20 августа с американских бомбардировщиков были сброшены листовки, подписанные генералом Альбертом Ведемейером, о том, что американцы скоро придут, а до их прибытия власть остается в руках японцев[1].
За день до высадки американских войск на Юге генерал Макартур обратился к населению Кореи с воззванием о том, что вся власть к югу от 38 параллели будет осуществляться под его руководством[2]. Северокорейские источники утверждают, что этот декрет был подготовлен 3 сентября для объявления населению Японии и без каких-либо поправок был опубликован как адресованный населению Южной Кореи. Между тем, в его тексте было несколько параграфов наподобие:
«Статья 2. Лицам, служащим в правительстве, общественных организациях... и занятым другими важными делами, следует продолжать свою прежнюю работу и сохранять все документы и имущество до опубликования соответствующего приказа.
Статья 3. Население должно безропотно подчиняться приказам, отдаваемым мною или по моему полномочию. Те, кто окажет сопротивление оккупационным войскам или нарушит общественный порядок и безопасность, будут беспощадно и строго караться.
…
Статья 5. В период введения военной администрации английский язык считается официальным общим языком, употребляемым во всех целях...»[3]. С другой стороны, указ Макартура также трактовал корейцев как «освобожденный народ»[4].
Непосредственно американцы появились в Корее только 8 сентября 1945 г. М. Гастингс довольно подробно описывает приключения первой группы американцев, которые добрались до Сеула и были поражены обилием транспорта на гужевой тяге. Первыми европейцами, которых они увидели, были трое турков, которые не знали английского. Затем были потомки белоэмигрантов, которые встретили их фразой: «Шпрехен зи дойч?». Единственным англоговорящим оказался один из японцев, который ранее жил в США. Первую ночь в Сеуле американцы спали на полу на почте и лишь затем устроили свою штаб-квартиру в отеле «Бандо».[5]
Затем на американской половине Кореи было установлено военное губернаторство во главе с генералом Дж. Ходжем, который должен был принять капитуляцию японцев и вести все внутренние дела до тех пор, пока не будут проведены выборы, и корейский народ не обретет самоопределение.
Генерал Ходж происходил из крестьян и выдвинулся в ходе войны, даже не имея профессионального военного образования. Он был боевым генералом (Камингс называет его «Паттоном Тихого океана»), прославившимся во время боевых действий в борьбе за Окинаву, но плохим администратором, к тому же абсолютно не разбиравшимся в корейских делах[6].. Хендерсон с юмором замечает, что главной причиной, по которой он стал за них отвечать, была географическая близость к Корее дислокации руководимого им корпуса[7]. Его бригада готовилась к оккупации Японии и была переброшена в Корею только в последний момент.
От Ходжа требовалось навести свой порядок и не признавать ни одного из самопровозглашенных корейских правительств, которые естественно пытались тотчас выйти на контакт. Первыми попытались заявить о себе структуры Ким Гу. 8 сентября, когда американские суда еще даже не доплыли до Инчхона, к ним на лодке подплыли 3 человека, назвавшихся представителями корейского правительства. Ходж отправил их обратно и поступал так с каждым корейцем, который пытался предъявлять какие-то политические претензии[8].
Отношения Ходжа и Ё Ун Хёна тем более не сложились. Оказавшись на посту губернатора, Ходж не имел никаких планов или идей относительно того, что он должен делать в Корее, но старательно придерживался инструкций и игнорировал КНР, боясь, что речь идет о японских агентах влияния [9]. Он не принимал Ё Ун Хёна до конца октября 1945 г., а его разговоры с ним сводились к вопросам «Сколько денег вы получили от японцев?» и «Как давно вы поддерживали с ними отношения?».
Не признав Корейскую Народную Республику, янки стремились управлять сами, опираясь скорее на структуры, созданные японцами. 18 сентября 1945 г. Трумэн попытался объяснить, что сохранение японского административного аппарата во главе с генерал-губернатором Абэ носит временный характер и связано с его высокой технической квалификацией. Однако это не смогло остановить волну протестов, и
3 октября 1945 г. Абэ все-таки «уволили»[10], после чего американцы сохранили колониальные законы и объявили свою военную администрацию правопреемником японцев. Поначалу даже мэром Сеула был американский офицер.
Ведь как мы уже писали, американцы не были готовы к действиям в Корее. Общий уровень знания Кореи в американском истеблишменте, не говоря уже об американских военных, был очень низким. По замечанию Б. Камингса, перед отправкой американских военных в Корею в 1950г. их информировали, что «Корея является диким государством, по своему развитию отстоящее от США на 900 лет».[11]
Штаты подготовили примерно 2000 гражданских чиновников для работы на территории Японии, но ни один из них не был готов к работе непосредственно в Корее. Назначение туда считалось непопулярным и никто из них не говорил по-корейски. Единственный представитель Штаба, говорящий по-корейски – майор Вильямс из американского флота – говорил недостаточно бегло для того, чтобы принимать участие в переговорах[12].
Распространенный в американской армии анекдот того времени говорит, что американские солдаты в Японии боялись только трех вещей – гонореи, диареи и Кореи.
Следствием этого стало множество некомпетентных решений, а также большая зависимость не знающих местных реалий американцев от корпуса переводчиков из числа немногочисленной прослойки корейцев, получивших образование на Западе, знающих английский и умеющих подать себя так, что американцы принимали их за своих. С учетом того, что количество корейцев, знающих английский язык, было невелико, такие переводчики часто оказывались в роли «серых кардиналов» и могли манипулировать своими хозяевами, подавая им материалы и интерпретируя события так, как считали нужным, преследуя собственные цели.
В результате смена руководства на региональных уровнях и напряженные отношения между представителями КНР и американских властей только усилили общий хаос. Хендерсон отмечает нерешительность как характерную черту американской администрации в этот период[13]. Фактически Ходж не справился с обязанностями генерал-губернатора, ибо, обладая абсолютной властью, не смог достичь каких-либо эффективных результатов в государственном строительстве. Этот момент стоит разобрать по пунктам, особенно в сравнении с ситуацией на севере.
Кадровый кризис.
Японское население Кореи насчитывало 700 тыс. на момент освобождения в 1945 г.[14], однако под давлением обстоятельств оно почти полностью покинуло страну, что лишило ее большей части специалистов, как клерков, так и инженеров, Корея начала испытывать острую нужду в административных кадрах. На территории Кореи не было каких-либо развитых государственных и общественных структур. Профессионально управлять страной было некому. Усугубляло положение и то, что к моменту освобождения корейские рабочие и служащие составляли 3 % населения страны, а американцы не разбирались в экономике и тоже не имели компетентных специалистов[15].
Аналогии, приведенные Хендерсоном, заставляют вспомнить ситуацию с молодой советской республикой, когда какой-нибудь мелкий клерк мог оказаться управляющим банком только потому, что среди революционных матросов он единственный мог отличить дебет от кредита[16]. На с. 213-214 своей книги Хендерсон приводит несколько очень забавных примеров, начиная с американских офицеров, которые были вынуждены руководить промышленными объектами, и кончая обстоятельствами некоторых назначений. Наиболее яркая история произошла с назначением корейского мэра Сеула. Американский полковник, проезжая по улице и обнаружив группу респектабельно выглядящих корейцев, заметил среди них человека в галстуке и спросил его, не хочет ли тот стать мэром. После того, как кореец понял вопрос и выразил согласие, он был назначен на этот пост[17].
Какие-то специалисты в Корее были, но проблема была в том, что почти все они принадлежали к чхинильпха и были частью прежнего аппарата. Между тем, Ходж, полагавший, что «японцы и корейцы сделаны из одного теста[18]», не видел проблем в их использовании. М. Гастингс довольно подробно описывает ситуацию в южнокорейских кадрах, где более 2/3 военных, чиновников и т. п. оказались не борцами с прошлым режимом, а его бывшими приспешниками. В 1948 г. 53 % офицеров и 25 % рядовых полицейских были теми, кого тренировали японцы[19]. Об этом же пишет Н. Н. Ким-Плотникова, по данным которой на своих постах осталось более половины рядовых служащих и 90 % начальников отделений полиции.[20]
Это сравнение может показаться грубым, но представим себе, что советская армия, освободив от фашистов некую область России, оставив на своих постах всех полицаев и бургомистров, мотивируя это тем, что «других полицейских у нас нет».
Лейтенант американского флота Ф. Миллер, один из первых высадившийся в Корее, позднее сказал: «Наше непонимание отношения местного населения к японцам и наше собственные отношения с ними были одной из наиболее дорогих ошибок, которые мы сделали тут»[21].
Это сразу сказалось на социальном напряжении. Как отмечает Н.Н. Ким-Плотникова, «концептуальное измерение освобождения» для корейцев состояло не просто в ликвидации не только японского колониального ига, но и всех, связанных с ним структур, а также наказание всех тех, кто был связан с оккупантами. Естественно, что ситуация, когда положение на низовом уровне практически не изменилось, не воспринималось массами как освобождение, произошедшее в полной мере. В американской политике видели привлечение к управлению врагов народа[22].
Не замечать этого было невозможно, и еще 15 сентября 1945 г. Меррел Беннингхофф, политический советник Ходжа по линии Госдепартамента, в своих отчетах в Вашингтон описывал Корею как пороховой погреб, готовый взорваться в любую минуту, сравнивал Корею с мешком пороха, который может взорваться от малейшей искры. Он отметил очень сильную горечь корейцев от того, что японцев не выгнали и стране не дали независимость немедленно, но отмечал отсутствие подготовленных корейских специалистов[23].. Единственным позитивным фактором он считал наличие «нескольких сотен консерваторов», которые поддержат идею Временного правительства. Беннингхофф понимал необходимость привлечения большего числа компетентных специалистов, но он сам в корейской ситуации видел только борьбу между христианскими демократами и коммунистами, под которыми он понимал всех сторонников репрессий по отношению к «прояпонским элементам» и национализации японской собственности.
Первоначально у американцев не было «любимчиков», однако страх перед левым движением толкнул их в объятья консерваторов, тем более что и те, и другие отличались определенным антикоммунизмом. Так, Чо Бён Ока назначили главой Департамента полиции именно как «известного патриота, способного вести антикоммунистическую работу»[24].
Другим важным вопросом был вопрос об отношении к японскому имуществу. С одной стороны, военная администрация захватила имущество генерал-губернаторства, правительственных организаций и госпредприятий. С другой – японские физические и юридические лица должны были получить неприкосновенность.
Но Беннингхоф воспринимал требования левых о конфискации японского имущества как ведущие к хаосу и анархии[25]. В ноябре - декабре 1945 г. АВА объявила себя владельцем всей без исключения собственности на Юге, включая земли бывших колонизаторов, склады, промышленные и энергетические объекты, административные здания, дороги и другое имущество, составляющее основу экономического господства метрополии в стране[26]. На базе Восточного колонизационного общества была создана компания «Новая Корея», которая управляла всеми землями, ранее принадлежавшими японцам. В результате военная администрация стала крупнейшим земельным собственником.
Аграрный вопрос.
Несмотря на то, что ко времени освобождения арендаторы составляли половину крестьян,, американская администрация только снизила размер арендной платы до 1/3 урожая и ограничилась полумерой, запретив помещикам в одностороннем порядке отменять арендные договора. Приказ военной администрации гласил, что если в течение 30 дней после опубликования сообщения о продаже земли и о ценах на землю арендаторы не подадут в управление заявления, то арендуемые ими участки будут у них отняты и переданы другим лицам. В условиях массовой неграмотности многие крестьяне, естественно, не смогли в установленные сроки оформить аренду и лишились своих участков[27].
Для того, чтобы предотвратить рост цен на продукты первой необходимости, американская военная администрация проводила политику контроля над их продажей, но не смогла справиться с беспорядками в экономике.
Дело в том, что, с одной стороны, для стабилизации экономики необходимо было радикально изменить схему земельных отношений. С другой – с точки зрения американской администрации, излишне радикальный вариант реформы может сыграть на руку левым, и чем больше разгоралась холодная война, тем меньше у американцев был стимул проводить какие-то серьезные преобразования.
Еще один важный момент отмечает Н.Н. Ким-Плотникова: «В отличие от японского правительства и японских земельных собственников, американская администрация не нуждалась в импорте риса, наоборот, она стремилась реализовать на территории Кореи излишки риса американских фермеров. Не имея строго экономических причин для увеличения производительности сельхозкультур на юге Кореи, военная администрация не чувствовала острой необходимости в аграрной реформе»[28].
Только в 1948 г., накануне провозглашения РК японское имущество начали распродавать, пытаясь таким образом сгладить антиамериканские настроения. Условия распродажи давали преимущественные права управляющим компаниям. «Новая Корея» была распущена, а ее земли (более 300 тыс. чонбо) были распроданы крестьянам, имеющим до 2 чонбо земли. Крестьяне обязаны были в течение 15 лет выплачивать выкуп за землю так называемому «центральному земельному управлению», созданному вместо компании «Новая Корея», в т размере трех среднегодовых урожаев, т. е. по 20 % урожая ежегодно[29].
При продаже земли ее стоимость определялась в размере стоимости трех годовых урожаев по основным видам продукции, и покупатели должны были выплатить эту сумму натурой в течение 15 лет, что оказалось весьма трудным для бедных арендаторов.
Управление экономикой
Исконно, в том числе и во времена японского колониального господства, Южная Корея являлась преимущественно сельскохозяйственной страной со слабой промышленной базой. Количество рабочих на Юге не превышало к 1945 г. 200 тыс. Большинство населения было по-прежнему занято сельским хозяйством и проживало в сельской местности[30].
К этому добавлялась безработица половины рабочих. Положение осложнялось и тем, что Юг наводнили беженцы с Севера и 1800 тыс. репатриантов из Японии, Китая и других стран. Хотя американская военная администрация пыталась в рамках свободной рыночной экономики решить эти проблемы путем контроля над продажей предметов первой необходимости, она не смогла справиться ни с инфляцией, ни с нехваткой потребительских товаров.
Более того, 25 января 1946г. была запрещена свободная продажа риса. Крестьяне были обязаны сдавать оккупационным властям большую часть урожая риса и других зерновых по крайне низким закупочным ценам, не покрывавшим даже издержки производства. За невыполнение поставок крестьяне предавались суду, а весь урожай конфисковался[31].
Так что можно согласиться с Хан Ён У, который полагает что АВА «весьма пассивно реагировала на проблемы, волновавшие корейский народ, и занималась преимущественно текущими вопросами».
Маргинализацию ситуации усугубило освобождение узников японских тюрем и возвращение в страну корейцев из Японии. Это способствовало резкому росту криминала, развитию черного рынка, разграблению принадлежащей японцам собственности настолько, что открытое письмо представителей общественности генералу Ходжу от 31 августа 1946 г. называло ситуацию худшей, чем та, которая была при японцах.
Ф. Миллер описывает очень печальную картину Сеула 1947 г. Почти ничего не работало, много беженцев, одежда из армейских одеял и т. п. Правда, надо помнить, что в эти годы и в Европе в разрушенных войной городах жизнь действительно была незначительно лучше, чем в Сеуле[32].