— Атакуйте! — шепнул один из секундантов дядюшке Каролу.
Тот глубоко вздохнул и посмотрел вверх, и тут произошло чудо: над ним, как когда-то царица ангелов над войском Орлеанской девственницы, парила Зиновия — и, улыбаясь, махала ему рукой. С этой секунды Карол уже не соображал, что творит. Он сделал прыжок вперед, настоящий тигриный прыжок, и взмахнул саблей. В следующее мгновение Гольдман заорал и выронил оружие. Теперь Карол, точно второй Ахилл, накинулся на него и принялся плашмя мутузить клинком. Наверху Зиновия хлопала в ладоши.
— Пощадите! — закричал Гольдман. — Не убейте меня совсем.
Карол остановился.
— Хотите попросить прощения у госпожи Федорович?
— Да.
Карол указал на галерею.
— В таком случае, милости прошу.
Гольдман торжественно попросил милости у Зиновии, и она с царственной снисходительностью удовлетворила его просьбу. Карол покинул зал под руку со своей царицей, сияя самой благородной гордостью. Казалось, он вырос на целую голову.
В гостинице, во время празднования победы, шампанское лилось рекой, и под конец Карол, опустившись на одно колено, пил из бархатной туфельки Зиновии, ибо герои всегда столь же галантны, сколь отважны.
Зимняя сказка
Сквозь рубище порок малейший виден;
Парча и мех все спрячут под собой.
Шекспир. Король Лир [42]
Михайловское общество становилось все веселее и многочисленнее. Через гусарских офицеров Зиновия заводила в окружном городе новые знакомства и не обинуясь приглашала в Михайловку каждого, кто ей нравился. Она владела скипетром как бы в силу естественного права, и никому даже в голову не приходило бунтовать. Среди новых друзей первую роль играла графиня Коморовская, симпатичная вдова тридцати лет, невысокая роскошная блондинка с изысканными парижскими манерами. Она смеялась как ангел и скакала верхом как черт. Господин Литынский и его жена — молодая элегантная пара — выделялись некоторыми очаровательными экстравагантностями. В туалете госпожи Литынской не было упущено ни одной детали, в остальном же она казалась бесплотной. Господин Бадени, жизнерадостный вдовец, привозил с собой трех милых благовоспитанных дочерей. Это были: Бронислава, крупная, плотно сбитая девушка с гордым взглядом, вылитая сарматская амазонка; Ванда — среднего роста, с мягкими пухлыми формами, округлым свежим лицом, волосами цвета воронова крыла и агатовыми глазами; и Мауриция — ослепительно белокожая и нежная, с густыми золотисто-русыми косами и своенравно вздернутым носиком. Наконец, два молодых человека: Плоцкий, прожигатель жизни и страстный охотник, и Суходольский, увлекающийся искусством — его даже подозревали в писании стихов.
Было начало декабря. Уже несколько дней как установилась прекрасная, ясная погода и ударил сильный мороз. Давно лежал снег, и от села к селу, от поместья к поместью протянулась теперь сверкающая белизной дорога. Что в подобных условиях могло быть естественнее, чем желание вволю покататься на санях? Зиновия внесла предложение, и тотчас же все решили устроить «кулик» — санную прогулку по старопольскому обычаю, отличающуюся тем, что участники ее кочуют от одного соседа к другому, в каждом доме устраивая пиры и танцуя. Зиновия, графиня Коморовская, майор и Плоцкий взяли организацию на себя.
— Мы не должны отставать от других, — категорично объявила Аспазия мужу.
Менев наморщил было лоб, но одного взгляда Зиновии хватило, чтобы он снова приветливо улыбнулся.
— Да, тебе опять придется выделить деньги, — сказала Зиновия, — и на сей раз достаточно крупную сумму, потому что твоим дамам требуются наряды. А кроме того, необходимо заказать новые сани.
Менев прекратил всякое сопротивление, Зиновия получила все, что просила, и в ближайшие дни Михайловка стала похожа на театр, в котором собрались ставить новую оперу. Из окружного города прибыли еврейские мастеровые разного профиля, и трудились они без устали. Дамы и служанки, Тарас и Ендрух по мере сил помогали им. Повсюду что-то кроили, шили, строгали, красили и золотили — с раннего утра до позднего вечера. И вот настал день веселого праздника. Природа, казалось, тоже принарядилась по этому случаю. Ибо все сверкало и смеялось в ослепительно переливающемся зимнем ландшафте: чистое бледно-голубое небо; солнце; снег, скатертью покрывший поле и лес, деревню и город; лед, прочно сковавший ручьи и реку; искристые кисти сосулек, свисающие с веток деревьев и с кровель; горы вдали, округлые вершины которых рдяно горели на фоне лазурного горизонта. Было десять часов утра, когда запряженные сани выстроились на дворе Михайловского поместья; однако пришлось ждать еще какое-то время, пока дамы завершат свой туалет. Мужчины тем временем наскоро перекусывали в трапезной и добросовестно налегали на ликер. Наконец Ендрух распахнул дверь, и, шурша платьями, в зал вошли пять дам, которых встретили громкие возгласы восхищения. Еще по рюмочке контушувки,[43]и Зиновия подала сигнал к отправлению.
В первых санях заняли место восемь еврейских музыкантов в турецких костюмах. Во вторых сидел Менев с двоюродной бабушкой, на которой была кофейного цвета венгерка с черным рысьим мехом, роскошный раритет времен Венского конгресса, в третьих — Аспазия в синей бархатной шубе, отороченной и подбитой черно-желтым мехом лесного хорька, рядом с ней кадет. За ними следовали Феофан и Зиновия, в горностаевой шубе, крытой пурпурным бархатом, и в элегантном горностаевом колпаке [44] с пером цапли, приколотым бриллиантовой брошью. Карол и Лидия, одетая в зеленый бархат с голубой лисой, и майор с Натальей, закутанной в светло-лиловую атласную шубу на беличьем меху, замыкали кавалькаду.
Под неистовый грохот янычарской музыки, под развеселое щелканье кнутов и звон бубенцов сани тронулись с места и, сопровождаемые верховыми — Тарасом и Ендрухом, — цугом потянулись через деревню в усадьбу священника, где снова опорожнялись рюмки, после чего к поезду присоединилось двое новых саней — в них разместились священник с супругой, сыновья батюшки и его племянница. Февадия выглядела прямо-таки величественно в черном шелковом манто с лисьим мехом, но и Алена казалась не менее очаровательной в своем наряде малорусской крестьянки.
На ней были пестрая кофта и синий корсаж, из-под которых сияла белизной вышитая сорочка, длинный, пестро расшитый овчинный тулуп, синие мужские сапожки, коралловые бусы и браслеты, украшенные золотыми и серебряными монетами, и кумачовый платок, стягивавший белокурые косы.
— Посмотри, какая Алена симпатичная, — сказала Зиновия Феофану, — поухаживай немножко за ней.
Он пожал плечами.
— Ты не должен допустить, чтобы она ехала вместе с Данилой и Василием, — продолжала Зиновия. — Ей под любым предлогом хотелось выдворить Феофана из саней. — Покажи ей свою галантность, будь ее кавалером!
— У меня нет никакой охоты.
— Немедленно выполняй, что велено, — чуть слышно проговорила Зиновия, глазами укрощая его строптивость, — иначе…
Феофан выпрыгнул из саней и с самой несчастной физиономией разместился рядом с Аленой, тогда как Зиновия выбрала себе в рыцари Карола, а Лидия, точно покинутая Ариадна, завладела обоими сыновьями священника.
Менев почувствовал себя обязанным последовать галантному примеру сына и перебрался к Февадии, уступив свое место священнику.
— Ну что, все наконец расселись? — спросил тот.
— Да, да! — раздалось со всех сторон.
Большой барабан подал знак, тотчас вступили остальные инструменты, щелкнули длинные бичи, зафыркали лошади, и в мареве золотистого света вереница саней полетела по искрящемуся, как белый атлас, снежному покрову ландшафта. Был полдень, когда они прибыли в окружной город и, привлекая к себе взгляды изумленной толпы на Рыночной площади, остановились перед входом в кафе.
Здесь, в отдельном небольшом зале, гусарские офицеры устроили отменный завтрак. К гостям из Михайловки теперь присоединились: Винтерлих, майор барон Гнайс, ротмистр граф Кардоки, лейтенант фон Ланберг, лейтенант Пивницкий, господин Литынский со своей почти бестелесной супругой, господа Плоцкий и Суходольский. Захлопали пробки шампанского, вскоре все пришли в исключительно радужное настроение, и даже Феофан после пары бокалов, похоже, добродушно покорился своему жребию. Когда кавалькада, удлинившаяся еще на добрую полудюжину саней, снова тронулась с места, оркестранты гусарского полка, по этому случаю превратившиеся в китайцев с длинными косичками, ехали впереди на гигантском транспортном средстве, замаскированном под дракона. Уже за ними следовала вереница причудливо и богато декорированных саней, в которых парами разместилась веселая компания. Господин Литынский стал теперь кавалером Лидии, а Плоцкий — рыцарем госпожи Литынской, в чьей затейливой шубе из цветастой камки с дорогим мехом шиншиллы было что-то от восточного великолепия и загадочности.
Таким образом все они быстро добрались до Грошкова, имения господина Бадени. Там гостей встретила триумфальная арка из еловых лап. Еврейские музыканты в казацких костюмах сыграли мазурку. В трапезном зале был накрыт длинный стол. Бадени с дочерьми сердечно приветствовали приехавших. Вот опять послышалось щелканье кнута, и появилась графиня Коморовская в роскошной шубе из золотой турецкой парчи, отороченной и подбитой мехом светлого соболя. Она выехала навстречу своим гостям и потом разделила с ними утехи щедрого застолья.
Уже опустился вечер, когда «кулик» в последний раз пустился в дорогу, теперь под эскортом конных казаков с пылающими факелами в руках.
Графиня ехала с Кардоки; высокая Бронислава, которой была очень к лицу ее темно-лиловая, украшенная мехом куницы шуба, устроилась с Суходольским. Ванда, закутанная с головы до пят в белый атлас и белую лисицу, напоминала голубку и сидела в санях с лейтенантом фон Ланбергом, а Мауриция, в розовом атласе с мехом скунса, поместилась рядом с Пивницким. Обряженные турками и казаками иудейские музыканты — на розвальнях — замыкали великолепную кавалькаду.
Раззолоченные сани, сделанные в виде гигантских лебедей, раковин, павлинов, морских сирен и еще каких-то немыслимых сказочных существ, с быстротой молнии неслись по устлавшему землю белому пуху — точно ладьи, стремительно влекущиеся по волнам безбрежного океана. Из-под полозьев белыми искрами вылетал на обе стороны снег. На небе уже появились первые звезды, а на земле, вдалеке, — блуждающие огоньки: глаза волков, отправлявшихся в свои грабительские набеги.
На полпути к Каменке, резиденции графини, располагалась еврейская корчма. Здесь решили сделать остановку, чтобы наскоро сполоснуть горло рюмкой-другой ядовитой горилки.
Из заведения доносились пронзительные звуки скрипок и плач цимбал.
В чаду, пыли и облаках табачного дыма, заполнявших все помещение, плясали крестьянские девушки и хлопцы. Тяжелые сапоги, точно копыта диких степных лошадей, отбивали по половицам такт.
Какой-то крестьянин вышел на улицу, с изумлением уставился на красивые сани и прекрасных дам, хлопнул в ладоши, зашатался и упал в снег. Вслед за ним из дверей выскочила смазливая крестьяночка, которая, как и он, явно была навеселе. Она, смеясь, приставала к молодым господам со своими нежностями, пока не получила от лейтенанта Пивницкого поцелуй, а от Тараса — взбучку.
Аспазия брезгливо отвернулась.
— Полюбуйтесь, пожалуйста! — воскликнула она, адресуясь к графине. — Вот он каков, народ-то, и тут можно только посочувствовать…
— Сейчас они танцуют и пьют, — промолвила Бронислава, — а назавтра будут на печи отлеживаться, вместо того чтобы работать. Как жаль, что их больше нельзя угостить нагайкой!
— А есть писатели, которые требуют от нас веры в душевную чистоту и простосердечие крестьян, — вмешался майор, — взять хотя бы этого Ауэрбаха.[45]
— Или нашего Сенкевича, — добавила Ванда.
— Здесь настоящее гнездовище порока. Тьфу, чтоб они пропали, животные! — обронил в сердцах господин Бадени.
Под грубым рубищем из простого сукна — обычной одеждой крестьян — каждый из только что приехавших легко различал порок, но то же самое, только облаченное в шелка, кружева и бархат, укутанное в дорогой мех, подрумяненное и спрыснутое духами, представлялось им красивым и безупречным.
Кому из этих элегантных господ пришло бы в голову подвергнуть критике какую-нибудь из богато одетых, очаровательных дам, которые, подобно султаншам, восседали в раззолоченных санях?
Наступила ночь, когда кавалькада прибыла в Каменку. Дамы сбросили шубы и привели в порядок свои туалеты. Был подан горячий чай, и, как только его выпили, музыканты начали играть полонез.
Пары выстроились, и возглавили их Плоцкий с госпожой Литынской. Танцующие двигались по всей анфиладе покоев, огибая столы и оттоманки, а между делом обменивались шутливыми замечаниями, смеялись и болтали.
Аспазия танцевала с кадетом.
— Как вам нравится Ванда Бадени? — поинтересовалась она. — Разве она не прелестна?
— Мне здесь нравится только одна дама.
— Которая?
— Я не смею назвать ее имя.
— Пожалуйста, кто она?
— Только если вы настаиваете.
— Разумеется, я хочу это знать.
— Это вы, сударыня, вы с первого взгляда произвели на меня неизгладимое впечатление.
— Выдумки! — залившись румянцем, воскликнула Аспазия. — Чем я могла пленить вас, когда вокруг столько молодых женщин и девушек?
— Я нахожу очаровательной только вас, госпожа Менева.
— Тише, вас могут услышать, поговорим об этом позднее…
В то же самое время Плоцкий пытался добиться благосклонности госпожи Литынской, а Кардони пылко клялся в верности графине Коморовской.
За полонезом последовал вальс, затем — мазурка, которую танцевали всего несколько пар: майор с Натальей, Суходольский с Брониславой, Плоцкий с Вандой и Пивницкий с Маурицией.
Танцы и вино все больше подогревали резвящуюся компанию. После перерыва, во время которого был устроен лукуллов пир, разгульная веселость достигла апогея.
Винтерлих с Каролом вдруг петухами выступили вперед и, ужасно кукарекая, хлопая воображаемыми крыльями, кинулись преследовать дам. Данила и Василий, наряженные польскими евреями, лихо отплясывали казачок.
Казалось, будто старинным серым воеводским замком со всеми его укромными уголками, обычно такими тихими и темными, овладела толпа одержимых вакханок и вакхантов.
Лишь утренняя заря положила конец веселому буйству. Были приготовлены сани. На небе еще стояли отдельные звезды, когда гости отправились в обратный путь.
Невдалеке от Михайловки произошло несчастье. Упала лучшая лошадь Менева, сломала ногу, и животное пришлось застрелить.
Мотуш был безутешен, горькие слезы текли у него по щекам. Когда Тарас попытался его урезонить, он гневно выкрикнул:
— Ах, уж лучше бы наш всеблагой Господь сгубил парочку самых красивых ангелов!
Два шахматных хода
Выше тот, кто разумом силен.
Софокл. Аякс
В последовавшие после великолепной прогулки дни дом казался тихим и опустевшим.
— Нам нужно предпринять что-нибудь новое, — сказала Аспазия.
— Я уже придумала кое-что интересное, — ответила Зиновия.
— И что именно? — спросила Наталья, радостно оживившись.
— Мы устроим театральное представление, — с улыбкой проговорила Зиновия.
— Ах ты хорошая, ах ты единственная наша, ты всегда о нас помнишь! — воскликнула Аспазия.
— Одновременно это послужит уроком для наших молодых людей, — заметил Менев, выпуская густое облако дыма.
— И поставим мы не одну из тех смешливых безделиц, — объяснила Зиновия, — какие обычно исполняются в домашних театрах и уже смертельно всем надоели, а прелестную небольшую пьесу, которая у меня с собой. Во-первых, никто из вас наверняка не знает ее, а во-вторых, мы получим удовольствие, играя не в своих повседневных одеждах, а в античных костюмах.
— Великолепно.
— В основе сюжета этой грациозной комедии лежит старинная пьеса Ганса Сакса.[46]Главные герои — Александр Великий, его супруга Олимпия и философ Аристотель.
— Ты, естественно, будешь играть Олимпию, — определила Аспазия.
— Да; впрочем, у нас всех превосходные роли, однако нам не хватает любовника. Я попробую на эту роль Феофана, но боюсь, ничего путного не получится.
— Кого же в таком случае мы возьмем? — спросила Наталья.
— Подберем кого-нибудь.
В тот же день Зиновия отбыла в окружной город и прочитала с Феофаном несколько сцен, в которых участвовали Александр Великий и Олимпия. Однако сделано это было лишь для того, чтобы не возбудить подозрений, ибо план у нее давным-давно созрел.
— Феофан совершенно не способен играть эту роль, — категорически заявила она, воротившись в Михайловку. — Придется нам вообще отказаться от затеи с театром.
Все приуныли.
— А здесь никого нет? — решилась заметить Аспазия. — Что, если натаскать Плоцкого?
— Об этом и думать нечего.
— Тогда Кардони.
— То же самое.
Все принялись ломать голову.
— Единственный, кто бы мог..! — внезапно воскликнула Зиновия. — Но и такой вариант не подходит, поскольку мне известно, что к этому человеку здесь относятся с предубеждением.
— Кого ты имеешь в виду?
— Сергея Ботушана — однако, как я сказала, о нем не может быть и речи.
— Почему же? — спросила Аспазия.
Наталья покраснела и растерянно теребила косу.
— Сергей? — Менев наморщил лоб. — Ты действительно так считаешь?
— Он будто создан для этой роли, — ответила Зиновия.
— Тогда давайте его пригласим, — сказала Аспазия.
— Только не очень торопитесь, — заметил Менев.
— Весь вопрос в том, хотим мы устраивать спектакль или нет, — уточнила Зиновия.
— Да, да… Хотим, конечно… — раздалось со всех сторон.
— В таком случае нам следует заполучить Сергея.
Менев собрался было еще раз возразить, однако спокойный и властный взгляд Зиновии мгновенно остудил его пыл, и он промолчал.
Таким образом, тем же вечером Зиновия отправилась на санях в Ростоки. Она застала Сергея за изучением какого-то сельскохозяйственного труда.
— Что за роман вы тут читаете? — полюбопытствовала она и, не снимая горностаевой шубы, крытой красным бархатом, по-дружески подсела к нему.
— Я не читаю романов.
— Предпочитаете их переживать?
— Это тоже в прошлом.
— Для пессимизма у вас еще будет время, мой друг, — а сейчас я принесла вам добрую весть. Мы в Михайловке устраиваем театральный спектакль, и я прибыла сюда, чтобы от имени семьи Меневых предложить вам принять в нем участие.
— Очень хорошо придумано.
— Вам предстоит сыграть любящего.
— В паре с Натальей? — спросил он, улыбнувшись.
— Нет, это было бы неудобно. Со мной. Вы будете Александром Великим, а я — Олимпией, вашей супругой.
— Приятно слышать.
— Итак, вы согласны?
— Вы очень рассердитесь, если я скажу, что нет?
— Разумеется.
— Ваш план составлен исключительно тонко, — продолжал Сергей, — однако я слишком неловок, чтобы его осуществить. Я допущу ошибку, поскольку не могу приказывать своему сердцу, да и потом — у меня сейчас чрезвычайно мрачное настроение.
— По какой причине?
— Может быть, потому, что нет никого, кто любил бы меня и кого бы любил я?
— У нас вы отвлечетесь от печальных дум.
— Прошу вас, оставьте меня в покое с моими книгами.
— Вы любите Наталью, — возразила Зиновия, — но разве это основание, чтобы прятаться? Вздохами и причитаниями еще никто не построил лестницу на небеса. Вы должны действовать смело и решительно. Кто же пугается молоденькой девушки? Единственный способ завоевать Наталью для вас состоит в том, чтобы ехать в Михайловку. Однако снимите-ка с меня шубу, здесь жарко.
Сергей кинул соскользнувшую с плеч Зиновии шубу в кресло, а сам уселся на подоконник.
— Обещаю вам, что Наталью вы получите. Клянусь, она станет вашей женой, но сперва вы должны приехать и за мной поухаживать.
— А вы не думаете, что Наталья начнет ревновать?
— Она уже ревнует, но важно другое: сумеете ли вы хоть чуточку влюбиться в меня? Ибо это необходимо, если вы намерены хорошо сыграть свою роль.
— Вы даже не представляете себе, Зиновия, сколько усилий мне приходится прилагать, чтобы не влюбиться в вас…
— Правда? — Она с очаровательной улыбкой взглянула на него. — Итак, вы приедете?
— Еще не знаю.
— Сергей, я говорю серьезно: вы должны приехать, и уже завтра.
— Ну, если вы полагаете…
— Я так хочу. Разве я не была вам послушна? Теперь вы меня разочек послушайте.
— Стало быть, я приеду.
— Весьма благоразумно с вашей стороны. — Зиновия бросила на него хитрый взгляд и потом закурила папироску. — А вы будете за мной ухаживать?
— Естественно.
— И чуточку в меня влюбитесь?
— Не без этого, — ответил Сергей. — Однако теперь давайте, наконец, поговорим о делах.
— Нет, я и слышать о них не желаю, — перебила она. — Но хорошо, что вы мне об этом напомнили: вот здесь немного денег… — Она положила на стол пятьсот флоринов. — Я все-таки не должна забывать о своем долге. Это немного, но это только начало.
Сергей слегка покраснел.
— С этим можно не торопиться.
— Нет, прошу вас, возьмите деньги, я и без того вам многим обязана — пожалуйста, не конфузьте меня.
Сергей написал расписку и затем вынул пачку разных бумаг.
— Вот счета.
— Я ведь уже сказала, что у меня сейчас нет охоты просматривать их.
— Но это необходимо…
— Хорошо, тогда, с вашего позволения, я заберу их с собой. — Она сунула бумаги в сумочку. — А теперь проявите учтивость и скажите, что я вам нравлюсь. И вообще, вас ждет фиаско, если вы не поупражняетесь заранее в поклонении мне. Итак, приступайте к делу!
— Зиновия, вы самая легкомысленная женщина на свете, — ответил Сергей, — и тем не менее вы мне очень симпатичны, но именно по этой причине и потому, что я ценю ваши достоинства, мне не хотелось бы вступать в игру с вами.
— Тогда влюбитесь в меня серьезно, и мы избежим всей этой комедии.
— Зиновия, вы неисправимы.
— Дайте мне, пожалуйста, руку.
Сергей подошел к ней, и она вложила ему в ладонь свои изящные розовые пальчики.
— Я вам действительно чуточку нравлюсь? — едва слышно спросила она, поднимая на него красивые темно-голубые глаза.
— Да.
— Тогда я удовлетворена.
Она поднялась с кресла.
— К чему вдруг такая спешка?
— Потому что… ах! Лучше не спрашивайте. Вам меня не понять.
Царственным движением она накинула на себя горностаевую шубу и быстро двинулась к выходу.
Сергей проводил ее удивленным взглядом.
Во второй половине следующего дня он, как и обещал, прибыл в Михайловку. Его приняли вежливо, но смущенно — только Наталья при его появлении сочла необходимым иронически улыбнуться.
Сергей нашел в Михайловке графиню, Ванду Бадени, майора, дядюшку Карола, семью Черкавских и Лепернира. Вскоре прибыли и Феофан с Винтерлихом. Последний был загодя извещен письмом и откликнулся на идею постановки маленькой комедии с таким энтузиазмом, какого с лихвой хватило бы на все драмы Лопе де Веги. Карол же радовался, что выбор пал на пьесу, действие которой разворачивается в Древней Греции.
— Все прекрасное пришло оттуда! — воскликнул он. — Уже от одной мысли, что я надену тунику и сандалии, я чувствую себя окрыленным, а удовольствие увидеть в греческих одеждах Зиновию поистине бесценно.
Теперь Зиновия взялась распределять роли: Сергей будет играть Александра Великого, сама она — Олимпию, Феофан — Аристотеля, Винтерлих — Диогена. Парой придворных дам стали Аспазия и Лидия; Наталья получила роль Лики, любимой рабыни Олимпии. Майору с Каролом предстояло изображать двух македонских полководцев, кадету, Даниле и Василию — сановников при дворе, Алене и Ванде — рабынь.
Феофан и братья Черкавские еще прежде успели переписать роли.
Таким образом, все сразу приступили к читке пьесы.
Фабула комедии была следующей. Александр Великий настолько влюблен в свою красивую супругу Олимпию, что становится ее рабом и совершенно забывает о грандиозных военных планах. Мечи праздно бездействуют в ножнах, механизм государственного правления вот-вот остановится. Военачальники и придворные выражают свою озабоченность, тогда как дамы двора с ликованием приветствуют наступление новой эпохи господства женщины.
Аристотель, бывший воспитатель Александра, старается его образумить. И ему отчасти удается настроить царя на другой лад. Однако Олимпия чувствует, что на мужа оказывают противное ее намерениям влияние, и, открыв в лице женоненавистника Аристотеля своего противника, решает немедленно наказать его — и отвоевать своего супруга.
Оставшись наедине с жестокосердным философом, она так умело пользуется всеми приемами обольщения, что Аристотель в конце концов оказывается у ее ног. В этот момент входит Александр, которого Олимпия предусмотрительно попросила спрятаться в соседней комнате, и посрамленный философ терпит очень забавное поражение.
Пьеса вызвала всеобщее одобрение. Зиновия постановила, что первый акт должен быть разучен в течение ближайших трех дней и что после этого можно приступать к репетициям.
Затем Винтерлих уселся за рояль, и начались танцы. Зиновия уединилась с Сергеем в дальнем уголке, где стоял небольшой диван, рассчитанный как раз на двух человек. Сергей вообще не танцевал, а Зиновия каждый раз после очередного тура с Феофаном или Каролом возвращалась к нему.
Наталья, казалось, не удостаивала обоих даже взглядом, но на самом деле незаметно наблюдала за ними и только вполуха слушала то, что нашептывал ей майор. Время от времени она громко смеялась или игриво хлопала своего поклонника веером, однако готова была расплакаться, настолько тяжелый груз лежал у нее на сердце.
Майор рассчитывал в этот вечер продвинуться вперед, и надежду его разделяла вся семья Меневых, с удовлетворением взиравшая на перспективу такого сватовства. Наталье же эти планы сейчас были еще более чужды, чем когда-либо.
Кадет ни на шаг не отходил от Аспазии, глаз с нее не спускал, и стоило ей шевельнуться или обвести взглядом зал, как он тут же вскакивал на ноги и спрашивал, не угодно ли ей чего.
Между тем Феофан был мрачнее тучи. Он возбужденно расхаживал взад и вперед, бросал на Сергея испепеляющие взгляды или внезапно подхватывал даму, оказавшуюся поблизости, и неистово кружился с нею по залу. Зиновия, которую забавляла его немая ярость, наконец подозвала его к себе, смахнула у него со лба прядь волос и с благосклонной улыбкой проговорила:
— Скажи Винтерлиху, чтобы сейчас он сыграл кадриль, я хочу танцевать с тобой.
Пока Зиновия с Феофаном выделывали фигуры кадрили, Сергей спокойно сидел в углу, и это, как ни странно, рассердило Наталью еще сильнее, чем его доверительная беседа с Зиновией.
— Сергей ведет себя совершенно бестактно, — сказала она, обращаясь к матери. — Я понимаю, что он увлечен Зиновией, но зачем же так демонстративно показывать всем, что для него существует только она.
За ужином Наталья вдруг подняла бокал и чокнулась с майором. Зиновия в ту же секунду незаметно толкнула Сергея и, не двигаясь и не меняя выражения лица, шепнула:
— Поздравляю, в этом раунде победа за вами.
Проигранная партия
Но если
Себя моим рабом признал ты,
С тобой я буду как с рабом.
Кальдерон. Стойкий принц [47]
Михайловская усадьба теперь больше походила на огромную мастерскую, чем на барское поместье. В просторной комнате первого этажа еврейский портной с двумя подмастерьями трудился над театральными костюмами. Всю первую половину дня дамы очень усердно ему помогали.
Кроме того, на подхвате у них была Софья. В маленьком зале, полностью освобожденном от мебели, трудились дядюшка Карол и Винтерлих, под их началом работали Ендрух и Квита. Казак строгал и пилил брусья, необходимые для возведения театральных подмостков, Квита же из картона, цветной бумаги, золотой и серебряной фольги изготавливала реквизит, прежде всего шлемы и короткие мечи.
Винтерлих и Карол — оба в одних жилетах, с сигарами во рту — разрисовывали декорации, занавес и передвижные детали интерьера; Зиновия расхаживала по комнатам, наблюдала за ходом работ, проверяла и отдавала распоряжения, хвалила и порицала.
— Как тебе нравится этот задник? — приосанившись, с гордостью спросил Карол.
— Что же на нем изображено? — произнесла с очевидным сомнением Зиновия.
— Да это ведь сад македонского царя, — обиженно произнес Винтерлих, точно скипетром размахивая большой кистью.
— Ах, вот оно что… Я, конечно, в подобных вещах не столь компетентна, как Карол… Но, признаюсь, мне не приходилось слышать, что в саду македонского царя на деревьях росли цветная капуста и спаржа.
— Однако, сударыня, — возразил Винтерлих, — вас эти пальмы должны были бы удовлетворить…
— Разве пальмы так выглядят?! На мой взгляд, они больше похожи на спаржевые деревья.
Во второй половине дня состоялся прогон. Плоцкий взял на себя функции суфлера, обязанности режиссера исполняла Зиновия. Но на самом деле одновременно разыгрывались две комедии: одна на театральных подмостках, которые были возведены слугами в большом бальном зале, а другая — в окружавших их полутемных закоулках и укромных местах.