Я смотрю на нее.
— Мэдди, ты не должна судить кого-то, кого даже не знаешь. Я не думаю, что он имеет какие-то проблемы с наркотиками. Не думаю, что он использует, и, конечно, я надеюсь, он остановится. Он сделал ошибку в ту ночь, приняв слишком много. И, опять же, я надеюсь, что он остановится и никогда больше не повторит это. Но есть в нем что-то, что кажется таким реальным и подлинным, я не могу помочь, но хочу узнать его лучше. Должно быть, это что-то хорошее. Он спас меня вчера вечером. Не должен был, но спас.
Я смотрю на нее, и Мэдди еще раз тяжело вздыхает, нервно стуча красными ногтями по своему столу.
— Я должна напомнить тебе о том, что всегда говорила наша мама. Ты не сможешь изменить человека, Мила. Никогда. Человек всегда будет таким, какой он есть. Так что не втягивайся в этот, думая, что сможешь изменить Пакса, и что его хорошие качества обгонят плохие. Так это не работает. Ты даже не знаешь его.
Я тихо расчесываю волосы и собираю их в низкий хвост.
— Нет, не смогу, — наконец, говорю я, обращаясь к ней лицом. — Но и ты тоже. Я собираюсь познакомиться с ним, потому что я взрослая, и это мое решение. Можем ли мы, пожалуйста, не говорить сейчас об этом?
Я смотрю вниз, в ее голубые глаза, а она в мои зеленые. Наконец, она вздыхает и смотрит в сторону. Я улыбаюсь, потому что она уступила.
— Спасибо, — говорю я ей, пока наклоняюсь, чтобы поцеловать ее в щеку. — Просто будь вежлива с ним, ладно? Я не прошу, чтобы вы были лучшими друзьями.
Мэдди хмуро смотрит на меня, но я не обращаю на нее внимания, я спешу в бар, чтобы спасти Пакса от Тони. Подойдя к бару, я вижу, что он, кажется, не нуждается в спасении. Тони посмеивается над чем-то, что сказал Пакс, и Пакс, кажется, совершенно непринужденным.
Я расслабляюсь.
То есть, до тех пор, пока Пакс не поворачивается в кресле и не улыбается мне. У него ямочки на подбородке, которые я не замечала раньше.
Его золотистые глаза сверкают.
Мир переворачивается, и мое сердце стучит с сумасшедшей частотой в грудной клетке. Я, наверное, схожу с ума, но на данный момент меня это не волнует.
Глава 10
Пакс
Я никогда не видел ничего прекраснее того, как выглядит Мила, пока идет ко мне через столовую.
Это не только потому, что она великолепна.
Это, потому что она идет ко мне. Чтобы быть со мной. Даже если это ненадолго, на сегодня или на неделю.
Я сглатываю и улыбаюсь ей.
Она улыбается в ответ, и все в этом мире кажется правильным — странное и необычное чувство для меня.
Когда Мила находится на полпути ко мне, Тони спокойно говорит:
— Не обижай эту девушку или будешь иметь дело со мной.
Я смотрю на него, у него грубый жесткий взгляд на лице, очень отличающийся от взгляда хорошего бармена, которым он был секунду назад. Но я его понимаю. Он защищает Милу, и я должен уважать это. Я киваю.
— Я постараюсь.
Тони кивает, вытирая полотенцем рюмку.
— Сделай это.
Мила появляется рядом со мной, нарушая внезапное напряжение.
— Привет, — шепчет она, и кладет свою тонкую руку на мое плечо. Я пытаюсь побороть в себе желание посадить ее на себя и поцеловать. Это все моя странная тяга. Но она, кажется, пробуждает во мне странные вещи.
— Привет, — отвечаю я. — Ты готова к нашему свиданию?
Она снова улыбается.
— Абсолютно. Почему бы нам не заказать еды перед тем, как кухня закроется, и затем мы откроем бутылку вина. Я покажу тебе лучший столик в доме.
Она хватает меня за руку и ведет через тихую столовую за еще более тихий столик на двоих у окна. Вся задняя часть ресторана выходит окнами на озеро, которое видно через окна.
Слева я вижу итальянский дворик, который, по-моему, используется для обедов в летние месяцы.
Слишком холодно, чтобы есть там сейчас.
— Так будет хорошо, месье? — спрашивает Мила с улыбкой и преувеличенным акцентом. Я улыбаюсь.
— Французский? Я думал, что это был какой-то необычный итальянский.
Она хихикает, вручая мне меню, когда я сажусь. Я улавливаю намек ее духов, когда она движется, и вдыхаю их.
Она пахнет как небо, так же, как ее рот на вкус.
— Мы не стремимся быть необычными. Мы стремимся, чтобы это было подлинное итальянское место. Мы просто сделали кучу ремонта прошлым летом, чтобы улучшить атмосферу и постараться вызвать ощущение, что ты находишься в Италии.
Я смотрю на грубую штукатурку стен итальянского искусства, — деревенский шарм. Кажется, как будто мы сидим в столовой старого мира. Поэтому я говорю ей, что и она сверкает. Судя по всему, это именно то, что они хотели.
— Я буду лазанью, — говорю я ей. — Она здесь хороша?
Она смотрит на меня.
— Здесь все блюда хороши. Убедись в этом, чтобы рассказать всем своим друзьям.
Я смеюсь.
— У меня их не так много. Но я постараюсь для твоего ресторана, для тебя в любом случае. Как ты относишься к более грубому типу толпы?
Мила кидает мне сухой взгляд и уносится, предположительно для того, чтобы сделать заказ еды. Она приходит через минуту с бутылкой вина, и садится на стул напротив меня. Огни свечей, мерцающих на нашем столе, бросают мягкий свет на ее лицо.
— Вино? — спрашивает она, наливая мне в стакан красную жидкость. Я киваю, и это хорошо, потому что оно уже льется.
— Спасибо, — говорю я. — Чудесная ночь, не правда ли?
Я гляжу из окна на озеро, спокойное, и темное ночью. Мила следует за моим взглядом.
— Я люблю озеро, — говорит она мне тихо. — Я знаю, что большинству людей, живущих здесь, оно нравится, но я, на самом деле, люблю его. Это так утешительно. Оно всегда одинаковое, независимо от того, какие изменения происходят в моей жизни.
Я смотрю на нее, потому что чувствую себя точно так же. Это одна из причин, почему я, присев на самый краешек, выбрал жить здесь. Озеро символизирует бесконечность. И это приятно.
Мила смотрит на меня, ее взгляд задумчив. Только теперь я замечаю, что глаза у нее самого мягкого оттенка зеленого, почти как нефрит.
— Расскажите мне о себе, — тихо просит она, когда пьет свое вино. Ее пальцы поглаживают бокал, и я понимаю, что ревную его. Я также замечаю, что на ее средний палец надето темно-красное кольцо, такого же оттенка, как вино. Я перевожу дыхание.
— Ну, мое имя — Пакс Александр Тейт. Ты знаешь, где я сейчас живу, но ты, наверное, не знаешь, что я вырос в Коннектикуте, и мы переехали в Чикаго, когда мне было семь лет. Мой отец до сих пор там. Он главный адвокат в городе. Но я переехал сюда несколько лет назад. Я люблю озера, как и ты. Я люблю тишину и одиночество. Я не самый социальный человек, и я знал, что люди в городе используют озеро для того, чтобы оставить других людей в покое. Местные жители знают, что иногда люди приходят сюда именно по этой причине, чтобы быть в одиночестве, вдали от шумного города. Вот почему я решил поселиться в Анджэл Бэй.
Мила ободряюще улыбается, как будто знает, как трудно мне говорить о себе. И, честно говоря, я не знаю, почему это так. То, что я делаю прямо сейчас, называют фактами. Это не так, когда я погружаюсь во что-то личное.
— А что с твоей мамой? — спрашивает она любопытно. — Твои родители развелись? Почему вы переехали в Чикаго?
И теперь мы ступили на очень личную территорию. Я снова вдыхаю и понимаю, что моя рука плотно сжимает моё бедро. Я расслабляю пальцы. Это просто разговор. Ничего страшного.
— Мама умерла много лет назад. Когда мне было семь лет. Папа и я переехали в Чикаго, чтобы избавиться от воспоминаний.
Мила застывает, ее прекрасные зеленые глаза приклеены ко мне.
— Я... Я... Я не знала этого, — бормочет она, наконец-то. — Мне очень жаль. В больнице, когда я рассказала тебе о своих родителях, ты мне ничего не сказал.
Я смотрю на нее.
— Я знаю. Обычно я не говорю об этом.
— Она была больна? — спрашивает Мила. — У тебя была возможность попрощаться с ней? Я думаю, что это было самым худшим, когда умерли мои родители. У меня не было возможности попрощаться с ними. Это было так неожиданно. Так шокирующе. Шок — вот это было самым худшим.
Я пытаюсь вспомнить, когда моя мама умерла, и, как всегда, не могу. У меня большой пробел. Единственная вещь, которую я когда-либо видел, стараясь думать об этом, — это кучу невнятной белизны. Никаких воспоминаний.
— Ты когда-нибудь помнила вещи по цветам? — спрашиваю я ее бесцеремонно. — Смотри, из-за того, что был маленьким, я, видимо, перекрыл все воспоминания о смерти моей матери. Она внезапно умерла в автокатастрофе, как и твои родители. Но я ничего не помню об этом. Думая об этом, я вижу только много белизны, почти, как пустой экран.
Мила, похоже, в шоке.
— Я тоже так делаю, — шепчет она. — Я ассоциирую цвета со всем подряд. Думаю, это потому, что я — художник. Я рисую для жизни, поэтому, естественно, вижу вещи в красках. Хотя, я не знаю, как объяснить тебе.
Я улыбаюсь.
— Никто не знает, как объяснить мне, — говорю я сухо.
— Итак, ты был маленьким мальчиком, когда твоя мама умерла, — говорит Мила медленно. — Наверное, это было ужасно для тебя. Неудивительно, что ты заблокировал все воспоминания. Как твой отец справился с этим? У вас есть другая семья?
Обычно, я бы побоялся впустить кого-то для исследования моей личной жизни. Но я знаю, что Мила не имела в виду ничего дурного. Думаю, что она просто пытается понять меня, чтобы увидеть, что делает меня таким. Я чуть не рассмеялся, потому что это почти невозможно.
— Я был маленьким мальчиком, — подтверждаю я. — И, думаю, что это, вероятно, было ужасно. Но, как я сказал, в большинстве я об этом ничего не помню. Я не помню ничего до того, как мне не исполнилось девять или около того. Мой старый терапевт, у которого я наблюдался, когда был ребенком, сказал, что это был способ моего мозга защищаться от травмы. Мой отец нормально с этим не справился. Это одна из причин нашего переезда. Он никогда не станет прежним. Моя мама забрала кусочек его, когда умерла. И, нет. У меня нет никакой семьи, кроме него. Мой дед — отец матери, все еще жив. Но он был очень пьян, когда мы уезжали, и перестал со мной разговаривать. Он управляет нефтяной компанией, которая обеспечивает мою жизнь. Я унаследовал акции своей матери.
Итак, я поделился с Милой большей информацией, чем с кем-либо в течение длительного времени. Думаю, я действительно не понял, каким уединенным стал до этого момента. Это довольно печально. Я действительно никогда не делал такого ни для кого. До сих пор.
Я смотрю на Милу.
— Итак, теперь ты знаешь историю моей жизни. А что насчет тебя? Я знаю, что твои родители умерли. Что еще мне нужно знать о тебе?
Я тянусь за бутылкой с вином и вновь наполняю наши бокалы. У меня есть ощущение, что мы нуждаемся во времени этим вечером. Смотрю вокруг и вижу, что ресторан почти пуст, за исключением шума на кухне.
— Ну, я все еще очарована тем, что у нас больше общего, чем я предполагала, — признается Мила, ее щеки пылают от выпитого вина.
— Да, мы принадлежим к одному элитарному клубу, — закатываю я глаза. — Мы знаем, что значит потерять родителей в раннем возрасте. Повезло нам.
— Ты был намного моложе меня, — говорит она серьезно. — Я росла в колледже. Не могу себе представить, каково маленькому мальчику расти без мамы. Твоя бабушка, хотя бы была жива в это время? Присутствовало ли тогда в твоей жизни какое-то женское влияние?
Я качаю головой.
— Нет. Моя бабушка умерла до моего рождения. И, нет, никакого женского влияния, кроме учителей, пока я рос.
И тут же, на одном дыхании, Мила коснулась того, о чем я никогда не думал. А если тот факт, что у меня не было матери (или любой другой женщины) влияет на меня больше, чем я думаю? Может, из-за этого я не очень хорош в том, что касается женщин?
Судя по выражению лица Милы, она тоже задумалась об этом. Но она ничего не говорит.
В ее глазах стоит сочувствие. Я ненавижу это.
— Не надо меня жалеть, — говорю я ей. — Есть миллионы людей, которые пережили смерть своей матери. И ты тоже. Я не так уникален. Все мы проходим через это так, как можем.
Она снова уставилась на меня с задумчивым лицом.
— Итак, ты не потерял себя и не сломался, пока рос без матери?
Я закатываю глаза.
— Ты пытаешься найти какую-то причину того, почему я стал таким мудаком? Причина в том, что... я — мудак. В жизни есть некоторые вещи, которые не объясняются. Период. Придурки — это придурки. Радуга красивая. Котята милые. Девчачье кино грустное. Все это в порядке вещей, без объяснения.
И теперь она закатывает глаза
— Все так, как оно есть, но на все есть своя причина. Котята милые, потому что они крошечные комочки шерсти с приплюснутыми мордочками. Радуга красивая, потому что в ней есть все цвета мира. Девчачьи фильмы грустные, потому что девчонкам иногда просто необходимо выплакаться. А придурки… всегда придурки тоже не просто так.
Она снова смотрит на меня, ее глаза полны решимости, и я вижу, что она действительно хочет разобрать меня на части и посмотреть, что делает меня таким, какой я есть. Я вдруг чувствую себя голым от ее взгляда. Но, благодаря удаче, наша пища прибывает в этот идеальный момент, и я почти вздыхаю с облегчением.
Ее сестра Мэдисон ставит наши тарелки на стол перед нами. Лазанья для меня, и пенне для Милы. Корзина хлеба между нами.
— У вас должно быть все в порядке, — говорит она нам, но смотрит на Милу, а не на меня.— Если вы захотите, то просто отставьте ваши блюда на кухне и заприте, когда закончите, что, кстати, было бы здорово. Все остальные скоро уедут. Вам здесь хорошо?
Она поднимает бровь на сестру, и я знаю, что она, на самом деле, спрашивает Милу: «У тебя здесь все в порядке с ним?»
Я борюсь с нуждой, чтобы посмотреть на нее. Она та, кто оставил свою младшую сестру одну с пьяным мудаком вчера вечером. Не я.
Мила кивает и улыбается.
— Все хорошо, Мэдди. Увидимся завтра.
Мэдисон кивает и уходит, ни разу не взглянув на меня. Я смотрю на Милу.
— Твоя сестра — ледяная сучка, — говорю я вежливо.
Мила отклоняет голову назад и смеется.
— Почему бы тебе не сказать мне, что ты действительно чувствуешь, Пакс? — Она снова смеется, затем добавляет: — Мэдди просто защищает меня. Она все, что у меня есть, и она воспринимает эту роль довольно серьезно.
Я поднимаю бровь.
— Но не прошлой ночью, когда она оставила тебя наедине с придурком Джаредом.
Мила качает головой.
— Мэди плохо себя чувствует из-за этого. Она не могла справиться с ликером, поэтому совершила ошибку.
Я качаю головой, но закрываю тему, когда мы углубляемся в нашу еду.
— Это очень вкусно, — говорю я ей. — Не удивительно, что это место не выдерживает туристического сезона.
Она улыбается.
— Спасибо. Это была мечта моих родителей. И Мэдисон держит этот ресторан на плаву для них.
Мы по-прежнему едим при свете свечей, тишина удивительно удобна. Я никогда не был с кем-то прежде, не чувствуя потребность заполнить неловкое молчание. С Милой ничто не кажется неловким. С ней легко, это не заставляет меня волноваться.
Закончив с едой, мы относим наши тарелки на кухню, и Мила поворачивается ко мне, кладя тонкую руку мне на грудь. Я смотрю на нее вниз с удивлением.
— Я еще не готова сказать «спокойной ночи», — говорит она осторожно.― Не хочешь пойти погулять на пляж?
Я киваю.
— Конечно. Давай возьмем наши куртки.
Я помогаю ей одеться и следую за ней на открытый воздух, по вытоптанной тропе, ведущей вниз, к воде.
Мила берет мою руку, когда мы идем, и держит ее. От этого по-настоящему уютно.
— Я играла здесь, на этом пляже, когда была ребенком, — говорит она мне и смотрит вокруг, на замерзшую дикую траву и серую воду. — Мэдди и я бегали вверх и вниз на этом участке песка, а наши родители в это время работали в ресторане. Это было великолепное детство. А где ты играл?
Я думаю об этом, пока обвожу ее вокруг части коряги, валяющейся на песке.
— Я, правда, не помню, — говорю я ей. — У меня есть немного воспоминаний о дедушкином доме. Думаю, что моя мать, может быть, брала меня туда время от времени. И еще, я немного помню Рождество. Но не более того.
Она снова смотрит на меня сочувственно, но ничего не говорит. У меня такое чувство, что она знает, что я не хочу сочувствия от нее.
— Как ты думаешь, Бог существует? — спрашивает она, меняя тему разговора. И это очень неожиданно. Я смотрю на нее.
— Что за вопрос?
— Это так, случайно.
Я улыбаюсь, мы продолжаем идти, и я чувствую влагу от мокрого песка, пронизывающего мои туфли. Мне жаль, я на надел мои бутсы, но они выглядели бы неуместно с брюками.
Мила вздыхает.
— Я не знаю. Это все не просто так. Просто, это время от времени, это интересует меня. Я никогда не думала об этом, пока мои родители не умерли, но теперь, этот вопрос привлекает меня все больше. Я не могу ничего с собой поделать. Сегодня мы говорили и о других личных вещах, так что я просто думала, что спрошу. Я пытаюсь узнать тебя.
Она улыбается и сжимает мою руку. От этого жеста мое сердце немного смягчается. Есть что-то в этой девушке. Я знаю, что она может спросить что угодно, а я бы, наверное, не смог не ответить.
— Я не знаю, — говорю я. — Я не знаю о Боге. Я уверен, что он где-то там. Далеко. Наверное, глядит на всех нас и интересуется, почему мы так облажались. И если он там, я уверен, что он забыл обо мне давным-давно.
В горле у Милы перехватывает дыхание, я слышу это. Она останавливается, поворачивается ко мне, ее рука на моем плече.
Она смотрит на меня, глаза ее наполнились чем-то непонятным для меня.
— Зачем ты так говоришь? — спрашивает она тихо.
Я качаю головой.
— Я не знаю. Кое-чего во мне не хватает, Мила. Этого просто нет, и я не уверен, было ли оно вообще. Я уверен, что Бог не возится с кем-то вроде меня.
По какой-то причине у меня образовался комок в горле, и я понятия не имею, почему. Я сглатываю и смотрю вниз, на нежную, красивую девушку, стоящую на песке рядом со мной. Кто-то, возможно, поджал бы хвост и убежал. Но не она. Ее ноги не двигаются, а глаза широко открыты.
Она протягивает руку и проводит по моей груди, потом по моему лицу.
— Ты ошибаешься, — говорит она мне тихо. — Во всем. Ты не видишь себя так, как тебя вижу я. Но если бы видел, то понял, что в тебе вообще ничего не отсутствует. Я думаю, что ты использовал наркотики, чтобы заглушить боль от вопросов, не дающих тебе покоя, или сомнений и страхов. Я не уверена, что это все причины. Но я знаю, что есть вещи, с которыми ты никогда не имел дело или не думал о них, и, наверное, поэтому сейчас чувствуешь пустоту. Но наступит время, и ты ответишь на все свои вопросы. Ответишь, и снова будешь чувствовать себя целым. Не будет больше дыр, не будет пустоты. Вот, что я думаю.
Мои глаза горят, когда я гляжу вниз, на эту невероятно проницательную женщину. Во мне много говна, о котором я никогда не думал. На самом деле, я пошел прочь со своего пути, чтобы не думать об этом. И, может быть, это было самым большим ущербом — не делать сумасшедшее дерьмо.
— Я думаю, что ты знаешь меня лучше, чем должна, — говорю я ей грубо. Она улыбается своей нежной улыбкой.
— Я не знаю тебя так хорошо, как хотелось бы, — отвечает она, обнимая меня за шею. — Но я собираюсь исправить это.
А потом она целует меня. Когда она это делает, мне кажется, что все правильно в этом мире, как это всегда бывает, пока она у меня в руках. Это, словно держать луч солнца. Я целую ее до тех пор, пока мы не начинаем задыхаться и, наконец, оторвавшись друг от друга, мы переводим дух и снова целуемся.
Звезды мерцают над головой. Озеро, находящееся с левой стороны, бесшумно и спокойно.
Впервые за все время, что я себя помню, я чувствую, что нахожусь дома.
Глава 11
Пакс
В первый раз за неделю во мне просыпается тяга к коксу.
Я не знаю, почему. Может, потому что вчера вечером было чертовски классно? Мила и я гуляли по пляжу, пока не устали. Мы держались за руки и поцеловались, затем снова держались за руки. Я проводил ее к своей машине, где мы еще раз поцеловались. Но я не пригласил ее к себе, так же, как и она.
Сейчас все слишком хорошо, чтобы испортить. Даже такой мудак как я, знает это. Если она хочет, чтобы все было медленно, то именно так я и буду действовать. Я не буду торопить ее. Я не употреблял из-за нее и не собираюсь.
Даже думая о слове «употреблять», я вспоминаю свою тягу. Ту, от которой мой нос жжет, и онемение распространяется по всему телу.
Но это всего лишь привычка. Потому что в первый раз, что я себя помню, я не хочу быть в отключке. Мила заставляет меня хотеть чувствовать вещи... с ней и для нее. Она заставляет меня хотеть быть хорошим человеком просто потому, что я могу быть рядом с ней.
Итак, я отбрасываю покрывало назад и делаю спонтанную вещь.
Я открываю крышку флакона с таблетками, вываливаю все содержимое из него в унитаз и смываю. Смотря, как исчезают таблетки, я начинаю паниковать.
Какого черта я делаю?
Я почти засовываю руки в унитаз, чтобы достать таблетки.
Но лицо Милы появляется в моей голове, и я снова успокаиваюсь.
Я делаю то, что нужно. Это нужно мне. И я могу это сделать. Я не слабак.
Я спускаюсь на кухню и нахожу свои запасные таблетки в морозильнике, бросаю их в мусоропровод и включаю его. Я слушаю, как измельчаются таблетки, позволявшие мне сбежать от реальности.
Я даже с моим снотворным прощаюсь. Все, что может быть костылем для меня, я выкидываю. За исключением трех бутылок виски, которые стоят у меня на кухне. Я не сошел ума, черт возьми. Я пытаюсь начать с чистого листа.
Мои телефон звонит, и я вижу высветившееся имя Милы. Я улыбаюсь и отвечаю на звонок.
— Эй, детка.
На секунду образуется тишина, как будто моя нежность застала ее врасплох, но я чувствую улыбку в ее голосе, когда она, наконец, отвечает.
— Эй! Просто звоню, чтобы пожелать доброго утра. И поблагодарить тебя за прошлую ночь. Было действительно приятно. Я здорово провела время. Что ты сейчас делаешь? Я тебя разбудила?
Я смеюсь.
— Нет. Ты не разбудила меня. На самом деле, ты не поверишь, когда узнаешь, что я делаю.
Пауза.
Потом она смеется.
— Ну, ты собираешься сказать мне, или хочешь, чтобы я догадалась?
— Я хочу, чтобы ты догадалась, — говорю я ей. — Но если ты не хочешь напрягать воображение, то я могу просто сказать тебе. Я начинаю все с чистого листа. Я не буду утомлять тебя деталями, но, думаю, ты заметишь изменения.
Еще одна пауза.
Наконец, она отвечает:
— Пакс, что ты имеешь в виду, говоря, что начинаешь с чистого листа? О каких изменениях ты говоришь? Потому что, если это что-то значительное, я не хочу, чтобы ты это делал, только потому, что думаешь, что я этого хочу. Это не поможет. Изменения происходят если ты, на самом деле, хочешь, чтобы что-то изменилось.
Я хихикаю.
— Ты довольно умна для такой мелочи, — говорю я ей. — Но я хочу совершить это изменение. Ты была права вчера вечером. Я использовал наркотики, чтобы прикрыть эмоции — блокировать их. Только слабаки так делаают. Я могу справиться со всем, что жизнь бросает в меня. Мне не нужны костыли.
— Ладно, во-первых, я не намного моложе тебя. Мне двадцать три. И, во-вторых, я очень рад за тебя, Пакс. Это удивительно. И я помогу тебе, в чем бы ты ни нуждался. Если хочешь, я могу порекомендовать терапевта. Я использовала одного, когда мои родители умерли. Он был действительно хорош и помог мне справиться с горем. Я уверена, что он может помочь с твоей зависимостью.
— К черту, — говорю я ей автоматически. — Мне очень жаль. Я не хотел, чтобы это прозвучало грубо. Я просто имел в виду, что я не наркоман. Я не нуждаюсь в помощи по избавлению от привыкания. У меня, правда, нет привычки. Но спасибо за предложение.
Пауза.
Длинная пауза.
— Хорошо, — отвечает, наконец, Мила. — Я уважаю это. Но дай мне знать, если я смогу сделать что-то, чтобы помочь. Я могу слушать, если ты захочешь поговорить, или попытаться занять тебя чем то, или все, что только нужно. Кстати, ты хотел бы сходить на второе свидание сегодня вечером? У меня есть кое-что на уме.
— В самом деле? — спрашиваю я, поднимая бровь, хотя она не может видеть этого. — И что же ты придумала?
— Ну, это включает в себя мой магазин и краски. Так мы больше узнаем друг друга, я думала, может быть, ты хотел бы увидеть, что я люблю делать.
Теперь я заинтригован, так что говорю ей, что согласен встретиться с ней в ее магазине в 19:00. Я должен принести еду на вынос.
Я улыбаюсь, направляясь в душ. Если это то, какими должны быть отношения, думаю, что смогу прожить без таблеток
***
Мила
Говорят, не надо желать, чтобы ваша жизнь ускорилась, но это именно то, что я делаю весь день, пока жду приближения семи часов вечера.
Закрыв магазин в 18:00, я мчусь до своей квартиры в душ, одеваюсь в джинсы, которые мне как раз в пору, и мягкий красный свитер — подарок от него. У этого свитера глубокий вырез и я не надеваю лифчик под него. Я вижу выпуклость моей груди, когда рассматриваю себя в зеркале, и румянец распространяется по моим щекам.
— Боже, ты смешна, — говорю я себе, брызгаясь духами. — Ты взрослый человек, он тоже взрослый. Ты можешь одеваться сексуально, если хочешь. Это не делает тебя шлюхой.
И теперь я говорю сама с собой.
Великолепно.
В 19:00, я прохожу свой путь назад, вниз по лестнице, делая вид, что спокойна, ожидая Пакса в своем магазине. Он как раз вовремя, слава Богу. Я смотрю, как он идет по тротуару и, честно говоря, от этого вида у меня перехватывает дыхание.
Я заметила, что снова принял душ и надел другие джинсы с черной рубашкой, которая облегает его грудь под пальто. Его тонкая талия заставляет меня жаждать обернуть руки вокруг него, поэтому я поднимаю свой взгляд на его лицо. Он подмигивает мне.
Мое сердце трепещет, когда я открываю дверь и впускаю его.
— Привет, — говорю я тихо. Он приносит с собой прохладный зимний воздух и свой чистый аромат. Я делаю глубокий вдох, затем тянусь, чтобы поцеловать его в щеку.
— Привет, — отвечает он. — Это все, что у тебя есть для меня? — Он усмехается.
Я качаю головой, закатывая глаза.
— В настоящее время, да. Будь терпелив.
— О, я очень терпелив, — говорит он. — Поверь мне.
Он останавливается в середине моего магазина и осматривается. Он такой большой, но при этом умудряется не выглядеть неуместно посреди всей этой изысканной мебели, мольбертов и красок.
— Так, каков план? Что мы будем делать?
— Ну, во-первых, я собираюсь взять твое пальто. И тогда у тебя есть два варианта: я могу либо научить тебя рисовать, и ты можешь рисовать со мной, или я буду рисовать тебя. Ты можешь быть моей моделью. В любом случае, это должно быть весело.
Пакс смотрит на меня задумчиво, кажется, по-настоящему думая об этом.
— Ну, я не похож на художника, — наконец, говорит он. — Честно говоря, я даже не знаю, сможешь ли ты научить меня. У меня просто нет художественных способностей.
— Думаю, что смогла бы научить тебя, — говорю я ему, самодовольно. — Но если ты будешь чувствовать себя более комфортно, я буду счастлива, нарисовать тебя, и мы могли бы пообщаться, пока я буду рисовать тебя.
— Раньше меня никто не рисовал, — объявляет он. — Я могу выбрать обстановку или позу, или еще что-нибудь?
Я удивлена, что его это заботит. Но я киваю.
— Конечно. Это просто для удовольствия. Я нарисую тебя любым способом, который ты захочешь.
Он широко улыбается.
— Отлично! Я хотел бы быть обнаженным.
Я в шоке, когда смотрю на него, но, увидев блеск в его глазах, я поняла, что сама виновата.
— Это была ловушка! — я закатываю глаза. — Ты меня подставил.
Он пожимает плечами и выглядит очень гордым собой.
— Мне жаль, что ты не очень осмотрительна, — говорит он, и я думаю, что ему вообще не жаль. — Но ты уже согласилась на это. Так что, я думаю, ты будешь рисовать меня обнаженного. — Он сужает глаза. — Почему? Это тебя беспокоит? Ты беспокоишься, что не сможешь контролировать себя, когда будешь лицезреть мою сексуальность?
Теперь он играет бровями, и я хихикаю.
— О, я буду стараться, чтобы справиться, — говорю я ему. Но, честно говоря, это будет подвигом. Я не могу поверить, что втянула себя в это.
Я делаю большой глоток воздуха и осматриваюсь вокруг, пытаясь успокоить свои дрожащие нервы.
— Нам лучше сделать это в моей студии. Не думаю, что ты хочешь быть голым перед окнами. Или, может быть, хочешь, ты ведь извращенец-эксгибиционист.
Я смеюсь, вспоминая, что у него есть целые стены окон в своем доме, которые не останавливают его от прогулок голышом. Тогда я вспоминаю, как он получал минет через одно из тех окон, и это отрезвляет меня. Мои щеки вспыхивают, и Пакс замечает это.
— Что случилось? Тот факт, что я извращенец беспокоит тебя?
Он все еще шутит и понятия не имеет, что у меня есть представление о нем и Джилл, прочно засевшее в моей голове. Я качаю головой, пытаясь избавиться от образа.
— Конечно, нет, — шучу я в ответ. — Мне это нравится.