— Мое употребление наркотиков не является проблемой, — говорю я ему. — Сны, которые мне сняться — моя проблема. Они ебнутые. Мне очень жаль, — я быстро исправляюсь. — Они испортились.
Доктор Тайлер немного улыбается, делая какую-то запись в своем блокноте.
— Почему вы считаете, что ваши сны испортились? — Он исследует, его темные глаза оценивают меня. — Вам когда-нибудь снилось это раньше?
Я качаю головой.
— Они о моей матери. И она не снилась мне с тех пор, как я был маленьким. Став взрослым, я сделал сознательное усилие, чтобы не думать о ней. Признаюсь, я стараюсь избежать болезненных вещей.
Врач кивает, делая заметки.
— Это не необычно, — говорит он мне. — Уклонение от болезненных вещей — человеческая природа. Расскажите мне больше об этих снах.
Так я и делаю. Я рассказываю ему, как моя мать умоляла, как я боялся, но сам не понимал чего, и как она превращалась в Милу.
Врач еще раз пронизывает меня взглядом.
— Похоже, вы, так или иначе, связываете Милу со своей матерью. Ваша мать похожа на Милу хоть немного?
Я думаю об этом. С тех пор, как я видел маму последний раз, прошло очень много времени, но я все еще помню ее улыбку.
— У моей матери была красивая улыбка, — говорю я ему. — Она была очень теплой, как у Милы. Вот и все.
Врач быстро записывает.
— Что-нибудь еще?
— Не знаю, — я раздумываю. — Мила кажется мягкой и изящной. Думаю, что мама была такой же. На самом деле, мама была балериной, прежде чем я родился. Мила художник... получается, что они обе художественные натуры.
Он опять что-то пишет.
— Ваша мама очень хорошо относилась к вам? Она любила вас?
Я смотрю на него.
— Мне было только семь лет, когда она умерла. Но я предполагаю, что любила.
— А Мила очень хорошо приняла вас? — тихо спрашивает Доктор Тайлер, его ручка остановилась высоко над блокнотом. Я смотрю на него. Он мог бы нарваться на неприятности.
— Да, — говорю я ему. — По какой-то причине она была очень терпелива со мной.
— Так же, как ваша мать, — многозначительно говорит доктор.
— Да, — соглашаюсь я, мое сердце колотиться по причине, которую я не понимаю. Мои руки вспотели. Я вытираю их о джинсы.
— Расскажите мне об употреблении наркотиков, — говорит доктор Тайлер, не поднимая головы. Я снова вздыхаю.
— Вы не собираетесь отказываться от этой наркотиков, не так ли?
Он улыбается и качает головой.
— Люди употребляют наркотики по разным причинам, — говорит доктор Тайлер. — Я хотел бы узнать вашу причину.
Я стараюсь скрыть свое раздражение. Я хочу добраться до корня своей проблемы, а не копаться в чем-то ненужном. Но я делаю все, чтобы ублажить его.
— После смерти матери я начал принимать снотворное. Мой терапевт прописал их, потому что я не мог избавиться от ночных кошмаров. С годами я понял, что мне понравился эффект от снотворного, приняв их, я ускользал от реальности. Я начал использовать различные виды наркотиков. Я никогда не останавливался, до недавнего времени.
Доктор Тайлер перестает писать и смотрит на меня.
— Вы перестали их использовать? Почему?
Я киваю.
— Я выбросил все на прошлой неделе. Не хочу чувствовать сейчас онемение. Я ведь уже говорил, что не наркоман. Это не имеет большого значения для меня.
Он кладет ручку и изучает меня.
— Вы не считаете использование наркотиков большой проблемой?
Я выдохнул и начал возиться со своими руками.
— Конечно, это не является законным и это не здорово. Но я имел в виду то, что никогда не был зависимым. Мне просто ничего не было нужно с тех пор, как я бросил все коту под хвост.
Врач кивает.
— Некоторые люди имеют более сильную индивидуальную зависимость, чем другие. Она должна быть более трудной для вас, чтобы стать физически зависимым от наркотиков, чем у других. Это в вашу пользу. Но я хотел бы поговорить о том, почему вы принимали наркотики так долго, если не были зависимы. Вы только что сказал мне, что знаете, это не здорово. Так зачем вам наносить такой ущерб вашему организму, если вы можете остановиться в любой момент?
Я смотрю на пол, на ноги, на узорный ковер.
— Не знаю. Наверно, потому что хотел забвения. Потому что легче, исчезать из реальности, чем решать ее. У меня не было счастливого детства. Мама умерла, а отец… наверно, тоже умер, потому что сбежал, когда умерла мама.
Врач кивает.
— Вы говорите так, как будто сердитесь на него, из-за его поведения.
Я думаю об этом.
— Да. Я злюсь на него. У него был маленький ребенок. Вместо того, чтобы его растить, он пренебрегал мной и тратил все свое время на работу. Я должен был быть вокруг людей, которые знали и любили меня. Но вместо этого, я ничего не получил.
— Получается, вы принимали наркотики, чтобы справиться с этим?
— Скорее всего, — отвечаю я. — Несмотря на то, что это звучит как отговорка.
Доктор Тайлер смотрит на меня.
— Это не полицейский допрос. У каждого человека свои причины. Это ваша?
— Наверно, — говорю я, и меня разрывает от осознания. Не знаю, почему. — Я принимал наркотики, чтобы справиться с пустотой, которую чувствую.
Делает ли это из меня слабака?
Доктор Тайлер смотрит заинтересовано.
— Помогло ли это? Разве это заполнило пустоту?
Я смотрю на свои руки.
— Да.
— Когда наркотики исчезали, пустота возвращалась?
— Да, — отвечаю я спокойно.
— Пустота все еще с вами? — Врач, безусловно, сейчас заинтересован, его темные глаза смотрят в мои глаза. Я смотрю в сторону, на стену, на часы.
— Да, — отвечаю я честно.
Сейчас тихо, единственный шум доноситься от ручки доктора Тайлера, царапающей страницы. У меня есть желание достать и захватить ее, чтобы переломать на две части. Но я этого не делаю. Это сводит с ума. Не знаю, откуда берется мой внезапный гнев. Я сгибаю пальцы против колена.
— Вам не нравится говорить со мной, не так ли? — Отмечает доктор Тайлер, не поднимая голову.
— Нет, я не знаю.
— Тогда, почему вы здесь?
Я думаю об этом, пытаюсь придумать вежливый ответ.
— Потому что Мила попросила меня. И потому, что я устал от запутанных снов.
Врач смотрит на меня, в его глазах доброта.
— Что именно во снах беспокоит вас больше всего? Должно быть что-то существенное, если вы пришли ко мне.
Моя нога отскакивает вверх и вниз с нервной энергией.
— Я не знаю. Наверно, это потому, что моя мама хочет чего-то, что я не в состоянии ей дать. И еще, потому что она превращается в Милу, и это волнует меня.
Врач улыбается.
— Я бы не беспокоился об этом аспекте. Многие люди связывают других в своих снах, и это не значит ничего существенного, по крайней мере, в отношении этого человека. Большую часть времени, это символизирует нечто совсем другое. Если бы мне пришлось угадывать, я бы сказал, что ваша мать превращается в Милу, потому что у вас есть глубоко посаженный страх того, что Мила собирается оставить вас, как сделала ваша мать.
Удар в меня, и я втягиваю воздух. Я не думал об этом. Хорошее предположение.
— Моя мать не бросала меня, — удаётся ответить мне. — Она умерла. Есть разница.
— Да, это так. Но для семилетнего мальчика, который был оторван от всего, что знал, существует не так много разницы. И в тот момент, когда вам было семь, эта идея была сформирована. В вашей голове она вас бросила. И совершенно нормально, чувствовать злость из-за этого. На самом деле, это одна из естественных стадий горя. Но так как вы заблокировали горе и не имели с ним дела, то вполне могли бы застрять в фазе гнева.
— Чёрт, — выдыхаю я.
— Действительно, — отвечает врач. — У вас есть кое-какая работа впереди.
Он пишет ещё немного, а я тяну за воротник, потому что в комнате, кажется, становится все жарче и жарче. К счастью, мой час закончился.
На выходе, врач пишет что-то на небольшой бумажке и протягивает мне.
— Это Ксанакс, — говорит он. — Если у вас снова появится желание использовать что-то, чтобы заглушить стресс или гнев, примите его вместе всего прочего.
Я даю ему твёрдый взгляд.
— Я же сказал, что нуждаюсь в этом, — я начинаю отдавать листок обратно, но он поднимает руку.
— Возьмите, — призывает он меня. — На всякий случай.
Я закатываю глаза.
— Все равно, — я смял листок, засунув в карман. — Увидимся на следующей неделе.
Глава 14
Мила
Почему из всех людей, населяющих планету, именно я согласилась помочь с ленчем в «Холме»? С одной стороны, это не такой уж и срочный заказ, не в это время года. Но с другой стороны, я должна была знать, что Медди будет постоянно отчитывать меня.
— Он мне не нравится, — говорит она мне, ссылаясь на Пакса. А я снова виделась с Паксом вчера вечером. — Он не очень хорош для тебя. Он собирается разбить твое сердце и мне придется собирать эти кусочки.
Я смотрю на нее.
— Мы это уже проходили. Твое мнение было обозначено. Что-нибудь еще?
Я стою перед своим столом с руками на бедрах и надеюсь, что на моем лице сейчас видно вызывающее выражение.
Мэдисон поджимает губы, затем качает головой.
— Нет.
— Хорошо. Я собираюсь пойти и закончить свою работу, а потом ухожу на весь день.
— Ты сможешь вернуться и помочь сегодня?
Я качаю головой.
— Нет. Ты не включала меня в расписание и у меня есть планы.
Она пристально смотрит на меня.
— С нашим постояльцем-наркоторговцем?
Я оборачиваюсь.
— Он не наркоторговец, и это не твое дело.
— Ты моя сестра, так что это мое дело, — говорит она мне отрывисто.
Я не стала отвечать, я просто отправилась в столовую. Тони свистнул мне из бара, и я подошла к нему, усаживаясь на барный стул.
Я улыбаюсь его беззвучной песне.
— Тони, ты всегда такой радостный. Почему?
Он смотрит на меня, нарезая лайм.
— Почему бы и нет? У меня есть все, что нужно. Плюс привлекательная женушка дома. Моя жизнь хороша.
Я киваю.
— Хороший ответ. Эти простые вещи лучшее, что есть в жизни, правда?
Он кивает, рассматривая меня, его нож остановился на середине кусочка.
— Почему такое лицо, моя хорошая? Нужно сломать чьи-то ноги?
Мой взгляд летит к нему, и он смеется.
— Ты говоришь о Паксе? — спрашиваю я. — Мэдди пытается, перетащить тебя на свою сторону?
Тони успокаивается.
— Я на твоей стороне. И на ее стороне. Я сломаю ноги тем, кто доставит вам трудности и точка. Любой из вас. Не имеет значения парень это или девушка.
Я смотрю на него, и он кажется серьезным. Я представляю большого, грубоватого Тони, размахивающего битой. От этой картины меня пробирает дрожь.
— Что ты думаешь об «этом парне»? Ты говорил с ним в ту ночь. Каким он тебе показался?
Тони, кажется, раздумывает об этом, опираясь своими здоровенными руками на барную стойку.
— Трудно сказать. Он казался хорошим, вежливым, уважительным. Это что-то говорит о нем. По крайней мере, его джинсы не висят на заднице, как у некоторых панков его возраста. Но у него есть багаж. Но ты уже знаешь об этом. Тебя всегда привлекали вещи, которые необходимо исправлять. Помнишь ту старую бездомную собаку, которую ты притащила, когда была маленькой? — Он смотрит на меня, а потом бестактно добавляет: — Да, и, кстати, малыш здесь.
— Что? — моя голова резко поднимается, и я оборачиваюсь, чтобы найти Пакса, заходящего через двери ресторана. Я понятия не имею, как он узнал, что я здесь.
Тони улыбается и напевает, продолжая вытирать блестящую деревянную барную стойку, когда я киваю Паксу.
— Привет, — говорю я, останавливаясь перед ним. Я смотрю на его лицо, пытаясь оценить его настроение. Хорошо ли прошла встреча с терапевтом? Я не уверена, что должна спрашивать его об этом.
— Привет, — отвечает он, улыбаясь. Он кажется уставшим, но, безусловно, в порядке.
— Ты пришел на обед? — спрашиваю я. Он качает головой.
— Нет. Я пришел за тобой.
— За мной? — Мой вопрос вылетает больше как писк, и Пакс улыбается.
— Да, за тобой. Я хочу уехать из города ненадолго, чтобы очистить свой разум. Ты в игре?
Я смотрю на него, в его карие глаза. Он кажется обеспокоенным и уставшим.
— Тебе нужна компания?
— Только в твоем лице.
Мое сердце подпрыгивает.
Я киваю, зная, что согласилась бы сейчас на что угодно.
— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, зная, что это не имеет большого значения.
Он смотрит на меня сверху вниз.
— Озеро еще не начало замерзать. Я подумал, что мы могли бы взять мою лодку в последний раз прежде, чем я уберу ее на зиму.
Я кивнула даже, не подумав, об этом и направилась к двери.
Пакс останавливает меня, хватая за локоть.
— Возможно, ты захочешь надеть свое пальто.
Он смеется, и теперь я тоже вынуждена смеяться. Я идиотка. На улице холодно, а у воды еще холоднее. Я направляюсь в конец ресторана и беру свое пальто, не обращая внимания на замечания Мэдди о моей работе.
Возвращаясь к Паксу, я хватаю его за руку. Мои пальцы вписываются в сгиб его локтя.
Я оставляю свой автомобиль в «Холме», и еду с Паксом к пирсу.
— Запах рвоты хорошо вычищен, — замечаю я, вдыхая воздух внутри. Здесь пахнет кожей и сосновым автомобильным освежителем. Пакс качает головой.
— Да, хорошая обработка сделала это. У меня никогда не будет возможности забыть об этой неловкой ситуации, правда?
— Наверное, нет, — отвечаю я рассеянно, смотря в окно. Зимние деревья размываются, когда мы оставляем «Холм» позади.
Всего за несколько минут мы доезжаем до пирса. В это время года он выглядит так одиноко. Большинство лодок уже были вывезены из своих гаваней на зиму. Это место кажется заброшенным.
Пакс направляется к багажнику машины и вытаскивает тяжелую синюю парку.
— На воде будет холодно, — говорит он мне. — Так, почему бы тебе не укутаться в это?
Он помогает мне вытащить его, и когда я становлюсь похожей на снежного человека, мы направляемся к большому катеру
Я решаю, что это, должно быть, стоит тысячи и тысячи долларов, но не говорю этого, когда он помогает мне подняться на борт. Я выбираю сиденье на паркетной доске, где нет ветра, и он запускает двигатель. Рев рассекает тишину, и мы быстро выезжаем из бухты.
В скором времени, лицо Пакса становится красным от ветра. До сих пор зима была мягкой, но здесь она по-прежнему суровая. Вода делает ветер пронзительно холодным.
— Нам лучше не заходить слишком далеко, — кричу я ему. — Ты замерзнешь.
Он закатывает глаза и продолжает вести нас мимо огромных одиноких буев, которые отмечают путь в залив. Когда мы выплываем в открытую воду, он, наконец, выключает двигатель и тишина кажется оглушительной.
Он падает на паркетную доску рядом со мной.
— Ты права, — говорит он, опираясь на меня. — Здесь чертовски холодно.
Я хихикаю, когда он засовывает руки в карманы, пытаясь поглотить часть моего тепла.
— Мы сошли с ума, раз находимся здесь сегодня, — говорю я ему. — Мы получим обморожение.
Он усмехается.
— Я без ума от многих вещей, но не от этого.
Остальным частям моего тела, может быть, холодно, но сердце согревается от его слов. А потом я чувствую энергию. Энергию, замораживающую холод.
Я ючусь вместе с ним, наслаждаясь тем, что мы, как будто два человека во всем мире, мы, как провод с током. Холодный воздух жалит мои легкие, но я, все же, делаю глубокий вдох, наслаждаясь оживлением.
— Ты часто приходишь сюда? — спрашиваю я.
Пакс кивает.
— Я прихожу сюда, когда хочу уйти от мира. Никто не может меня здесь найти.
Я смеюсь и опираюсь на него, а он оборачивает рукой мои плечи.
— Я должна была принести горячий шоколад из «Холма», — стону я, пытаясь согреть свои красные пальцы. — Думаю, я могу потерять руку или пальцы на ногах.
Пакс закатывает глаза.
— Немного преувеличенно, не так ли?
— Говори за себя. Мне нужны мои пальцы. — Я жестко сжимаю его руку, а затем смотрю на него.
— Как прошел твой прием сегодня? Ты рад, что пошел?
Он неподвижен, но его челюсть сжимается. Я смотрю на него и пытаюсь решить, как справиться с этой деликатной ситуацией.
Он до сих пор ничего не сказал, поэтому я спрашиваю:
— Ты вернешься?
Пакс вздыхает.
— Я не знаю. На самом деле, я не вижу в этом смысла, Он, кажется, сосредоточен на моем употреблении наркотиков, а я просто хочу понять свои сны. Довольно страшно думать о своей покойной матери все время.
— Может быть, он думает, что эти две вещи связаны, — предполагаю я, стараясь, чтобы мой голос звучал легкомысленно, но на самом деле, я умираю, как хочу знать, что мог сказать доктор.
— Сомневаюсь, — отвечает Пакс. — Единственная взаимосвязь, на которую он, казалось бы, обратил внимание, была между тобой и мамой.
Это поражает меня, и я смотрю на него.
— Что? Он сравнил меня с твоей мамой?
По некоторым причинам это ужасает меня. Быть сравненной с его мамой не совсем то, как я хочу, чтобы он видел меня. Он качает головой.
— Я не знаю, о чем он думает. У него есть некоторые сумасшедшие идеи.
— Но твои сны не начинались, пока ты не встретил меня, не так ли? — спрашиваю я медленно, и я знаю ответ еще до его кивка.
— Да. Но это ничего не значит.
— Хорошо. — Мой голос затихает под краем лодки из стеклопластика. Он сжимает меня крепче.
— Не беспокойся об этом. Это я облажался, а не ты. Поверь мне, я не думаю о тебе, как о своей матери, если это то, о чем ты беспокоишься.
Я улыбаюсь немного с облегчением, и он смеется, глядя на мое лицо.
— Этим ты была обеспокоена? Я облажался. Но не так сильно.
Я расслабляюсь и опираюсь на него, а он потирает руки, чтобы согреть их. Мы видим наше дыхание. Белые струйки уплывают, когда мы говорим.
Около часа мы болтаем о пустяках: средняя школа, семья и старые животные. Он смеется, потому что я была черлидером какое-то время. А потом я смеюсь, потому что у него есть каждый, когда-либо выпущенный, эпизод «Звездных войн».
— Что? — требует он властно. — Это хорошие фильмы.
Я смеюсь и пытаюсь сделать вид, что мои ноги не превратились в глыбы льда, и что я не слышу его телефон. Он гудит каждые несколько минут. Пакс посмотрел на него один раз, затем сунул его обратно в карман и с тех пор не смотрел.
— Ты должен ответить? — спрашиваю я его, когда он снова гудит. — Тот, кто звонит, правда, хочет поговорить с тобой.
Он качает головой, явно раздраженный.
— Нет. Это не те, о ком мне нужно беспокоиться.
Я умираю от любопытства, но не подталкиваю его. Он явно не хочет говорить об этом. Но я понимаю, это первый раз, когда он превращает что-то в тайну и закрывается, это заставляет меня нервничать. Какие еще части его жизни я не знаю?
Я размышляю, замолкая, поэтому через некоторое время Пакс подталкивает мою ногу.
— Почему молчишь? Ты расстроена?
Я очень хочу сказать нет, сделать вид, что я не нервничаю, но я не хочу лгать. Ничего хорошего не может исходить ото лжи, и карты уже разложены против нас.
— Когда ты что-то скрываешь, я нервничаю, — говорю я ему нерешительно. — Я не хочу думать о тебе плохо, но, когда я не знаю, о чем ты думаешь...
— Тогда ты автоматически думаешь о худшем? — прерывает он, прищурившись. — Ты автоматически думаешь, что я пытаюсь что-то скрыть, если не хочу об этом говорить? Это немного субъективная оценка, ты так не думаешь?
Я могу сказать, что сейчас он злится, потому что сжимает челюсти. Я отметила эту привычку, когда он сердился. Я вижу напрягшиеся мышцы на его щеке и сглатываю.
— Я не пытаюсь быть субъективной, — говорю я ему мягко. — Это просто то, что мы начали не с той ноги, и я пыталась продвигаться вперед с помощью доверия, и мне очень жаль. Я просто немного нервничаю. Я не в своей тарелке.
Он резко снимает руку с моих плеч и встает. Лодка качается, и я хватаюсь за борт.
— Если ты не хочешь быть со мной, — говорит он холодно, — просто скажи это. Если ты не можешь доверять мне — скажи сейчас. Я пытаюсь измениться ради тебя. Но я не хочу тратить время на это, если ты не можешь покончить с моим прошлым.
Я заморожена, но не от хлесткого холодного ветра, а из-за его слов и сердитого лица. Он, кажется, готов отказаться от меня, как будто я не достойна даже разговора. Этого достаточно, чтобы высосать весь воздух из меня.
— Ты бы сказал это просто так? — сомневаюсь я. — Я не говорила, что не могу доверять тебе. Но твой телефон взрывается в течение часа, и ты, очевидно, не хочешь иметь дело с ним, и ты не хочешь, чтобы я знала, что это такое. Твое «прошлое» не очень далеко, так что ты должен понять, что я немного нервничаю. И ты не должен меняться ради меня. Ты должен измениться ради себя.
Пакс смотрит на меня. Сейчас в его глазах холод. Так было, когда я впервые встретилась с ним. Все следы тепла ушли, и я содрогаюсь, ненавидя взгляд на его лице и ненавидя этот разговор. Я не знаю, как все ушло под откос так быстро.
— Не сходи с ума, — говорю я ему. — Я просто пытаюсь поговорить об этом с тобой. Это то, что люди делают в отношениях.
— Люди нападают друг на друга? — спрашивает он, его голос поднимается. — Потому что именно это ты делаешь. Ты не знаешь, кто мне пишет, так что ты в безопасности. И вдруг твоя неуверенность становится моей проблемой.
Пакс серьезно разошелся. Он сжимает руки так крепко, что костяшки пальцев побелели. Я задыхаюсь и пытаюсь придумать, как успокоить ситуацию. Я ненавижу конфликты, но мне еще больше не нравится, что он неправильно меня понял.
— Я не нападаю на тебя, — начинаю я. — Мне было просто интересно, кто пытался с тобой связаться.
Он сердито поднимает бровь.
— В самом деле? Если бы тебе было любопытно, то почему бы просто не попросить посмотреть мой телефон?
Я изумлена и запинаюсь, когда говорю, потому что ветер хлещет мои волосы вокруг лица.
— Потому что в отношениях, которые построены на доверии, люди не просят посмотреть телефоны друг друга.
— Тем не менее, ты действительно хочешь увидеть мой телефон, не так ли? — Он бросает вызов, его глаза пронзают меня. — Потому что ты не доверяешь мне.
Он роется в кармане и вытаскивает свой телефон, повернув экран для меня. 57 непрочитанных текстовых сообщений.
— Вот, пожалуйста. Смотри в свое удовольствие.
— Святое дерьмо, — выдыхаю я. — Ты видел сколько их?
И все они с одного номера.
— Кто это? — спрашиваю я нерешительно, опасаясь, что он собирается снова кричать. Он качает головой.
— Это Джилл. Я сказал ей, что не собираюсь видеть ее снова, и что я не собираюсь поставлять ей наркотики. Но от этих сообщений ясно, что она в отчаянии, и она попрошайничает.
— Но у тебя нет ничего, чтобы дать ей, не так ли? — спрашиваю я медленно. Он сказал мне, что выбросил всю эту дрянь.
Он строго смотрит на меня.
— Я не врал, — говорит он резко. — Я сказал, что выбросил их, и я выбросил.
— Ты видел ее, с тех пор, как последний раз разговаривал? — спрашиваю я медленно. Просто кажется нормальным, что тот, кто был отвергнут, так настойчив. Если он не безумный. — Она сумасшедшая?
Он снова качает головой.
— Нет, она не сумасшедшая. Она просто отчаявшаяся наркоманка, которая нуждается в помощи. Я должен был давно ее прервать, но был слишком озабочен своим членом. И — нет. Я не видел ее.
Когда он говорит, его телефон снова загорается с еще одним сообщением. 58. Он неуверенно закатывает глаза, и я смотрю на него.
— Разве ты не должен хотя бы ответить ей?
— Нет. Она не сделает ничего хорошего. Она в отчаянии. Она не думает логически, так что не имеет значения, что я говорю. Я видел раньше ее поступки. Она впадает в истерику и с ней невозможно разговаривать. К черту это. Я не собираюсь позволить этой глупой девке вызывать у нас проблемы.
Он поднимает руку, и я вздрагиваю.
Он застывает, потом сильно трет свое лицо.
— Что, блять? Ты думала, что я собираюсь тебя ударить? — спрашивает он, его голос неустойчивый и яростный. — Неужели ты думаешь, что я когда-то сделаю тебе больно, Мила?
Он смотрит на меня, ожидая ответа, но я не знаю, что сказать. Я сомневаюсь, что все, что я скажу, поможет, поэтому я просто вяло на него смотрю. Он снова качает головой.
— Я как раз собирался избавиться от этого. Ебать, Мила.
Он бросает свой телефон в озеро. Я смотрю, как он погружается в холодные глубины, а затем оборачиваюсь к нему.
— Пакс, я...
— Нет, — он холодно огрызается, повернувшись ко мне спиной, чтобы сесть за руль. — Не надо. Я не могу говорить с тобой прямо сейчас.
Он запускает двигатель и дергает рычаг. Сила его бросает меня обратно на боковину, и я хватаюсь замороженными руками. Он злится, и я знаю, что бесполезно разговаривать с ним. Он должен остыть.
Мы ускоряемся к берегу и после каждого гребня волны, мы тяжело приземляемся на поверхность воды. Это сотрясает кости.
И, когда мы ускоряемся, я все больше и больше выхожу из себя.
— Почему ты думаешь, что у тебя есть право злиться на меня? — Я перекрикиваю ветер. — Мне было любопытно, вот и все. У меня есть право быть любопытной, Пакс.
Он не отвечает. Его рука просто толкает штурвал еще сильнее, и мы быстрее ускоряемся.
Я стиснула зубы.
— Не мог бы ты замедлиться? — требую я. — Ты убьешь нас обоих.
Нет ответа.
Он не замедляется.
Я снова стиснула зубы, но прежде, чем я смогла сказать еще хоть что-то, мы попали на еще один огромный гребень. И на этот раз, прежде чем я смогла подумать или двигаться, мы тяжело опустились.
Только вместо того, чтобы сидеть в лодке, я лечу через край, прямо в холодную, взболтанную воду озера Мичиган.
Глава 15
Пакс
— Ебать!
Я едва успеваю среагировать, прежде чем Мила падает за борт в ледяную воду. Я выключаю двигатель и оборачиваюсь, сканируя поверхность неспокойной воды.
— Мила! — кричу я, мчась к борту. — Мила!
Она исчезла. Я не вижу ее. Серая вода вспенивается и кружится, создавая пенистые барашки, которые ударяются о борт лодки. Нет никаких признаков Милы в воде.
Святое дерьмо! Не раздумывая, я ныряю за ней.
Шок от холодной воды выбивает из меня воздух, и я мечусь, пытаясь нащупать Милу и стараясь сохранить свои легкие от автоматического вдыхания воздуха. Я никогда не чувствовал такого невероятного, пробирающего до костей, холода за всю свою жизнь. Каждая клеточка моего тела, каждая частица самосохранения, пытается заставить меня выйти из ледяной воды. Но я должен найти ее.
Я погружаюсь глубже и мое тело, на самом деле, немеет. Я больше не чувствую его. Я вслепую машу руками перед собой, отчаянно нуждаясь хоть в каком-то знаке о ней. Этого не может быть. Мила не может утонуть здесь, не в озере, которое она любит так сильно. Не из-за меня. Я заставляю свои веки открыться, и холод штурмует чувствительную ткань моих глаз, но я должен смотреть. Вода настолько мутная и холодная, что я совершенно ничего не вижу.
Я по-прежнему кручусь, пока моя рука не натыкается на что-то твердое в воде.
Я хватаю это, цепляясь пальцами за что-то мясистое.
Мила.
Пуховая куртка тянет ее вниз, поэтому она не может подняться на поверхность. Она, кажется, пытается снять ее.
Я тяну ее за собой, и мы прорываемся сквозь воду. Я убираю волосы с ее лица. Она втягивает воздух и ногтями инстинктивно цепляется за меня, пытаясь выбраться из воды.
— Успокойся, — говорю я ей быстро, толкая нас к лодке. — Успокойся, или ты утопишь нас обоих.
Я поднимаю ее на руки и перетаскиваю через борт лодки, а затем подтягиваюсь за ней. Мы оба свернулись в клубок. Она лежит в луже ледяной воды на дне лодки, ее зубы стучат, а губы синие.
— О чем, черт возьми, ты думала? — я хватаюсь за нее. — Ты с ума сошла? Почему ты не держалась?
Я сдираю с нее тяжелую, огромную куртку, потому что она вся сырая, а затем осматриваю лодку, чтобы найти хоть что-нибудь, чем можно было бы обернуть ее, но ничего нет.
— Черт, — бормочу я. — У меня ничего нет, чтобы согреть тебя. Ее мокрые волосы склеились в сосульки и свисают по спине. Я начинаю растирать ей руки. — Мы должны вернуться к берегу. Оставайся здесь, рядом с краем.
Мила цепляется за борт под выступом, где она частично защищена от ветра.
— Мне ж-ж-жаль, — она стучит зубами. — Я должна была держаться к-к-крепче. Но т-т-ты не должен был в-в-вести так быстро.
— Я знаю, — говорю я ей вяло. — Мне очень жаль, Мила. Это я виноват. Мы просто доберемся до берега, и ты обсохнешь.
Я завожу лодку и поворачиваю ее к берегу так быстро, как могу. Ветер скользит через мою мокрую рубашку, отчего сосульки образуются на подоле. К тому времени, как я заплываю в свою бухту, мои пальцы фиолетовые и меня почти все время колотит.
Я еще не до конца вошел в док, но уже помогаю Миле выбраться из лодки с онемевшими пальцами. Она очень сильно запинается, потому что ее конечности тоже онемели. Поэтому я просто хватаю ее, полагая, что могу нести ее быстрее, чем она может идти.