– А ну, отойди,- сказал я.
– Сам отойди! Только сначала…- Он ударил меня кулаком. Я увернулся, но недостаточно быстро, и он рассек мне скулу кольцом, как я понял впоследствии. Но в ту минуту я решил, что он пустил в ход бритву, и ударил его по кадыку. Он издал булькающий звук – что-то среднее между воркованием младенца и предсмертным хрипом – и, схватившись за горло, отлетел в сторону.
– У, сволочь! -сказал его приятель и попытался ударить меня ногой в живот. Я сумел увернуться не столько благодаря ловкости, сколько благодаря удаче и не так, как учил меня когда-то сержант на занятиях по физической подготовке,- в результате его нога задела мое бедро, я потерял равновесие и упал, а он бросился на меня. Мы катались по тротуару, словно дерущиеся мальчишки: я пытался сбросить его с себя, а он, помоему, думал только о том, чтобы причинить мне такую же боль, какую я причинил его другу (тот все еще натужно хрипел где-то рядом). Он схватил меня за горло обеими руками и начал давить: у меня перед глазами, как лава, разлились черные и красные пятна невыносимой боли. Мои руки совсем ослабли, и я не мог шевельнуть ногами; я чувствовал вкус крови, стекавшей по рассеченной щеке, и запах его напомаженных волос, запах его свежевыстиранной рубашки, запах апельсиновых корок, рыбных отбросов и собачьего кала в канаве; фонарные столбы неожиданно выросли в сто раз, словно гороховые стебли в учебном фильме, а вместе с ними выросли и дома, растягивая желтые квадраты окон в смутные полосы. Тут я вспомнил еще одно наставление нашего сержанта и плюнул ему в лицо. Он инстинктивно отпрянул, и на секунду пальцы, сжимавшие мое горло, ослабли, тогда я вспомнил еще очень многое, и через полминуты он валялся мешком на панели, а я бежал по улице со всей скоростью, на какую был способен.
|
|
В эту ночь мне сопутствовало счастье. Я не встретил ни одного полицейского и не услышал за собой шагов преследователей. Пробежав минут десять, я очутился на шоссе и вскочил в трамвай, идущий в центр. Руки и лицо у меня были в крови, и, увидев свое отражение в освещенном окне, я обнаружил, что мой пиджак покрыт большими пятнами грязи и крови, а брюки не застегнуты. К счастью, в вагоне было немало пьяных, и мой растерзанный вид не слишком бросался в глаза. Я сидел рядом с единственным трезвым человеком во всем трамвае: седой женщиной со старинным толстым обручальным кольцом на пальце, которая то и дело поглядывала на меня с нескрываемым омерзением. У меня в памяти неожиданно всплыли слова из гимна Армии спасения, и я, сам того не замечая, потихоньку запел: «Старый крест, старый крест, я прильну ко кресту…» Омерзение на ее лице сгустилось в презрение. В ней было что-то от доброй старушки матери, и такая белоснежная, крахмальная блузка выглядывала из-под ее синего жакета, что я почувствовал, как слезы подступают к моим глазам. Я был благодарен ей за то, что она обратила на меня внимание, за то, что я не был ей безразличен, что она испытывала презрение ко мне.
Яркие огни, шум, автомобили, автобусы, трамваи, прохожие в центре города совсем доконали меня. Дважды я чуть не попал под машину, но и люди пугали меня не меньше. Мне казалось, что они тоже сделаны из металла и резины, что они тоже могут в одну секунду смять меня и равнодушно умчаться прочь, даже не заметив, что они когото убили.
|
|
Остановка автобуса, идущего в Уорли, находилась в некотором отдалении от центра.
Я не мог вспомнить, как туда пройти, и не мог вспомнить, когда отходит последний автобус. Я закурил сигарету, от которой пахло пудрой Мэйвис, и, покачиваясь, остановился у молочной близ вокзала. Я думал о том, подобрала ли полиция тех двух,- ведь я сильно их отделал. Потом я вспомнил прижатые к горлу руки первого – красные, поцарапанные, с черным ободком под ногтями, и безжизненное тело второго – его нарядная белая рубашка и новый шелковый галстук были теперь испорчены, и меня охватил мучительный стыд.
Я бродил по улицам в поисках стоянки такси. Это заняло много времени. Я не раз бывал в Леддерсфорде, и в уме у меня хранился его подробный план, который обычно разворачивался в одну секунду. Этой же ночью все словно перевернулось вверх тормашками и все улицы изменили свои названия; я свернул за угол и вдруг снова очутился на Бирмингемском шоссе, потом я дважды прошел мимо той молочной, от которой начал свой путь. Наконец, увидев на другой стороне улицы вереницу такси, я на секунду остановился, чтобы проверить, безопасен ли переход.
И тут я почувствовал, что падаю. Это было очень приятное ощущение: мне казалось, что я упаду на матрац и, отскочив от него, взлечу высоко-высоко в небо… Я упал на холодный камень тротуара, но мне все равно хотелось лежать на нем, целовать его, уснуть, уткнувшись в него лицом. Когда раздался скрип тормозов останавливающейся машины, я заставил себя встать и ухватиться за фонарный столб.
|
|
Если это полиция – ничего не поделаешь. Бежать я не мог: слишком велика была усталость и я ничего не соображал. А кроме того, я был твердо уверен, что если попытаюсь перейти через дорогу один, то буду непременно сбит. Глядя на темно-зеленый автомобиль, я старался взять себя в руки, готовясь к допросу.
– Пора домой, Джо.
Я обернулся. Передо мной стоял Боб Стор.
– У меня нет дома.
– Нет, есть. Мы все очень беспокоились о вас.- Он взял меня под руку. Из машины вышла Ева и взяла меня под другую руку. После этого я покорно подчинился им, продолжая, однако, твердить, что у меня нет дома. Меня посадили на заднее сиденье, Ева села рядом и укрыла мне ноги ковриком, потому что меня трясло от холода.
– Господи,- сказала она,- где вы пропадали? Вас ищут по всему Йоркширу. Томпсоны с ума сходят от беспокойства…
– А Сьюзен,- промолвил я.- Как Сьюзен?
– Да вы совсем пьяны,- сказала Ева.- Она сегодня утром уехала в Лондон заказывать подвенечное платье. Разве вы забыли?
– Оставь его в покое,- сказал Боб.- На сегодня с него хватит.
– Я убил Элис,- сказал я и заплакал,
– Не говорите глупостей,- сказал Боб.
– Все знают, что я убил ее. И Томпсоны знают.
– Томпсоны знают, что она была вашей любовницей,- сказал Боб.- У них у самих был сын, и они знают, что такое молодежь. Они ни в чем не винят вас. Вас никто не винит.
Машина взбиралась по восточному склону холма, на котором расположен город.
Далеко позади остались дым и грязь, и ногти с черной каймой, скребущие панель, и печальные забытые лица, которые не хотели, чтобы я их забывал; мягко мурлыкал мотор, как он мурлыкал бы, если бы сейчас рядом со мной вместо Евы сидела Элис, как он мурлыкал бы, если бы у Боба вдруг выросли рога и копыта, как он мурлыкал бы, если бы через пять минут должен был наступить конец света.
Я все плакал, точно слезы могли смыть из моей памяти образ Элис, ползающей на четвереньках по проселку Корби, словно они могли заглушить ее пронзительные крики и предсмертный хрип.
– Нет,-сказал я,- я убил ее. Хоть меня и не было там, я убил ее.
Ева притянула мою голову к себе на грудь.
– Бедненький, ну, не расстраивайтесь так. Сейчас вы этого не понимаете, но, право же, все к лучшему. Она испортила бы вам жизнь. Никто ни в чем не винит вас, дружок. Никто ни в чем вас не винит.
Я резко отодвинулся от нее.
– О господи,- сказал я,- в этом-то вся и беда.
РОМАН „ПУТЬ НАВЕРХ" И ЕГО АВТОР
В Англии и Америке популярен следующий анекдот. К миллионеру приходят репортеры с просьбой рассказать, как он разбогател. «Труд, труд и еще раз труд! – отвечает им толстосум.- Я был бедным молодым человеком. Решив разбогатеть, я купил на последний цент яблоко. Но не съел его, а, выжав из него сок, продал этот сок за два цента. На эти два цента я купил уже два яблока и выжал из них сок, который затем продал для того, чтобы купить четыре яблока… Когда я выжимал сок из тысячного яблока, ко мне явился почтальон и вручил телеграмму: в ней говорилось, что у меня нашелся богатый дядя, который, к счастью, умер, оставив мне наследство в 20 миллионов… Так, благодаря своему труду и яблочному соку, я стал богатым». В этом анекдоте находит остроумное выражение та справедливая для общества эксплуататоров мысль, которую еще в стародавние времена русский народ сформулировал весьма лаконично: «От трудов праведных не наживешь палат каменных».
Воистину так. Без всякого риска ошибиться, можно сказать, что нет сейчас на Западе ни одного сколько-нибудь крупного состояния, нажитого честным трудом.
Сколько темных махинаций, мрачных тайн и явных преступлений хранят истории семейств Рокфеллеров и Виккерсов, Круппов и Шнейдеров, Мацумото и Монтекатини! «При развитом капиталистическом способе производства,- заметил Энгельс,- ни один человек не разберет, где кончается честная нажива и где начинается мошенничество».
Узок круг крупных воротил, хозяев жизни капиталистических стран – особый, замкнутый, тщательно охраняемый от постороннего глаза мирок, гда царят династнческие браки, кастовость и законы еще более суровые, спесь еще более раздутая, чем у прежнего дворянства.
Взамен геральдических орлов, львов и лилий прошлых веков «гербы» нынешних стальных, нефтяных, пушечных, химических и прочих королей укращают астрономические цифры на текущем счету.
Популяризируемая буржуазной пропагандой рождественская сказочка о босоногом мальчишке-продавце газет, ставшем миллионером, о «равных возможностях», которые предоставляет так называемый «свободный мир» для всех без исключения, о том, что честность и труд вознаграждаются богатством,- уже не может обмануть сегодня никого.
В мир тех, кто вершит дела в странах, где у власти стоит буржуазия,- нет дорог честных и прямых. И главная заслуга молодого английского писателя Джона Брэйна, основное достоинство его первого романа, предлагаемого вниманию советского читателя, заключается прежде всего в том, что с большой достоверностью, не дидактически, а художественно убедительно в нем показано, каков же этот самый «путь наверх» в современном буржуазном обществе и какой кривой тропинкой взбирается туда молодой человек, которого судьба не наградила при рождении ни особыми талантами, ни папиным миллионом.
Этот роман Брэйна вызвал немало споров: одни превозносили его до небес, другие недоумевающе пожимали плечами. О многих достоинствах и недостатках книги сможет, прочитав ее, самостоятельно судить наш читатель. Одно бесспорно: писатель сумел ярко, темпераментно и, прямо скажем, зло показать этакого современного Растиньяка, Жюльена Сореля или Жоржа Дюруа – честолюбца и карьериста середины XX века, личность характерную, если не сказать типичную, не только для современной Англии, но и для всех других стран, где царит его величество денежный мешок.
Брэйн не выдумал своего героя, он увидел его в жизни, разглядел среди своих сверстников, современников и сограждан. То, о чем он рассказал, не плод его фантазии, несмотря на кажущуюся литературность сюжета и коллизий романа.
Современная жизнь Англии, Соединенных Штатов и других капиталистических стран в достаточной мере подтверждает это.
Возьмем хотя бы Англию. Герой Брэйна Джо Лэмптон, бывший летчик, а затем заурядный клерк в муниципалитете, делает блестящую карьеру, женившись (при обстоятельствах трагических) на дочери богатого фабриканта, наиболее влиятельного человека в городе, в котором развивается действие романа.
Это в книге. А как обстоит дело в современной английской действительности? Разве не является сегодня одной из наиболее заметных фигур в высшем лондонском свете бывший летчик, а позднее малозаметный чиновник дипломатической службы Данкен Сэндис? Путь в высшее общество, к министерскому креслу и директорским постам крупнейших корпораций открыли ему не собственные (по словам английской печати, весьма посредственные) таланты, а женитьба на старшей дочери Уинстона Черчилля.
И разве все высшее английское общество, правящая элита Великобритании, не представляет собой тесно объединенный родственными узами и деловыми связями круг людей, закрытый для посторонних, несмотря на все разговоры о демократии и демократических формах управления английским обществом? В самом деле, неразрывно связанная между собой семейная группа Сесилей – Кавендишей – Черчиллей, к которым примыкает семья лорда Солсбери, играет и в деловом мире Англии, и в политическом аппарате консервативной партии (а следовательно, и во всем государственном механизме) роль весьма заметную.
Лорда Солсбери часто называют в Англии серым кардиналом* всех премьер-министров консервативной партии. И действительно, влияние его в политической и деловой жизни страны чрезвычайно велико, поскольку на важнейших постах находятся его родственники. Солсбери женат на племяннице герцога Девонширского, а на дочерях этого герцога женаты нынешний премьер-министр Англии Гарольд Макмиллан, министр по делам Шотландии в правительстве Идена Дж.Стюарт, казначей Центрального совета консервативной партии, член парламента Холлэнд-Мартин, видный деятель консерваторов, член парламента Джулиан Эмери.
***
* Этот термин родился в средневековой Франции. Так называли парижане священника Жозефа дю Трамбле – ближайшее доверенное лицо всемогущего кардинала Ришелье. С тех пор серыми кардиналами именуют людей, действующих обычно за кулисами, не занимающих официальных посгов, но оказывающих большое влияние на государственную политику через высокопоставленных лиц, которым они близки.
***
Уинстон Черчилль также (по линии жены) находится в родстве с Солсбери. Другой бывший премьер – Антони Иден – в свою очередь является родственником Черчилля: он женат на его племяннице. О Сэндисе мы уже говорили; муж второй дочери сэра Уинстона – Кристофер Саум – в последние годы также приобрел немалое влияние и в консервативной партии и в парламенте, членом которого он, разумеется, является.
«Когда консерваторы стоят у власти,- пишет английский журнал «Нью стейтсмэн»,- маленькая кучка аристократов пользуется решающим влиянием».
Так обстоят дела не только в Англии. Почти все члены правительства Эйзенхауэра – представители тесно связанной между собой группы крупных финансово-промышленных воротил. Миллиардеры и миллионеры Нелсон Рокфеллер, Чарлз Вилсон, Джордж Хэмфри и Генри Лодж составляют такую же касту, доступ в которую посторонним заказан строго-настрого. А если изредка и попадают в эту избранную компанию денежной аристократии новички, то обычно не в силу своих талантов и трудолюбия, а совсем по другой причине. Молодому, напористому и честолюбивому Хэмфри удалось вскружить голову наследнице миллионов крупнейшей кливлендской компании «Марк А.
Ханна». Породнившись с семьей миллионера, Хэмфри быстро пошел в гору, и вот он уже занимает свыше тридцати директорских кресел в крупнейших корпорациях и банках страны, становится на продолжительный срок министром финансов в правительстве Эйзенхауэра.
Простым смертным заказан вход в цитадель, в которой обитают те, кто правит миром капитализма. Почти невозможно попасть туда непосвященному, если он не Данкен Сэндис, Джордж Хэмфри, Джо Лэмптон. В том-то и состоит заслуга Брэйна, что он сумел показать осязаемо, достоверно и убедительно то, что принято называть «волчьими законами» капиталистического общества.
Нет, герой книги «Путь наверх» – не патентованный злодей со взором убийцы, а Брэйн – не автор детективно-приключенческого романа. Джо Лэмптон – на первый взгляд, обыкновенный молодой человек послевоенной Англии, судьба которого складывалась до поры до времени точно так же, как у десятков тысяч его современников. Родился он в семье мастера, окончил школу в маленьком городке, где и служил младшим клерком; во время войны был сержантом-наблюдателем на бомбардировщике, попал в плен, а после войны стал муниципальным служащим в другом провинциальном городе, получая жалованье по второй категории. И лишь одна скупая деталь настораживает читателя: попав в плен к немцам, Лэмптон не борется против них, не пытается бежать, он использует этот «досуг» для того, чтобы спокойно переждать войну и… получить специальность бухгалтера. Всего один, но сделанный рукой настоящего мастера штрих, и вы видите и холодную расчетливость, и целеустремленный эгоизм, которые роднят Лэмптона с теми, в чей круг он решил попасть во что бы то ни стало. Это не просто обыкновенный молодой человек: это молодой хищник, порожденный капиталистическим обществом.
Еще в детстве, когда отец рассказывает сыну о своей рабочей гордости, не позволяющей Лэмптону старшему стать на кривую дорожку, которая ведет к «солидному положению» и собственному автомобилю, пятнадцатилетний юнец уже «не разделял гордости отца». «Гипотетический автомобиль, который он столь пренебрежительно отверг,- рассказывает наш «герой»,-казался мне бесконечно соблазнительным. И вместо восторженно-одобрительной улыбки, которой ожидал отец, он увидел только угрюмый взгляд исподлобья».
Остро чувствуя классовую рознь в современной Англии, юный Растиньяк одержим желанием отвоевать для себя (и только для себя) место наверху. «Внутренний голос, повелевавший мне… призывал меня творить добро для себя, а не для других». «Все мы мечены с рождения,- рассуждает он,- и только гениям или подлецам удается вырваться за рамки своего класса». Нет, Джо Лэмптон ни на секунду не заблуждается насчет себя: он человек трезвый, расчетливый и отнюдь не претендующий на гениальность. Что же касается подлости, то тут лишь надо не упустить случая. И случай представился, счастливый случай, которого ожидают, о котором грезят в обществе, где все измеряется чистоганом, тысячи таких лэмптонов.
Подлость Лэмптона особого рода: это, если можно так выразиться, интеллектуальная подлость. Писатель показывает не примитивного индивидуума, а наиболее опасную разновидность такого человеческого типа – мерзавца размышляющего, философствующего, пытающегося подвести под свое поведение идейную базу и даже претендующего на ваше сочувствие.
Расчетливо растоптав чувства Элис, доведя ее до самоубийства, Джо позволяет себе погрустить о том, что и в себе самом он убил все человеческое: «Я тоже был трупом,- только лучше выглядел и меня еще долго не придется хоронить».
Впрочем, эти размышления – в значительной степени поза да, быть может, попытка оправдаться перед самим собой. «Я похож на новенький, только что сошедший с конвейера «кадиллак», заехавший в нищий индустриальный район,- размышляет Джо Лэмптон, потеряв возлюбленную, по существу убитую им.- Сталь, стекло и искусственный кондиционированный воздух защищают меня от людей – от оборванных, продрогших до костей людей,- совершенно так же, как защищают они меня от дождя и мороза. Я не хочу снова стать одним из тех, кого вижу за окнами «кадиллака», я не хотел бы даже оказаться настолько глупым или слабым, чтобы позволить себе замешкаться среди этих изнуренных работой, враждебных лиц и впустить к себе ветер, и дождь, и запах поражения. Но порой мне хотелось бы этого хотеть».
Здесь все ясно, предельно цинично и в общем правдиво (зачем же лгать самому себе?), за исключением последней сентенции: подлец в какой-то мере кокетничает с самим собой.
Поистине страшен этот «обаятельный Джо» – обыкновенный молодой человек Англии пятидесятых годов, нарисованный мастерской рукой Джона Брэйна. Изображая типичного молодого американца, англичанина, француза, итальянца наших дней, западная литература, критика, социология пытаются представить его в виде этакого развинченного юнца, без идей и идеалов, всецело занятого сексуальными проблемами, рок-н-роллом и попойками, ни во что не верящего, ни к чему не стремящегося; таких на Западе причисляют к «растерянному поколению». Но растерялись отнюдь не все; их даже не большинство. Слов нет, существуют и вихляют по земле всевозможные стиляги – и американские битники, и английские тедди-бойз, и французские блюзон-нуар. Но не слишком ли много уделяют им внимания, если учесть ту жалкую роль, которую они играют в обществе, и не преднамеренно ли раздувается это явление?
Понятно, что реакционные писатели не хотят рассказывать о тех слоях современной молодежи, из среды которой выходят Фидели и Раули Кастро, Анри Мартэны, герои Сеула и Мадрида, идущие под пули во имя своих высоких и светлых идеалов. Но ведь не менее понятно стремление умолчать и о той питательной среде, которая рождает новое поколение империалистических воротил – всех этих генри фордов вторых и им подобных,- и о тех, из которых буржуазия вербует себе на службу всевозможных фрэнсисов пауэрсов. О последних нельзя сказать, что они ни во что не верят, ничему не поклоняются, ни к чему не стремятся. У них есть цель – успех и богатство во что бы то ни стало, любыми средствами; есть и божество – деньги.
Особая ценность романа Джона Брэйна заключается в том, что он идет наперекор традиционному в последние годы показу бесхребетного и аполитичного молодого человека Запада середины XX века, что он привлекает внимание читателя к тем, из кого буржуазия вербует своих последних защитников. Нельзя сказать, что в романе «Путь наверх» это сделано с исчерпывающей полнотой, с художественной законченностью и совершенством. В нем явно не хватает боевого духа и, если можно так выразиться, – гневности. Подчас стремление автора избежать тенденциозности и односторонности в показе своего героя приводит чуть ли не к его оправданию. Джо Лэмптону в романе никто не противопоставлен, хотя вряд ли Брэйн собирался утверждать, что весь круг людей, о которых он пишет, состоит из лэмптонов. Брэйн осуждает Лэмптона. Еще больше негодует он против общества, в котором такие, как Лэмптон, могут появляться и процветать. Но слабость писателя сказьшается в том, что он не видит других путей (во всяком случае, в этой книге), что у него нет позитивной программы. Есть в романе и длинноты, и элемент скороговорки, и некоторый излишний натурализм. Однако все это отступает на второй план по сравнению с бесспорными его достоинствами. И надо прямо сказать, что для создания подобной книги от писателя, живущего сегодня на Западе, помимо литературного дарования, требуется подлинное гражданское мужество.
Кто же такой Джон Брэйн, не побоявшийся публично обнажить одну из язв современного буржуазного общества?
Брэйну сейчас 37 лет. Он родился в Брэдфорде в Йоркшире, отец его – смотритель работ, мать – библиотекарь.
Еще юношей он начал писать стихи, рассказы, но их никто не печатал. Когда ему было 28 лет, он написал пьесу, но и она потерпела неудачу. Роман «Путь наверх», по словам Брэйна, был для него последней ставкой. «Если бы этот роман тоже потерпел фиаско, то для меня все было бы кончено. Еще одна неудача совершенно разбила бы мое сердце». Но на сей раз писателя ждал успех. Да какой! Книга стала одной из наиболее читаемых в стране. По ее сюжету был поставлен фильм, обошедший многие страны, в том числе и Советский Союз. А Джон Брэйн стал одним из видных английских писателей, войдя в так называемую группу «рассерженных молодых людей» наряду с известными советскому читателю Джоном Осборном, Кингсли Эмисом, Джоном Уэйном и некоторыми другими писателями Англии, пришедшими в литературу в послевоенные годы.
Название этой группы возникло случайно. После первого успеха Джона Осборна и Колина Уилсона редакция английской газеты «Дейли экспресс» обратилась к ним с просьбой написать серию статей под общим заголовком «Рассерженные молодые люди», в которых только что вошедшие в литературу писатели, разоблачавшие в своих книгах пороки современного им общества, должны были объяснить читателям, «на что они сердятся». Так возникло это название, объединившее группу очень разных и по манере и по таланту писателей. Общим для этой группы является то, что ее внимание привлечено по преимуществу к сегодняшним проблемам молодого поколения и что она неприязненно относится к тому, что называется «респектабельным обществом» буржуазной Англии.
Правда, неприязнь эта подчас поверхностная, бескрылая, а потому никому не опасная. Как справедливо заметил известный английский писатель Джеймс Олдридж, «гнев, который испытывают наши рассерженные молодые люди, бесперспективен. У молодого поколения, считающего себя потерянным, в конце концов должен созреть настоящий гнев, а не просто чувство горечи, хотя горечь и сопутствует мукам, с которыми сопряжено рождение этого гнева».
Различных писателей группы «рассерженных» ждет, конечно, разная судьба, что зависит и от неодинаковости дарований, и от разной степени «сердитости», и от многого другого. Уже сейчас становится ясно, что у некоторых из них злости хватило ненадолго, а горечь начала улетучиваться, как только они вкусили от сладкого пирога успеха и материального благополучия. Так бывало не раз со многими деятелями буржуазной литературы (и не только литературы), начинавшими с призывов к ниспровержению всех основ, пугливо съежившимися при первом же окрике «сильных мира сего» и кончавшими умиленным прославлением тех самых основ буржуазного общества, с петушиных наскоков на которые они начинали свою деятельность.
Однако нет сомнения в том, что среди молодых писаталей Англии есть и такие, у кого в конце концов «созреет настоящий гнев», кто увидит не только то, что плохо и гнило, но отыщет путь к лучшему будущему, к обществу, где закон «человек человеку – волк» не найдет применения.
Весной 1960 года на страницах органа английской коммунистической партии газеты «Дейли уоркер» появилось весьма знаменательное интервью с Джоном Брэйном. Оно свидетельствует о важной эволюции в его взглядах. Правда, и здесь он высказывает некоторые мысли, обусловившие, по нашему мнению, один из важнейших недостатков его романа «Путь наверх». «Я не политик,- говорит Брэйн.- Я вовсе не считаю своей обязанностью указывать на больные стороны общественной жизни и предлагать какие-то средства от этих болезней. Я скорее патолог, анализирующий болезнь». (Заметим здесь, что анализировать болезнь – это и значит обращать внимание общества на больные стороны его жизни, а следовательно, сформулированная в этих словах позиция Брэйна не отличается особой последовательностью.) Но главное в его интервью заключается в другом: ход событий и собственные раздумья привели Брэйна к мысли о том, что писатель не может и не должен оставаться в стороне от политики, от общественной жизни. «Я готов признать,- заявил он,- что основная надежда на достижение и упрочение мира возлагается на рабочее и профсоюзное движение… Давайте откажемся от атомного оружия и выйдем из СевероАтлантического союза… Совершенно нелепо считать Советский Союз нашим врагом… Лично я не испытываю никакого страха перед СССР, в равной степени как и перед коммунизмом.
Откровенно говоря, меня гораздо больше беспокоит возрождение западногерманского милитаризма, чем что-либо другое».
Но Брэйн не ограничивается простой констатацией этих истин, заявлениями для печати. Он идет дальше. Его разум, совесть и общественный темперамент подсказали ему решение о необходимости практических действий, чтобы способствовать достижению «золотой мечты о том, чтобы положить конец войне». И этот, как он сам о себе говорит, «католик и ярко выраженный некоммунист» решает употребить все свои силы и время, разделив их между литературной деятельностью и деятельностью общественной, в качестве активного участника движения борцов за мир. Он выступает с заявлением, что шесть месяцев в году будет полностью посвящать работе, участвуя в движении сторонников мира. Нужно ли говорить, что это большой шаг вперед для писателя, свидетельство того, что горечь переходит в гнев – гнев против тех сил, которые грозят миру катастрофой ядерной войны.
И хочется верить, что эта деятельность талантливого художника сделает его новые книги еще ярче, глубже, добрее к простым людям, непримиримее к тем, кто пытается принизить высокое звание человеческое. «Многие из нас,- пишет «Дейли уоркер»,- с нетерпением ждут того дня, когда Брэйн-писатель протянет руку Брэйну – защитнику мира, и в результате этих совместных усилий появится новое художественное произведение, которое объединит новые тысячи людей на борьбу за то дело, за которое так самоотверженно борется последнее время сам Джон Брэйн».
Валентин Зорин
This file was created
with BookDesigner program
bookdesigner@the-ebook.org
11.01.2009