I
Лампочки горели редко, тусклым жёлтым светом. Гул маленьких стальных колёс грузовой тележки отражался от стен и улетал вглубь тоннеля. Поначалу Егор пытался считать повороты, но быстро сбился. Коридоры становились всё запущеннее, с труб под потолком то тут, то там свисали серые неопрятные клочья. На облупившихся стенах — потёки и чёрные пятна плесени.
Егерь остановился перед стальной, толстенной даже на вид, дверью. Ни ручки, ни замочной скважины: вместо них короткая ось, заканчивающаяся четырёхгранником. Яков Израилевич взял с тележки массивное спицевое колесо и вместе с Егором зафиксировал его на оси. Древний механизм проржавел и не поддавался. Пришлось вогнать между спицами лом, и после нескольких рывков колесо, наконец, дрогнуло.
— А ну, навались! — воодушевился завлаб.
Пронзительно заскрежетало железо, между дверью и косяком возникла узкая тёмная полоска.
— Пошла! — крикнул Егор. — И-и-и — вместе!
Дверь медленно, с пронзительным скрежетом, распахнулась.
— Тележка пройдет?
Зажужжала динамка фонарика. По стене запрыгало пятно света.
— Вроде, должна.
— Ф-фух, ну наконец-то. — Шапиро сел на край тележки и вытер пот. — Умаялся я что-то, братцы…
— Засиделся ты, Яшенька, в кабинете, — участливо заметил егерь. — Тебе бы хоть иногда разминаться.
— Где? За пределы ГЗ мне хода нет, а изнурять себя на тренажёрах не могу, за неимением свободного времени. Вот и закисаю помаленьку.
Из-за приоткрытой двери (Шапиро назвал её гермозадвижкой) тянуло стылой сыростью. Воображение Егора услужливо дорисовало мрачные подземелья, где по углам таятся похожие на актинии создания с пучками шевелящихся щупалец, а осклизлые стены покрыты слоем светящейся лиловой слизи.
Завлаб чихнул, раз, другой и стал ожесточённо тереть глаза.
— ЭЛ-А? — участливо осведомился егерь.
— Она, проклятущая! Зайти не успел, а уже… А ты говоришь — разминаться!
— В тоннеле полно спор плесневых грибков, вот ты и реагируешь.
— Ты мне ещё про грибки расскажи! — проворчал миколог и тяжело поднялся с тележки. — Вы пока снаряжайтесь, а я подожду на развилке. Сил больше нет терпеть…
Егор извлёк из-под брезента скатанный в валик костюм химзащиты. Напарник уже возился, натягивая длинные, до груди, резиновые штаны с массивными чёрными бахилами
— Противогазы не забудьте! — крикнул издали Шапиро. — И с баллонами, с баллонами осторожнее!
— Советчик… — буркнул егерь. — Ну-ка, студент, подсоби!
Он надел на спину раму с тремя металлическими баллонами, соединёнными трубкой. Подождал, пока напарник подгонит наплечные лямки, и развернул длинный брезентовый свёрток.
Внутри оказалось нечто, смахивающее на ручной пулемёт — с сошками, рамочным прикладом и пистолетной рукоятью, позади которой из казённика торчал патрубок с резьбой. Кончик ствола венчал набалдашник из трёх цилиндров с выхлопными отверстиями.
— Вот, смотри, студент: лёгкий пехотный огнемёт ЛПО-50. Простой, надёжный, как табурет. Принят на вооружение в 1950-м.
— Так ему уже сто лет? — изумился Егор. — Ничего себе, антиквариат! Где такой нашли, в подвалах?
— Эй, Яша! — крикнул Бич. — Тут юноша интересуется, где ты спёр огнемёт?
— На химфаке, учебное пособие, — донеслось из тоннеля. — Ап-чхи! Простите… Раньше студенты обучались на военной кафедре, с тех пор и остался. Мы его перебрали, почистили, опробовали — ничего, плюётся метров на тридцать. Только запасных баллонов мало, всего три комплекта.
— А огнесмесь откуда? Нефтепродукты в Лесу за сутки превращаются в кисель!
— Тоже химики помогли, набодяжили какую-то пакость из спирта, растительных масел и желатина.
Егерь накрутил на патрубок толстый армированный шланг и присоединил к казённику разъём электрического кабеля.
— Ну вот, агрегат готов к бою. Система пороховая, с двумя пиропатронами: один создаёт давление для выброса, второй поджигает струю. Сами патроны срабатывают от электрозапала. Слышь, Израилич! — крикнул он в темноту. — Запасные батареи не забыл? А то разрядится, и будем мы иметь бледный вид и макаронную походку.
— Три штуки, — прилетело в ответ. — На тележке, в железном ящике.
Егерь пошарил под брезентом.
— Верно, здесь… Так вот, студент, у ЛПО-50 есть особенность: одним выстрелом опорожняется весь баллон. Так что у нас ровно двенадцать выстрелов.
И он ткнул стволом в сложенные на тележке баллоны.
— Да ты присядь, расслабься, а то вон, весь вспотел!
Действительно, Егор обливался потом в своём ОЗК.
— Я ещё не студент, только со второго семестра буду учиться…
— Да пофиг. Слушай, не перебивай: я пойду первым. Ты — за мной, покатишь тележку. Как подам сигнал — помогаешь менять баллоны. Усвоил?
Молодой человек кивнул.
— Карабин держи под рукой, но без команды не стреляй. И оглядываться не забывай — в тоннелях крупные твари вроде не водятся, но мало ли что?
Егерь поправил висящую на груди противогазную маску и пощёлкал предохранителем огнемёта.
— Ладно, студент, пора. Сделаем ручкой твоему шефу — и вперёд.
— К чему такие сложности? Подвалы, запоры, огнемёт… Мало ли из ГЗ выходов? По Ломоносовскому проспекту есть удобная тропа, до самого Ленинского, Гоша говорил…
— Положим, я эту тропу знаю не хуже его, — отозвался, не оборачиваясь, Бич. Он шагал впереди тележки, и Егор развлекался тем, что рассматривал облупившуюся краску на баллонах. — И дело тут не в удобстве: надо свалить по-тихому, а если идти поверху — клык на холодец, какая-нибудь сволота заметит и стуканёт.
— Кому?
— Да есть такие… любопытствующие. А под землёй нас хрена лысого выследишь. Подвалы ГЗ — настоящий лабиринт, в этот тоннель, может, лет десять никто не совался.
— Здесь действительно опасно?
— А то как же! Думаешь, я огнемёт таскаю для посмотреть?
— Монстры? Мутанты?
— Почти... — егерь язвительно хохотнул. — Крысы и плотоядный гнус.
— Вроде того, что был на Воробьёвых горах?
Шапиро успел рассказать ему об истории с Чёрным роем.
— Хуже. Плотоядный гнус — мелкие, с маковое зёрнышко, мошки. Облепляют с ног до головы и жрут кожу. За четверть часа на живом человеке ни клочка не остаётся, гольное мясо. Спасения от него нет, в любую щель пролезут. Только выжигать. Правда, если гнуса немного, можно отогнать факелами. Спасибо Яше, позаботился.
И кивнул на тележку, где рядом с баллонами лежали двадцатилитровая зелёная канистра и связка палок, обмотанных ветошью.
— А крысы? Вы говорили, они тоже опасны?
— Выкать Яше будешь, в Универе. А мы с тобой напарники, так что давай на «ты». Лады?
— Лады. Так что с крысами? Они опасны?
— Если стая набросится, главное — устоять на ногах, иначе навалятся все скопом и сожрут. Так что держи ухо востро, студент!
Расставшись с завлабом, путники спустились по лестнице вниз, с трудом волоча тележку с грузом, и пошли по длинному, прямому коридору. По прикидкам Егора, они должны были уже выйти за пределы университетского кампуса. Колёсики монотонно визжали по бетону вдоль узких канавок с утопленными в них рельсами. Егерь объяснил, что это подземная узкоколейка, по которой когда-то курсировала дрезина-мотовоз.
Тоннель вывел в низкий круглый зал. Света здесь не было, и тусклый луч фонаря вырвал из темноты очертания широких гермоворот. Рельсы узкоколейки уходили прямо под створки; на тронутом ржавчиной металле угадывался контур больших, в половину человеческого роста, белых буквы «Д» и шестёрки.
— Вот, студент, можешь почтительно содрогнуться. Перед тобой главная тайна московских подземелий. Линия Д-6, известная обывателю как Метро-2.
— Значит, оно всё-таки существует?
Ещё школьником Егор прочёл в Сети фантастический роман о московском метро, превращённом в противоатомное убежище. В романе мелькало упоминание о секретных правительственных ветках.
— А как иначе обитатели Кремля попадали бы туда из-за МКАД? Как жрачку бы им таскали, шмотьё, боеприпасы? ЭЛ-А действует под землёй, слабее, чем наверху — вон, Яша только чихал, а ведь у него тяжёлая форма!
— Гоша, кажется, говорил, что метро затоплено?..
— Да, насосы осушения после Зелёного Прилива встали. Но у линии Д-6 своя система, автономная, электроэнергию она получает из-за МКАД.
Егор постучал по металлу — сначала костяшками пальцев, потом прикладом. Звук получился глухой, что говорило о немалой толщине створок.
— И как же мы теперь?
Ни рукояток запоров, ни оси под штурвальное колесо на воротах не было — видимо, они отпиралась с другой стороны.
— А нам туда и не надо. Линия Д-6 патрулируется, если встретят чужака — пристрелят без второго слова. Где-то тут была дверь, обычная, железная, она-то нам и нужна. За ней начинаются по-настоящему опасные места, так что дальше пойдём в противогазах.
II
ЛТО-50 с рёвом выбросил пылающую струю. Впереди бушевал огненный ад, и на его фоне фигура Бича вырисовалась угольно-чёрным, антрацитным силуэтом. Огнесмесь выгорала не сразу — химики на славу поколдовали с загустителями, и двигаться дальше можно будет, лишь когда погаснут языки пламени на стенах и полу.
Бич подал знак, и Егор навалился на рукоятки тележки. Катить было мучительно трудно — колёса то и дело вязли в сплошном ковре из обугленных крысиных тушек.
Матерясь в рубчатый шланг противогаза, он наклонился, чтобы убрать застрявший под колесом трупик и испуганно отдёрнул руку. Из мрака метнулись новые крысы — десятки, сотни. Снова заревел огнемёт, но грызуны всё шли волной, по спинам товарок. У многих дымилась подпаленная огненными каплями шкурка.
Егор вжался в стену, пропуская серый пищащий поток. Краем сознания он отметил, что крысы не нападают — тычутся с разбегу в ноги, перепрыгивают через препятствие, прошмыгивают и текут, текут в темноту позади. Сердце неистово отбивало секунды; наконец, крыс стало меньше, и вот уже только отдельные серые молнии мелькают в круге света от аккумуляторного фонаря.
Огонь впереди, наконец, погас. Бич сдвинул маску на лоб и что-то каркнул. Лицо у него было чёрное, в густом слое копоти, с грязными дорожками от струек пота.
Егор поспешно сдёрнул капюшон ОЗК, стянул противогаз — и чуть не задохнулся от густого смрада горелой плоти.
— Что это с ними, а?
— А чёрт их знает, испугались чего-то. Такое в подземельях бывает, не всегда и поймёшь, в чём дело. Да ты не стой столбом, студент, помогай!
— Я лаборант, а не студент!
— Да хоть профессор! Держи.
Егор принял ранец с использованными баллонами.
— Порядок следования меняется. Я качу тележку, ты идёшь впереди. На крыс внимания не обращай, им, похоже, сейчас не до нас. Дохлых отбрасывай к стенам, расчищай дорогу, чтобы можно было проехать.
Егор прикрутил шланги к новым баллонам и взялся за лямки. Бич отрицательно покачал головой.
— Незачем. Я прямо с тележки работать буду, так и менять сподручнее. Ну, чего застыл? Шагай уже, батареи вот-вот сдохнут!
Взмах древком рогатины-пальмы — обугленные тушки отлетают к правой стене. Пинок резиновым башмаком — к левой. Ноги давно сделались ватными, в ушах стоит низкий гул, лёгкие с трудом втягивают спёртый воздух сквозь забитый копотью фильтр. Но менять некогда — если верить егерю, до конца тоннеля не больше двухсот шагов.
В глазах густо мельтешат чёрные точки, по всему телу дикий зуд — жжёт, колет, будто раскалёнными иголочками.
«ЭЛ-А, наконец, дотянулась?..»
Сзади раздался возглас, едва слышный сквозь прорезиненную ткань капюшона. Егор обернулся — напарник присел на корточки, рассматривая трупик крысы. Тушка не опалена, не обуглена, а как бы освежёвана. Шкурка снята клочьями, словно её обгрызали или вытравливали кислотой.
Бич зашарил лучом фонаря по потолку. На высоте трёх с половиной метров по бетону ползали тёмные кляксы — разделялись, сливались, набухали колышущимися волдырями. В луче света плясала какая-то мелочь, вроде комариков, толкущиеся возле лампы.
Бич с невнятным возгласом отпрянул к тележке и вскинул огнемёт. Самая большая клякса вытянулась вниз, набухла и вдруг лопнула клубящимся облаком. Но пламя уже пожирало её — егерь водил брандспойтом, выжигая потолок. Струя иссякла, с секундной паузой хлопнул пиропатрон — и новая порция жидкого ада полетела в глубину тоннеля, в мгновение ока сожрав воздух, наполненный мириадами чёрных точек.
Ещё один выстрел, огонь плещет на бетон. Егор, сбивая пальцы, скручивает с использованных баллонов горловину шланга.
«Третий комплект, последний…»
Он бежал по коридору в темноту, катя перед собой громыхающую тележку, и думал только о том, чтобы не попасть колесом в углубление с рельсом. Зуд и болезненные уколы сводили с ума, но никак нельзя оторвать руки, почесаться сквозь проклятый ОЗК…
Тележка едва не врезалась с разгона в стальную дверь с запорами по углам. Позади утробно рычал огнемёт.
Егор кинулся к двери, повис на рычагах, но те не желали поддаваться. Он схватил с тележки карабин, врезал прикладом. Рычаг чуть сдвинулся и после четвёртого удара провернулся до упора.
Снова рёв пламени за спиной.
— Всё, больше нет! — проорал Бич, водя перед собой струёй огня. — Скорей, студент, не спи!
Егор, потеряв голову, колотил по второму рычагу. Треск, шейка приклада переломилась, но и металл поддался отчаянному натиску.
— Ломом, мать твою за ногу! Ломом его!
Сергей отбросил изуродованный карабин, выдернул из-под брезента тяжёлую железяку.
Егерь уже поливал факела из канистры. Размахнулся, зашвырнул порожнюю ёмкость в коридор, туда, где плясали коптящие язычки. Пламя вспыхнуло с новой силой.
— Слушай сюда студент: у нас минут пять, потом огонь в тоннеле погаснет. Факелами я удержу это дерьмо ещё немного — и всё, карачун! Так что крути, открывай, бекицер!
Егор не слушал. Рыча от натуги, он пытался отжать четвёртый, намертво заклиненный рычаг.
Скрежет, лом в руках дрогнул.
— Пошло!
Медленно, убийственно медленно запор провернулся, заржавленный ригель больным зубом пополз из гнезда. Егор толкнул дверь — та не поддавалась. Тогда он принялся колотить в створку ломом — раз, другой, третий — и бил, пока после очередного удара дверь не распахнулась во всю ширину. Вдвоём они перетащили через высокий порожек тележку и навалились с обратной стороны, нашаривая рычаги запоров.
Комната была уставлена вдоль стен железными шкафчиками и низкими скамейками. Всё — мебель, пол, стены — покрывал толстый слой мха. Круглое отверстие в потолке вело на поверхность — если судить по свисающим плетям пожарной лозы, густо усеянным большими, с дыню размером, водянистыми наростами.
Егерь отбросил в сторону противогаз и принялся стаскивать с себя закопченный, прожжённый во многих местах костюм химзащиты.
— Сиднем не сиди! Надо скорее обработать раны.
— Раны? — Егор непонимающе уставился на напарника. — У меня только ОЗК порван…
— Ты что, совсем дурак? Мы влетели в тучу плотоядного гнуса, а его завязочками-пуговичками не задержишь!
«ьак вот откуда зуд и жжение! И никакая это не ЭЛ-а: проклятые мошки забрались под одежду и грызут кожу. Как у тех освежёванных крыс…»
Егора передёрнуло от омерзения. Он отшвырнул резиновые перчатки и, путаясь в рукавах, потащил через голову накидку.
— Давай, раздевайся! — торопил Бич. — Пожарная лоза тут есть, отмоемся.
Это было наслаждение — освежить горящую кожу прохладной водой, смыть жирную копоть, пот, воняющий страхом и смертельной усталостью. Бич запалил извлечённую из рюкзака масляную лампу, и при её свете Егор разглядел крошечные красные точки, обильно усеявшие грудь, плечи и руки.
— На спине то же самое. А уж шея… только чесать не вздумай, занесёшь грязь! У меня в рюкзаке бальзам, сейчас намажем друг друга и подождём полчасика, пока впитается. А тряпки свои выброси — клык на холодец, в них полно мошек.
Он встряхнул рубаху, и из складок посыпались чёрные крошки. Егора снова передёрнуло: он вспомнил, как лешак Гоша вытряхивал из энцефалитки споры жгучего дождевика.
Мазь принесла несказанное облегчение. Жжение и зуд отпустили, от свежего мятно-травяного запаха сразу прояснились мысли.
— А теперь — микстура от доброго доктора Бича!
Из горлышка кожаной баклажки пахло сушёными грибами. Егор глотнул — по вкусу та же грибовуха, только послабее, градусов сорок.
— Ну вот, ещё четверть часика, студент — и будешь иметь товарный вид.
— Да не студент я, а лаборант, — отозвался Егор.— Сколько можно говорить?
— В университете — хоть академик. А в Лесу, в рейде ты — «Студент», я — «Бич». Уяснил?
Егор пожал плечами. Спорить не хотелось — ноги сделались ватными, по телу расплывалась тёплая истома.
— Карабин жаль, пропал. Вислогуз, скаред хохляцкий, на дерьмо изойдёт. Он меня за паршивый штык-нож чуть заживо не сожрал, а тут цельная единица огнепальной зброи!
Выдавая перед выходом «казённе майно», кладовщик произнёс прочувствованную речь, особо упирая на ответственность за утрату оружия.
— Забей. — посоветовал егерь. — Если вернёмся с тем, за чем нас послали, Яша его заста,ит тебе ноги мыть и воду пить. А если не вернёмся — тогда тебе это будет до одного места. Мёртвы бджолы не гудуть, как сказал бы твой приятель Вислогуз.
Он отстегнул от «Ермака» чехол с двустволкой.
— Вот, пользуйся пока. Доберёмся до моей норы, я тебе что-нибудь подберу.
— А где эта твоя нора?
— Не бежи вперед паровоза.
Он пнул ногой огнемёт — тот лежал на полу, там, куда, егерь бросил его, избавляясь от амуниции.
— Тяжёлый… слушай, неохота переть эту хреновину наверх, может, здесь приныкаем? По ходу, никто в эту дыру давненько не заглядывал — видишь, мох не потревожен? Вернёмся из рейда — заберём, а шланг я откручу и возьму с собой. Без него это голимая железяка.
Через полчаса, сменив одежду, они засунули огнемёт с пустыми баллонами в один из шкафчиков, навьючили на себя рюкзаки и полезли по расшатанным скобам наверх, навстречу льющемуся из шахты неяркому солнечному свету.
III
— Первое — найди Лёху-Кочегара. Передай, что я буду ждать его на площади Гагарина завтра, начиная с девяти утра.
— Решил прокатиться по МЦК? — Яська сидела на поваленной сосне рядом с егерем. Руки сложены на коленках, словно у примерной школьницы, пышный хвост перекинут через плечо так, чтобы кончик щекотал собеседнику ухо.
— Слышала, у путейцев снова какие-то тёрки в Лосинке. Мне-то что, белки держат нейтралитет, а вот ты бы поостерёгся.
Она появилась несколько минут назад. Егор, не желая мешать беседе, отошёл в сторону и теперь скучал, рассматривая окрестности.
Вентиляционный киоск воткнулся между двумя полуразрушенными восьмиэтажками. Одной стороной двор выходил на узкую улочку, за которой за вымахавшими на высоту десятиэтажного дома липами проглядывали развалины Московского цирка. Громадный раскидистый граб проломил его посредине, и теперь торчал из огрызков ребристого купола, словно чудовищный бонсай из футуристического горшка.
— Когда их не было, тёрок-то? — пожал плечами егерь. — Твои родичи не могут снести, что по их парку катаются всякие смердящие железяки. Мне-то их разборки побоку, я только пассажир…
— Ну, дело твоё. Второе?
— Что — второе?
— Ну, раз было первое…
— А, да! Потом слетай на Кордон, к Вахе. Пусть его сынок дней через пять подваливает к Филёвской общине, я его там найду. Если задержусь — пусть ждёт, буду по-любому.
— В Крылатские холмы пойдёшь, на слонопотамов? То-то болтают, что Бич завёл себе какую-то жуткую пушку!
— Что, в самом деле, так и говорят?
— А то! — жизнерадостно подтвердила Яська. — Мне сегодня уже трое передали.
— Дядя Рубик, клык на холодец… В следующий раз потребую внести в договор пункт о коммерческой тайне.
— Не поможет. Чтобы Кубик-Рубик, да не похвастался сделкой? Половина Леса уже обсуждает, как ты умыкнул Малевича из Третьяковки!
Белка была права — за владельцем «Старьё-Бирём» водился такой грешок. Что, впрочем, не мешало ему возглавлять список лучших посредников Речвокзала, да и всего Леса.
— Ну и третье: дня через два-три тебя вызовет Шапиро.
— Университетский, что ли? Грибник?
— Да. Он передаст для меня срочное послание, и лучше, если ты будешь поблизости. Мне край как надо получить его поскорее.
Белка хитро сощурилась.
— Так ты меня на несколько дней нанимаешь?
— А что?
— А то, что у меня заказы! Моё время, если хочешь знать, дорого стоит!
— Сочтёмся.
— Ладно, что с тобой поделаешь… Куда нести-то?
— К Щукинской Чересполосице. Точнее пока не скажу.
Яська уважительно присвистнула.
— Умеешь ты задачки ставить…
— И ещё. Хорошо, чтобы и дальше говорили: мол, завёл Бич слоновье ружьё и двинул в Крылатские холмы, стрелять слонопотамов.
— Сделаю, не проблема. Послания напишешь или так, на словах?
— На словах. Запомнишь?
Белка возмущённо фыркнула.
— Не дурее некоторых! Но это обойдётся тебе в лишние десять желудей.
— Это с какого перепугу?
— С такого, что я напрягаю свою драгоценную память! — девушка смешно наморщила носик. — Только для тебя, между прочим, цени!
— Ценю, ценю, не переживай. Кочегар, кажется, на Трёх Вокзалах сейчас…
— Без советов обойдусь! — Яська независимо вздёрнула острый подбородок. — Кто тут почтовая белка, ты или я? И вообще, заболталась тут с вами. Пока, Студент, не кашляй!
Егор торопливо вскочил.
— До свидания, было очень приятно познако…
Рыжий хвост уже мелькал на фасаде пятиэтажки. Яська стремительно взлетела до шестого этажа, схватилась за жгут проволочного вьюна, перелетела на тополь, тремя великолепными прыжками пересекла улицу Коперника и скрылась в ветвях на другой стороне. Егор проводил её взглядом.
— И быстро она доберётся?
— Если ничего не помешает — часа за три, три с половиной. Могла бы и раньше, но белки отчего-то не любят соваться в центр, предпочитают обходить его по большой дуге.
— Кто они вообще такие — белки?
— Белки-то? — егерь взглянул на часы. — Ещё полчасика посидеть можно. Давай-ка костерок разведём, чайку согреем. Заодно и расскажу.
Вода в котелке вскипела крупными бульбами, выплёскиваясь с шипеньем на угли. Егерь достал из рюкзака жестяную коробочку.
— Сам смешиваю, — похвастал он. Душица, сушёные листья малины, кипрея и травка какая-то — названия не знаю, у тётки одной из дружбинской коммуны беру, это возле Речвокзала. У Добрынинского Кордона беру[I3]. Только заваривать надо по-особому, вот так…
Он отсыпал заварки в ладонь и, коротко размахнувшись, с силой швырнул в кипяток. Выудил из костра головню и, прежде чем Егор успел возразить, опустил в котелок. Зашипело, повалил душистый пар.
— В тайге приучился, ещё в той, прошлой жизни, — объяснил Бич. — Я ведь учился на геологическом, три сезона полевой практики. А насчёт головни не волнуйся, она после огня стерильная.
Егор осторожно отхлебнул из поданной кружки. Привкус у чая был необычный, но приятный.
— Так вот, о белках, — егерь плеснул себе чая и присел перед костром на корточки. — Ты что-нибудь слышал об аватарках?
— Пару раз. Почему-то никто не хотел о них говорить. Мне показалось, что это какая-то запретная тема.
— Запретная… — Егерь невесело усмехнулся. — Ни хрена в ней нет запретного. Просто многие боятся аватарок. Когда люди освоились в Лесу, они довольно быстро узнали насчёт полезных свойств всякой растительности — грибов там, корешков, травок и прочего. И приспособились делать из них на всякие снадобья. Да ты и сам, наверное, знаешь.
Егор кивнул. Прорыв в фармакологии, медицине и других биологических науках, случившийся за последние годы, произошёл благодаря изучению флоры и фауны Московского Леса.
— …и потекли за МКАД лекарства и всякие биоактивные добавки. Ну и дурь, куда ж без неё — травка, веселящий порошок, афродизиаки. Поначалу это мало кого волновало, поскольку разрушительного действия на организм, как обычные наркотики, они не оказывали. Но потом выяснилось, что у какого-то процента принимающих эти снадобья, развивается странное заболевание. Сначала человек зеленеет — в буквальном смысле, кожа становится зелёной. Потом потихоньку едет крыша: перестаёт узнавать привычные предметы, знакомых, вообще теряет связь с окружающей действительностью. Поведение становится непредсказуемым, движения — судорожными, дёргаными, чисто зомби! А малое время спустя начинается рак — метастазы по всему телу и через месяц-другой кранты. Единственный вариант — переселять заболевших к самой границе Леса, там рост метастаз замедляется, а то и вовсе прекращается. Для таких больных по линии МКАД построили несколько спецсанаториев и держат их там, как в концлагере. Врачи, конечно, ищут средство против болезни, но пока это всё пустые хлопоты и перевод казённых средств.
— А белки-то здесь при чём? — удивился Егор. — Яська, конечно, зеленокожая, но проблем с психикой или судорожных движений я у неё что-то не заметил.
— Слушай меня ушами. Медицина, как я уже говорил, оказалась бессильна. Но вскоре выяснилось, что если отправить больного Зелёной Проказой в Лес, то недуг проходит сам собой. Не бесследно, ясное дело — кожа остаётся зелёной, лица вытягиваются, заостряются, меняется форма глаз, ушей. Зато голова встаёт на место — ну, почти…
— Но если заболевшие в Лесу выздоравливают, почему бы их всех сюда не переселить?
— Вопрос на миллион. — пожал плечами егерь. — Власти и официальная медицина держат их взапер,и, пока не отыщется способ лечения. А вот разные доброхоты устраивают пациентам спецсанаториев побеги и переправляют их в Лес. Или сами находят заболевших, прежде чем до них успевают добраться медики. Вокруг этого возникло целое движение — его активисты, из числа отмороженных, мечтают подцепить Зелёную Проказу и перебраться сюда. На больных-то ЭЛ-А не действует… Подсаживаются на лесную дурь, делают себе переливание крови, даже трахаются с заболевшими!
Егор усмехнулся, вспомнив рассказа Лины о популярном среди студенток Универа способе борьбы с «Лесной Аллергией».
— И что, помогает?
— А я знаю? В Лесу больные «Зелёной Проказой» быстро приходят в себя. У нас их прозвали «аватарками» — был до Зелёного Прилива фильм, в нём инопланетяне похожие, только не зелёные, а синие. У аватарок в Лосиноостровском парке своя община — живут сами по себе, как истинные дети Леса. Они, кстати, так себя и называют, на своём языке. Тоже, между прочим, загадка — полноценный, сложнейший язык, а взялся неизвестно откуда! Любой аватарка овладевает им за две-три недели, а чужак, будь он хоть сто раз академик, только время зря потратит.
Егор отхлебнул чай, обжёгся. Следовало как-то переварить этот поток информации.
— Ну, хорошо, с аватарками понятно. А белки-то откуда взялись?
— Так они тоже из аватарок. Молодые девчонки — принимают какие-то особые снадобья, которые делают их неимоверно ловкими. Сам же видел, как Яська по веткам скакала, куда там обезьянам! Кстати, рыжие волосы — это не краска, тоже от снадобий.
— А почту зачем разносят?
— Да вот, нашли себе такое занятие. А что, дело хорошее, полезное.
— Почему некоторые не любят аватарок, неужели только из-за цвета кожи?
— От страха, говорю же. Людям свойственно бояться того, что они не понимают. А аватарки — они другие. Переродились под действием Зелёной Проказы и приобрели новые, не совсем человеческие свойства.
— Не совсем человеческие? Это как?
— Средний аватарка гораздо сильнее человека. Лучше реакция, движется быстрее, раны заживают с необыкновенной скоростью. Есть подозрение, что они телепаты, во всяком случае, некоторые. Изучать-то себя аватарки не позволяют… Да разве ж только это? Те же белки: никто не знает, как они обмениваются сигналами через «беличьи колокольцы». И как ухитряются находить адресата, где бы тот ни был. А ведь как-то ухитряются!
Егерь дохлебал остывший чай и принялся укладывать рюкзак.
— Ладно, пора собираться. Нам надо до темноты добраться до Гагаринской площади, а туда ещё пилить и пилить.
IV
На то, чтобы преодолеть два квартала, отделяющие Ленинский проспект от улицы Коперника пришлось потратить около двух часов. Роскошные, сталинской постройки, многоэтажки давно превратились в руины. Между грудами битого кирпича высились стволы гигантских тополей и лип-переростков, а буйно разросшийся подлесок вынуждал в буквальном смысле прорубать дорогу — шаг за шагом, метр за метром. Так что, продравшись через очередную колючую завесу и увидав над головой чистое, без ветвей и листвы, небо, Егор вздохнул с облегчением.
Ленинский проспект походил на каньон, узкое ущелье, между зелёными стенами. Домов по обе стороны почти не было видно — немногие уцелевшие здания терялись за стволами деревьев, захвативших не только дублёры, но и пешеходные аллеи. Восемь полос проспекта закупорило многокилометровыми завалами — в первый день Зелёного Прилива люди пытались бежать из мегаполиса, но, встав намертво в пробках, бросали машины и шли дальше пешком. За тридцать лет металл кузовов съела ржавчина, но железный лабиринт, переплетённый колючим кустарником остался непроходимым. Выручал разделительный газон — брошенных машин на нём было не так много, а сквозь заросли кустарника челноки проложили удобную тропу.
— С дорогами вообще странные дела творятся. — рассказывал егерь. — Есть наблюдение: большие проспекты Лес сплошь и рядом оставляет нетронутыми. Ну, не совсем, разумеется, а вот как здесь — кусты, лианы, проволочный вьюн… Деревьев, считай, нет, а главное — пробитые тропы зарастают не особенно сильно. И это творится только на радиусах вроде Ленинского, Ярославки или Кутузовского. А вот кольца — Садовое, Третье, Бульварное — всё сплошь непролазная чащоба. У Леса, брат, своя логика.
Егор припомнил беседу с завлабом.
— Ты, значит, тоже думаешь, что Лес обладает разумом?
— Клык на холодец! Он не просто разумен, а пытается нас понять. Кто хочет здесь жить, а не нахапать и сдёрнуть за МКАД — тем он помогает. Да ты кого хошь спроси, только из тех, кто в Лесу живёт, а не на Полянах или ВДНХ. Университетские, конечно, будут спорить, ну так что с них взять, с убогих: сидят в своём ГЗ и жизни вокруг не знают!
Идти было легко — недавно здесь прошёл караван, и земля ещё хранила отпечатки копыт, подошв, да попадались, время от времени, кучки навоза. Тропа по Ленинскому проспекту считалась одной из самых удобных, уступая разве что, Ярославке, так что челноки водили здесь не только осликов, но мулов и вьючных лошадей. Мелкая живность порскала из-под ног, а один раз из кустов на Егора сварливо хрюкнул здоровенный кабан. Охотиться на тропе, по словам Бича, считалось моветоном, зверьё здесь было непуганое.
— Караваны от ГЗ идут по Университетскому проспекту до пересечения с Ленинским, — продолжал егерь. Взятый путниками неспешный темп располагал к беседе. — Оттуда либо по Дмитрия Ульянова, в Черёмушки, либо до Гагаринской площади. А там по мосту, в Хамовники или пересаживаются на дрезину. В сторону Октябрьской мало кто рискует соваться — Чернолес близко, да и родноверы пошаливают. В Замоскворечье другие тропы ведут, обходные.
— А мы куда сейчас? — осведомился Егор. Была его очередь идти первым, рассекая редкие прядки проволочного вьюна взмахами мачете.
— Туда и идём. Правда, на саму Гагаринскую нам сегодня не надо, заночуем у меня.
Договорить он не успел. Впереди, раздался громкий треск, и на тропу вылезло нечто.
Это была бесформенная лиловая масса, лишённая конечностей, головы, глаз и других, сколько-нибудь заметных частей тела. Егор не мог понять даже, какого размера странная тварь — казалось, что она не вылезает на тропу целиком, а только ворочается, ломает кусты и подминает молоденькие деревца, медленно перетекая с одной стороны на другую и обратно.
— Не бойся, оно безопасное.
Напарник стоял со скучающим видом, будто не ворочалось в десяти шагах от них у них на пути нечто — бродячая грибница? Гигантская амёба? Колония бактерий?
— Это свухь, — Бич подобрал с земли ветку и запустил в загадочное создание. Ветка ударилась в бок туши и отскочила. — Появляется только здесь, на Ленинском. Никого не трогает, погуляет туда-сюда поперёк проспекта и отправляется по своим делам.
— Это... кхм… Это какое-то животное?
— А я доктор? Пытались его гонять, но свухь становится… жидким, что ли? Утекает сквозь кустарник и дальше, в бурелом — ищи его свищи! Да и кому он сдался? Мешать не мешает, пусть себе развлекается…
Лиловой массе, похоже, надоело топтаться на месте. Она издала звук, напоминающий долгий печальный вздох, и неторопливо растворилась среди ветвей. Егор ожидал, что таинственный гость оставит после себя переломанные кусты и вытоптанную землю, но оказалось, что огромная туша не потревожила ни единой травинки.
— Свухь… Дурацкое какое-то название. Ни на что не похоже.
— Это из одной сказочной книжки. — пояснил егерь. — Подходит, значит, витязь на распутье, а там натурально, каменная плита. «Направо пойдёшь — голову потеряешь. Налево пойдёшь — никуда не придёшь. А прямо пойдёшь — СВУХЬ».[9] Причём заметь, все буквы прописные.
— И что это было — там в книжке?
— Говорю же — никто не знает.
V
Бич с натугой распахнул железную дверь. Услышав скрип ржавых петель, Егор невольно вздрогнул — слишком свежи были в памяти подземные приключения.
— Чего ждём? — раздалось из темноты. — Полезай, только осторожно, лестница крутая.
— Ты будешь смеяться… — молодой человек нерешительно переминался с ноги на ногу. — Нет у меня доверия к брошенным домам. Вроде, и в Лесу без году неделя, а всякий раз, когда забираюсь куда-нибудь, случается пакость. Сначала студент этот с дождевиками, потом подвал на Парфёнова…
Он вовремя прикусил язык — о Наине с её жутким видением не знал никто, кроме лешака, да ещё золотолесской библиотекарши.
«Может, рассказать? Нет, как-нибудь в другой раз…»
Внизу засветился оранжевый огонёк, и в проёме показался егерь. В руке он держал заварочный чайник со вставленным в носик фитилём. На кончике плясал бледный язычок пламени. Запахло подгоревшим растительным маслом.
— Вообще-то, ты прав. В уцелевших домах редко кто селится, разве что на Полянах или ВДНХ. Атмосфера в них такая… — егерь неопределённо пошевелил пальцами, — …нежилая, что ли? К тому же, в любой момент дерево может прорасти сквозь фундамент. В Лесу это случается, хоть и не часто — дёрнуться не успеешь, а тебя уже завалило. А ещё там сплошь и рядом водится всякая мерзость — змеи, пауки, даже крупные хищники вроде баюнов или росомах. Нет уж, лучше построить хижину, благо, стройматериалов вокруг навалом.
— Тогда зачем тебе этот подвал?
— С ним особый случай. Раньше здесь был магазин, торгующий списанным армейским имуществом, нашим и иностранным. Камуфляж, рюкзаки, ранцы, снаряга всякая — коллекционеры покупали, любители военных игр, реконструкторы. Конечно, многое было из синтетики, но старые образцы по большей части уцелели. Я, когда нашёл этот подвальчик, сразу решил устроить здесь запасную базу и склад. Поначалу хотел соорудить во дворе дома сараюшку и туда всё перетащить, а потом решил — нет, не стоит. Ночую я тут нечасто, к тому же... — егерь замялся. — Лес ко мне благосклонен, что ли? Ты, наверное, заметил: все дома по Ленинскому лежат в руинах, а этот целёхонек.
Действительно, дом в форме неправильного четырёхугольника, в котором Бич обустроил свою «нору», избежал разрушительного воздействия лесной флоры.
— Ладно, чего на пороге стоять? Спускайся уже, только не навернись ненароком.
Бывший магазин расположился в полуподвале. В одном из помещений новый хозяин оборудовал жилую комнату — топчаны с самодельными матрацами, набитыми сухими, душистыми травами, шкафчик, жестяной рукомойник. Над ним из крошечного окошка под потолком свешивался пучок пожарной лозы. В соседней комнате чугунная печка-камин и стеллажи, на них — плотно закупоренные железные ящики с продуктами. Всё остальное пространство заним<