. Исходя из этих свойств, можно уже предварительно представить себе, для каких целей она может использоваться. Ну, конечно, легкость и удобство обработки привлекли к ней прежде всего внимание столяров. Из липы изготовляли шкафы, столы, внутренние части величественных бабушкиных буфетов и комодов. Столешницы (верхние части столов) из липы очень любили сапожники. Они не без основания считали, что нож при раскрое заготовки кожи на таком покрытии идет точнее, вернее. На деревянные части знаменитых тульских гармоний тоже шла липа.
Но, конечно, основную славу липовая древесина получила как материал для разного рода резных и долбленых поделок. Чего только не изготовили из нее народные умельцы! Здесь и сапожные колодки, и кадочки-дуплянки, которые делали из дуплистого полена с удаленными сердцевиной, частью древесины и корой. Дно дуплянки ладили из сосны или ели. Под Воронежем такие кадочки так и называли — липовки.
А резные деревянные игрушки! Центром их изготовления были села Богородское и Дмитровское Владимирской губернии. Из-под ножей и другого специального инструмента богородских резчиков — клюкарз, отдаленно напоминавших заостренные по краям металлические ложки, выходили забавные звери и птицы, фигурки людей, лошадей в упряжке. А то превращались липовые чурбашки или, как их называли, балбешки в двигающиеся игрушки: сдвинешь выступающие в стороны палочки — и бьют попеременно молотами по наковальне деревянные медведь и бородатый мужик. Или покачаешь груз под круглой площадкой, где кольцом расположились куры, и они начнут дружно клевать невидимое зерно. Были специалисты, которые резали «щелкунов»-орешников — фигурки-щипцы, приспособленные, чтобы колоть орехи. Искусство богородских мастеров живо и сегодня. Их работы — высокохудожественные, изящные, часто проникнутые истинно народным юмором — популярны повсюду.
Еще одно применение древесины липы — гвозди. Есть такая загадка: «Сам дубовый, пояс вязовый, нос липовый». Подскажу и разгадку: это дубовый бочонок, обручи на нем из вязовых ветвей, гвозди — липовые. Они хорошо и прочно сидят в разных материалах, в том числе в древесине и в коже, и не ржавеют, как металлические. Недаром эти гвозди были широко в ходу у сапожников. В сырую погоду липовая древесина разбухала и еще крепче держалась в коже.
Однако наибольшую популярность завоевала не древесина липы, а ее лыко (луб). Липовое лыко дало основу для двух старорусских промыслов — мочального и лаптевого. Остановиться на них стоит подробнее потому, что именно эти промыслы существенно повлияли на состояние наших лесов, о чем еще будет сказано в главе» Лапти и охрана природы».
Слово «мочало», как объясняет этимологический словарь, произошло от древнерусского «мъчати», что значит «разбирать на волокна». Действительно, твердый липовый луб, идущий на приготовление мочал, сначала отделяют от луба мягкого. Это, прежде всего, материал для плетения рогож. А дальше из плетеных рогож делали кули для сыпучих продуктов, паруса речных барок, циновки на попы, укрытия от дождя. Редкие рогожи заменяли собой сети для ловли рыбы, птиц и зверей. Существовали даже рогожные одеяла. Кстати, рогожи были одной из доходных статей российского экспорта. Еще в XIX веке за границу вывозилось их ежегодно на несколько сот тысяч рублей. Мочало имело и другое употребление. Из него готовили швабры и кисти, веревки, канаты, упряжь для лошадей, снасти для лодок. Использовалось оно и для набивки тюфяков и мягкой мебели. Наконец, никто не обходился без обыкновенной банной мочалки.
Не менее, а может быть, и даже более известным, чем мочало, было липовое лыко — молодой луб, который снимали с 3–10-летних липок. Его тянули длинными узкими полосами, получая с одного деревца в среднем четыре лыка. Они шли на различного рода плетения: кошелки, решета, кузова для грибов, оплетку домашней глиняной посуды, лыковые веревки, вплоть до конской сбруи.
Но главное, для чего использовалось лыко, это лапти (они же лычаки или лычники) — самая массовая, самая дешевая и самая популярная старинная русская обувь.
Сейчас иной из нас, зная их лишь по музейным экспонатам, картинкам в книгах и кадрам исторических кинофильмов, и не подозревает, насколько простым и в то же время сложным был этот промысел — изготовление лаптей. Начнем с того, что лапти были не только лыковые. На них шло также мочало, и тогда такая обувка называлась мочалыжниками. Не были забыты. «лыки» от других деревьев и кустарников, особенно тех, что в изобилии встречались повсюду. Из коры ракиты готовили верзни, или ивняки, из бересты березы — берестяники. Что ни лапти — то свое название. Умельцы исхитрялись плести обувь из тонких корней, пеньковых очесов и старых веревок (крутцы или чуни), из соломы, рогоза, болотного ситника. Причем не ограничивались традиционным, так сказать, классическим фасоном. Мастера плетения могли изготовить, например, глубокие болотные сапоги.
А теперь настало время загадать новую загадку: «Стоит дерево, при нем четыре угодья: первое угодье некопаный колодезь, другое угодье — при темне свет, третье угодье — битому связь, четвертое угодье — усталому на здоровье». Кажется, не так трудно угадать столь универсальное дерево, как объяснить толком все четыре качества — угодья. Для начала скажем, что это обыкновенная белоствольная береза. А затем разберемся в угодьях. «Некопаный колодезь» — живительный, прозрачный, вкусный (какие еще эпитеты найти?) березовый сок. По вычислениям первого русского ученого агронома А.Т. Болотова, весной, в период интенсивного сокодвижения, при подсочке березы за 12–14 дней можно получить сока столько, сколько весит само дерево со всеми своими ветвями. И впрямь, некопаный колодезь!
«При темне свет» — это сейчас забытое применение древесной дранки. Березовая лучина, наравне с сосновой, — порой единственный источник света долгими зимними вечерами в крестьянских избах. При мерцании потрескивающей лучины, воткнутой в державку — светец или просто в шов между бревнами, пряли пряжу, готовили ужин, убаюкивали детей протяжной колыбельной, пели песни на посиделках. Сколько же всего связано с этой нехитрой деталью сельского быта!
Третье угодье тоже относится к далекому прошлому. «Битому связь» означает, что берестой связывали битые горшки. Дорога была посуда, отсюда и поговорка «битая посуда два века живет». Вторую жизнь ей давала береста березы.
А вот четвертое угодье популярно и сейчас, так что читатели, наверное, его уже могут назвать. Угадали? Да, действительно, это — березовые веники, непременный атрибут русской парной бани. Кстати, знатоки парной утехи и сами бани предпочитали строить липовые, ибо в них, как они утверждали, бывает приятный воздух и «легкий» пар. Парились в старину истово, поддавая пар не только водой, но иногда и кислым квасом или пивом, до границ возможного, исхлестывая себя ароматными вениками с большим азартом. Заготавливали же это четвертое угодье в начале лета, когда лист прочно держится на молодых ветвях. В бане веник размачивали в шайке с горячей водой, пока листья не станут мягкими, но не липкими. Использовали его только один раз, поэтому семья хранила на чердаке до «нового урожая» обычно не один десяток веников.
Летописец Нестор, описывая в XI веке парное действо, удивлялся: «И тако творят во все дни, ни мучимы ни чим же, но сами ся мучат: и тако творят не мытву себе, но мучение». Нет, не прав был знаменитый старец! Сколько удовольствия, не говоря уже о бодрости и здоровье, несла в себе русская баня. Наряду с березовыми, а иногда и дубовыми и иными вениками в ней употребляли различные душистые травы, которые раскладывали на полках и на полу для вящего аромата. Устилали пол и мелко нарубленным можжевельником. А, собственно, почему все это в прошедшем времени? Баня, настоящая русская баня не теряет своей популярности и сейчас, хотя и приходится ей конкурировать с модной финской сауной. Словом, как говорится, «усталому на здоровье»!
Разумеется, четырьмя угодьями полезные свойства березы не исчерпывались. «Краткая российская дендрология», изданная в 1798 году, так говорит о ней: «Береза есть нужнейшее дерево для разного употребления, по крепости своей годно на строение, но в воде не прочно». Можно добавить: древесина ее сравнительно легкая, хорошо режется, но довольно плохо колется (из нее трудно топором делать ровные дощечки). Она упруга, вязка, однако сильно коробится и трескается при высыхании.
Древесину березы мастера-тележники предпочитали другим породам, когда ладили свой не хитрый, по Гоголю, снаряд. Этим самым популярным в народе «экипажам» предстояло многие годы месить грязь осенних грунтовых дорог, пересчитывать все рытвины и ухабы российских проселков, тарахтеть по торцовым и булыжным городским мостовым. Впрочем, если быть точным, телегу сооружал не один мастер, а, как правило, несколько. Колеса делали особые специалисты — колесники, которые на станке обтачивали ступицы, затем долбили в них долотом дыры и вставляли спицы. По наружной окружности спицы замыкали сборным деревянным ободом (ободью), а позже зачастую и железным. Колеса крепили на осях — деревянных (обычно дубовых) или металлических. Передний и задний «мосты» телеги «грядки» — соединяли тонкими жердями, на которых ладили кузов, нередко плетенный из ивы или собранный из досок. Завершали телегу оглобли, связанные с передней осью металлическим креплением. Так что тут находилась работа и кузнецу.
Колесным промыслом в средней России особенно славилось село под названием Полотняный Завод. Да-да, тот самый Полотняный Завод, который был родовым имением Гончаровых, родителей Натальи Николаевны, жены Пушкина. Кроме колесных мастерских, здесь еще в XVIII веке прадед Натальи Николаевны основал завод для изготовления парусов и бумажную фабрику. В начале XIX века через эти места проходила «большая разгонная дорога», соединявшая Москву с Варшавой, потому, наверное, недостатка в заказчиках на колеса и на ремонт их у умельцев Полотняного Завода не было.
Более дорогие, удобные и изящные экипажи, покрытые изнутри сукном, длинные телеги-рыдваны, закрытые колымаги на таких высоких колесах, что забираться в их кузов приходилось по лесенке, легкие брички, дорожные кареты-дормезы, фаэтоны с откидывающимся верхом, многоместные линейки и, наконец, типично русские рессорные дрожки — все они требовали уже совместной работы нескольких мастеров. Над этими «снарядами» трудились, помимо упомянутых, столяры-каретники, слесари, шорники, маляры-лакировщики. Лучшие экипажи сочетали в себе прочность, мягкость хода, упругость составных частей, легкость и, конечно, прочность, надежность конструкции. Эти качества обеспечивались не только мастерством, но и подбором нужных материалов. Ими наряду с березой были ясень, дуб, вяз, бук, реже красное дерево, орех, а для филенок кузова ольха и липа, которые не только легки, но и хорошо полируются.
Чтобы закончить наше отступление об экипажах, добавим, что первые из них на Руси были не на колесах, а на полозьях, которые использовались не только зимой, но и летом. Причем такая езда вплоть до второй половины XVII века даже летом считалась более почетной. Управлял санями возница, сидящий верхом на впряженной в них лошади, как это изображено, например, на приведенной здесь старинной гравюре. Летописец Нестор в XI веке утверждает, что ему удалось видеть сохранившиеся сани княгини Ольги, просуществовавшие, следовательно, не менее ста лет. Известны и более древние сани, найденные при раскопках в Старой Ладоге. Они датируются VII–VIII веком.
Своеобразной эволюцией саней стали закрытые возки, обитые внутри красным сукном, и каптаны — возки со слюдяными оконцами и занавесками из тафты. В самом начале XVII века в России появилась первая карета на мягкой подвеске, обитая внутри бархатом. Ее подарила Борису Годунову английская королева Елизавета. Грузовые же колесные экипажи существовали на Руси гораздо раньше. Само колесо (судя по находке, сделанной в Смоленске) было известно в этих местах еще до татаро-монгольского нашествия. В смоленской же грамоте 1229 года телега впервые упоминается под названием «кола».
Но вернемся еще раз к бересте. Она не только служила «связью» битым горшкам, но и сама была отменной посудой и тарой и находила себе применение в каждом русском доме. Различной емкости короба, туеса для сбора ягод, корзинки плетеные и «цельнокроеные» — они так или иначе обязаны своим появлением бересте. Потому и общие для них названия берестень или берестен (те, что покрупнее, например, на четверть пуда коровьего масла) и берестничек (они поменьше, обычно под сметану или мед). Однако имелась и более точная их, как теперь говорят, дифференциация. Скажем, туеса это сравнительно небольшие (не более 15 сантиметров в диаметре) цилиндрические сосуды с тугой крышкой и часто с дужкой на ней. Лукошки делались низкими, открытыми (40–45 сантиметров в поперечнике) и обычно с ручкой. Наконец, самые вместимые, закрытые короба (коробья) предназначались для хранения одежды, белья, домашней утвари. С коробами, полными мелкого товара (помните: «Эх, полным-полна моя коробушка…»?), ходили по селам торговцы-коробейники, они же лукошники или офени. Лукошко и короб служили даже старинной мерой объема, особенно для зерна.
Берестяной промысел кое-где жив и сейчас. Не так давно в журнале «Работница» была опубликована заметка о костромской крестьянке Валентине Евстигнеевне Щантыревой, которая уже в наши дни сделала из этого нехитрого материала забавные плетеные фигурки деда, бабы и их сказочных помощников, ухватившихся за берестяную репку, девицу с ведрами на коромысле и многое другое.
Бересте мы во многом обязаны и распространению письменности на Руси, и тем, что узнали целый ряд документов глубокой древности. Разделив бересту на более тонкие слои, наши предки получали нечто вроде прообраза современной бумаги. Достаточно вспомнить берестяные грамоты, найденные археологами при раскопках в древних русских городах Смоленске, Пскове, Новгороде, Старой Руссе, Витебске. Эти письмена, датируемые XI–XV веками, сохранились благодаря удивительному свойству березовой коры не поддаваться гниению, противостоять разрушительному действию времени. А поскольку береста — материал дешевый и доступный, то авторами «березовых» посланий были и купцы, и «умевшие грамоте» простолюдины. Княжеские же документы писались на дорогом привозном пергаменте вплоть до середины XIV века, когда при великом князе Симеоне на Руси появилась (тоже, видимо, завозная) бумага. Позднее, в 1565 году, итальянский путешественник Рафаэль Барберини свидетельствовал, что московитяне сами затеяли изготовление бумаги. Можно предположить, что появившаяся тогда же первая русская книга «Апостол» — творение рук первопечатников Ивана Федорова и Петра Мстиславца — была отпечатана уже на отечественной бумаге.
Удивительна, непредсказуема порой связь времен. Вот лишь частное, можно сказать, личное тому подтверждение. В семье автора этих строк среди бережно хранимых писем отца с фронта есть одно, не похожее на другие. На сохранившем свою первоначальную белизну берестяном листочке бегут чуть выцветшие лиловатые строчки слов, написанные чернильным карандашом где-нибудь в землянке или в окопе между боями. Будто линейки в школьной тетради — пунктир из буроватых и черных продолговатых чечевичек, неповторимый узор со ствола далекой березки на неспокойной передовой полосе. Это письмо дорого нашей семье, но оно — и документ отечественной истории, как берестяные грамоты древних новгородцев и псковитян…
Если березу с давних времен почитают в народе как символ чистоты и невинности, то осину и ольху нередко называют сорной породой. И не зря. Осина — типичное дерево-пионер. Что появляется первым на вырубках и пожарищах влажных еловых, сосновых, дубовых лесов? Чаще всего — осина. Она светолюбива, быстро растет, а самое главное — способна необычайно энергично распространяться корневыми отпрысками или летучими семенами, снабженными хохолками-парашютиками. В крепком лесу осина образует лишь незначительные вкрапления, порой не выше колена, по ним можно пройти, не заметив. Но достаточно любым путем нарушить густой полог, затеняющий нижний ярус и подстилку, как вдруг вся осветленная площадь покрывается стройными стволиками осинок с волнами трепещущих под ветром листочков-монист. Однако осиновые рощи обычно недолговечны. Быстро появляясь, они так же быстро изреживаются и, наконец, уступают свое место другим, более теневыносливым породам. Почти столь же подвижна и серая ольха, которая в отличие от осины дает, кроме корневых отпрысков, еще и пневую поросль.
В самом слове «сорный» уже есть оттенок пренебрежения: дескать, засоряет лесные насаждения с ценной древесиной, поэтому, если и не заслуживает повсеместного истребления, то, по крайнем мере, не представляет практического интереса. Посмотрим на примерах, так ли это.
Вот по прихотливым извивам лесной речушки, над любыми мелями, скользит легкая лодка. Приглядитесь внимательнее — это ведь специально обработанный, выдолбленный изнутри топором и теслом ствол осины. Такие лодки — долбушки, однодеревки, душегубки, ветки (как их только ни называли!) были весьма популярны в прошлом. Почему материалом для них выбрана осина? Древесина ее мягкая, ствол легко обрабатывать (резать, долбить, точить) в любом направлении. Она к тому же и достаточно легкая, мало коробится и трескается. А сами осины нередко настолько велики, что лодки, сделанные из их стволов, вмещали до восьми человек. И все это на руку строителям однодеревок. Правда, долбленки изготавливали не только из осины. Их ладили также из осокоря, крупных ив, дуба. Конечно, долбить ствол дуба намного труднее, зато такая лодка куда долговечнее. Недаром самой древней (относящейся к эпохе неолита — около 4 тысяч лет назад) можно, видимо, считать дубовую долбленку, обнаруженную при раскопках в Воронежской области.
Стволы осины шли в дело и менее крупными частями. Из чего поить на дворе скотину? В чем стирать белье? Где хранить припасы? Везде пригодится осина. Долбленые колоды, чем-то напоминающие лодки, корыта, кадки из целого толстого полена с врезным дном, ульи-дуплянки для пасеки — сейчас многие из этих изделий можно увидеть лишь в краеведческом музее.
А вот другие предметы, сделанные из осины, служат нам и сегодня. Точеные чашки и блюда, резные ковши и кружки, братины и уполовники, многоликие ложки — да всего и не перечесть. Конечно, на это идет и другое дерево, например, те же липа, тополь, ива, но осина здесь все же первенствует.
История деревянной посуды на Руси пока не написана, да и вряд ли возможно сейчас восстановить многие забытые и утраченные детали эволюции этого традиционного русского промысла. Может быть, началом его нужно считать X век, ведь именно такой, тысячелетний возраст имеют найденные археологами в погребениях Горьковской области деревянные ложки. Однако ложечное дело наверняка куда древнее. Ложки, о которых идет речь, несли на себе остатки краски, значит, их обработка была уже достаточно сложной. А ведь должны же были существовать и самые первые, простые, некрашеные «рабочие» ложки, которые, увы, до нас не дошли.
Рассказывают, что в 996 году гостям великого князя Владимира на пиру в Киеве подали, словно простолюдинам, обыкновенные деревянные ложки. Гости, разгоряченные выпитым медом, восприняли это как личное оскорбление и заявили хозяину: «Зло есть нашим головам ясти деревянными лжицами!» И Владимир, смутившись, повелел заменить деревянные ложки на серебряные.
Кустари, готовившие изделия из дерева, делились на ложечников и посудников. Первые в основном работали вручную, вторые применяли для обработки простейшие токарные станки с ножным приводом. Долгий путь предстоял дереву, прежде чем превратиться в руках умельцев в изящную и нужную в хозяйстве вещь.
Сваленные в лесу стволы распиливали, а затем раскалывали на плахи, удаляя более рыхлую, а то и подгнившую сердцевину. Обычно этим занимались зимой, когда древесина содержит меньше влаги, а сами плахи легче по снегу привезти в деревню. Потом их пилили на чурбаки, которые, в свою очередь, раскалывали вдоль на части, соответствующие по размерам будущему изделию.
Следующий этап — изготовление так называемых баклуш. Полученные из чурбаков обрубки грубо обтесывали топором. Если предполагалось использовать их на ложки, то один конец делали округлым или продолговатым в зависимости от формы ложки. Работа эта была монотонной и считалась сравнительно легкой, поэтому выражение «бить баклуши» приобрело смысл сидеть без дела, бездельничать и скоро перекочевало в сферы, весьма далекие от ложкарства. Между тем «били баклуши» в деревнях в основном ребятишки (работники постарше были заняты на операциях посложнее), и если учесть, что за день предстояло вытесать до сотни баклуш, то нужно признать это «битье» далеко не легким занятием.
Дальше баклуши все больше и больше становились похожими на ложки. Их теслили теслом, выбирая выемку, утончали черенок и заканчивали его шариком коковкой. Затем резцом и ножом окончательно доводили ложку: чисто вырезали углубление, сделанное теслом, снимали заусеницы, сглаживали неровности. Работали над ложками обычно семьей, и в ней возникала своя как бы пооперационная специализация.
Центром ложкарного промысла издавна считалась Нижегородская губерния, а в ней — Семеновский уезд. Село Торговая Хохлома дало название оригинальной росписи деревянной посуды и, в частности, ложек, а село Семеновское, превратившееся во второй половине XVIII века в небольшой городок Семенов, было законодателем «ложечной моды» и основным поставщиком этих изделий.
О Хохломе впервые мы узнаем из документов времен Ивана Грозного и находим это село на карте Российского государства, составленной сыном Бориса Годунова Федором. Своим названием село Семеновское будто бы обязано беглому стрельцу Семену, основавшему его в середине XVII века.
Хохломская роспись — большое искусство, целый технологический процесс. В старину секреты подготовки посуды, окраски и последующего закрепления узора часто передавались от отца к сыну, от сына — к внуку: конкуренция грозила голодом целым семьям.
Обычно ложки сначала белили, натирая сухими квасцами, смешанными с отрубями, или мелом с пшеничной мукой, и покрывали затем олифой с добавлением сурика или смесью мучного клейстера, белил, сурика, умбры (минеральной коричневой краски) и льняного масла. Обработав таким образом, их сушили на лотках под печью, расписывали, проходились несколько раз олифой и, наконец, помещали на 10–12 часов в жарко истопленную печь. Лишь после этого ложки начинали сиять поистине золотым блеском.
У ложкарей издавна выработались два типа узоров: «травка» и «кудрина». Первый узор, точнее, их система самый древний. Почти всю поверхность изделия покрывает изогнутая веточка с чередующимися большими и маленькими узкими завитками — листочками. Делаются завитки тонкой кисточкой одним уверенным мазком, и это придает узору особое изящество. Иногда к листочкам безвестный художник присоединял яркие ягодки и листья пошире. «Кудрина» обычно представляет собой крупные и мелкие золотые узоры на темном (красном киноварном — или черном) фоне. Они действительно вьются словно кудри, украшая не только ложки, но и любую деревянную посуду. И каждый узор — неповторим, он — плод фантазии и мастерства хохломских умельцев. Впрочем, только ли хохломских? Сейчас роспись «под Хохлому» можно видеть на изделиях, созданных в самых разных уголках нашей страны: на Кольском полуострове и в Карелии, в Подмосковье и под Новосибирском. Появляются и новые узоры, изменяется, модернизируется технология окраски, но традиции старинной росписи по-прежнему живут в этом нестареющем национальном промысле.
Теперь на минутку представьте себе, что вы путешествуете по средней России не в нашем двадцатом, а, положим, в шестнадцатом веке. Прогонная дорога выводит вас к селу, затерявшемуся в бескрайних лесах. И первым на взгорке открывается взгляду высокий сруб церкви, несущий гранистый восьмерик и барабан, увенчанный блестящей на солнце луковкой. Блеск этот иной, чем величественное сияние позолоты московских кремлевских соборов, он серебристый, так и хочется сказать — живой. Подойдя ближе, понимаешь, что луковица словно покрыта плотно прилегающей чешуей. Чешуйки эти, носившие название лемехов, на самом деле не такие уж мелкие, часто по краю узорчатые, обычно делали из осины. Со временем они темнели, приобретали цвет благородного серебра. Осиновой щепой нередко крыли и деревенские избы.
То обстоятельство, что осина гибка, хорошо гнется, не ломаясь и не трескаясь, предопределило еще в древности ее использование в качестве материала для лыж. А это нехитрое, на первый взгляд, изобретение позволило племенам, жившим на севере и северо-востоке Европы, заметно продлить охотничий сезон; делало проходимыми и зимние лесные чащи, и снежную целину. Обнаруженные археологами «образцы» лыж имеют весьма солидный возраст — более 4 тысяч лет.
В письменных источниках лыжи (под названием «рта») упоминаются с XII века. В то время уже существовали скользящие лыжи — прообраз современных беговых, и снегоступы, столь необходимые в густом, заметенном снегом лесу. Существовали также широкие лыжи, которые прикрепляли к полозьям нарт и саней, чтобы те, будучи нагруженными, не увязали в глубоком снегу.
Лыжами было снабжено и регулярное войско. В походе воины пользовались копьем как лыжной палкой. В Голицинской летописи XV века есть изображение боя русских и мордовских лыжников с завязшими в снегу татарами. На рисунке удается рассмотреть даже ременные кожаные петли, которыми лыжи крепили к обуви.
Старинные русские лыжи существенно отличались от современных им скандинавских. У тех левая лыжа, используемая для скольжения, была намного длиннее и уже правой, обычно подбитой мехом, которой отталкивались. На Руси лыжи в каждой паре были одинаковыми и даже в XIV веке мало чем отличались по форме и размерам от современных беговых (разве что были чуть шире), причем на нижней их поверхности тоже вырезался продольный желобок.
В этой главе мы словно бы путешествуем по лесистой местности, двигаясь от одной группы деревьев к другой. Итак, следующее на нашем пути дерево — клен остролистный. Он издавна пользуется особым расположением у столяров. И недаром. Его желтоватая или красноватая древесина довольно тяжелая, твердая и крепкая, мало коробится и трескается. Токарные изделия из нее хорошо полируются и лакируются. Ружейные ложа и приклады, деревянные ложки, духовые музыкальные инструменты (кларнеты, флейты, гобои) — для всего этого предпочиталась древесина клена. Из нее же делали прочные гвозди для сапожных работ: они не ржавели и плотно сидели в кожаных подметках и каблуках.
При раскопках в Древнем Новгороде археологи обнаружили луки, сделанные из клена. Вместе с ним для этой цели применяли также можжевельник, березу, черемуху, дуб, ясень. На стрелы шла более легкая древесина, обычно сосновая, иногда их изготовляли из т