— Вы, случаем, не больны? — подружка Марины крутит пальцем у виска, видя, что на нее юноша совсем не обращает внимания, только на ее подругу.
— Я здоров. У меня и справка есть из психбольницы Кащенко.
Девушки смеются.
— А, по-моему, он не совсем здоров. Заболел по новой! — не успокаивается подруга Марины.
— Да здоров я! Здоров, как бык!
— Ну, скажем, не бык, а так себе бычок, бычонок, бычоночек! — звонко смеется Марина.
— Марина, я Вас давно ищу.
— Сколько лет? Сто? Еще до моего рождения поиски начали?
Девчонки смеются от души.
— Я серьезно. Меня зовут Александром. Сашей.
Александр начинает сочинять на ходу:
— Несколько месяцев назад я увидел Вас, Марина, на этом проспекте. И сразу в Вас влюбился. Но не сумел сесть с Вами в автобус. Старушка одна упала. И пока я ее поднимал автобус ушел, а я остался…. Потом… Потом я несколько месяцев ходил здесь, надеясь Вас встретить снова. И вот! Марина! Вы девушка моей мечты!
— Это как надо понимать?
— Это надо понимать, как мое официальное предложение Вам вот этой моей руки и моего горячего, как у теленка, сердца. Марина! Я Вас люблю! Выходите за меня замуж. Вернее, будьте моей женой!
Девушки стоят в легком оцепенении. Александр, пользуясь их некоторым замешательством, втискивается между ними, берет их по руки и ведет по улице.
— А подумать хоть можно? — Растерялась Марина. Она внимательно осматривает исподлобья Александра.
— Думать можно. Но не больше часа. Так. Засекаю время. Сверим наши часы.
Александр смотрит на свои часы, на часы Марины, на часы ее подруги.
— Сейчас одиннадцать часов, двадцать две минуты, сорок секунд…. Все! Время пошло!!!
Операция
В операционной на столе лежит мужчина, накрытый простынёй. Рядом стоят анестезиолог, пожилой мужчина пенсионного возраста, немного косящий глазом, и молодая сексуальной внешности операционная сестра, кокетливая, привлекательная девушка.
Анестезиолог и медсестра в полной растерянности.
— Зачем нам его сюда привезли? — удивлённо спросил анестезиолог.
— Не знаю. Ума не приложу, — пожав плечами, отвечает медсестра.
— Было бы что прикладывать, — бормочет себе под нос анестезиолог.
В операционную вбегает молодой человек лет двадцати пяти. Все трое — в зелёных операционных комбинезонах, в шапочках, бахилах. У всех на лицах маски. Медсестра удивлённо и игриво смотрит на вошедшего:
— А вы зачем здесь? Вы же невропатолог.
— А вам что, хирург не нужен? У нас в больнице другой хирург разве есть? Нашего хирурга «уплотнили» с другой больницей. Вот он и бегает. День здесь, день там. Сегодня он у нас не оперирует, понятно? То-то же. Быстро, быстро за работу! Что с ним?
— Огнестрельная ранка в животик, — елейно произносит, жеманясь, медсестра. — Из охотничьего ружьишка. По ошибке или по пьянке охотник выстрелил в своего приятеля. Засадил ему зарядик дроби в животик.
— Сейчас посмотрим. Так, наркоз, вижу, уже дали. Отлично. Молодцы! Да он и так, впрочем, без сознания. Сестра, скальпель! Внимание, приступаем! Салфетку! Марлю!.. Ой, сколько же крови! Я весь испачкался! Сестра вытрите мне кровь на очках! Живо! А то я не там резать начал. Зажим! Не мне, а себе! Ладно, и мне один дайте. Да зашивайте уж там, где я случайно разрезал. Вот здесь. Внизу! Так, как там приборы? Что показывают?
— Все приборы что-то показывают!
— Отлично!
Хирург режет живот пациенту. Сестра зашивает ошибочно сделанный хирургом разрез в том месте, где аппендицит.
Анестезиолог следит за приборами:
— Наркоза может не хватить.
— Это почему? — хмуро взглянул хирург на анестезиолога.
Анестезиолог широко разводит руками и хмурится, что-то припоминая:
— Забыл долить сюда этого… как это называется…
— Как?! — рычит хирург.
— Не помню. Знал, но забыл. С кем не бывает! У меня же болезнь Альцгеймера.
— Так мне и вас ещё оперировать надо? Увольте, бога ради! Только не сегодня!
— Может, димедрол? — робко предлагает медсестра.
— Вполне возможно, — соглашается анестезиолог, — только его ещё найти надо.
— Чего стоите? Бегите! Принесите ещё этого, как вы там его назвали… — командует самопровозглашённый хирург.
— Я не называл, — возразил анестезиолог, — это всё медсестра.
— А я здесь при чём? Я не анестезиолог.
— Как при чём? — возмутился хирург. — Вы, медсестра, не знаете, что необходимо, чтобы ввести в состояние наркоза?
— А откуда мне знать-то? Мне самой наркоз никогда не делали. Вот спиртом, водкой поили. Было дело, чего скрывать. По молодости чего не бывает!
— Хватит вам базарить своим длинным язычком. Это всё-таки операционная, — сердится хирург, — и у нас операция, а не телешоу! Это вам не шутки! Занимайтесь делом. Итак, что мы видим? Мы с вами видим, что кишечник этого субъекта просто нашпигован мелким свинцом. Как мне определить, где кишки зашивать? Сестра, у нас в больнице рентген есть?
— Уже нет. Отдали рентген в ЦКБ. Там, говорят, он нужнее.
— А как я, вы полагаете, определю, в каком месте у пациента дырки? Я же молодой специалист. Без операционной практики. Что вы на меня так смотрите? Ладно, ставьте, сестра, в общем, рядом с оперируемым табуретку, а на неё — таз с кипячёной водой. И слегка добавьте марганцовки. Для дезинфекции.
— Кипячёной нет.
В операционную входит вразвалочку анестезиолог. У него в руках ёмкость с жидкостью.
— Ладно, насыпьте марганцовки в обычную воду. Из-под крана… А вот и наш родной анестезиолог объявился, — хирург смотрит на наручные часы, — надо же, и часа не прошло. Почему мне часы перед операцией никто не снял? Это ж инфекции и бациллы! Сестра, налейте мне на часы спирт! Анестезиолог, твою мать! Извини, не твою! Принесли мне то, не знаете что?
Сестра набирает в таз воду из-под крана. Насыпает в него марганцовку.
— Принёс. Правда, что принес, как не знал, так и не знаю, — анестезиолог показывает что-то хирургу.
— Поставьте склянку с неизвестно чем вон туда, — Он указывает скальпелем на стеклянный стол, — Это на самый крайний случай. Если вам нечем здесь заняться, то помогайте пока медсестре. Или мне кофейку принесите. Ладно, кофе потом попью. В крайнем случае пациента спиртом накачаем. Видели фильм «Война и мир»? Там ногу солдату отрезали. А перед операцией дали ему спирта. Чем мы хуже? Мы такие же профессионалы. И со спиртом отрежем больному ногу. Сестра, спирт у нас есть?
— Есть. Но у оперируемого нога вроде в порядке. Её лучше пока не резать. Брюшная полость…. А там, как вы решите.
— У кого брюшная полость? Это ещё что за новости? Это ещё, кроме желудка? Ну, попали! Так, кстати, о спирте. Его много?
— Много. Вам хватит.
— Не фальсификат? Не палёный?
— А кто ж его знает? Я немного хлебнула… перед операцией. Для храбрости.
— Для храбрости-это правильно. Дайте-ка тогда и мне попробовать. Раз вы ещё живы.
Сестра наливает спирт в ложечку и, отодвинув маску, даёт хирургу попробовать.
— Мало. Не понял. Вон в неё, — хирург показывает глазамина мензурку.
Сестра наливает спирт в двухсот граммовую мензурку.
— Лейте мне медленно в рот.
Сестра льёт спирт в рот хирургу. Хирурга передёргивает:
— Нормальный! Годится. О, хорошо! Веселей оперировать! Если наркоз кончится, вставьте в зубы клиенту деревянную палку, чтобы не орал.
— Так где ж её взять, палку-то?
— Тогда вот тот круглый инструмент. Из нержавейки. Такой он не сгрызёт!
Хирург выкладывает в таз все кишки пациента. А их о-го-го сколько, целых семь метров! Начинает их промывать и зрительно, на ощупь, искать отверстия в стенках кишок.
Руки, комбинезоны — всё в слизи, в крови. Пейзаж натуральный.
— Не получается на ощупь, — вздыхает хирург, — ничего не получается. Никак дырки не нащупаю…. А, придумал! Я сделаю вот как. Надо прокачать кишки насосом. Да-да, сестра, обычным велосипедным насосом.
— А откуда здесь насос-то? — широко открыла глаза медсестра. — У нас такого реквизита нет. Не выписывали мы насоса. Зачем он нам без велосипеда?
— Безобразие. Как вы тут работаете без насоса? Тогда вот что! Сбегайте во двор. Там велосипед стоит. Прикованный цепью к забору. Я там насос видел. Тащите быстро! И трубку, трубку не забудьте!
— Артур Романович! Ну что Вы право все время о делах и о делах. А я, между прочим, в вас влюбленная и смотрите, какая я вся из себя открытая и доступная.
Медсестра хочет расстегнуть халат, но хирург ее останавливает:
— А кто же против? Но операционная не самое лучшее место для занятий любовью. Хотя, как посмотреть. Но момент вы выбрали, согласитесь Оленька, не самый удачный. Трубку тащите быстрее! Трубку я сказал!
— Хорошо, любимый подожду немного.
Медсестра убегает.
— А как там у вас с наркозом? — спрашивает хирург анестезиолога.
— Заканчивается.
— А от кого здесь так алкоголем разит?
— От вас и разит, — робко сказал анестезиолог.
— А-а-а… А то я было подумал, что кто-то в операционной напился.
Сестра вбегает с насосом.
— Прокалите его на огне! — распорядился хирург. — А потом положите насос в таз со спиртом!
Медсестра прокаливает насос на спиртовой горелке. Обжигает себе руки. Анестезиолог стоит, скрестив руки и закрыв глаза.
— Хватит спать, — хирург теребит локтем анестезиолога, — лучше вон перевяжите руку сестре. Чего стоите и мечтаете, как Лермонтов у причала?
— А вот оскорблять меня в служебном положении не надо! Лермонтов не у причала стоял. Вы думаете, я все забыл на свете и ничегошеньки не помню? Дудки! Помню! Он дупле дуба в усадьбе своей бабушки сидел. Это Пушкин на утесе стоял.
— Извиняюсь. Не подумал. Спасайте медсестре руку, а то нам скоро обниматься надо будет. И резиновую перчатку ей наденьте. Да не на ногу, бог ты мой, а на руку. Да, да на обожженную руку! Бестолковый!
Анестезиолог наскоро перебинтовывает медсестре руку, бормоча себе под нос:
— Сам бестолковый! Обниматься ему, ишь, рука помешает. Мне в свое в время руки не мешали, а ему, вишь, мешает.
Сестра тем временем после ее лечения анестезиологом наливает в таз спирт из бутыли. Опускает в таз со спиртом насос.
— Я вот здесь кишку обрезал. Сестра, видите? Когда все дырки заделаем, потом кишку, два её конца, сошьёте вместе. Понятно?
Хирург вставляет резиновую трубку насоса в конец кишечника. Медсестра качает насосом, а хирург перебирает кишки под водой. Ищет дырки.
— Старина, будь добр, почеши мне за правым ухом.
Анестезиолог подходит к хирургу и чешет ему за ухом.
— Может, хватит?
— Ещё разочек. Ладно, всё. Как там наркоз?
— Не знаю. Я вам за ухом чесал. Сейчас гляну. Нормально. Почти на нуле.
— Сестра, видите дырки, откуда идут пузырьки воздуха? Штопайте.
— Чем штопать-то?
— Да вон длинная капроновая нитка лежит на полу. Да не этой иглой! Боже мой, куда я попал? Кривой иглой, вон той, гнутой! Так! Все кишки прокачаем и по очереди все дырки штопаем. Да потихоньку, чёрт вас подери, качайте! Потихоньку, а то кишки лопнут. Это вам не велосипедная шина, думать надо! Видите, там струйка пузырьков? И там струйка. А сейчас… Ух, ну и дырища! Где нитки?! Держатель где?! Дайте я сам заштопаю. Иглу с ниткой! Подкачайте немного. Та-ак! Хорошо! Отложите в сторону насос! Штопайте теперь сами! Все дырки заштопали?
— Не знаю. Не видно в этой красной мути ни хрена.
— Только попрошу здесь без мата! Ладно, на сегодня хватит! Если что, потом доделаем. Завтра. Сшивайте, сестра, концы кишок. Сшили? Отличненько!
Хирург укладывает кишки обратно в живот. Нежно их расправляет:
— Вот так, поровнее. Чтоб красиво было! Ладно уж, живот сам зашью. Вам такое доверить… Что загрустили? Думаете, он не выживет? Ещё как выживет! Верите?
— Конечно, верим! Вы замечательный природный хирург. От Бога…
— Вот и очнулся наш охотник. Видите, улыбается? Уже и встать пытается. А если бы наркоза ещё дали, лежал бы полдня как бревно. Правда, больной?
— Он не улыбается. И встать не пытается. Вам это показалось. Это Вам весело! А ему еще нет! Ему не до веселья! Лежит, как полено. Не видите? А Вы приглядитесь! Пить надо меньше на операции, — осмелел анестезиолог.
— Не улыбается, говорите? А вы-то чего, как Буратино, рот растянули до ушей? Вы считаете, я пил? Да вы не знаете, как я пью по-настоящему. Ладно, пусть полежит ещё. Отдохнёт немного от нас. А мы от него. Шутка.
Хирург обнимает за плечи медсестру и жмёт руку анестезиологу. Сестра прижимается к хирургу:
— Вы замечательный природный хирург! От Бога! Я Вас хочу!
— Оленька, только не здесь и не сейчас. Потерпите.
— Потерплю.
— Благодарю за службу Отечеству! Вы меня спросите, как я операцию так великолепно провёл? Кто мне разрешил? А что прикажете делать? Форс, как там говорится, мажор. Что, мне умирающего не оперировать? Бросить? Пусть погибает? Так, да? А клятва Гиппократа на что?! Как увидел, что его везут, всех своих психов бросил к чертям собачьим и скорее к вам на помощь. А то, кто ж его, бедолагу, оперировал бы? Вы, уважаемый?
Хирург смотрит пристально на анестезиолога. Тот прячет глаза. Потом говорит победоносно повисшей на его шее восторженной медсестре:
— В том-то и дело! То-то же! А то б наверняка упустили мужика!
Праведный грех
— Д рузья! Ну где же запропастились Люда с Эдиком? Сколько их можно ждать? — показал рукой на старинные деревянные настенные часы с маятником добродушного вида Володя.
На часах было 19:50.
— Ладно, пускай себе тешатся и нежатся. Придут. Раз Людка обещала, значит, придут, — сказала Светлана, блондинка с длинными волосами.
— А теперь выпьем за нашу первую семейную пару, которая сложилась на целине, — Юрий Никулин, старший по возрасту всех собравшихся целинников разных годов, поднял бокал с вином. — За Наташу и Игоря Смирновых. Это они влюбились друг в дружку и поженились сразу по возвращении в Москву после нашей первой целины в 1964 году. И вот уже столько лет счастливы в браке. Что вы такие хмурые оба? Повздорили, что ли? Да возьмитесь вы за руки! За вас! Да, ребята? Горько!
— Горько! Горько! — закричали вразнобой все бывшие целинники, стоящие вокруг большого круглого обеденного стола и уже принявшие на грудь.
Но Наташа лишь хмуро взглянула на мужа и, не чокаясь с ним, молча выпила. Игорь тоже не собирался идти с женой на мировую, судя по его взъерошенному виду.
Анатолий выпил рюмку водки и намазал себе большой бутерброд с маслом.
— Ты чего это? — спросил его атлетически сложенный Алексей.
— Чтобы не запьянеть.
— А ты не пей и не запьянеешь. А так только добро переводишь. И водку, и масло.
— Разберутся. В семье всякое бывает, — философски произнёс Юра Никулин, приветствуя супругов Смирновых поднятой рукой с рюмкой. — Поехали!
Он опрокинул в рот наполовину наполненную рюмку вина.
— Тебе откуда знать-то? — спросил его Александр, невысокого росточка очкарик с кудрявыми волосами, слегка заикающийся временами. — Ты во-от, ты же вот на сколько нас всех старше, а так и не же-е-ни-ился до сих пор. Нам ещё про-стительно, но не тебе!
— А ты чего такой? — Володя обнял за плечи долговязого, худощавого Сергея.
— Я же после работы. Устал. Разморило. Пойду-ка я в спальню прилягу. Просто полежу с пол часика. С вашего позволения, а?
— Конечно, иди, — ответил Володя, хозяин квартиры в отсутствие родителей, и обратился к присутствующим. — Слушайте сюда, друзья. Давайте потанцуем! Повеселимся, как говорится, от души! Мы, ведь, сколько лет хотели встретиться, а собрались все вместе почти через 10 лет после третьей нашей целины в 1967 году. Я не считаю встречу в ресторане на свадьбе Натали с Игорьком. Только тогда и виделись все. Конечно, кто-то с кем-то встречался, общался. Перезванивались. А вон сколько уже лет прошло. И наконец– то мы снова вместе! Танцуют все! Хватит пить!
— Давайте встряхнёмся! Разбиваемся по парам, но так, чтобы всем всех хватило, — засмеялась, подмигивая ребятам, манерная толстушка Галя.
Володя включил большой кассетный магнитофон. Столовая наполнилась пронзительной мелодией — песней в исполнении Бренд Ли. Юра погасил люстру и включил торшер с двумя жёлтыми пластиковыми плафонами. Для большего интима.
Все разбились на пары. Только Наташа и Игорь сели в кресла. Наташа стала рассматривать журнал мод. Игорь встал и начал перебирать статуэтки на хельге.
— Почему ты одна здесь? — Володя привлёк было к себе Свету, но та решительно отстранилась. — Где твой муженёк-то?
— Он в командировке. В Италии.
— Далеко.
— Далеко.
— Ты такая стала! Аж дух захватывает! — Володя обвил Светиными руками свои плечи, а свою правую руку положил партнёршу чуть ниже талии.
— Я тебя попрошу! Руки! Руку убери!
Света решительно освободилась от Володиной руки и убрала свои руки с его плеч.
— Всё-всё! Я что? Я понимаю. Ну всё равно ты чудо! Ты мне всегда нравилась. Давно!
— Ты хороший, но ты мне никогда не нравился. Ни тогда, на целине, ни сейчас. Ты не в моём вкусе. Вот муж мой…
— Вкус-это аргумент. Сильный! Весомый! Вот мы с женой, бывшей моей женой, не сошлись, как потом выяснилось, во вкусах. Вот теперь я и один.
— Сочувствую.
Таня с Алексеем плавно двигались в танце. Так душевно и красиво. Когда песня закончилась, Юра Никулин с радостью отделался от Гали и включил люстру.
— Так, за Смирновых пили, — командует по привычке Юра, который привык быть авторитетным секретарём комсомола на своём потоке в институте и тамадой в компаниях. — Теперь предлагаю тост за интернациональную, так сказать, дружбу. А именно за нашу болгарскую гостью Дану. Анатоль, где вы познакомились? Где ты откопал эту кралю?
— Что такое краля? — с акцентом спросила Даня.
— Краля-это очень красивая девушка, — пояснил ей Анатолий и продолжил для всех, — она приехала к нам на практику по обмену.
Толя откусил кусок от бутерброда со сливочным маслом.
— А, понятно. Ну тогда за советско-болгарскую дружбу! За глубокоуважаемую Дану, представительницу Болгарии, — поддержала Юру Ольга.
Бывшие целинники подняли бокалы за Дану и Толю, которые стояли, обняв друг друга.
— За дружбу! — чокаются все.
Юра Никулин садится в кресло, берёт в руки гитару. Перебирает струны и настраивает гитару.
Володя отводит Толю в сторону, подмигивает ему таинственно:
— Что, Толян, уже успел оприходовать свою болгарку?
— Ты знаешь, ещё нет. Строптивая такая попалась. Упёртая! Две недели бьюсь. Всё без толку.
— Но ты надежды, я полагаю, не теряешь?
— Даже не знаю. Я не особенно напрягаюсь по этому поводу. Молоденькая она. Не хочу её портить. Лучше уж так, платонически, — вздохнул тяжело Анатолий.
Володя обращается к гостям:
— А теперь давайте встряхнёмся! Для лучшей перистальтики наших желудков.
Он снова включает магнитофон. Все, кроме Смирновых и Никулина, задвигали бёдрами под рок-н-ролл Turi-Furi.
Когда танец закончился, Юра настойчиво обратился к Володе:
— Выключи магнитофон. Оставим пока танцы-обжиманцы! Давайте-ка лучше споём!
— Возьми гитару, возьми гитару, — пропела Галя.
Все рассаживаются. Кто в кресла, кто на стулья, а некоторые — прямо на пол, на подушечки. Женщины садятся, закрывают подолами платьев и юбок оголившиеся коленки.
— А помните, как мы строили кошары для овец из бута, который нам привозили из карьеров, где зэки его рубили и нам отгружали? — спрашивает Володя. — Вот шрам у меня на руке до сих пор. Это когда трёхметровые козлы на меня упали. Хорошо, что Алёшкин их слегка придержал и в сторону направил. Они ведь, эти козлы, неподъёмные. И хорошо я висок локтем прикрыл. Так и упали на меня, на голову. Я сознание потерял. Если бы не бугор наш и не моя подложенная рука — конец мне, однозначно!
— Да, а вот Илью мы потеряли. В грозу под ливнем работал на кране «Пионер». Без резиновых рукавиц. И его током… Сколько ни делали ему искусственное дыхание «рот в рот», не помогло, — вздохнул Анатолий.
— А меня, — рассказывает, иногда заикаясь Александр, — послали за 100 вёрст пе-ешком лёд на холодильнике рубить. Для покойников. Там машина с целинниками из другого отряда перевернулась и несколько человек прида-авила. А мы были ближе всех от места происшествия, вот нас и попросили помочь. Ночью и-дём мы с товарищем мимо старых заброшенных кошар, можно сказать доисторических. Стра-ашно вспомнить. В напряжении идём. На кошарах стервятники здо-о-ро-овые сидят. И вдруг передо мной — большой лист белой бумаги. Я как по нему ногой вдарю! А нога у-ушла во что-то мягкое. Это оказалась бо-ольшая белая собака, а не бумага. Собака на нас как окрысилась, я аж взмок. В руках ничего нет. Эти птицы ста-аей взлетели. Мы думали, нас заклюют. Сейчас вспоминаю эту нашу ту хо-одку — прямо дрожь по телу.
— А как в траншеях носилки 40-килограммовые или больше с цементом таскали? Пыль из стекловолокна летала в воздухе и светилась на солнце. А нам ведь респираторы не давали, — вставил Игорь.
— А помните, как за 20 километров в баню ездили? В немецкий посёлок. И возвращались обратно опять все запылённые и грязные, — сказала Таня.
— А как-то к нашему приезду Савченко, как оказалось, развесил в бане, в женской раздевалке, надутые цветные шары и презервативы. Украсил её! — засмеялся наконец Игорь.
— А как мы душевно допоздна, иногда до зари пели вечерами у костра, — вздохнула Галя. — Мечтали о скором счастливом будущем.
— А как Володьку послали за баранами на бешбармак, — вспомнил, смеясь, Алексей, — на вечер в честь отъезда. Он отобрал самых больших, но не кастрированных, а они оказались невкусными. Пришлось казахам снова отлавливать баранов в степи, но уже кастрированных.
— А кто сжёг наши сортиры деревянные перед самым отъездом уже на второй целине?
— А нас, — вспомнил Володя, — послали вчетвером разгружать вагон с насыпанным цементом. После первого дня работы спали вповалку в сторожке обходчика. Дырки от мышей заложили камнями. И на пол так и повалились. А когда мы разгрузили вагон, были все белые и насквозь пропитанные цементом. Пошли на речку мыться и «зацементировались». Цемент на нас застыл, как в фильме «Джентльмены удачи» на беглецах из тюрьмы…. А мне ещё раз «крупно повезло». Пришли машины со шлаком из Караганды. Надо было их за ночь разгрузить. Натянули на себя, кто что мог. Я вместо кед надел кирзовые сапоги. В темноте прыгнул с окна первого этажа в строящийся дом за лопатой. И гвоздь «десятка» прошил мне сапог прямо между пальцами ног! Это кирзовый сапог, а если бы я был в кедах?! Ходил бы сейчас без ноги, наверное.
Галя отхлебнула из фужера шампанского:
— А давайте споём сначала «Гимн целинников».
— Нет, давайте сначала «Целину родную». Старая песня, но хорошая, — наставительно изрёк Никулин.
Все его поддержали. Юра присел, и бывшие целинники запели:
Можешь ли представить, целины не зная:
Небо голубое, дымка голубая.
Всюду степи, степи без конца и края.
Целина родная, вот ведь ты какая!..
— А вот теперь «Гимн целинников». Понеслась!
Юра перешёл на другие аккорды. Приятели дружно и бодро запели эту песню. Компания закончила петь. Ольга берёт другую гитару. И так, в две гитары, они дружно, как много раз ночью у костра на целине, сразу переходят к другой песне, которую все хором радостно подхватывают, раскачиваясь в стороны и глядя друг на друга радостными от умиления глазами:
Обязательно, обязательно
Я когда-нибудь женюсь,
Обязательно, обязательно
Подберу жену на вкус.
Чтоб была она симпатичная
И слегка курносый нос,
Обязательно, обязательно
Рыжеватый цвет волос!
Рыжая, рыжая, на свете всех милей,
Рыжая, рыжая, не своди с ума парней,
Рыжая, рыжая, ты на свете всех милей,
Рыжая, рыжая, не своди с ума парней!
Раздался телефонный звонок. Володя встал, дал рукой знак петь тише и снял трубку.
— Да ты что? — Володя изменился в лице. — Когда это случилось? Два часа назад? Я понял. Пока.
Все перестали жевать, петь, пить. Володя хочет положить трубку на аппарат дрожащей рукой и не может никак попасть на рычаг. Наконец ему это удаётся. Вопрошающие взоры направлены на него.
— В чём дело? Что случилось? — спросила робко Наташа.
— Вот, друзья, — язык Володи заплетается, подбородок дрожит, он проглатывает слюну, — только что погибли… Люда и Эдик.
— Как? — побледневшая враз Галя обводит глазами присутствующих. — Как так погибли?
Все замерли и выжидающе посмотрели на Володю.
— Ну говори же, рожай! — не удерживается Света.
Дана пошатнулась. Толя её поддержал двумя руками. Никулин выронил гитару, и она, звеня струнами, с грохотом упала на пол. Повисла жгучая, тревожная тишина.
— Они вышли из дома и пошли… поехали к нам. И вдруг… кирпич… с крыши… прямо на голову Эдику… Кровь, мозги по асфальту. Мгновенная смерть. А Людмила… Люда вернулась домой, вызвала скорую и выбросилась с пятого этажа.
Все в шоке. В ступоре. Никто не мог ничего молвить. В квартире на некоторое время повисла гнетущая, мертвая тишина. Саша потянулся к бутылке водки. Сергей вышел из спальни и застыл, тупо глядя на всех. Саша выпил водки, схватился за горло и побежал в туалет — его на ходу рвало. Он зажал рот руками.
— Бедные. Они так любили, — протянула Наташа.
— Людочка… Она была такой светлой, лучезарной, подвижной. Эдик…. Просто такого больше не найдёшь! Люда… самой живой была из нас, самой жизнерадостной! И накануне свадьбы… такое. Вот это любовь! Не смогла пережить смерть любимого, — вздохнула Галя. — Как в песне, помните, про лебедей.
— Ребятки! Кого мы так сразу потеряли! — вздрагивая, прошептала Оля, размазывая пальцами тушь на глазах.
— Кошмар! Я представляю эту картину. Ужас, что испытала Людка. Пронеси и помилуй, Господи! Бедные! Людка так любила жизнь. Надо ценить это благо-жизнь! — Галя перекрестилась и стала вытирать слёзы краем юбки.
— Судьба-индейка. Бедный Эдик! Самый-самый наш джентльмен! — прошептал Юра.
— Смерть. Так внезапно. Сегодня живы, а завтра? А я так хочу жить, ребята! Особенно сейчас так хочется жить! Жить! — произнёс, как крикнул, Алексей.
Толя оставил свою болгарку и подошёл к окну. Сергей взялся за виски и убрался обратно в спальню. Наташа пошла молча на кухню. За ней потянулся и её супруг.
Сергей увидел, как в полутёмную спальню вошла потерянная совсем Светка и отрешённо, как невменяемая, села на кровать напротив Сергея.
В спальню вошёл Володя, закрыл за собой дверь, подошёл к Свете, поднял её с кровати, обнял, безропотную, за плечи и стал целовать её волосы, шею, грудь. Света не сопротивлялась. Стояла как деревянная. Володя задрал её платье и нежно, потихоньку снял с неё трусики, уложил её на кровать. Она легла на бок, не думая о том, что с ней делают, головой к Сергею, который в шоковом состоянии молча созерцал происходящее. Володя быстро скинул с себя ботинки, снял брюки и трусы. Лёг у стенки, за Светой. Задрал ей платье, прижался к ней всем телом. Сергей увидел, как расширились и стали мигать часто-часто Светины глаза. Потом она вскрикнула, изогнулась, вздрогнула и застонала, глядя уже немигающими глазами прямо в глаза Сергею. И смотрела, вздрагивая и постанывая, смотрела на него…
Каждый из оставшихся в столовой думал о чём-то своём, уставившись в какую– то точку на стене или закрыв глаза. Дана подошла к Анатолию и прижалась к нему, как бы ища опоры и защиты. Он стал гладить её по голове. Никто и не заметил, как скромняга Оля как–то робко и нерешительно шепнула что-то на ухо Алексею, и они незаметно друг за другом удалились из столовой…
В спальню вошла Таня. Взглянула совершенно спокойно и индифферентно на Свету с Володей, на Сергея и села на свободную кровать за шифоньером. Закрыла глаза, безвольно опустила руки и затряслась, рыдая.
Сергей встал, подошёл к Тане, робко спросил:
— Танюша, давай?
— Давай, — не глядя на него, как бы давно ожидая его предложения, сразу согласилась она.
Они быстро разделись и буквально рухнули на кровать.
— Только я сверху, — прошептала Таня.
— Хорошо…
Александр стоит на лестнице и нервно курит.
На кухне Игорь рукой смахнул на пол какие-то тарелки с едой, пластиковые бутылки с кухонного стола, рывком бросил жену на стол, стащил с неё трусики.
— Родная моя! Дорогая! Любимая! — почти кричал Игорь в экстазе.
— Ой! — только и вскрикнула Наташа, самозабвенно отдаваясь мужу.
В столовой остались Анатолий с Даной, Юра Никулин с гитарой в руках и Галя на диване в глубокой задумчивости.
Толя взял за руку Дану:
— Пошли?
Дана как-то обреченно кивнула головой в знак согласия. Толя повёл её за собой на кухню. Войдя туда, они увидели такую картину: супруги Смирновы в страсти занимаются от души любовью, забыв все обиды и обо всём на свете.
Дану заколотило. Толя взял её на руки и понёс в спальню родителей Володи. Открыл дверь ногой, а там… Там он увидел то, о чём по этому поводу гениально высказался один мудрый человек: «Я продолжаю простое движение. Я продолжаю для продолжения…» На двуспальной кровати метались в свете ночника мокрые уже Алексей и Оля, неистово, исступлённо, в жизнесозидательной страсти обнимая, лаская, целуя друг друга везде.