Когда я пришел в канцелярию, там было полно народу, и все поздравляли Тома Херрода. Том работал главным ревизором; он носил очки, был лыс и, хотя ему еще не исполнилось тридцати пяти лет, уже приобрел сутулость и нездоровый цвет лица кабинетного работвика. Вероятно, он обладал всеми нормальными человеческими свойствами, но мне почему-то казалось, что он попал к нам с новой партией канцелярских принадлежностей либо был подарен на рождество вместо новой бухгалтерской книги или чернильного прибора. Я присоединился к окружавшей его группе.
– Поздравляю. Вы будете отличным помощником казначея. Когда вы уезжаете на юг?
– Не торопитесь,- сказал он.- Я еще не сдал дела.- Он положил руку на плечо Тедди.- Янадеюсь, вы справитесь без меня.
На лице Тедди было самодовольное выражение. И это ему не шло. Когда Том удалился и мы остались одни, он сказал:
– Вы будете просить о повышении, Джо?
– Четвертую категорию дают обычно, только когда ты уже совсем стар и это не может доставить тебе никакой радости,- сказал я.- К тому же зачем мне лишняя ответетвенность?
– А я все-таки попробую,- сказал он.
– У вас больше шансов, чем у меня. Вы здесь работаете дольше.- Он действительно пришел сюда раньше, но был не таким хорошим работником, как я, и знал это.- Оклад вначале будете получать по третьей категории,- сказал я.- Четвертую они почему-то боятся давать.
– Все лучше, чем ничего,- заметил Тедди.- Вы знаете, у нас с Джун дело приняло серьезный оборот!
– Рад за вас: она чудесная девушка.- Меня вдруг охватило чувство непоправимой утраты, а потом мне показалось, что между мной и остальным миром возник высокий барьер.- Желаю вам счастья, Тедди. И с Джун, и с работой.
– А вам не будет неприятно, если я подам заявление?
– Почему вдруг?
– Я ведь стану вашим начальником.
– Что ж, Том не слишком мешал мне жить.
– Ходят слухи, что Хойлейк будет проводить реорганизацию.
– Я уже давно об этом знаю,- сказал я. И посмотрел на стопки папок, на красные и черные чернильницы, которые наш рассыльный должен был вчера вымыть, на жестяную крышку от банки, служившую пепельницей, где дымила моя сигарета, на арифмометр и пишущую машинку, на календарь с изображением девушки, чем-то напоминавшей Сьюзен, на папку, полную счетов, у меня на столе,- все это складывалось в унылую, однако по-своему приятную пустыню… Но по крайней мере, подумал я, отворачиваясь от календаря, мираж меня уже не обманывает.
– Я давно знал об этом,- повторил я. И, тяжело положив руку на плечо Тедди, шутки ради сжал его так, что тот охнул от боли.- Подавайте, подавайте свое заявление, Тедди!
Когда поезд подходил к Вулу, Элис спала у меня на плече. Жара была почти невыносимой, и хотя мы всю дорогу держали окно открытым, воздух только слегка колебался, как густая каша, и не давал ни глотка кислорода. Я легонько толкнул Элис, и она проснулась, не спеша открыла глаза и улыбнулась мне счастливой улыбкой. На ней была тирольская синяя юбка и белая блузка. Помогая ей встать на ноги, я радостно ощутил прикосновение ее полной груди.
– Четыре дня! – сказала она, когда мы наконец сели в такси.- Целых четыре дня.
Не знаю, право, как я смогла дождаться…- Она поцеловала меня, не обращая внимания на зевак, слонявшихся около станции.
– Смотри,- заметила она, когда машина выехала на извилистую проселочную дорогу, обсаженную буйной зеленой изгородью,- вон замок Тэсс из рода д'Эбервиллей.
Однажды мне пришлось играть Тэсс в одной ужасной постановке. И я прочитала о ней все, что могла. Это край пылких страстей, мой дорогой.
Я тихонько укусил ее за ухо.
– Это звучит как обещание.
– Все будет так, как ты захочешь,- шепнула она.- Можешь даже избить меня, если тебе вздумается.
– Это уже зависит от того, как ты будешь готовить.
– У нас целый чемодан продуктов. Я опустошила дома всю кладовую.
Я сказал ей на ухо немного непристойную шутку, и вдруг она вспыхнула, а потом захихикала, как школьница.
– Да ну вас, мистер Л.! Как у вас разгорятся страсти, так вам удержу нет. Ни на минуту в покое не оставляете.
– Это ты правду сказала,- подхватил я.- Я человек неутомимый. Не легко тебе со мной придется, девушка. Так и знай.
Она приложила палец к губам и показала глазами на шофера.
– До чего трудно было дождаться этой минуты, правда?
– Еще бы! Пока я не увидел тебя на вокзале Ватерлоо, мне не верилось, что мы действительно уедем. Да и сейчас все кажется каким-то сном.
– Мы сделаем его явью.
Потом до конца пути мы не сказали больше ни слова и только держались за руки.
Наконец такси остановилось перед коттеджем.
Это был выбеленный известью домик с соломенной крышей и двумя крылечками – прежде здесь было два дома, но потом их соединили в один. Он стоял в конце дорожки, ответвлявшейся от шоссе, среди разросшейся бузины и кустов черной смородины, словно сам стремился к уединению. Из-за холмика позади него доносился слабый шум моря.
Я расплатился с шофером, и он на предельной скорости помчался обратно; такси – старую колымагу марки «минерва» с высоко посаженным кузовом – бросало из стороны в сторону, так что рессоры жалобно повизгивали.
– Можно подумать, что это дом с привидениями,- сказал я.
– Как знать? Давай будем являться сюда после смерти, хорошо?
– Но мы ведь пока не собираемся умирать,- сказал я и, подхватив ее на руки, перенес через порог. Я опустил Элис на диван в гостиной и остановился, глядя на нее сверху вниз: у меня кружилась голова.
– Ну вот ты себя и скомпрометировал,- сказала она.
– Меня это не тревожит,- заметил я.- А ты понимаешь, любовь моя, что мы с тобой совсем одни? И нам не надо думать о том, что неожиданно может вернуться Элспет или нас может выследить Ева. И мне не придется расставаться с тобой в десять часов, и я буду дарить тебе хрусталиков сколько ты захочешь и в любое время.
– А почему бы не сейчас?-Она потянула меня к себе на диван. И мы погрузились в наслаждение, острое, как боль. Потом мы очнулись, потрясенные и испуганные: это было полное растворение друг в друге. Мы слились, словно две амебы, и в то же время яростно, как столкнувшиеся автомобили.
– Боже,- прошептала она,- это было уж слишком чудесно.- Ее «боже» не прозвучало как богохульство. Не показалось оно мне богохульством и в минуты самого большого упоения. Тогда она несколько раз повторила это слово – изумленно, прерывисто; прежде я никогда его от нее не слыхал.
Перед чаем мы пошли умыться на кухню. Это была маленькая прохладная комната с каменным полом; из плоской раковины во все стороны разлетались брызги. Вода была ледяная, и Элис, раздевшись до пояса, вздрагивала каждый раз, когда капли попадали ей на спину. Стекла крошечного оконца были покрыты густым слоем пыли, и в полумраке кожа Элис, казалось, излучала свет. Сейчас, когда меня не терзало желание обладать этим телом, я любовался его красотой отвлеченно, как гармоничной гаммой света и красок, как прихотливым сплетением изогнутых линий, которое отдавало, отдавало, отдавало свою прелесть воздуху, холодной воде и мне.
Женское тело всегда жаждет жить, всеми своими частицами, а мужское – стремится к смерти, но пока Элис была со мной, я не мог умереть; у меня было такое чувство, словно воскресли мои родители,- с ней кончались страх и одиночество.
Она повернулась ко мне и обвила мою шею руками.
– Ни одному мужчине я не позволяла до сих пор смотреть, как я моюсь,- сказала она.- Я всегда придавала этому большое значение: мужчинам разрешалось смотреть на меня лишь после того, как я наведу на себя глянец – выкупаюсь, подмажусь, причешусь. Но ты, если тебе нравится, ты можешь смотреть на меня, чем бы я ни занималась. Мне все равно, какой ты меня видишь, лишь бы ты смотрел на меня. Я люблю тебя, Джо, люблю по-настоящему, как жена. Мне хотелось бы, чтобы мы любили друг друга так сильно, что нам не было бы нужды говорить об этом. И в то же время я хочу об этом говорить.
– Я люблю тебя, я люблю тебя, как муж. Я готов умереть ради тебя.
– Не надо говорить о смерти.
– В таком случае я буду жить для тебя. Ты будешь самой любимой женщиной на свете.
– Нет. Просто женщиной, которую ты любишь больше всего.- Она вздохнула.- Если бы можно было не уезжать отсюда!
Слезы обожгли мне глаза. Все мы пленники эгоистичного карлика «Я», но полюбишь – и так быстро становишься человеком, что даже больно.
– Сейчас это не сон,- сказал я.- Это явь.
Она теснее прижалась ко мне.
– Тебе нравится моя любовь? А они тебе нравятся? Или они уже слишком старые?
– Они чудесные. Только на них моей голове и бывает хорошо.- Но, говоря это, я вдруг пожалел, что грудь ее не выглядит моложе.
Мы устроили настоящее пиршество из американской консервированной колбасы, яичного порошка и консервированных фруктов; затем отправились в Камли. Селение находилось в миле от моря, а наш коттедж стоял усамой бухты Камли. Когда мы пришли туда, было шесть часов, и жара немного спала. Договорившись в лавках, чтобы нам присылали по утрам хлеб и молоко, мы сели у выгона в тени большого дуба и позволили тишине окутать нас, щекоча наши ладони, словно нос ласкового спаньеля.
На Элис было низко вырезанное шелковое платье с узором из бирюзовых, золотых и алых полос, которые, мягко переливаясь, переходили один в другой,- тона были сочные, как сливовый торт, и в сочетании с этими красками ее волосы цвета светлого меда и уже слегка загоревшая кожа выглядели удивительно эффектно.
Возвращавшийся домой работник с фермы, достаточно укутанный, чтобы не простудиться при температуре в двадцать пять градусов, поздоровался с нами, и его бледноголубые глаза внимательно оглядели фигуру Элис.
– Комбинезон, жилет, фланелевая рубашка, плисовые штаны и еще, наверно, шерстяные кальсоны,- заметила Элис.- Мне становится жарко от одного его вида.
– В Гермаиии я работал по пояс обнаженный,- сказал я.- Я чуть с ума не сошел от солнечных ожогов и простужался, стоило ветру подуть.
– Зазнайка,- сказала она.- Все-то ты на свете знаешь, а?
– Да я даже не знаю, где я сейчас. Ни гор, ни заводских труб, ни закопченных зданий – сущее захолустье.
– Ну, я бы не сказала, что Уорли такой уж промышленный город.
– Это верно, но промышленность там все-таки дает себя знать. А здесь совсем другое дело.- Я посмотрел на ближайшие коттеджи, ослепительно-белые или светложелтые, с низкими соломенными кровлями, такие праздничные и нарядные; потом – на старинную церковь из серого камня, припудренного временем. Селение, казалось, источало запах молока, сена и чистой, летней пыли; все кругом дышало ленивой сочой истомой. В такой вечер какая-нибудь северная деревушка выпивала бы солнце, как вкусное лекарство,- необходимое и в то же время приятное, но Камли купалось в нем с бесстыдным упоением.
– Да, здесь все не так,- сказала она.- Мир здесь более стар и настолько иной, как будто мы приехали в другую страну. Это мир фермеров и помещиков. От них от всех воняет, и все-таки запах навозной кучи куда здоровее, чем запах сарая, где валяют шерсть. И этот мир куда более английский, чем север Англии… Нет, ты только послушай, что я говорю!
– Продолжай,- сказал я. Я любил слушать ее: она могла говорить об отвлеченных предметах, не превращая разговор в лекцию.
Мы просидели так около часа, а потом мимо прошли две девушки в сопровождений двух парней. Одна из них привлекла мое внимание. Ей было лет пятнадцать,- плоское, обрамленное черными волосами, ничего не выражающее лицо. Ситцевое платье плотно облегало фигуру, обрисовывая ноги.
– Добрый вечер,- сказала она.- Не знаете-ли, сколько сейчас времени?
Прежде чем я успел взглянуть на часы, Элис уже ответила ей коротко и сухо.
Девушка продолжала разглядывать меня так же пристально, как я только что разглядывал ее.
– Благодарю вас, сэр,- сказала она.- Жаркая нынче погода, правда?
Она повернулась и пошла по дороге, слегка покачивая бедрами. Когда компания исчезла из виду, я услышал, как девушки захихикали; очевидно, они шли в лес, расположенный к западу от Камли.
– Я хочу выпить чего-нибудь крепкого,- сказала Элис. И посмотрела в сторону леса.- Ей этого не требуется.
– Я люблю тебя,- сказал я.- И меня не интересуют маленькие девочки. Особенно такие, как эта.
– Ты еще останешься здесь, когда я уеду,- заметила она.- Обещай мне что-то – сейчас, на трезвую голову и при дневном свете. Обещай, что не будешь спать с ней.
С кем угодно, милый, но только не с ней.
– Конечно, не буду. Да и откуда у меня возьмутся на это силы?
Она засмеялась, и тревога исчезла с ее лица. Обнявшись, мы направились к кабачку; впервые чувствовал я себя так свободно; ничто не угнетало меня, не тревожило, не вызывало стыда. Кабачок был старинный: низкие потолки с огромными дубовыми балками, толстые стены и окна с частым переплетом, и так приятно было сидеть там, прислушиваясь к мягкому говору местных жителей и потягивая темный эль, который, в отличие от большинства южноанглийских сортов пива, приятно отдавал солодом.
Когда мы заказали по третьей кружке, я предложил Элис сигарету.
– Нет, милый.
– У меня их много.
– Мне не хочется. Наверное, я никогда больше не захочу курить. Ты со мной сегодня и еще целых три дня, и у нас есть дом и сколько угодно еды и питья, и у меня не взвинчены нервы. Собственно, об этом не стоило бы и говорить, но для меня сигарета – символ. А ты кури, если хочешь. Если же мне понадобится успокоить нервы, то я… – Остальное она прошептала мне на ухо.
У меня было такое ощущение, точно меня взяли за шиворот, приподняли и бросили вниз, и я начал стремительно падать, а кругом были руки, руки, руки, и все они принадлежали Элис и постепенно замедляли мое падение, пока я наконец не очутился снова в кабачке, пьяный от восторга, засмотревшийся в темносиние глаза Элис. Я ничего не мог сказать – слишком значительной была эта минута. Я вдруг понял, что такое любовь. Прежде я знал только о сходстве своего чувства с любовью остальных людей, теперь же я понял, чем оно отличается от любви остальных людей. Поглядев на Элис, я осознал, что другой любви в моей жизни не будет. Я исчерпал весь свой рацион. Конечно, я предпочел бы, чтобы она была лет на десять моложе и к тому же богата, как я предпочел бы, чтобы вместо воды в реках текло пиво, а на деревьях росли бутерброды. Я забыл, что такое благоразумие.
Утверждение, что в жизни каждого мужчины бывает только одна женщина, которая ему подходит, может показаться глупым и сентиментальным. Но я знаю одно: счастлив я мог быть только с ней. Мы не были одержимы Друг другом, и любовь наша не была гармоничным соответствием добродетелей и недостатков. Говоря, что Элис мне подходила, я употребляю это слово в том смысле, в каком им пользуются йоркширцы, желая что-нибудь одобрить или похвалить, и когда я сказал: «Ты мне подходишь, девушка», это не было шуткой – просто я не мог иначе выразить то, что чувствовал.
В ту ночь и в следующие ночи я узнал все, что мне было суждено узнать о теле женщины и о моем собственном теле, ибо теперь для меня женщины больше не существуют: их заменили милые незнакомые существа, похожие на женщин только внешне. Теперь близость с женщиной почему-то ассоциируется у меня с картинкой в журнале. Вы знаете, что я имею в виду: большая комната, где все с иголочки новое, а в окно льются широкие солнечные лучи. Девушка на постели, как поется в песне, розовая и нежная, точно младенец. Она выглядит совсем юной, но кольцо на левой руке указывает, что она замужем. У мужа обычно гладкое обезьянье лицо, круглые глаза, длинная верхняя губа и несколько морщин на лбу. Все эти детали, как и коротко подстриженные волосы, необходимы для того, чтобы пол его сразу был ясен.
Эта пара выглядит очень чистенькой – даже слишком чистенькой, точно они сделаны из какого-то твердого полированного материала, который можно мыть, как изразцы в ванной. А надо бы сделать так, чтобы в глазах у них еще были остатки сна, чтобы их лица и костюмы не были такими свежими, а в комнате по штукатурке змеилась бы трещина, в стакане с водой лежала бы искусственная челюсть, и в полосах солнечного света танцевали бы пылинки того праха, от которого, созданы мы из него или нет, каждому приходится вкусить хоть раз в жизни. Мы с женой, конечно, не являемся точным слепком с этой пары, но мы принадлежим к тому же миру, и то, что происходит два или три раза в неделю между тонкими льняными простынями в спальне нашего уютного маленького коттеджа на шоссе Коноплянок, я уверен, ничем не отличается от того, что произошло с парой на журнальной картинке. Я не могу сказать, что это не доставляет мне удовольствия или не удовлетворяет меня,- отнюдь нет. Но то, что я познал с Элис, не дано больше познать никому. Мы не стыдились друг друга, не знали запретов, не думали о том, что дозволено и что – нет, когда лежали на смятых простынях двуспальной кровати в комнате со слуховым окном, или валялись совсем нагие на пляже маленькой бухточки, или бегали по напоенным ароматом жимолости лесам и проселочным дорогам, которые благодаря разросшимся живым изгородям походили на сумрачные душные тоннели. Мы бросили курить: эти четыре дня наше восприятие было слишком обострено. И все, что могло притупить его или украсть у нас хотя бы мельчайшую частицу нашего времени, беспощадно отвергалось. Ведь несмотря на то, что мы строили планы совместной жизни до могилы, мы бессознательно вели себя так, точно виделись в последний раз.
Всю дорогу до Дорчестера она плакала. Я крепко обнимал ее, прйжимаясь щекой к ее щеке; я помню запах ее волос: они пахли морской водой, оливками и потом. Мы почти все время молчали; я смотрел на мелькавшие за окном машины пологие холмы, на пшеницу, отливавшую темным блеском серного колчедана, на вересковые пустоши, столь же театральноунылые, как поля были театрально-тучными, и пил красоту природы большими глотками, словно коньяк, стараясь заглушить растущее чувство вины и пустоты.
Когда мы вышли на платформу, Элис сказала мне:
– Хоть бы ты меня убил!-Эти слова были произнесены так просто и спокойно, что мне стало страшно.
– Убил?
– Если бы ты захотел сейчас убить меня, я бы не стала сопротивляться.- На ее щеках сквозь загар проступили пятна румянца.- Ты дал мне столько счастья, что я не могу представить себе, как хотя бы секунду буду жить без тебя. Не могу поверить, что еще немного – и я окажусь одна в купе… Вот так же люди, осужденные на казнь, не могут, должно быть, по-настоящему поверить, что их повесят, пока не станут на крышку люка…
– Перестань, глупенькая. Мы же увидимся. И будем видеться часто. Будем вместе всю жизнь, разве ты забыла?
– Ты любишь меня? Даже сейчас тебе нет нужды лгать мне. Ты в самом деле хочешь, чтобы я развелась с ним? – Глаза ее покраснели и распухли отслез, а платье утратило свою свежесть. Я вдруг вспомнил спокойную, безукоризненно одетую Элис, с которой меня познакомили на первой читке «Фермы в лугах», и почувствовал себя убийцей.
– Клянусь, что хочу.- Я посмотрел ей прямо в глаза.- Я люблю тебя, Элис. И буду любить тебя, пока не умру. Теперь ты моя жена. И другой у меня не будет, и я буду с тобой в купе – на всем протяжении пути.
– Больше мне нечего сказать тебе, Джо.- Она принялась быстро и умело приводить в порядок свое лицо.- Окажи мне одну услугу, милый, пока не пришел поезд, хорошо?
Купи мне сигарет и спичек. И уходи сейчас же, как только я сяду в поезд. Уходи и не оборачивайся. И все время думай обо мне. Не переставай думать обо мне.
Я посадил ее в поезд, отходивший от лондонской платформы занятной маленькой станции – какой-то чересчур чистенькой, белой, утопавшей в зелени, совсем непохожей на железнодорожную станцию,- и решил зайти в гостиницу чего-нибудь выпить: надо же было как-то убить час, остававшийся до приезда Чарлза и Роя.
Городок, залитый ослепительным солнцем, казалось, был занят только развлечениями.
Однако атмосфера, царившая здесь, была совсем иного рода, чем в Блэкпуле, или Маргете, или Скарборо, где люди ищут отдыха от тяжелых рабочих будней.
Приезжавшие сюда продолжали вести обычную, до предела насыщенную комфортом жизнь: люди, окружавшие меня в баре гостиницы, устланном толстым ковром, просто решили устроить себе отдых от дел – от всяческих договоров, контрактов и отчетов, но для них это не было долгожданным праздником, коктейлем перед обедом, меню которого обдумывалось за много месяцев до отпуска. Роскошный бар, ледяной коктейль, костюм из легкой шерсти, шелковый галстук, панама на голове – все это было частью моего отпуска, как и такси, на котором я ездил в Камли; но для людей, принадлежащих к высшим категориям, все это было не исключением, а необходимостью.
Я кончил пить и поманил официанта в белой куртке; он тотчас подошел ко мне, и поэтому я сразу понял, что он причислил меня к перворазрядным клиентам. Тому, кто хочет узнать, к какой категории его причисляют, достаточно зайти в бар фешенебельной гостиницы, когда там полно посетителей, и посмотреть, как быстро его обслужат.
После завтрака я встретил Чарлза и Роя. На Чарлзе были светлокофейные полотняные брюки, белые с коричневым туфли, яркокрасная рубашка и белая спортивная шапочка с зеленым козырьком. Лицо его под этой шапочкой казалось кирпичнокрасным. Рой, высокий, сутуловатый молодой человек, работавший в библиотеке по соседству с библиотекой Чарлза, щеголял в синих замшевых туфлях, синих полотняных брюках, оранжевой рубашке с открытым воротом и защитных очках. Оба курили сигары.
– Господи,- сказал я,- вы выглядите, как рехнувшиеся кинорежиссеры.
– Мы к этому и стремились,- сказал Чарлз.- Десяток бывших девственниц в настоящую минуту ждет, когда мы заключим с ними контракт.
– Это совсем не трудно,- заметил Рой.- Надо только сказать: «Будь мила со мной, деточка, и я буду мил с тобой».- Он медленно оглядел меня и покачал головой. У него было лицо ланкаширского комика, длинное и неподвижное, с глубокими морщинами, создававшими впечатление иронического дружелюбия.- У вас усталый вид, Джозеф. Вы, наверно, трудились в поте лица и стерли руки в кровь, подготавливая наш маленький домик к нашему приезду.
– Если он и трудился, то не руками,- сказал Чарлз.- Ты только посмотри на этот опрятный костюм, на эту ослепительнобелую рубашку, ну и, конечно, на панаму.
Заметь, какие у него мешки под глазами, какой утомленно-довольный у него вид,- нет, он совсем не думал о нас эти четыре дня, Рой. Знаешь, почему у него такие отутюженные складки на брюках? Потому что сегодня он впервые надел их с тех пор, как приехал в Дорсет.
– Вы даже не обратили внимания на нашу колесницу; вот уж поистине средневековая пытка! – заметил Рой.
Это была довоенная модель «гудзон-терраплейн», вульгарно щеголеватая, как гангстер.
– Мы взяли этот автомобиль напрокат у дяди Роя по сходной цене,- пояснил Чарлз.- Помнишь того добродушного типа, которого ты видел в баре под рождество?
– Черта с два, добродушного! – возразил Рой.-
Эта машина уже убила троих. Дядюшка считал, что поступил очень умно, когда купил ее по дешевке и залатал, но ему теперь никак не удается продать ее. Старый скаред! На переднем сиденье до сих пор сохранились пятна крови. Чарлз хлопнул меня по спине и сунул мне в рот сигару.
– Вот перед вами образец английского аристократа. Сытый, немного пьяный и на последней стадии полового истощения.- Он взглянул на часы.- Пропустим по стаканчику, пока они не закрыли, или будем пить стаканами у себя в коттедже?
– В коттедже,- сказал я.
Я сел рядом с ним спереди, а Рой развалился на заднем сиденье.
– Я теперь помолвлен, знаешь? – Чарлз почесал сбоку нос, что он всегда делал, когда смущался.
– Конечно с Джулией?
– Вот именно. Она славная девушка. Ты непременно должен с ней познакомиться.
– Тогда она пожалеет, что поторопилась. А знаешь, я очень рад, что ты решил остепениться. Ты становишься стар для случайных связей. Ведь сохранился ты куда хуже меня. Теперь она принадлежит к категории № 1?
– В ней слиты все категории. Вот уж с кем не соскучишься.
Я почувствовал, что вокруг происходят какие-то перемены, перемены столь же неизбежные и естественные, как смена времен года,- приливная волна, с которой должен был бы двигаться и я, но не мог.
– Я теперь тоже уже меченая овца,- сказал Рой.
– Поздравляю.- Неожиданная мысль поразила меня.- А вы не пригласили их пожить в коттедже?
– Успокойся, мой мальчик. Моя нареченная в Ирландии, а невеста Роя – в Шотландии.
– Наши тещи нам не доверяют,- добавил Рой.
– И не удивительно,- сказал Чарлз, проскакивая между болыним фургоном и встречным мотоциклом на скорости пятьдесят миль в час.- Люси была одной из подчиненных Роя. Это была милая шестнадцатилетняя девочка, когда она поступила к ним…
– Не гони так,- перебил я,- а не то я тоже испорчу обивку. Господи, воображаю, что ты вытворял на джипе!
– Я мчался на нем с Эрролом Флинном в день Победы. Мы ехали по шоссе, мощенному японскими трупами. Маунтбэттен, Слим и все прочие следовали за нами на почтительном расстоянии. Бирманские красотки осыпали нас цветами и поцелуями, а братья Уорнер с небес оглашали воздух «Те Deum…»* Мотоцикл чуть не налетел на нас и пронесся у нашего правого крыла на расстоянии какого-то дюйма. Чарлз погрозил ему кулаком.
– Эй ты, сукин сын! – рявкнул он.
– Дальше поведу я,- сказал я.- Стоит тебе сесть за руль, как ты забываешь, что ты уже не на романтичном Востоке, где можно давить прохожих сотнями и отделываться легким предупреждением.
– Нечего сказать, предупреждением.- Чарлз остановил машину и отодвинулся, уступая мне место.- Какой-то кули обошелся мне в целую сотню!
– Бездушный империалист,- сказал Рой.- Вот из-за таких, как ты, мы и потеряли империю.
Трогаясь, я рванул машину, но вскоре приспособился к ней. Рулевое управление оказалось непривычно жестким, но мотор был мощный, и мне доставляло удовольствие вести машину. Чарлз и Рой запели «Там, в Мобиле», я вынул сигару изо рта и подхватил припев:
Там в Мобиле, там в Мобиле.
За здоровье тех, кто пьет, там, в Мобиле, А допив, стаканы бьет…
Я посмотрел на свою сигару и вспомнил, что бросил курить. Во мне поднялось виноватое чувство, но, когда песня была окончена, я снова сунул сигару в рот. Уж слишком она была хороша – не хотелось выбрасывать.
Чарлз хлопнул меня по спине.
– Эти тонкие черты застыли в гримасе страдания. Слеза блестит в этих налившихся кровью голубых очах. Или наша скромная песенка пробудила воспоминания о тех днях, когда вы были безудержным потребителем бриллиантина и никогда не надевали пальто, даже в самые холодные дни?
– Он ведет себя так всю дорогу от Лондона,- сказал Рой.- Готовится стать начальником: дайте срок, и мы уви-
***
* Тебя, бога, хвалим (лат.).
***
дим, как он войдет в роль и какой-нибудь несчастный маленький червяк будет извиваться под потоками его сарказма.
– И вполне возможно, что этим червем будешь ты,- сказал Чарлз.- После обычного вступления, гласящего, что старшие мои сотрудники должны подавать пример младшим, и прочая, и прочая, я перейду к конкретным фактам. «Мейдстоун,- скажу я, слегка рыгая после завтрака в «Савое»,- Мейдстоун, я не могу поверить, чтобы человеку, занимающему такой ответственный пост, не было известно о существовании возрастных лимитов, Меня не убеждают ваши уверения, будто проблемы несовершеннолетних все более усложняются…»
Мы проезжали мимо выгона, и я убавил скорость.
– Вот, например, довольно аппетитная, хотя и несовершеннолетняя девица,- сказал я. Это была черноволосая девчонка, которая спросила у меня, который час, в первый день моего пребывания в Камли.
– Ну и ну! – воскликнул Рой.- Привяжите меня к мачте, сказал Одиссей. Ради такой можно пойти и на десять лет каторжных работ, правда?
Она сидела на траве у дороги и читала журнал. На ней были брюки и красный свитер, плотно облегавший тело. Когда мы проезжали мимо, она посмотрела на нас – Она улыбается тебе,- сказал Рой.- Мы с Чарлзом выступим свидетелями в твою защиту. Сошлись на то, что у тебя потемнело в глазах.
– А грудь словно две половинки яблока! – с мечтательным сожалением вздохнул Чарлз.- Несправедливо устроен мир: в том возрасте, когда девушки такого типа наиболее привлекательны, закон запрещает их трогать. Эта красавица достигла своего расцвета. Теперь она скоро начнет увядать.
Мне вспомнилось заплаканное лицо Элис, ее устало опущенные плечи, когда мы простились на станции, и я рассердился на эту девушку за то, что она молода и свежа, и на себя, за то, что я смотрю на нее.
– Ты стареешь,- сказал я.- Скоро ты начнешь водить в кино маленьких девочек.
– Бесспорно, бесспорно,- согласился Чарлз.- Когда я был в ее возрасте, женщины моложе тридцати лет для меня не существовали. А сейчас я не посмотрю ни на одну старше…- он в упор взглянул на меня,-…двадцати. Ну, самое большее, двадцати одного.
– Вы оба – старые распутники,- сказал Рой.- Давайте выкупаемся перед чаем и смоем все эти нечистые мысли. Где тут лучше всего купаться, Джо?
Мы как раз проезжали мимо дорожки, которая вела к бухте, где мы с Элис купались утром. Это было лучшее место для купанья: весь остальной берег поблизости был каменистый и голый. Но сейчас я не мог допустить, чтобы кто-то осквернил мои воспоминания о том, что происходило в этой бухточке всего каких-нибудь четыре часа назад. Бухта была нашей – и только нашей, а вот коттедж почему-то не вызывал у меня такого ощущения.