Наталья хорошо ее знала. Это была бабушка, у ног которой она играла в детстве, но нынче словно выступившая из clair-obscure,[75]— сама же картина казалась выполненной виртуозной рукой Рембрандта. Уже в пору, когда создавался портрет, эти голубые глаза смотрели будто из иного мира, однако в голосе бабушки еще и сейчас ощущалась по-детски искренняя доброта.
Пребывающая в одиночестве девушка с грустью мысленно вернулась в те далекие дни, когда она каждый вечер засыпала на коленях отца и каждое утро мать, смеясь, поднимала ее из кроватки. Она вспоминала, как в невысоких садовых зарослях играла в прятки со своим младшим братом, как она была пастухом, а он — волком, как он катал ее в маленькой коляске.
И она все глубже погружалась в воспоминания, но чувствовала щемящую тоску оттого, что в спокойном и тихом — когда-то — доме раздается теперь громкий смех, хотя счастье, похоже, навсегда из него ускользнуло.
Куда упорхнули ангелы детства, где сейчас приветливые гении ее безмятежных девичьих лет? Отчий дом казался ей оскверненным.
В эти часы она почувствовала, что ненавидит Зиновию; она в бессильной ярости сжимала кулаки, хотела сбежать от всего этого, но не знала куда.
Тут едва слышно к ней подошла по мягким коврам ее маленькая подруга — посмотрела на нее блестящими глазами и запрыгнула на колени, а потом, поглаживаемая Натальей, начала нежно мурлыкать.
Наталья больше не была одна, в полутемной комнате стало покойно и уютно, ворчливо-скрипучие голоса умолкли и зловещие гости убрались восвояси.
Однако Наталья продолжала размышлять и спросила себя, по какой причине она потеряла Сергея. Она сама была виновата, теперь она это знала: она недооценила его — и, что еще хуже, не поняла собственного сердца. Вот теперь и наказана — хотя, как ей представлялось, она действовала правильно. Она утешалась тем, что он к ней дружески расположен, что рядом с ней он — в последнее время — чувствует себя хорошо. Сейчас всего этого ей казалось вполне достаточно, она с этим смирилась, но счастлива она не была.
|
|
Потолок небольшой горницы тяжело нависал над ней, стены стали для нее слишком тесными, она боялась задохнуться в горячем воздухе.
Она быстро накинула кацавейку, через темные комнаты вышла из дому на мороз и долго стояла под спокойным и ясным звездным небом. Ее по-детски невинные глаза искали там, в вышине, успокоения, которого так не хватало ее бедному сердцу.
За мутными окнами пекарни теплилась свеча, и в глубине сада опять показались сверкающие глаза волка. Огромный пес подошел к ней и ласково приветствовал молодую хозяйку. Ветер тихонько пел в дымовой трубе и, играя, припорашивал темный мех ее кацавейки серебряными звездочками и иголками.
Было очень холодно, колючий морозный воздух пробирал до костей. Внезапно почувствовав озноб, Наталья поежилась, еще раз взглянула на сияющие письмена небес и затем медленно воротилась в дом, чтобы снова сидеть у окна за мерцающей льдистой пеленой и грезить с открытыми глазами.
«Поехал ли он тоже в театр?
Не напрасно же Зиновия наряжалась…
Сейчас он, верно, сидит позади нее в ложе, она делает незаметное движение, и мех горностая приоткрывает ее лилейные плечи. Это она умеет…
А как она улыбается, эта чаровница!
Наверняка они возвращаются в санях вместе, сидят плечом к плечу. Позванивают колокольчики, она шепчет ему на ухо ласковые слова, и ее взгляды вьют вкруг него колдовские петли.
|
|
Как она красива! Почему я не такая красивая?..»
Наталья больше не задает вопросов, она прижимает ладони к груди, и по щекам у нее текут слезы, горькие и горячие.
Тут кто-то тихонько стучит в окно. Может, это ветер или снег, вихревой каруселью соединяющий небо и землю?
Нет, снаружи тихо: голоса воздушных призраков смолкли и в дымовой трубе, и в безлистых ветвях деревьев.
Стук повторяется.
Наталья быстро отворяет оконную створку и, выглянув, узнает старого Онисима, который стоит во дворе и улыбается ей.
— Вы одна, барышня? — спрашивает старик.
— Да, заходи же в дом.
— Если вы позволите.
— Разумеется, к чему лишние слова, я очень рада тебя видеть.
Затворив окно, Наталья идет навстречу Онисиму. Она приглашает его в маленькую горницу, где провела весь вечер, и усаживает напротив себя.
— Что это с вами, милая барышня? — спрашивает, расположившись в кресле и внимательно посмотрев на Наталью, верный слуга. — Вы никак плакали, если меня не обманывают мои старые глаза?
— Нет, нет, тебе показалось… С чего бы мне плакать?
— Зачем лгать? Уж коли я что-то видел, меня с толку не собьешь, — возразил он. — Кому, как не мне, вы можете довериться? Намерения у меня самые честные — и по отношению к моему молодому барину, и по отношению к вам. Поверьте, у вас нет причин проливать слезы — по крайней мере, из-за этой дамы, которая наведывается к моему барину!
— Да она все вечера у него проводит!
— Правильно, нельзя же быть неучтивым. Мой барин не может запереть перед ней дверь, однако что он делает всякий раз, как она появляется? Он увещевает ее, он проповедует, как священник. Но понимаете ли, милостивая барышня, сколько волка ни корми, он все в лес смотрит. Ей правда очень хотелось бы набросить петлю на шею моему барину, да только зря она ему показывает, что он ей так нравится. Мужчины этого не переносят.
|
|
— Ты, мой друг, даже не представляешь, — сказала Наталья, — какой несчастной я себя чувствую. Эта женщина властвует здесь, она султан в юбке, а мы все — только ее невольники. Для меня отчий дом стал чужим, а где еще мне найти родной уголок?
— У нас, милостивая барышня, — ответил Онисим, — у нас, где же еще?
Наталья с грустью покачала головой.
— Вы, видимо, полагаете, что мой барин по-прежнему злится? Мне это лучше знать.
— Он, конечно, уже на меня не сердится, — возразила Наталья, — но он и не любит меня.
— Это он-то вас не любит? — переспросил старик. — Да кого же он тогда любит? Любит, конечно, Иисуса, Деву Марию и Иосифа, но стоит ли из-за этого плакать? Клянусь вам, он любит вас, только вас одну, чтоб мне в преисподнюю провалиться, если это неправда!
Наталья медленно подняла голову и сквозь пелену слез улыбнулась Онисиму.
— И не плачьте больше, оно того не стоит, — пробормотал старик. — Все уладится, но вы должны нам доверять.
— Ты прав.
— Разумеется, я прав. Осознали вы это наконец, милостивая барышня?
Когда Онисим уходил, Наталья вышла с ним на крыльцо.
— Спасибо тебе, — сказала она, — ты сделал для меня доброе дело.
Он поцеловал ее в плечо и тихонько выскользнул за ворота: ему не хотелось, чтобы его здесь видели.
А Наталья еще минутку постояла под торжественным ночным небом. Вечные звезды спокойно горели высоко над нею, мерцающий воздух был проникнут миром и ясностью. Она медленно вернулась в дом, и, когда снова села у окна, на нее нахлынули добрые, прекрасные мысли. Одни были похожи на ангелов с белыми переливающимися крыльями и с лилиями в руках, а другие приближались чуть слышно, в венках из алых маков. Она еще раз вздохнула, затем откинулась на спинку кресла и с улыбкой на устах задремала.