– Не удивляйся, для нас, как я уже говорила, такие встречи – обыденное, даже повседневное явление, – сказала Ольга, взглянув на слегка удивленную физиономию Люды. – Не бойся, это продлится недолго, не больше пятнадцати минут. Однако до универсама дойти уже не успеем, а будем, как сумасшедшие, торопиться назад, чтобы успеть на встречу с твоим мужем. Я это знаю заранее, у нас всегда так бывает.
– Да ладно, какая разница, все равно ведь гуляем. Ты лучше скажи, а ваши путешествия по монастырям Подмосковья что‑нибудь дали в конечном итоге? Или надежда сейчас только на следствие частного сыщика господина Шувалова с его ребятами из сыскного бюро? Какие же вы молодцы, что ведете поиск в разных направлениях, не останавливаясь ни на день. И то, что решили семейную икону найти, впечатляет сильно всех моих знакомых, а меня особенно. И еще то, что решили не только найти ее, но и, как рассказывал Олег, самому Патриарху Святейшему вручить, когда найдете. Наслышана… Наслышана… Правда, никто пока не знает толком, да и вы в том числе, где вы ее обнаружите… Но, что обнаружите, сомнений нет никаких. – И она вопросительно посмотрела на Ольгу, сделавшую вид, что не совсем ясно понимает красноречивые взгляды Люды, сопровождавшие ее вопросы. Поэтому Людмила уже с меньшим, чем прежде, энтузиазмом продолжила: – Уму просто, дорогая моя, непостижимо, сколько времени ты на все это потратила. Тебе не жаль? Давно могла бы, учитывая особенно, что твой Олег зарабатывает совсем немало, купить такую же икону где‑нибудь на аукционе или в антикварном магазине. Думаю, это стоило бы вам намного дешевле. Или, может, вам двоим такой нескончаемый поиск доставляет истинное наслаждение. Все время при деле, в бесконечных поездках. Постоянные встречи с интересными людьми. Многие мои подруги в последнее время не знают, как и чем себя занять, мучаются даже от этого. А у вас все о’кей, причем на многие годы вперед. Ну, допустим, не найдете вы Спаса своего, что тогда? Ничего же страшного не произойдет, правда? Зато как интересно все, загадочно, таинственно, я сама даже с огромным удовольствием увлеклась этим после рассказа Олега, честно скажу. Жаль, что никому рассказывать нельзя, как мы и договорились, а то бы я, как поручик Ржевский, могла блеснуть перед своими друзьями на очередной вечеринке… История супер. Да еще и с какими древними корнями, уходящими во времена Пугачева, Екатерины Великой, Суворова… Надо же! Если б не знала, в жизни бы не поверила.
|
|
– Понимаешь, дорогая Людочка, все это не плод нашего воображения, а реальность. Поэтому никакой суррогат, никакая другая икона не заменит мне нашу родовую, семейную икону, найти которую мне завещала моя родная бабушка. Так что твой совет для нас никак не приемлем. Найти мы должны именно ее. Спас Нерукотворный, который, как ты правильно сказала, достался моему пращуру от самого бунтаря Емельки, должен быть у нас и нигде больше. И я чувствую, что найдем мы то, что ищем, обязательно, причем в самое ближайшее время. Скажу тебе больше, как только найдем и получим в руки святой образ, мы с Олегом его вернем Православной церкви, как он правильно тебе рассказал о нашем далеко идущем замысле, а если получится, то самому Алексию вручим. Впрочем, Олег со своими бесчисленными связями клянется, что он сделает это довольно легко и быстро. Дело, как ты понимаешь, осталось за малым: нужно найти саму икону, а все остальное приложится.
|
|
А что касается наших путешествий, то тут ты права как никогда. Бесконечные поездки по монастырям, встречи и беседы со священнослужителями, которыми я увлеклась еще студенткой первого курса истфака МГУ, когда вместе со своим сокурсником, известным теперь на Западе искусствоведом, давным‑давно выехавшим в Германию, были незабываемы. Но пока ничего путного нам они не дали. Однако такие поездки, которые мы и поныне, как ты знаешь, совершаем довольно часто с Олегом, наполняют нас с ним глубоким внутренним содержанием и просвещают заодно, что, согласись, совсем неплохо. Недавно, например, мы с друзьями прекрасно съездили в Суздаль. А на прошлой неделе вдвоем смотались на полдня в Можайский район в деревню Колоцкое, где испокон века находится и сейчас действует Успенский Колоцкий женский монастырь. Он известен еще и тем, а может, прежде всего, тем, что в нем находится чудотворная икона Колочской Божией Матери. Ты не смейся, она на самом деле чудотворная. Икона хранилась в этом монастыре до 20‑х годов, как нам рассказали, а в 60‑е годы следы ее самым невероятным образом, прям как у нас, потерялись. Украл, возможно, кто‑то из алчных атеистов‑партийцев, да и «толкнул», как это часто бывало, на Западе или обменял на «жигуль». Но не в этом дело. Это, как говорится, противно, конечно, но не наш вопрос. А дело в том, представляешь, что сейчас в обители находится копия, или список образа, также чудотворный. Благодаря ему, как нам рассказала монахиня Амвросия, только с конца прошлого, двадцатого, столетия, где‑то с 1998–1999 годов, произошло несколько десятков чудесных исцелений. Особенно, по ее словам, образ помогает бесплодным парам. Был даже случай, сказала нам Амвросия, когда в чреве матери, представляешь, воскрес уже мертвый ребенок. А еще икона исцеляла местных мужиков от довольно широко распространенного в этих местах пьянства.
|
|
– И ты, профессиональный историк, профессор, преподаватель, веришь в эти чудеса? Я даже диву даюсь, извини, конечно. А если твои студенты, к примеру, узнают или коллеги‑педагоги, ректор? Как ты к этому отнесешься, что они тебе скажут?
– Да пусть что хотят, то и говорят. Знаешь, мне теперь все равно. Не то что в прошлые времена, когда от этого работа, аспирантура, пребывание в партии зависело. В одну минуту тебя могли тогда изгоем общества сделать. Так, собственно, со многими и случилось, которые отчалили потом с большими трудностями за «бугор» и теперь там преспокойно живут и здравствуют на зависть многим нашим соотечественникам, коллегам и друзьям. Ты же, насколько я знаю, веришь всяким магистрам белой или черной магии. Даже гадалок посещала. Ты думаешь, так лучше, что ли?
– Нет, конечно, но тогда у меня очень сложные времена были. Дочь уехала за кордон, с мужем ругались часто. А потом все как по мановению палочки‑выручалочки прошло. А верить, я в общем‑то никому и никогда не верила, кроме как в собственные силы. И других по сей день призываю к тому же самому. Откуда, кстати, ты взяла, что икона, которую вы с Олегом лицезрели в этой деревне, о которой ты говоришь, святая или чудотворная? Со слов монахини?
– В том числе. К тому же с этой иконой связана и довольно любопытная историческая легенда аж пятнадцатого века. Именно тогда крестьянину Луке, который жил близ реки Колочи, впервые был явлен этот образ. Он, как рассказывают предания, возвращался домой и увидел в ветвях дерева эту икону. Хитрый Лука не растерялся, влез на дерево, снял святой образ и отнес его к себе домой, где в это время находился его парализованный родственник. Так вот, этот безнадежно больной человек стал с того дня усердно молиться перед этой иконой и вскоре поправился. После чего образ прославился на всю страну. С крестным ходом, как гласит историческое предание, икону отвезли в Можайск, а потом и в Москву, где благодаря ему люди стали исцеляться от язв и бушевавшей тогда холеры.
Что касается самого Луки, то он, согласно тому же преданию, счел все эти чудотворные явления иконы собственной заслугой и безмерно в результате возгордился. На пожертвования людей построил себе в этих краях настоящие хоромы и стал в результате почитать себя чуть ли не удельным князем. Во всяком случае, равным удельным князьям. Видишь, что деньги и тогда, дорогая, делали с людьми! Так вот, однажды, как гласит легенда, охотники поймали для своего князя медведя. Лука же, благодаря найденной им иконе Божией Матери получивший в этих местах невиданную популярность, потребовал, чтобы они выпустили пойманного зверя к нему во двор. Так вот, медведь бросился на него и едва не разорвал Луку на куски. Тогда‑то истерзанный крестьянин понял, что это и есть Божье вразумление. В результате он постригся в монахи и основал тот самый монастырь, в который мы ездили. Вот такая история Луки вразумленного. А может, и того самого, о котором поэт Барков, безумно популярный в свое время, написал свою поэму, и по сей день имеющую хождение в среде интеллигенции. Тот самый Лука, дед которого самым невероятным образом «порой смешил царя до слез».
Скажи, история Луки тебе ничего не напоминает в нашей теперешней жизни? Нет? А мне, например, напоминает. По‑моему и сегодня кто‑то, кто находится рядом с нами, и был, несомненно, связан с Дедом, то бишь бандитским авторитетом Вогезом, о котором ты хорошо информирована и знаешь теперь все его дела, ждет, подобно Луке, вразумления Божьего. Причем кто‑то из тех, скорей всего «новых русских», кто благодаря «нахапанному» за время перестройки и реформ богатству, возомнил себя таким же «удельным князем», как тот крестьянин Лука. А вот кто этот человек, нам предстоит выяснить в самое ближайшее время, и ты, как я поняла, нам в этом поможешь, если потребуется. Так ведь?
– Не сомневайся ни на минуту. Твои проекты, Ольга, конечно, мне, как юристу и бывшему следователю, очень интересны. И я с большим интересом отношусь к твоему былинному рассказу, но скажи мне по совести, ты на самом деле веришь во все эти церковные сказки, рассчитанные на малограмотных или вовсе безграмотных крестьян средневековья? Не кажется тебе, что все это настоящая, как раньше говорили, поповская пропаганда? В то же время, мне все это так же безумно интересно, как и тебе. Какие‑то противоречивые чувства во мне борются. Скажу больше, я бы с огромным удовольствием съездила с вами вместе в одно из таких путешествий по храмам Подмосковья и иной раз сама также люблю смотаться по воскресным дням куда‑нибудь в подобный круиз, особенно недалеко. Но верить во все эти чудеса… Упаси Боже! Потом для нашего поиска, расследования да и для Фемиды нужны, дорогая, факты, только факты. Без всяких легенд и домыслов. А с этим пока еще у нас с вами не все в полном порядке.
– Как ты догадываешься, я не собираюсь выдавать легенды за действительность. А что касается посещения храмов и окружающих их тайн, поверий и тех же сказок, то ты не забывай все же, что я сейчас читаю курс отечественной истории и культуры. А разве все это не часть нашей истории? Одним моим знакомым помогает жить увлечение эзотерикой, другим – соционикой, третьим – дианетикой, как, например, стародавнему приятелю моего Олега полковнику МВД Тыквину с женой. Они теперь, видишь ли, в хаббардисты подались, проповедуют их идеи и даже книжки на эти темы пишут. Мне, например, все это чуждо. А вот такие экскурсии, думаю, во много раз более полезны и познавательны. Я даже часто со студентами на такие экскурсии езжу и по Москве, и по Подмосковью. Недавно, например, мы совершили интересную поездку по старообрядческим храмам Москвы и даже на старообрядческом кладбище побывали с моими студентами. Олега даже с нами взяла, и он, бросив все дела, с удовольствием с нами весь день провел. Эта поездка на него большое впечатление произвела. В следующий раз и тебя приглашу обязательно, если хочешь. Думаю, тебе понравится.
А потом, знаешь, я же еще студенткой, в советские времена, в церковь частенько ходила. И даже когда историю КПСС преподавала – тоже. Мамаша с отцом ужас как за меня боялись. А я все равно ходила. Один раз даже вместе с Олегом на Пасху в Новодевичьем монастыре весь день провели. Но он‑то больше из чистого интереса, как в театр ходит. Так что, не удивляйся, в некоторые чудеса я все же верю, только всегда при этом пытаюсь перекинуть мостик в нынешнее время, определить и растолковать поверья прошлого с точки зрения современного опыта, и своего в том числе. Ну да ладно, вон и Олег уже заторопился. Он время точно сечет. Значит, пора бежать на встречу с твоим мужем.
Подошедший Олег действительно поглядывал на часы. Взяв женщин под руки, он развернул их в обратную сторону, и они поспешили к переходу на углу 26‑ти Бакинских комиссаров и Ленинского. Туда, где уже пять минут Людмилу нетерпеливо ждал в своем серебристом джипе ее муж. По дороге Олег рассказал, что его приятель предложил им с Ольгой войти в состав редколлегии нового журнала чисто детективного направления, который он намерен начать выпускать в самое ближайшее время. Олег даже название ему тут же придумал – «Бубновый туз», помня о том, что когда‑то каторжникам на спинах их черных одежд обязательно рисовали карточную символику, чтобы охранникам в случае побега заключенного было легко обнаружить и попасть в видную с любой точки цель – мишень. Содержанием нового журнала, по словам Олега, должны были стать в основном детективные рассказы, которых у него самого было немало. Поэтому он был воодушевлен предложением товарища и решил, не откладывая дела в долгий ящик, подобрать несколько рассказов, имевшихся под рукой, и уже вечером передать тому на дискете для первого номера. Кроме того, приятель Олега уже давно выпускал получивший достаточно широкую популярность в стране туристический журнал «Россия без границ» – его составляли описания туров по стране, особенно интересных для приезжающих в Российскую Федерацию иностранцев. Ольга это прекрасно знала и читала журналы эти не один раз. Поэтому ее заинтересовало то, что в ближайшие дни вместе с Олегом им предстоит описать свое путешествие в Успенский Колоцкий женский монастырь в Можайском районе Подмосковья, о котором она только что подробно рассказала Людмиле.
Попрощавшись с адвокатшей, впорхнувшей на высокое переднее сиденье машины, мгновенно тронувшейся с места, они неспешно перешли улицу, прошли через арку и молча добрели до пятого подъезда дома, на восьмом этаже которого жили родители Ольги.
– Знаешь, моя дорогая, я, пожалуй, сегодня уже к твоим не пойду. Посиди у них сама, тем более что вам и без меня есть о чем поговорить. Можешь не торопиться домой. Я часа два должен посидеть за компьютером. Есть я не хочу, как ты догадываешься. Завтра у меня времени не будет совсем. А сейчас мне нужно, как я уже тебе сказал, подобрать пару рассказов для нового журнала «Бубновый туз». Эта идея мне очень нравится. Кстати, когда придешь, не забудь мне напомнить, что вместе с дискетой я обещал для первого номера передать наши с тобой краткие биографии и один или два наших снимка, не таких как на паспорт, а вполне нормальных цветных – у нас их много. Еще хочу позвонить Андрею. И у него детективных рассказов немало, и он, надеюсь, тоже откликнется на такое заманчивое предложение. А отцу скажи, что в соответствии с нашей сегодняшней договоренностью я специально к нему зайду, что я об этом не забыл. Я даже специально подготовлюсь и постараюсь, кроме прочего, перечитать свои старые блокнотные записи. Тем более что в них мне нужно будет найти для него ряд имен и интересующих его фамилий, а может, и кличек людей, связанных в прошлом с басмачеством и басмачами, о которых он собрался писать. Сейчас эта тема, на мой взгляд, более чем актуальна. Особенно проблемы, связанные с формами и методами борьбы с басмаческим движением, позволившими, хоть и не быстро, но положить конец кровопролитию.
Когда Ольга пришла к родителям, она застала отца сидящим за тем же полированным обеденным столом с расшатанными ножками, заваленным бумагами, увлеченно работающим над второй книгой о своей боевой партизанской студенческой молодости. Первая, «Юность уходит в бой», давно вышла в свет. Вторую книгу, куда вошли не только воспоминания о боевых товарищах, но и собранные с большим трудом их фотографии, по совету бывшего сокурсника, подрывника из отряда «Быстрый» Феликса Курлата, предполагалось назвать «Ненависть, спрессованная в тол». Разговаривать с дочерью увлеченный своими воспоминаниями Александр Иванович не стал, а только кивнул головой и махнул высоко поднятой вверх правой рукой с зажатой в ней китайской авторучкой с золотым пером, которой он пользовался с незапамятных времен.
Ольга пошла с матерью на кухню. Татьяна Алексеевна заварила по привычке довольно крепкий чай в огромном заварном чайнике. Поставила его на маленький столик возле окна, принесла две пиалы, вазочку с сушками и уселась напротив дочери, явно желая ей рассказать что‑то важное и интересное.
– Мне сегодня весь день вспоминается, как мы с твоим отцом когда‑то пришли в гости к твоим бабушке и дедушке в Ташкенте на улицу Чехова, – начала в своей неторопливой манере Татьяна Алексеевна. – Ты была еще совсем маленькая и играла во дворе с соседскими детьми. Была замечательная осень, одно из самых лучших времен года в Узбекистане, поистине золотое время – фрукты в невероятном множестве, ведрами, помнится, вишню собирали в их садике и ели, виноград черный и белый – дамские пальчики его еще называли. А цветов везде – море, в том числе и на ухоженных клумбах твоего деда. Он очень цветы любил – ирисы, гладиолусы, анютины глазки, розы – белые, голубые, темно‑красные и даже черные. Чего на его клумбах только не было. У бабушки всегда в доме в вазах свежие цветы стояли, как помню.
В тот замечательный сентябрьский день мы собрались у твоей бабы Нади по традиции отметить особо почитаемый на Руси день именин Веры, Надежды, Любови и матери их Софьи. Ты же знаешь, мы и сейчас каждый год отмечаем этот христианский праздник, для нашей семьи особенно знаменательный. Ты не улыбайся, к твоим делам мой рассказ тоже имеет некоторое отношение. Дослушай лучше до конца, тогда будешь комментировать. Твоя мама плохого тебе не расскажет и не посоветует. Утром того дня твой дед Алексей отправился раненько на базар, чтобы купить все необходимые продукты к встрече гостей. Я как сейчас помню весь в деталях его рассказ о том походе на рынок. Он всегда все рассказывал бабушке, ты же знаешь, и этот случай не был исключением. Только тогда я при его рассказе присутствовала, вот и все. А сегодня мне это приснилось со всеми подробностями. До твоего прихода все вспоминала, как будто это только что произошло. Представляешь? Вот и тебе хотела рассказать, а кому же еще. Кто меня так поймет, как ты? Отцу твоему всегда некогда, и к тому же он не любит такие рассказы.
«Ты что‑то мне сегодня персики с гнильцой положила, да и мятых несколько подсунула, а, апа, нехорошо, замени, – начал свое повествование в тот день твой дед Алексей, отличавшийся некоторой привередливостью, особенно при покупке продуктов на рынке для своего дома, для семьи. Настоящее представление! В лицах мой отец, твой дедушка, пересказал свой вояж на ташкентский Алайский базар, пожалуй, самый крупный тогда и самый выгодный с точки зрения покупок.
– С какой такой гнильцой? Это что, хозяин, мятые, что ли? Самые сочные, самые спелые положила тебе как всегда, а ты обижаешься. Зачем так сказал? Зачем апу обидел? Хочешь, поменяю? – спрашивает его апа, у которой он постоянно покупал домой фрукты, тем более что в данном случае набрал он их целый таз. – Ты посмотри, хозяин, какие они спелые, сочные. Еще раз посмотри своим глазом. Сам знаешь, у меня свой огород: половина сахар, половина – мед. Не обижай апу, от души тебе все кладу и еще с походом, как всегда. Но если не нравится что‑то, поменяю и еще лучше выберу. Ты только скажи, я все сделаю. – И пожилая красивая узбечка тут же проворно заменила товар. – Что еще, сосед, брать сегодня хочешь? Гости, наверное. Угости их как следует, и мне приятно будет. Черешню? Абрикос? Грушу? Урюк? Для тебя как всегда все лучшее. Только скажи, апа все подберет, все выберет.
Алексей Георгиевич и так набрал в этот день всего предостаточно, но тут все же не удержался и купил еще. Потом прошелся по рядам. Нужны были и горячие лепешки с тмином, и сыр, и брынза, и сметана… А как могло быть по‑другому здесь, на знаменитом ташкентском Алайском базаре?! Да и не базар это был, в российском понимании, а просто сказка Шехерезады. Такого никто в Москве никогда не видел и не поверит, если рассказать.
– Если бы я был художником, – сказал тогда хлопотавшей в кухоньке жене Алексей, – то наверняка большой цикл своих картин посвятил бы только ташкентскому базару – Мекке восточной жизни. Да вот, к сожалению, Бог такого таланта не дал. Да и есть ли такой талант, который в состоянии воспроизвести все буйство красок Алайского рынка. Вряд ли! Ван Гога или Гогена для этого маловато. Европейский масштаб совсем не тот. Да и краски совсем не те, скупые по азиатским меркам».
Татьяна Алексеевна налила себе половину пиалы горячего зеленого чая и, отпив глоток, ненадолго замолчала. У нее перед глазами тут же встали знакомые ей с детства сочные, яркие краски, переливающиеся всеми цветами радуги горы фруктов, овощей, зелени… А колоритные, прокопченные на солнце лица продавцов в тюбетейках в трудновычисляемом возрасте… А покупатели всех наций и народностей, собравшиеся здесь. Какому художнику под силу передать все это, а, кроме всего прочего, еще и ту особую сладость здешнего азиатского торга, от которого одинаковое наслаждение получают обе стороны? Нет, такое, как здесь, вряд ли где увидишь. Как, впрочем, и многое другое, составляющее сам смысл восточного базара. То, ради чего здесь из века в век живут целые поколения людей. Не говоря уже о колорите самого рынка, описать который невозможно…
– Так вот, – дальше продолжила она… – Твой дед, долго проживший в Узбекистане, освоивший и перенявший многие местные традиции и обычаи, в этом плане оригинальностью не отличался. Ему нравилось по утрам «делать базар», получая от этого истинное удовольствие. И конечно же, совершив все необходимые покупки, заскочить на полчасика в заключение рыночного путешествия в манящую запахами бесчисленных пряностей чайхану.
В тот день, как рассказывал Алексей Беккер своей жене, накупив фруктов, овощей, зелени для предстоящего домашнего торжества, он со всеми своими многочисленными покупками, аккуратно разложенными на двух стульях с кривыми металлическими ножками, расположился за маленьким столиком, у деревянной решетки, ближе к выходу. Потом, подойдя к солидному, напоминающему японского сумоиста, чайханщику с лоснящимся от пота и жира мясистым лицом с маленькими хитрыми поросячьими глазками, из‑под засаленной от времени и постоянно жирных рук черно‑белой тюбетейки которого торчали уголки совершенно мокрого носового платка, и сделал заказ.
– Порцию плова, лепешку и зеленый чай, – сказал ему Алексей, указав при этом на занятый им столик.
Чайханщик понятливо мотнул головой, сказав лишь одно слово «яхши», и продолжил свою начатую, видно, много ранее беседу одновременно с двумя или даже с тремя посетителями.
Вдруг Алексей почувствовал спиной подходящего к нему из чайханной глубины человека и оглянулся.
– Алексей Георгиевич, вы ли это? Не представляете даже, как я рад вас видеть. Вы уже сделали свой заказ?
Алексей поднял глаза на склонившегося над ним человека и, увидев небритую, обрюзгшую физиономию подошедшего незнакомца, слегка опешил. Потом, внимательно приглядевшись, все же узнал его. Боже мой, да это же не кто иной, как Генрих, ахнул он про себя. Конечно, он, но как изменился. Как же жизнь его перетряхнула. Однако внешне виду не подал, а только ответил впрямую на заданный вопрос.
– Да, заказ сделал только что, – сказал он, а потом добавил: – Да вы не стесняйтесь, присаживайтесь ко мне, Генрих Оттович. Давненько мы с вами не виделись. Как дела, как семья, рассказали бы? Как вы сами?
Генрих сел на освобожденный от пакетов с покупками стул и только устало махнул рукой.
– Да что там говорить, вы, наверное, и сами все про меня знаете. Сейчас вот, спустя много лет после войны, пытаюсь приспособиться к мирной жизни. Но война для меня, понимаете ли, еще не окончилась, даже через столько лет. А когда закончится, даже не знаю. Может быть, никогда… – признался он.
– Мне тоже чаю принеси, – попросил Генрих подошедшего к столу чайханщика и с нескрываемой неохотой, постоянно ловя на себе пристальные взгляды Алексея, сквозь зубы продолжил: – На работу устроиться никак не могу, никуда меня теперь не берут, боятся. До войны, вы же знаете, я юрисконсультом на обувной фабрике, что на Богдана Хмельницкого, недалеко от Комсомольского озера, работал. Вы, наверное, помните? А теперь вот туда не берут. Да что там, даже разнорабочим на фабрику, где меня каждая собака знает, не устроиться. Клеймо на мне, Алексей Георгиевич, понимаете, на всю оставшуюся жизнь. Страшное клеймо. Военнопленный же я. В НКВД чуть что вызывают. Дома бесконечные скандалы, денег совсем нет… Ритка из дома от меня как от прокаженного бежит, замуж выскочила за бедного инвалида, с двумя детьми в придачу. Вот и вся моя история. Видите теперь, как я живу. Да никак не живу – существую и все… На рынке ошиваюсь. Жить‑то надо. Там товар поднесу, тут мешки перетаскаю… То поесть дадут, то заплатят копейки, и на том спасибо…
Алексею в это время принесли полную косу янтарно‑желтого, с большими кусками ароматной баранины горячего узбекского плова. Увидев, какими жадными глазами Генрих посмотрел на еду, Алексей молча придвинул ему свою порцию. Генрих тут же жадно набросился на нее. Сметя за несколько секунд все содержимое, собрал кусочком предложенной ему лепешки остатки жирного риса на дне, с нескрываемым удовольствием вытер затем грязной рукой масляные после плова губы.
– Спасибо вам, Алексей Георгиевич, огромное спасибо! – пролепетал он. – А вы сами‑то, не хотите, что ли, кушать? Плов очень вкусный, я давно такого не ел.
– Да я уж что‑то и расхотел. Вот чаек свой допью и домой, пожалуй, пойду.
– А меня домой вовсе не тянет. Да и есть ли он теперь у меня, мой дом? Сам не пойму. Ведь, не поверите, выжил же я в этом аду, в плену, только потому, что знал, что меня дома ждут. Мечтал, думал каждую минуту, как я дочку свою увижу, с женой встречусь. Тогда настоящая надежда у меня была, вера. А теперь что получается? Никому я здесь не нужен. Лишний я человек в этой жизни. Крепкий, здоровый, сильный мужик и – живой труп. Вот как бывает.
– Генрих Оттович, – проговорил Алексей, расплатившись с чайханщиком, – ты раньше времени не унывай, прошу, а главное – не распускайся. Попробую я тебе в ближайшее время помочь, поговорю насчет тебя с одним знакомым. Покумекаем, решим, не бойся. Найдем, в конце концов, что‑нибудь приемлемое. Не один ты такой после войны вернулся. У других положение еще хуже. Ты адрес наш помнишь? Он не изменился. Так что заходи к нам через недельку, возможно, что‑то к тому моменту уже и решится.
В это время к Генриху подошел довольно молодой человек и, нарочито небрежно поздоровавшись с Алексеем Георгиевичем, начал что‑то быстро, вполголоса, чтобы не было слышно окружающим, причем довольно зло, говорить застывшему на своем стуле Соломонову. Тот лишь смиренно чуть ли не при каждом предложении незнакомца кивал ему в ответ.
«До чего же скользкий, даже мерзкий тип, – подумал Алексей Георгиевич, разглядывая парня исподтишка, боясь взглядом привлечь к себе внимание. – Довольно симпатичный издалека, при ближайшем рассмотрении он производит просто отталкивающее впечатление».
Белесый, верткий, с развязными манерами, со скользким взглядом колючих глаз, он неуловимо напоминал ему кого‑то из прошлого времени.
Алексей напрягся, внутренне ахнул даже.
«Не моей ли это бывшей соседки Таньки Черновой сынок? – подумал вдруг он. – Надо же. Скорей всего, он и есть. Молокосос совсем еще, а Генрих‑то его явно побаивается. Вон посерел весь. И глаза забегали».
В это время парень перевел свой взгляд на Беккера.
«Не взгляд даже, а острие кинжала, – вздрогнул, увидев прямо перед собой глаза белесого парня, Алексей Георгиевич. – Взглянул, как ужалил все равно». Не зря ведь поговаривали в городе, что известная на всю округу пропойца‑блядушка Танька Чернова была когда‑то знойной женщиной, красоткой. Родители ее долгое время находились в стане белогвардейцев, скрывавшихся в Туркестане от «красной кары». Сама же она в результате неимоверных похождений в поисках лучшей жизни, а то и приспосабливаясь к ней, чтобы просто прожить, заняла в результате не последнее место в большом гареме Ибрагим‑бека, одного из самых крупных басмаческих предводителей. Один из ее вечно голодных, оборванных, босоногих детей – когда она уже жила по соседству с Беккерами на улице Чехова в своей развалюхе – был как раз от этого самого Бека.
«Ну, чего только люди не набрешут, – подумал тут же Алексей. – Кто его знает, как и отчего у нее такая судьба сложилась. С другой стороны, все может быть. Но точно Танькин это сын. Сердце не обманешь. Давненько я что‑то его не видел. Вот и не признал поэтому сразу. И почему его Генрих так боится?»
Генрих, еще раз поблагодарив Алексея, по‑узбекски прислонил правую руку к сердцу и нехотя пошел вглубь базара. Молодой человек последовал за ним.
«Однако засиделся я здесь, домой давно уж пора», – подумал Алексей, вставая из‑за столика. День обещал быть особенно жарким. Дел впереди у него было невпроворот – ведь 30 сентября каждый год в их семье одновременно праздновали именины всей троицы. Трех именинниц, трех родных сестер, да еще и троюродной Софьи. И всех их Алексей знал еще по своему оренбургскому детству.
Его отца – Георга Фридриховича Беккера, купца 1‑й гильдии, известного орского богатея, в те самые времена хорошо знали и в Оренбурге, где у него была суконная фабрика да самые модные чуть ли не на всем Урале магазины. И в самой Москве магазины купца Беккера пользовались не меньшей популярностью. Вот и приучал он своего старшего сына Алексея с ранних лет ко всем своим делам, в поездки частенько брал. На него, на Алексея, на продолжателя славного рода Беккеров, наследника большого дела купеческого, была у Георга Фридриховича, по сути, вся надежда. Остальные дети в семье – так получилось – родились девками. Восемь дочек было у Георга Фридриховича. Жена – чистокровная яицкая казачка, родом из знаменитой станицы Наследницкой. Сам он из обрусевших немцев, которые еще при Анне Иоанновне перебрались в Россию из саксонских земель. Немало немцев в те далекие времена приехали в поисках лучшей доли в Россию, да так здесь и остались навсегда. Обустроились, хозяйство завели, обжились, привыкли. Разъехались по необъятным просторам Государства Российского. Во благо его «не щадили живота своего». Но и, как водится, себя тоже не забывали. Трудились честно, были аккуратны, педантичны, надежны, работящи. В делах преуспевали и все трудом нажитое преумножали. «Арбайт! Арбайт! Арбайт!» Эту формулу с молоком матери впитал Георг Фридрихович, зная, что по‑другому лучшей жизни не добьешься, и привил эту заповедь своим детям.