Азартная игра
Чего женщина не сделает, чтоб огорчить соперницу!
Лермонтов
Пока Феофан, обреченный в своем ростокском убежище на невольное безделье, предавался глубокомысленным размышлениям о двуличии влюбленных женщин, физической силе галицийских крестьянок и моральном воздействии полученных по заслугам ударов, Зиновия контрабандой ввезла в Михайловку рулетку. И помещичий дом, прежде такой идиллический, превратился в настоящую преисподнюю, где клубились, как шипящие змеи в гнезде, всевозможные низменные страсти.
Салон, с выдвинутым на середину большим круглым столом, был преобразован в игорный дом. Тяжелые портьеры задернуты наглухо, массивная висячая лампа бросает на зелень сукна яркое пятно света, все помещение наполнено табачным дымом, смешанным с благоуханием — роскошным цветочным ароматом, источаемым красивыми женщинами. (Дамы теперь предпочитали нежному, стыдливому запаху фиалок или роз тяжелое наркотическое дыхание тропических растений.) В большой зеленой печи потрескивают дрова. Из-за того что помещение заполнено людьми, здесь жарко; ледяные узоры на окнах рассказывают зимнюю сказку, которой, похоже, уже никто не верит…
Играли теперь каждый день. Начинали сразу после обеда и продолжали до глубокой ночи. А «за кулисами» между тем развертывалась череда романов. Ибо те, кто сидел за игорным столом, с таким рвением следили за катящимся шариком, за звоном золотых и серебряных монет, что просто не замечали, когда тот или иной гость вставал и покидал зал, чтобы в каком-нибудь укромном уголке — за портьерами, цветочной кадкой или многостворчатым каминным экраном — тайком пожать милую руку.
|
|
Ежедневно съезжались гусары, графиня, дядюшка Карол, Суходольский, Плоцкий, Литынский с супругой. Периодически в азартной игре принимали участие также Винтерлих, Бадени с дочерьми и даже священник с женой. Сергей присутствовал постоянно, но никогда не играл.
— Вы, верно, дали зарок? — обратился к нему однажды майор.
— Именно так, — холодно ответил Сергей.
Поначалу Менев держал банк и исполнял функции крупье. Когда он проиграл слишком много, его сменил Карол. У того дело пошло не лучше. Когда Карол за одну ночь проиграл пять тысяч флоринов, он вынужден был довериться Меневу и впервые в жизни попросить деньги взаймы.
Но в этом душном помещении одновременно велась игра и на человеческие души, человеческое счастье. Уверенная, что Карол уже у нее в кармане, Зиновия решилась теперь поставить на карту все, чтобы завоевать Сергея. Наталья видела, как ее соперница с лихорадочной поспешностью расставляет силки и ловушки, устраивает западни — и ее сердце сжималось в тревоге за человека, чей истинный образ мыслей, чьи сокровенные чувства она безуспешно пыталась разгадать.
Если прежде Наталья притворялась, будто с благосклонностью принимает сватовство майора, то теперь она явно отвергала своего поклонника, и даже весьма неучтиво. Она его сторонилась, она отвечала ему нехотя и формально, а когда взгляд майора останавливался на ней, отворачивалась.
Майор попытался утешиться на гусарский манер: он принялся оказывать знаки внимания Брониславе Бадени.
В то время как остальные сидели вокруг рулетки, в горячечном возбуждении провожая глазами катящийся шарик, Винтерлих вздыхал, и лицо его принимало сентиментальное выражение. Мало-помалу он проиграл все свои скромные сбережения и затем, подобно Каролу, начал влезать в долги. Добрейший Камельян Сахаревич достал ему денег, но теперь уже не стеснялся взимать за них высокие проценты. Февадия и Лидия одинаково неверно истолковали томление Винтерлиха. Каждая из них вообразила, что именно она является предметом его воздыханий. Тогда как на самом деле он с затаенным благоговением надеялся на красное, чет или на номер двадцать семь.
|
|
Винтерлих каждый вечер брал с собой по пять гульденов. Проиграв их, он выскальзывал из салона и в соседней комнате за цветочным столом скорбел над крушением своих надежд и упований.
И всякий раз возникало соревнование между Февадией и Лидией, которые следовали за ним по пятам. Он в буквальном смысле находился под неусыпным надзором и являл собой убедительное доказательство того, что человек с двумя тенями гораздо несчастнее Шлемиля,[65]вообще не имевшего тени.
— Вы можете простудиться, — говорила, к примеру, Февадия, — здесь сибирская стужа. — И тотчас любовно повязывала ему шею своим платком.
— А мне, напротив, кажется, что вам жарко, — заботливо бормотала Лидия. — У вас раскраснелись щеки. — И, не дожидаясь ответа, подносила ему стакан воды.
— У вас нездоровый вид, — замечала Февадия, приглядываясь к нему. — Вам следует зачесывать волосы на правую сторону, тогда вы выглядите веселее. — Ее полные руки ерошили ему волосы, в то время как Лидия закручивала вверх кончики его усов.
— Вот где кроется ошибка! — торжествующе восклицала она. — С опущенными усами у вас очень меланхоличный вид. Какой вы сейчас симпатичный, прямо удалец!
|
|
Тут Февадия обнаруживала, что он не курит, и поскольку Лидия, опередив ее, уже отправлялась за сигарой — со всей поспешностью, на какую при своей флегматичности была способна, — довольствовалась тем, что после давала ему прикурить.
Менев старался найти забвение в ухаживании за Зиновией, а когда красивая змия умело от него ускользала, он по-философски обращался к бутылке, то есть старался докопаться до ее, бутылки, основания.
Он брал деньги из сберегательной кассы, не считая их и не записывая; у него было мрачное предчувствие, что доходы его, конечно, не увеличиваются, а весело упархивают из рук, однако он не желал об этом думать — просто поцелуи его становились все более пылкими, а бутылки пустели быстрее, чем прежде рюмки.
Поэтому неудивительно, что участие Натальи в азартной игре привлекло его внимание далеко не сразу. Поскольку в других нас чаще всего возмущают те ошибки, которые мы охотно совершаем сами, Менева вдруг охватило благородное негодование.
— Нет, дитя мое, — произнес он, окутывая себя плотными облаками табачного дыма, — эта игра не для детей.
Табачный дым, должно быть, заменял ему деревянную решетку, отделяющую исповедника от паствы; однако когда тучи рассеялись, Наталья по-прежнему сидела на своем месте.
— Ты меня разве не слышишь?
Она спокойно поставила на красное.
— Ты не должна играть.
Наталья только досадливо повела плечом.
— Наталья!
— Ну, чего тебе?
— Ты будешь послушной?
— Нет.
Она выиграла и с улыбкой сгребла со стола свое золото. Горькая мысль тенью соскользнула с ее чистого лба на пухлые губы, заставив их капризно надуться.
— Кому везет в игре, не везет в любви, — обронила она, бросив взгляд на Сергея.
В другой раз дамы в горнице Зиновии наводили последний глянец на свои туалеты, когда туда вошла Наталья с известием, что пожаловала графиня.
— Как ты сегодня выглядишь? — изумилась Аспазия.
На Наталье было обыкновенное домашнее платье и белый передник. Волосы беспорядочными прядями ниспадали на лоб.
— Тебе нельзя такой оставаться, — решительно заявила Зиновия.
— Я не хочу никому нравиться, — упрямо возразила Наталья и развернулась на каблуках, так что ее юбки зашелестели.
С губ Аспазии уже готово было сорваться злое слово, но неожиданно для себя хозяйка дома расхохоталась.
— Ах, посмотрите на бабушку! — воскликнула она.
Все взоры обратились на двоюродную бабушку, которая — в допотопном платье из лилового шелка и в большом чепце с желтыми лентами — в этот момент стояла перед зеркалом и пудрила себе лицо.
— Ты, похоже, тоже решила принарядиться? — молвила Лидия и, пританцовывая, обняла добрую старушку за талию.
— Оставьте меня в покое! — с комичным величием бросила та в ответ. — Я, конечно, не такая симпатичная, как Аспазия, но мужем обзаведусь скорее, чем ты.
— О, бабушка отправляется покорять сердца, — проговорила Аспазия и снова расхохоталась.
Но на сей раз та даже не удостоила ее ответом, а взяла под руку Зиновию и важно, как индюк, двинулась во главе всей процессии вниз по лестнице.
Наталья осталась в одиночестве. Минуту-другую она стояла посреди горницы, погрузившись в раздумья, потом решительно вскинула голову и сбежала вниз по ступенькам. Тяжелые косы бились у нее на спине как колеблемые ветром золотые початки кукурузы.
Когда она вступила в маленький зал, игра шла полным ходом. Тот же спертый воздух, тот же густой дым, те же, что и всегда, манящие цветочные ароматы… Те же люди, позвякивание золота и серебра, тихие проклятия и еще более тихие вздохи… Она неслышно подошла к столу и присела на угол рядом с Зиновией — напротив Сергея. Никто не обратил на нее внимания, только эти двое, но уж на них-то она впечатление произвела. Зиновия бросила быстрый взгляд на Сергея. Заметил ли он, как красива Наталья? Она в самом деле была красива и опасна, и Зиновии хватило ума, чтобы признаться себе в этом. А как тонко сумела Наталья подобрать ткани и цвета! Откуда вдруг взялось у нее это искусство создавать изящные туалеты? Ученица превзошла свою наставницу. Кто ее этому научил? Не опыт, конечно, — любовь. Она любит Сергея, ради него и преобразилась: ибо хочет его очаровать.
Очень необычно смотрится этот шелковый кумачовый платок, которым она обвила свои косы. Изображает ли он тюрбан или головной убор крестьянки? Не важно, главное, он привлекает взгляд. А как великолепно гармонирует этот радостный, сияющий цвет с золотистыми косами и нежной белизной кожи, с розоватым отливом щек, шеи и рук. Так же удачно сочетаются с ними теплый, спокойный оттенок фиолетовой бархатной кацавейки и благородный матово-серебристый мех, которым она подбита и оторочена…
Зиновию пробрала дрожь, хотя в зале было очень душно и жарко. Она увидела, что, пока Наталья отдается игре, Сергей украдкой следит за по-девичьи красивыми движениями ее головы, ее рук и что в его карих глазах появилось выражение глубокого, радостного восхищения.
Зиновия не желала терпеть такое. Она легонько толкнула Сергея локтем и улыбнулась ему; и всякий раз, когда Сергей поворачивался к Наталье, возобновляла эту игру.
Наталья ни о чем не догадывалась: она сама была тут, а ее любимый сидел напротив, и этого ей было довольно. Лишь однажды она посмотрела на него, но в этот единственный раз — прямо и откровенно, с простодушием невинного сердца, с мечтательной печалью, которая была такой безрассудной, такой по-детски наивной и трогательной, что этим единственным взглядом Наталья победила Зиновию, разорвала магическую сеть, которую та с грациозным коварством сплела вокруг Сергея.
Сергей и на сей раз не играл. Он сидел за столом с серьезным, почти грустным видом и наблюдал за происходящим, точно врач в сумасшедшем доме, но в конце концов атмосфера в тесном зале показалась ему слишком тяжелой, удушающей. Он встал и медленно прошел в соседнюю комнату, где было прохладно и пахло свежей лесной почвой; сел в кресло у камина и закурил сигару. Тут всевозможные мысли роем закружились в голове этого тихого мечтателя: мысли в образах добрых гениев, соблазнительных чертовок и седобородых гномов, корчивших ему гримасы; эльфов, которые, точно копьями, размахивали лилиями, розами и алыми маками, и других эльфов, которые плели из цветочных стеблей цепи. Однако Сергей очень недолго пребывал в одиночестве. Вот раздался шорох — тихий-тихий, точно шелест волн, из которых выходит русалка, точно шуршание дремлющих берез и ив, на которых раскачиваются дочери Лесного царя. И к нему подступила Наталья — и поставила ногу в вышитой золотом туфельке перед каминной решеткой, словно хотела ее погреть.
— Вы не играете, барышня? — робко обратился к ней Сергей.
— Поскольку не играете вы, — спокойно ответила она, кладя руки на каминную полку и поворачивая к нему голову, — я тоже больше не стану играть. У меня впечатление, что вы над всеми нами потешаетесь.
— Может, да, а может, и нет.
— Прошу вас, не говорите загадками. Я не так умна, как Зиновия, и я вас не понимаю. Что вы имеете против игры?
— Игра на деньги представляется мне недостойным занятием: мы ничего не должны получать в подарок, даже счастье. Мы должны честно заслужить то, чем хотим владеть, что, как мы думаем, нам необходимо.
— А любовь? — спросила Наталья. — Ее тоже нужно заслужить?
— Разумеется, — ответил Сергей. — Но ее всегда получают в подарок, и уже потом ее нужно заслужить. Горе тому, кому это не удается. Не привязанная птица упорхнет от птицелова тем быстрее, чем неожиданнее она к нему прилетела, а прилетает она часто незваной.
— Но любить, кажется, нынче уже не в моде.
— Вы, барышня, обращаете внимание на моду? — сказал Сергей. — А я нет. Я всегда шел своей дорогой и от суждений света не зависел. Что, в сущности, представляет собой это пресловутое суждение света? Оно лишь подтвердит, что я устроен иначе, чем другие. Но разве это порок? Коль скоро сам я собой доволен, я со спокойной душой могу оставить другим удовольствие читать мне нравоучения. Нравоучения меня мало трогают. Существуют вечные законы природы, которые нельзя нарушать безнаказанно, а в остальном каждый вправе жить так, как ему предначертано от рождения. Никому не дано выпрыгнуть из своей шкуры, за исключением разве что лисы барона Мюнхгаузена. Да и по какой мерке люди берутся судить нас? Обычно они руководствуются представлениями, учениями и принципами, которые были сформулированы мыслителями сто, а часто и тысячу лет назад. Сегодня, когда эти принципы наконец превратились в общее достояние, другие прогрессивные мыслители признают их ошибочными. Человечество всегда отстает от своих гениев по меньшей мере на столетие, моя же свобода заключается в том, что я беру на себя смелость отвечать за собственные поступки и не плестись вместе с ним в хвосте, вот и все.
— Я вас не совсем понимаю, — сказала Наталья, во взгляде которой читалось тихое удивление.
— Да в этом и нет необходимости, — ответил он. — Мне важно, чтобы вы поняли: я не хуже тех, кто берется меня судить.
Наталья глядела в красный жар камина и, казалось, к чему-то прислушивалась. Вероятно, один из шаловливых кобольдов, обитающих в этих укромных покоях, вскарабкался к ней на плечо и что-то шепнул в ухо, ибо браслет, который теребили ее пальцы, внезапно соскользнул с руки на пол. Наталья хотела поднять его, но им уже завладел Сергей. Девушка попросила надеть браслет ей на запястье. Но неловко держала руку, когда Сергей послушно исполнял ее просьбу, и он не сразу сумел застегнуть золотой обруч.
— Вы выглядите таким несчастным, — шутливо, но едва слышно заметила она. — Вы, верно, были бы счастливы, если бы на моем месте сейчас стояла Зиновия.
— Я несчастен? Нисколько, — возразил Сергей. — Но мне больно от вашего взгляда. Вы уже не та Наталья, которую я когда-то увидел в лесу и с которой затем познакомился в мирном доме ее родителей. Вы изменились, и вовсе не в лучшую сторону.
Браслет был застегнут. Наталья медленно опустила рукав меховой кофты и беспомощно уставилась в землю. В этот момент, очень для нее кстати, появилась Зиновия.
— Пойдемте! — воскликнула она, подхватывая Ботушана под руку. — Ваше отсутствие не осталось незамеченным.
Наталья выпорхнула в одну из дверей, а Зиновия привела Сергея обратно к игорному столу. Но ненадолго. В то время как в зале катался шарик и звенело золото, с улицы донесся веселый хохот. Сергей узнал голос Натальи, и эти серебристые переливы выманили его из зала.
Когда он вышел на крыльцо, его взору предстала битва новых амазонок. Наталья и Алена — высоко закатавшая рукава меховой кофты, с разрумянившимися щеками — отважно отбивались от Феофана, Данилы и Василия, которые только что прибыли в Михайловку и теперь атаковали девушек снежками. Белые шары проворно летали в обе стороны — под шутки, прибаутки и беззаботный смех. Наталья была очаровательна, когда ловко увертывалась или подставляла снежку спину, так что белый пух разлетался по бархату и по меху. И казалась еще прелестнее, когда, сжав губы и сверкая глазами, прицеливалась в кого-то из молодых людей — а потом, если попадала в цель, заливисто хохотала.
Заметив Сергея, она и в него бросила снежок, угодивший ему в плечо. Он соскочил в снег и спокойно лепил свой заряд, когда второй выстрел сбил с его головы шапку. Но он тут же отомстил. Первый его снежок предназначался Наталье, второй — Алене, и оба достигли цели.
— Вчетвером против двоих, — закричала Наталья, — это не по-рыцарски!
— Ты права, — поддержала ее появившаяся на пороге Зиновия. — Как вам не стыдно, Сергей, так наседать на девушек? Прекратите сейчас же!
Она стояла на крыльце, метая глазами искры и угрожающе улыбаясь; пурпурная краска гнева, залившая ее красивое лицо, затмила пурпур соболиной кофты, поспешно накинутой на плечи. Но Зиновия снова побледнела как снег, в который теперь спустилась, увидев, что Сергей ей не подчинился и продолжает вести потешную схватку.
— Вы хотите меня рассердить? — произнесла… нет, скорее прошипела она. — Вот уж не думала, что вы так ребячливы.
Сергей поднял шапку и предложил ей руку.
— Стало быть, пойдемте, — сказал он, — но играть вы больше не будете.
— Почему же? Я выигрывала.
— Потому, что мне это наскучило.
— Ладно, тогда просто поболтаем.
Миновав зал, они прошли в полутемный прохладный покой, где незадолго до этого Сергей разговаривал с Натальей, и уселись поближе к камину.
— Вы, конечно, можете не согласиться, но мне кажется, вы меня приревновали, — начал Сергей.
— Да, приревновала, — ответила Зиновия с искренним смущением, на мгновение сделавшим ее совершенно неотразимой.
— Значит, вы меня любите? — пробормотал Сергей, беря ее за руку и заглядывая ей в глаза. — Нет, это немыслимо, вы ведь не умеете любить.
— Я и сама так полагала.
— Зиновия…
Тут снова будто зашелестели волны, и в комнату вошла Наталья.
— Я не помешала? — спросила она с улыбкой и присела рядом с Сергеем. Она хотела досадить Зиновии, и ей это удалось.
— Ты нам в самом деле помешала, — надменно ответила та.
— Меня это радует.
— Сергей как раз собирался что-то сказать мне…
— Что ж, — со смехом перебила ее Наталья. — В таком случае я тем более останусь.
— Тогда уйду я, — сказала Зиновия и встала. — Пойдемте, Сергей.
— О, я пойду с вами! — воскликнула Наталья, и, мгновенно решившись, храбро взяла Ботушана под руку.
Подобного оборота событий Зиновия не ожидала; она мигом утратила всю свою самоуверенность и, бросив на Сергея испепеляющий взгляд, быстро двинулась к выходу.
Том третий
Зверинец Зиновии
Звенеть бокалам, музыке играть,
Пока есть время — юным пировать!..
Поста нам все равно не миновать.
Рюккерт [66]
Карнавал приближался к концу. Веселая компания, которую возглавляла Зиновия, в последние дни без устали кочевала с праздника на праздник. Все никак не могли успокоиться. Санной прогулкой день начинался, завершался же танцами и играми.
Так незаметно подошел канун Великого поста. До самого утра продолжался бал в замке графини. Поспав немного на соломе, постеленной прямо в зале, господа на санях отправились в Михайловку. Здесь сели играть в рулетку, а на кухне дворня тем временем стряпала — к обеду и ужину одновременно. Дамы поочередно удалялись, чтобы навести последний лоск на свои туалеты, потому что веселые дни Масленицы собирались завершить маскарадом.
После сытной трапезы каждый ненадолго прикорнул прямо там, где его сморил сон. Февадия задремала в большом бабушкином кресле, Винтерлих — под обеденным столом, дядюшка Карол — на вышеозначенном столе, а Феофан — перед дверью Зиновии.
Когда стемнело, начали наряжаться. Музыканты настраивали инструменты, и скоро танцевальный зал заполнился цыганами, неаполитанками, арабами, индусами, шотландцами, рыцарями времен короля Собеского, мифологическими и литературными персонажами.
Сергей, одетый Гамлетом, стоял, прислонившись к одной из деревянных колонн, украшавших вход, и глядел на проходящих мимо него пестро разряженных привидений. Зиновия шла с Каролом: он — в образе Геркулеса, с веретеном в руке; она — как Омфала, с львиной шкурой на плечах, сжимая палицу.
Февадия преобразилась в московскую боярыню семнадцатого столетия и напоминала ожившую коробку с красками. Ее высокий, похожий на диадему головной убор сверкал золотом, фальшивыми бриллиантами и жемчугами. Серебряные каблуки желтых сафьяновых сапожек цокали, как копыта рысистой лошади.
Лидия в костюме знатной китаянки и Алена, одетая голландской крестьянкой, смотрелись очень эффектно, как, впрочем, и Аспазия, представлявшая фурию Столетней войны, королеву Изабо.[67]Графиня Коморовская в роскошном одеянии Альдоны из «Конрада Валленрода»[68]появилась под руку с майором, вступившим под своды зала в образе великого магистра Тевтонского ордена.
На Винтерлихе был костюм нищенствующего монаха, Лепернир играл роль пажа эпохи Анны Австрийской.
— Ну, как дела? — спросила Зиновия меланхоличного Гамлета, легонько похлопывая его по плечу. — Все не можете позабыть бедную Офелию?
— Ты же знаешь, прекрасная царица, — возразил Сергей, — что я слегка помешался, а дураки всегда упрямы.
— Такое помешательство излечимо.
— Как?
— По методу Гиппократа, огнем и железом, — ответила Зиновия. — Хочешь, я тебя вылечу, несчастный Гамлет?
— Ты кажешься мне опасным врачом.
— Здесь поможет только одно средство. Пламя новой любви и рабские цепи, наложенные красивой женщиной.
— То есть тобой?
— Почему бы и нет. Короткая узда вам бы очень пошла, принц…
В этот момент к прекрасной царице приблизился Натан Мудрый — господин Менев — и разлучил ее с датским принцем. Зато теперь к принцу подошла статная турчанка в белом, расшитом золотой нитью бурнусе, который оставлял открытыми ее изящные ножки в красных парчовых чувяках и великолепные руки, унизанные серебряными браслетами. Турчанка пристально посмотрела на Сергея из-под плотной чадры, целиком закрывавшей ее голову, и протянула ему букет.
— Это ваш «селям»? — с улыбкой поинтересовался Гамлет.
— Именно так, — ответила она звонким голосом. — Сумеешь разгадать его смысл?
— К сожалению, я слишком плохо знаю язык цветов, — сказал принц, с веселым любопытством разглядывая букет.
— Хочешь, я тебя научу?
— Прошу тебя.
— Оранжевый цветок, — чуть слышно объяснила она, — выдает мне, что ты любишь одну красивую женщину, а цветок шпорника предостерегает тебя от нее.
— Это совершенно излишне.
— Предостережение, видимо, опоздало?
— Я не люблю ни оранжевый, ни другой цветок, я вообще никого не люблю.
— Однако тебя любят.
— Сразу видно, что ты с Востока, потому и рассказываешь мне сказки.
— Нет, мой друг, вот здесь молодая роза, и в ней заключена пылкая любовь.
— А как быть с шипами, которые окружают розу? Однажды они уже больно укололи меня.
— Это не причинило тебе большого вреда. А она все-таки тебя любит.
— Очень скрытно, надо заметить, — усмехнулся он.
— Так оно и есть, ибо эта ромашка указывает на свойственную ей гордость. Однако фиалка и барвинок подтверждают, что она тебя любит, чисто и скромно, и что она всегда будет любить тебя. А вот этот маленький голубой цветочек говорит тихо-тихо: «Не забудь меня».
Тут она попыталась ускользнуть, но он схватил ее за руку и больше не выпускал. Теперь он узнал ее, и сладкая радость заставила его сердце забиться сильнее.
— Твои цветы лгут, — сказал он.
— О, это очень надежные прорицатели.
— Правда? Я все же любим? Но я не могу поверить — ни цветам, ни твоим красивым глазам. Я знаю эту розу, разве я должен назвать тебе красавицу с шипами, ранившими мне сердце? Теперь это сердце мертво, а ты приходишь, чтобы потешиться надо мной…
— Нет, это не так, совершенно не так, — быстро ответила она с серьезностью, которая казалась одновременно ребячливой и очень искренней.
Сергей посмотрел на девушку и медленно приложил ее ладони к своей груди.
— Продолжай рассказывать твою сказку, — пробормотал он, — она так прекрасна…
— Я вовсе не сказочница, — возразила та. И сквозь чадру, как ему показалось, рассмеялась с милой девичьей шаловливостью. — Я волшебница.
— Ты права.
— Волшебница, которая умеет пробуждать мертвых…
— Испробуй свою силу на мне, но боюсь, тебя ждет неудача. Мое сердце мертво, как мышь, с которой жестоко поиграла красивая кошечка.
Темные глаза вспыхнули, и из-под чадры послышался приглушенный радостный смех.
— Следовательно, стоит сотворить чудо?
— Нечто подобное.
— Хорошо, я за это возьмусь, а сейчас прощайте.
Она вырвалась и растворилась в маскарадной сутолоке.
Между тем в темном углу позади оркестра Феофан перешептывался с Аленой. Он затеял с ней легкомысленную игру и слишком поздно заметил, что собственное его сердце оказалось ставкой в этой игре, что он сам угодил в ловушку, которую приготовил для девушки. Здесь, где все дышало радостью и красотой, в этой интригующей путанице красок и звуков, он в первый раз почувствовал, что влюблен в Алену. Он с нарастающим восхищением любовался ее фигурой, ее свежим лицом, светившимся в обрамлении густых светло-русых волос, благотворным здоровьем этого создания, для которого, казалось, и были выдуманы голландская юбка и блекло-золотистый чепец.
— Ах, ну что ты делаешь, глупый! — сказала Алена, когда он погладил ее по руке. — Ты себе все придумал. Разве я дама? В такую простую девушку, как я, не влюбляются.
— Именно в такую, Алена, — заверил ее Феофан. — Капризы душат любовь, ведь она — птица, которая предпочитает опуститься на дерево в тихом лесу и там свить себе гнездо.
— Мне это непонятно, я только вижу, что ты так закатываешь глаза, будто играешь в театре.
— Я в тебя влюблен.
— И что дальше?
— Ты должна стать моей женушкой.
— Чепуха! Представляю, какая бы из меня получилась дворянка.
Она рассмеялась громко и грубо, но тем не менее это был милый смех, и он чрезвычайно понравился Феофану, ибо что только не понравится влюбленному человеку!
Неподалеку от этой молодой парочки образовалось забавное трио: господин Винтерлих, зажатый между Февадией и Лидией, торчал, как гвоздь в стене. Он даже шелохнуться не мог — Февадия завладела его правой рукой, а Лидия мощно прижалась к левому плечу.
Зиновия, которую забавляла эта сцена, ненадолго остановилась поблизости, но смогла уловить только несколько обрывочных фраз.
— Я могла бы пообещать вам милый домашний быт, — говорила Лидия, — а кроме того, приятную жену, которая сделала бы вашу жизнь по-настоящему уютной.
— Любой брак в конечном итоге ярмо, — заявила Февадия, тяжело отдуваясь под усеянной золотыми блестками шубой.
Спустя некоторое время Зиновия услышала, как Винтерлих сказал:
— Я люблю уединение. Меня еще в школе дразнили воробьем-одиночкой. Коня, который состарился в степи, никогда уже не впряжешь в хомут, а ведь именно в хомут впрягается человек, как только он влюбляется или тем паче женится.
Пока господа танцевали в большом зале, снаружи, на дворе, казалось, разверзлись врата преисподней и были выпущены на волю ее обитатели. Здесь справляли свой карнавал слуги. Все вырядились, кто во что горазд, стараясь выглядеть как можно более вычурно. Софья напялила на себя медвежью шкуру, отчего ее и без того розовощекое личико казалось еще более румяным. Дамьянка просто вывернула наизнанку домашнюю душегрейку. Квита надела казачий костюм Ендруха, тогда как сам он переоделся евреем. Тарас скакал по кругу, водрузив себе на башку сахарную голову. Мотуш задрапировался в две простыни. Адаминко надел на голову корону из золоченой бумаги, а на плечи вместо королевской мантии набросил тканое покрывало с кровати. Пришлые кучера и челядь, деревенские приятели и зазнобы были экипированы самым фантастическим и потешным образом. Каждый держал в руках какой-нибудь настоящий или сделанный из подручных материалов музыкальный инструмент, и, водя хороводы по плотно утрамбованному снегу, они все вместе исполняли поистине инфернальную музыку — на детских свирелях, гармониках, барабанах, тромбонах, глиняных горшках, ступках и печных щипцах.
В назначенный час появился цыган со своей неизменной скрипкой, в сопровождении маленькой девочки, ударявшей в бубен. Вся буйная компания набилась теперь в пекарню, чтобы отплясывать там коломийку.
В зале между тем прозвучали первые такты мазурки. Пары выстроились чередой. Сергей все еще стоял на крыльце, опершись о колонну, и продолжал вести наблюдения, когда к нему вторично приблизилась стройная турчанка.
— Ты не танцуешь, — начала она, шаловливо склонив голову набок. — Тогда зачем ты сюда пришел?
— Хотел убедиться, что другие еще сумасбродней меня. На их фоне я кажусь себе вполне здравомыслящим.
— Я тоже не танцую.
— Это я уже заметил, но почему?
— Не знаю, — проговорила она. — И все же… почему не танцуешь ты?
— У меня совсем не веселое настроение.
— Хочешь потанцевать со мной?
— Нет, но охотно поболтаю немного, если у тебя есть желание.
— Разумеется, однако давай присядем. — Она огляделась по сторонам. — Вон там, где стоят цветы, ты не возражаешь?
Сергей проследовал за турчанкой к маленькому дивану, обставленному лиственными растениями, которые сводом смыкались над ним. Здесь, под этим балдахином из зелени, было свежо и покойно. Стройная девушка уселась рядом с ним, плечом к плечу, и прямодушно посмотрела ему в лицо.