Сегодня сойдутся счастливые звезды.
Гете
Любители театра вернулись из окружного города поздно ночью — или, лучше сказать, рано утром. Дамы проспали чуть ли не весь день, только Менев и Наталья поднялись в урочный час и сели вместе пить кофе.
— В подобных случаях тебе следовало бы оставаться дома, папа, — сказала Наталья. — У тебя сегодня измученный вид. И вообще… Такой образ жизни! В твоем возрасте нужно больше спать.
— Ерунда! — проворчал Менев. — Что ты в этом понимаешь? — Он погладил усы. — Разве я старый? Есть другие вещи, которые меня угнетают.
— И что же это за вещи, папочка? — спросила Наталья, присаживаясь к отцу на колени и обнимая его за шею.
— Так, ничего особенного.
— Очень даже особенное, я даже догадываюсь, в чем дело.
— Ну и в чем?
— У тебя кончились деньги, папа.
— Черт побери! Ты права. Вся внушительная сумма денег, хранившаяся в сберегательной кассе, утекла, словно песок сквозь пальцы, напрочь растаяла. — Он выпустил изо рта кольцо дыма. — Придется у кого-то занимать. Я потому и поднялся так рано. Закину удочку у Карола.
— Лучше не делай этого! — взмолилась Наталья. — Куда нас такое расточительство заведет? Мы ведь сейчас живем не по своим возможностям…
— Тут ничего не изменишь, Натальюшка. Я не хотел бы попасть в неловкое положение — что сказали бы наши гости, и в первую очередь Зиновия?
— Ты все-таки ее раб?
— Чепуха!
— Но ты делаешь все, чего она пожелает.
— Делаю, потому что сам нахожу в этом удовольствие.
— Но подумай, папочка, как долго это может длиться? Ты увязнешь в долгах, у нас отнимут Михайловку, и придется нам всем идти побираться…
— Вздор! Ты что, меня учить собралась? Я для этого слишком стар.
Он высвободился из ее объятий, надел шапку, вскочил на лошадь и поскакал к Каролу. Того не оказалось дома. Когда Менев пожаловал во второй раз, Карол хотя и вернулся, однако вместе с молодой актрисой — а стало быть, его вроде как и не было по-настоящему дома.
Тогда Менев вспомнил о Сергее. Но сразу отбросил эту мысль. Священник? Тоже исключается. Ничего другого не оставалось, как обратиться к фактору.
Старый барин воротился домой чернее тучи и в довершенье к своим неприятностям обнаружил в салоне настоящий гарем. Первое, что он увидел, было облако табачного дыма. Потом из него мало-помалу проступили очертания фигур: на оттоманке разлеглась Зиновия, в покойном кресле устроилась Лидия, в другом — его жена. Непричесанные женщины лениво курили папиросы и сонно потягивались.
— Хорошенькая история! — заговорил Менев, недоуменно разводя руки. — В доме ни гроша, из сберегательной кассы забрано последнее, никого не найти, кто дал бы мне в долг хоть пять гульденов, а вы тут нежитесь, как одалиски.
— Он, похоже, хочет устроить нам головомойку! — воскликнула Аспазия и неестественно рассмеялась.
— И самое время было бы! — огрызнулся Менев, все более распаляясь. — Так дальше продолжаться не может, иначе мы до нищенской сумы докатимся. Я положу конец этим нескончаемым праздникам, так дело не пойдет, не пойдет…
Между тем Зиновия встала и спокойно сняла шапку у него с головы.
— Прежде всего: разговаривая с дамами, нужно снимать головной убор.
— Пардон.
— И потом, с ними нельзя говорить в таком тоне.
— Еще раз пардон, но тем не менее все отныне должно перемениться.
— Менев, ты в самом деле смешон! — Зиновия громко расхохоталась. — Ты собираешься корчить перед нами хозяина? Хорошо, в таком случае мы тебе докажем, что времена, когда женщина была рабыней мужчины, миновали. В Америке, в Англии, во Франции женщины давно эмансипировались, кто помешает нам сделать то же самое?
— Совершенно верно, — поддержала ее Аспазия. — Если ты разыгрываешь из себя тирана, мы совершим революцию.
— Мы эмансипируемся, — присовокупила Лидия.
— И я положу этому начало! — провозгласила Зиновия. — У меня есть роскошный мужской костюм, который я уже носила в Лемберге, сейчас я его надену. Кто последует моему примеру?
— Я! — крикнула Аспазия.
— Представляю, как ты будешь выглядеть, — с иронией заметил Менев. Его даже смех разобрал.
— Смейся, смейся, мы не собираемся и дальше таскать твое ярмо, — отрезала жена.
— Отныне мы будем жить так, как нам нравится, — сказала Лидия.
— Мы больше не позволим закабалять себя, — снова воскликнула Зиновия, для которой все происходящее было лишь замечательным развлечением, тогда как Аспазия с Лидией восприняли дело всерьез.
Менев начал отступление.
Во второй половине дня появился Камельян Сахаревич. Смиренный, учтивый и улыбающийся, он терпеливо выслушал, что наболело на сердце у каждого. Сначала свое горе излил Менев, затем украдкой исповедалась Аспазия и, наконец, пожаловалась Лидия. В результате Сахаревич поднял в Михайловке настроение, покинул ее с тремя векселями за пазухой и тем же вечером привез деньги.
Этот вечер вообще был богат на события.
Сначала в ростокскую овчарню проникли волки. Сергей и его люди с ружьями, а также крестьяне, вооруженные молотильными цепами, преследовали их до самого леса и там устроили облавную охоту.
Тем временем произошло второе событие.
Когда старый Онисим остался дома один, верхом прискакала Наталья, чтобы навестить его. Она подала ему руку и так приветливо кивнула, что старик на радостях снял ее с лошади, точно ребенка, и на руках отнес в дом. Здесь он опустил ее на диван, пошел поставить лошадь в конюшню и затем вернулся обратно, чтобы спросить, какие у нее будут распоряжения.
Наталья, которая сняла шапку с накидкой и перед зеркалом приводила в порядок волосы, покачала головой:
— Мне ничего, кроме тебя, не нужно. Расскажи-ка мне о Сергее, о своем барине.
— Он сейчас, слава Богу, гоняется за волками.
— Об этом я слышала уже в деревне и тем не менее приехала.
— Вам все-таки не следовало бы выезжать одной, это теперь не безопасно.
— Я не боюсь, — хладнокровно ответила Наталья, — да и ехать-то тут сколько? Полчаса на коляске. Я проскакала это расстояние за четверть часа, и в случае надобности я всегда смогу себя защитить.
С этими словами она извлекла из карманов меховой шубы два небольших револьвера.
— Какая отвага горит в ваших глазах, — с удовлетворением произнес старик. — Господь сотворил вас для моего барина, который не боится ни смерти, ни черта.
Наталья присела у камина и слушала Онисима, который в своей многоречивой манере пустился было рассказывать о Сергее.
Тут произошло третье событие.
Во дворе внезапно появился сам Сергей и громко окликнул Онисима. Наталье не хотелось встречаться с ним, а поскольку она не могла незамеченной выскользнуть из дома, ей не оставалось ничего другого, как спрятаться. Она быстро сгребла в охапку шапку с накидкой, плетку, перчатки — и побежала через все комнаты до самой последней, где притаилась у окна, задернув гардины. Она дрожала при одной мысли, что Сергей может ее обнаружить, однако дело приняло совершенно иной оборот… Произошло четвертое событие.
Не успел Сергей, отставивший в сторону ружье, с помощью Онисима стянуть сапоги, как пожаловала Зиновия — верхом на лошади и в мужском костюме. Когда она вошла в маленький салон, Сергей поглядел на нее с удивлением, к которому явно примешивалось восхищение. Это не ускользнуло от глаз Зиновии, и она гордо улыбнулась.
Выглядела она великолепно. Ростом и статью она скорее походила на ослепительно красивого мужчину, чем на переодетую женщину, когда прошлась с нагайкой в руке из угла в угол комнаты — в высоких черных сапогах, просторных складчатых панталонах из черного бархата, в шнурованной куртке из той же материи и в маленькой папахе на уложенных á lа Тит[76]волосах.
Наталья слышала, как она пришла, и теперь узнала ее по голосу; она на цыпочках прокралась до последней портьеры, которая отделяла ее от обоих, и отсюда могла видеть и слышать все, что происходило в маленьком салоне. Она трепетала и чувствовала, как колотится у нее сердце, но овладела собой, ибо хотела в конце концов узнать правду.
Сергей сидел у камина, а Зиновия стояла перед ним, уперев руки в бока.
— Да не досадуйте вы, ради Бога! — молвила она. — Согласитесь, я хорошо выгляжу.
— Вы всегда красивы, — ответил Сергей, — излишне напоминать вам об этом, но я не люблю подобных экстравагантностей.
— Вы все вдруг стали ревностными поборниками морали, — насмешливо обронила Зиновия. — У вас, наверное, тоже нет денег — как у Менева, который нынче ни с того ни с сего пустился читать нам назидательную проповедь?
— Он это сделал? Меня сей факт радует.
— О, мы не потерпим этой тирании! — крикнула Зиновия. — Мы объявляем вам войну. Это будет веселая охота на рабов. Мы не пощадим никого и не остановимся, пока не наденем на каждого из вас хомут. Отныне мы станем повелевать, а ваше дело — повиноваться.
— Можно подумать, сейчас это не так… — улыбнулся Сергей. — Женщины и без того вертят всеми нами, только каждая на свой лад: одного мужчину, как охотничью собаку, потчуют плеткой, другим управляют, точно марионеткой, дергая за невидимые ниточки.
— Что ж, в таком случае лучшее, что вы можете сделать, — это сразу капитулировать, — произнесла Зиновия. — Хотите быть моим рабом?
— Я бы скорее продал свою душу дьяволу.
Зиновия расхохоталась.
— Кто знает, может, я и есть дьявол?
— Лет двести назад вас бы, бесспорно, сожгли на костре — как ведьму.
— Какая мне польза от магии, если я не в силах околдовать вас? — возразила Зиновия. — Увы, я не владею теми чарами, которыми обладают известные вам глаза.
— Прошу вас не говорить о Наталье.
— Почему же не говорить? — Сергей промолчал, и Зиновия медленно положила руку ему на плечо. — Потому что вы любите Наталью, а мои недостойные губы осквернят имя вашей святой, не такли?
Сергей пожал плечами, встал и подошел к окну.
— Вы опять ведете себя крайне неучтиво, — сказала Зиновия. — Вам обязательно нужно снова и снова давать мне понять, что вы меня не любите?
— Вы сами принуждаете меня к этому. Разве вы не обещали мне быть благоразумной?
— Фи! — крикнула Зиновия, щелкнув нагайкой. — Я не могу быть благоразумной. Прощайте! — Она подала ему руку. — Я отправляюсь к Каролу.
— Это лучшее, что вы могли бы сейчас сделать.
Зиновия посмотрела на Сергея, сокрушенно покачала головой и вышла из комнаты. Когда она галопом ускакала со двора, произошло пятое и последнее событие.
Сергей, до того момента стоявший у окна, прошел, отодвинув занавес, в соседнюю темную комнату — и в его объятиях нежданно-негаданно оказалась женщина, которая, тихо вскрикнув, тут же попыталась вырваться. Голос, мягкий бархат и мех, родной милый трепет… это была Наталья! Он страстно прижал ее к своему сердцу, и уста их слились в поцелуе. В следующую минуту она высвободилась и тоже упорхнула.
Опять лошадиный галоп.
Сергей отворил окно.
— Онисим, послушай, кто это сейчас ускакал?
— Какая-то дама, я ее не знаю. Как мне всех дам-то упомнить!
34. Чтобы пить вино и петь…
Долго ль пениться будет бокал нашей жизни,
Не знает никто, каждым часом давай наслаждаться.
Расин. Атония
Все пришли в изумление, когда Зиновия сказала, что поедет с двоюродной бабушкой в окружной город.
— Что это она надумала? — проворчал Менев, а Аспазия отвела бабушку Ивану в сторонку для разговора.
— Нужно же и мне о своих туалетах позаботиться! — раздраженно проговорила та. — В кои-то веки я собралась сделать несколько покупок, и это сразу расценили как заговор.
Сказано — сделано. Они собрались в дорогу и благополучно отбыли.
Первым, кого они встретили в городе, был Карол. Он принял таинственный вид, был очень скуп на слова и только непрестанно подавал глазами знаки Зиновии.
— У тебя, верно, тоже здесь какие-то дела? — поинтересовалась двоюродная бабушка.
— Конечно, дела-с.
— И поэтому ты уже несколько дней у нас не показываешься?
— Да, поэтому.
— Менев тут тебя разыскивал, а тебя не застать дома.
— Да, я отсутствовал.
— Ты завтра приедешь?
— Завтра? Нет.
— Может быть, послезавтра?
— Может быть.
— Что это с Каролом творится? — спросила бабушка, когда они двинулись дальше.
— Он начинает жить, — ответила Зиновия. — Давайте и мы с вами сегодня немного повеселимся.
Справившись со своими покупками, двоюродная бабушка, накормленная Зиновией, почувствовала усталость.
— Ты немного вздремни, — предложила Зиновия, — а я тем временем проведаю наших студентов. А ты приходи попозже.
— Да, совершенно верно.
Бабушка Ивана улеглась на диван, и Зиновия отправилась к Винтерлиху. Того дома не оказалось, а оба поповских сына играли в кафе в бильярд. Таким образом, в квартире она застала одного Феофана и уже с порога улыбнулась от ощущения, что ее появление сделает его несказанно счастливым. Затем подошли Данила с Василием. Первый — широкоплечий, с грубыми чертами лица; второй — с непокорными вихрами каштановых волос, геройским взглядом и легким шагом школяра, не обремененного земными заботами. Оба крепко пожали Зиновии руку и расположились в некотором отдалении. Данила скручивал папиросу, тогда как Василий, тайно влюбленный в Зиновию, неотрывно пялил на нее глаза.
Она извлекла портсигар и предложила молодым людям. После того как она сама зажала папироску в маленьких белых зубах, закурили все, и вскоре комната наполнилась густым синим дымом.
— Знаешь что?! — громко и радостно воскликнула Зиновия, обращаясь к Феофану. — Двоюродная бабушка в городе. Она и сюда придет. Пусть она разок покутит с нами.
Три студента как по команде расхохотались.
— Не мог бы кто-нибудь принести нам пива и несколько бутылок вина?
— Я просто схожу в гостиницу «De Pologne»,[77]и хозяин пришлет все, чего мы пожелаем, — вызвался Феофан, уже поднабравшийся некоторого опыта в подобных вещах.
Он удалился с Данилой, а Зиновия впервые осталась наедине с Василием. Он был близок к отчаянию. Он то застегивал куртку на все пуговицы, то снова расстегивал, потом выглянул в окно.
— Их все еще не видно, — проговорил он.
— И неудивительно, они ведь только ушли.
— Здесь очень жарко.
— Не знаю… мне зябко.
— Может, я разведу огонь?
— Не надо, благодарю.
Василий вздохнул.
— Что с вами?
— Я сожалею… это было бы так красиво!
— О чем вы сожалеете?
— О том, что вы не султан в женском обличии.
— А почему?
— Потому что у султана много рабов, и я мог бы быть одним из них.
— Василий, вы часом не влюблены в меня?
— А если б и так?
— Ерунда!
— Ну, коли я столь безрассуден, чтоб вас любить, можете высмеять меня, я даже прошу об этом…
Затем он подошел к окну и оставался там до тех пор, пока в комнату не вошли Феофан с Данилой, а по пятам за ними — коридорный из евреев, с двумя корзинами, полными бутылок.
Феофан накрыл стол и принес бокалы, Василий расставил стулья, Данила взялся откупоривать пивные бутылки. Вскоре все радостно пили пиво, Зиновия положила на стол свой портсигар, каждый закурил и с наслаждением делал глубокие затяжки. Василий проявлял признаки нервозной веселости, он наполнял стакан за стаканом, чокаясь с каждым в отдельности, хохотал, стучал по столу, скинул куртку, рассказывал еврейские анекдоты и в конце концов на ломаном немецком запел «Застольную» Гете:
Дух мой рвется к небесам
В заблужденье странном:
Не пущусь ли я и впрямь
В путь по звездным странам?
Нет, хочу остаться здесь,
В мире безобманном,
Чтобы пить вино и петь,
И звенеть стаканом![78]
Остальные подпевали, и песня следовала за песней, а бутылка — за бутылкой. Все уже изрядно поднабрались, когда появилась двоюродная бабушка. Ее встретили криками ликования, помогли освободиться от зимних покровов и усадили за стол.
— Здесь, кажется, пир горой, — проговорила она с простодушной улыбкой.
— Один раз на свете живем, тетушка, — ответила Зиновия, поднимая бокал. — За твое здоровье!
— Спасибо, спасибо!
Бабушка отхлебнула глоток и отставила пивной бокал.
— Нет, в студенческой компании так не кутят! — крикнула Зиновия. — Ты должна выпить по-настоящему, милая тетушка.
— Ну, если так заведено… — улыбнулась та и сделала весьма похвальный глоток. — Однако что это здесь столько дыма?
Она обмахнулась носовым платком.
— Ничего не поделаешь, тетушка, — сказала Зиновия. — Единственный способ усидеть среди курящих — закурить самой.
— Я же не умею.
— А ты попробуй.
С этими словами Зиновия протянула ей папиросу, которую бабушка взяла с некоторым сомнением, а Данила подал огня.
— Ой нет, ни за что на свете… — пробормотала бабушка, но тем не менее благополучно прикурила папиросу и принялась, не затягиваясь, пускать дым.
— А что, очень симпатично выходит, — сказала она, — когда голубые облака так вот вытягиваются и принимают очертания всевозможных фигур. Можно каждый день открывать для себя что-то новое.
— Однако ты не пьешь, тетушка, — заметила Зиновия.
— Уже пью, — ответила бабушка Ивана.
— Пить до дна! — закричали студенты, и она действительно осушила бокал.
— Если дело так и дальше пойдет, — улыбнулась старушка, — то я, чего доброго, захмелею.
Она мало-помалу раззадорилась, катала хлебные шарики, бросалась ими в Зиновию и смеялась всему, что бы ни происходило вокруг.
Студенты затянули «Гаудеамус».
— Как смешно, когда поют на латыни! — воскликнула двоюродная бабушка и отхлебнула пива, которым в очередной раз наполнил ее бокал Данила.
— Спой с нами, — попросила Зиновия.
— Я?.. Нет, право… Я не умею.
— Ты только начни.
Бабушка Ивана рассмеялась и в конце концов все же запела вместе со всеми «Гаудеамус». Теперь была открыта первая бутылка вина.
— Я не пью, — категорически заявила добрая старушка. — Я больше не могу, действительно не могу.
Она закрыла ладонью бокал, однако растопырила пальцы, так чтобы Феофану было удобно наливать.
Вино окончательно развязало языки. Феофан бахвалился, Василий пылко клялся Зиновии в любви, Данила провозглашал один тост за другим: за Зиновию, за красивых женщин вообще, за отечество, за дружбу, за свободу и за любовь.
Двоюродная бабушка то смеялась, то курила, то пела и пила.
— Ах, если бы вернуть молодость! — вздохнула она. — Где они, прекрасные годы? — Затем обратилась к молодым людям. — В мое время пили из туфельки дамы, — молвила назидательно. — Я, к сожалению, уже стара, но здесь присутствует красивая женщина, неужели она недостойна того, чтобы ей поклонялись? Присягните ей! На колени!
Василий тотчас бросился ниц перед Зиновией, снял с нее туфельку и, наполнив вином, выпил за ее здоровье. Феофан с Данилой последовали его примеру. Тогда Зиновия подняла бокал и провозгласила:
— Ура, да возлюбим![79]
Все воодушевленно чокнулись.
— Но при этом, — хихикая, проговорила двоюродная бабушка, — при этом… нужно… целоваться. Поцелуй же ее, Феофан, и от всей души!
Феофан приобнял и поцеловал Зиновию, после чего та, азартно сверкая глазами, подставила губы Василию и Даниле.
— Ну а ты, тетушка, ты тоже должна поцеловаться! — воскликнула она затем.
— Я?.. Ах нет, мне это все-таки не приличествует…
— Ура, да возлюбим! — повторила Зиновия. И прибавила: — Здесь не может быть никаких исключений.
Молодые люди обступили двоюродную бабушку, стыдливо закрывавшую лицо ладонями, и по очереди крепко расцеловали ее.
— Нет, ну что за молодежь нынче… это же неприлично… это действительно неприлично. — Она тщательно вытерла рот. — Не знаю, я чувствую себя как на корабле. Палуба качается под ногами, все вокруг меня кружится и танцует…
Бабушка Ивана пересела на диван и, пока остальные продолжали пить и петь, крепко уснула там, счастливая, как ребенок.
Плод созрел
Сети есть, прикрытые цветами.
Ариосто
Появились первые приметы весны, пробуждающей природу; неистовый ураганный ветер гулял по лесам и полям, сотрясал окна и двери, но воздух был уже мягким. Началось таяние, лед ломался. Ручьи и реки набухли, перед усадьбой в Михайловке образовалось небольшое озерцо. Ендруху подвернулся случай блеснуть изобретательским гением, построив на новом водоеме шаткий мостик из кирпичей и досок.
По этому-то мостику однажды вечером и перебрался в дом дядюшка Карол. Он пешком пришагал из Хорпыня, тихонечко отворил ворота и осторожно заглянул внутрь через освещенные окна. В Михайловке снова играли в рулетку. Он вошел в переднюю, на цыпочках прокрался по коридору и вверх по лестнице до дверей Зиновии. Здесь постучался и затем надавил на щеколду. В комнате царил абсолютный мрак. Он подался назад и принялся терпеливо ждать в темном углу рядом с дверью. Он знал, что Зиновия периодически поднимается наверх, чтобы взглянуть на себя в зеркало и чуточку припудрить разгоряченное лицо. И действительно, не прошло много времени, как на лестнице зашелестело платье, застучали маленькие каблучки, а затем в комнату вошла Зиновия.
Когда Карол шевельнулся, она от неожиданности вздрогнула.
— Кто тут? — спросила.
— Тсс! Это я, не шуми.
— Карол, ты? Ах, а я уже думала, что ты умер…
Она вошла в горницу, он последовал за ней.
— Ты же сама потребовала, чтобы я… роман… понимаешь?
— Но это еще не причина, чтобы совсем не показываться на глаза, — молвила Зиновия, которая уже зажгла свет и удобно устроилась на диване.
— Невозможно было вырваться, в эту малышку просто бес вселился!
— Надеюсь, по крайней мере, что ты хорошо развлекся.
Карол опустился на стул и махнул рукой, невольно воспроизводя жест священника, отпускающего кому-то грехи. С его одутловатого лица стерлись все краски, покрасневшие от бессонницы глаза смотрели устало и жалобно.
— Что случилось? У тебя такой вид, будто ты только что похоронил родного отца.
Карол тяжело вздохнул.
— Я попал в ужасное положение, Зиновия. Дал обвести себя вокруг пальца. Положение мое ужасно, говорю тебе.
— Из-за этой Ярунковской?
— Да, из-за нее.
— Она такая жестокая?
— Если бы только это!
— Она тебя высекла?
— Еще чего не хватало… — проворчал Карол. — Достаточно и того, что разбойник или налоговый исполнитель — ангелы по сравнению с нею: она, будь ее воля, лишила бы меня крыши над головой и сняла бы с тела последнюю рубашку.
— Много же она успела за столь короткое время! — рассмеялась Зиновия. — Особа, видно, очень талантливая, такую следует назначить министром финансов.
— Смейся, смейся, — обиженно сказал Карол. — Ты впутала меня в эту историю, и мне-то сейчас не до смеха. О подарках, которые я ей дарил, даже заикаться не буду. Но она умудрилась за мой счет наделать массу долгов: в гостинице, у торговца, у двух портных, у трех модисток, у сапожника, у скорняка, у ювелира; одних носовых платков она накупила на двести флоринов, всем жителям окружного города хватило бы носы утирать. В итоге мне теперь нужно выплатить шесть тысяч флоринов.
— Это скверно.
— И в конце концов она от меня сбежала с каким-то молодым румыном, прихватив с собой целую дюжину серебряных столовых приборов.
— Хорошо, что теперь ты свободен, — сказала Зиновия. — Несмотря ни на что, ты должен быть ей благодарен — за приобретенный опыт, за то, что познакомился с жизнью.
— Весьма дорогая школа.
— Мудрость никогда не обходится дешево.
— Ну ладно, тогда я успокоюсь, — согласился Карол, — лишь бы ты на меня не сердилась. Мне, собственно, стыдно перед тобой, я готов в мышиную нору спрятаться.
— Тебе придется найти очень большую нору, — со смехом воскликнула Зиновия. — Какой у тебя несчастный вид! Ты что, совсем разнюнился? Возьми себя в руки, не теряй голову, у тебя ведь еще осталась я. Или девица Ярунковская нравится тебе больше?
— Ты знаешь, что я люблю только тебя. Ах, если б ты согласилась стать моей женой!
— Я уже почти согласилась, — ответила Зиновия. — Однако пожертвовать своей свободой — это серьезный шаг.
— Разве я собираюсь быть для тебя тираном? — воскликнул Карол. — Разве я похож на Нерона или Домициана?
Зиновия посмотрела на него: он действительно мало походил на этих известных своей свирепостью римских императоров.
— Располагай мной, моим домом, моим состоянием — всем, что у меня есть.
— Я именно этого и хочу, — спокойно ответила Зиновия, — ибо ты не привык к свободе, тебе требуется твердая направляющая рука.
— Твоя рука.
— Да, вот эта маленькая рука, посмотри на нее.
Карол погладил руку.
— Она кажется мягкой, но на самом деле очень крепкая.
Карол улыбнулся и поцеловал пальчики.
— Я сделаю твою жизнь приятной, — продолжала Зиновия. — Более того, рядом со мной ты только и начнешь по-настоящему жить, но ты должен мне повиноваться.
— Буду.
— Впрочем, зачем нам долго обсуждать эту тему? — с милой иронией сказала Зиновия. — Вот символ моих грядущих побед.
Тут она скинула вышитую золотом туфельку и с комичной важностью приподняла ступню.
— Итак, ты склонна удовлетворить мое желание?
— Ты спрашиваешь, склонна ли я выйти за тебя? Да.
— Зиновия, ты делаешь меня несказанно счастливым!
— Я лишь сказала, что склоняюсь к такой мысли, но у тебя нет оснований думать, что произойдет это скоро.
— Ты играешь со мной!
— Успокойся и не истолковывай мои слова превратно, — сказала она, погрозив ему пальчиком. — У меня есть желание стать твоей женой, разве этого тебе мало? Теперь ты можешь надеяться, можешь мечтать обо мне…
— Я и без того надеялся и мечтал…
— Ненасытный, чего же ты еще хочешь?
Карол вскочил на ноги, заключил Зиновию в объятия и трижды поцеловал.
— Теперь ты доволен?
— Да.
— В таком случае давай спустимся вниз, — сказала она. — Но играть ты не должен, помни: деньги, которые ты проигрываешь, — мои.
Она взяла его под руку и повела по лестнице в зал. Когда они вошли, старинные часы на каминной полке — семейный оракул — заиграли арию из «Дон Жуана»: «Отдай мне руку, жизнь моя!»
Зиновия сразу заметила то, на что остальные, сидевшие за столом и увлеченно ставившие на красное и черное, чет и нечет, не обратили внимания: Сергей отсутствовал, а Наталья была у себя в комнате.
Зиновия поставила на тройку и проиграла, она опять поставила на тот же номер и проиграла, поставила в третий раз — и выиграла.
— Вот видишь, — шепнула она Каролу, — в игре, как и в любви, следует запастись терпением.
Внезапно со двора донесся странный шум: кричащие наперебой голоса, хлопанье дверей и собачий лай.
— Что там происходит? — досадливо поморщился Менев.
— Может, это грабители? — предположил Карол, замерев в напряженном ожидании.
Возня и гам между тем все более усиливались.
— Пойду-ка я взгляну, что там случилось! — воскликнула Зиновия и поспешно вышла из комнаты.
Карол тотчас последовал за ней, трепеща и сжимая в каждой руке по револьверу. Тогда и остальные поднялись из-за стола. Менев, Винтерлих, священник, майор и Лепернир выскочили на крыльцо, а дамы ограничились тем, что распахнули окна.
Зиновия, балансируя на рукотворном мосту — даже трясогузка не справилась бы с этой задачей изящнее, — двинулась по шатким доскам над водной стихией и в конце концов сделала остановку на кирпичах посреди двора. Там стоял Ендрух, с взлохмаченными волосами и в рваной рубахе, тесно окруженный тремя фуриями. В роли этих богинь мщения выступали Квита, Софья и Дамьянка.
— Что? Ты еще отпираться будешь? — спросила взбешенная Квита, чьи косы развевались на ветру подобно огненным змеям. — Или я собственными глазами не видела, как ты обнимал Софью?
— Да, я ее обнимал, — покорно признал Ендрух.
— Но ты не должен ее обнимать, — отрезала Квита. — Для чего тогда я существую?
— Может, ты его купила себе на ярмарке? — съязвила Софья.
— Ты не больно-то нос задирай, — перебила ее Дамьянка, — мне он тоже говорил, что любит меня.
— А мне он божился! — закричала Квита. — Мечом, который носит в сердце Дева Мария. Клятвопреступник. Тьфу!
Она собралась было вцепиться ему в вихры.
— Коли ты ей божился, — вмешалась опять Дамьянка, — то почему ты, ворюга, принял от меня в подарок шейный платок?
— А от меня — перстень? — заплакав, спросила Софья.
— От меня он тоже получал подарки! — закричала Квита. — Я связала ему носки, подарила новый кошелек и серебряные часы. О небо, и ты спокойно взираешь на такое кощунство?!
Поскольку небо никак не отреагировало на риторический вопрос, на Ендруха вдруг со всех сторон посыпались оплеухи, и его буквально разорвали бы в клочья, если бы на помощь ему не подоспела Зиновия.
— Хорошо, что вы вышли, барыня, — начала Квита. — Вы должны узнать, какую змею пригрели у себя на груди.
— Он нас всех обманул, — заверила Дамьянка.
— На мне он собирался жениться, — сказала Софья.
— И на мне тоже.
— На всех трех, турок некрещеный!
— Ну, что там происходит? — прокричал с крыльца над водной гладью Менев. — Скоро этот скандал закончится? Утром я вас всех выгоню. Кто зачинщик?
— Ендрух! — в один голос завопили три женщины.
— Поди-ка сюда, любезный, — распорядился Менев, — я надеру тебе уши.
«Любезный» не спешил выполнять приглашение и остался стоять, где стоял.
— Не меня, милостивый благодетель, драть надо, — смиренно возразил он, — а вот этих сумасбродных баб; разве я виноват, что каждая из них втемяшила себе в голову, будто я в нее влюблен.
— Мы во всем разберемся, ты только подойди ко мне, сын мой, — увещевал Менев.
— Не могу, отец родной.
— Это почему же?
— Они всю рубаху на мне разорвали, эти ведьмы, которые по ночам скачут верхом на помеле в Киев.
— Ну, так иди без рубахи.
— Неприлично в таком виде, не могу же я вас опозорить перед этими господами, нет, не могу.
— Ты пойдешь, наконец? — снова вмешалась Квита.
— Не слышишь, что тебя барин кличет? — присовокупила, со своей стороны, Софья.
— Давай, давай! Вперед! — крикнула Дамьянка и крепко поддала ему в ребра.
Тут он неожиданно развернулся и влепил ей в ответ увесистую оплеуху. Плотного сложения дивчина на мгновение отпрянула, потом, как кошка, вцепилась ему в лицо, а Квита и Софья составили ей компанию. Завязалась дикая потасовка.
Зиновия, видя такое дело, вернулась обратно, и Карол с двумя револьверами последовал за ней — от греха подальше.
Тут появилась Наталья; в красных мужских сапогах она энергично ступила в озерцо, так что вода взметнулась брызгами, а полы ее кацавейки начал безжалостно трепать ветер.
— Прекратите! — приказала она, взмахнув нагайкой. — Вы трое убирайтесь к себе, а ты, Ендрух, немедленно подойди к моему отцу.
— Прошу вас, милостивая барышня… — решилась было возражать Квита.
— Ни слова больше! — крикнула Наталья, и поскольку Ендрух не двигался с места, она довольно доброжелательно подтолкнула его вперед. Бедняга потерял равновесие и свалился с доски в озерцо, которое, казалось, чавкающими звуками выразило радость по поводу этой нежданной жертвы. Когда Ендрух снова поднялся на ноги, все вокруг хохотали: невозможно было и дальше на него сердиться.
— Боже мой, что у тебя за вид? — воскликнула Дамьянка.
— Ты похож на мавританского царя среди трех восточных волхвов, — сказала Софья.
Потом три девушки обступили его и отвели на кухню. Там одна стала умывать его, другая — расчесывать, третья тем временем приводила в порядок пострадавшую одежду и сапоги, а сам виновник этой суматохи восседал, как паша, в середине и улыбался.
Боевая вылазка
Хочу от всех подальше женщин быть,
Они безудержны, неукротимы в счастье.
Эсхил
Было воскресенье. Весенний ветер по-прежнему дул над равниной. Снег, тая, стекал ручьями и образовывал небольшие пруды. Реки вскипали, голые макушки деревьев время от времени отбивали поклоны, облака, точно надутые паруса, плыли по ясному небу, и катилось сияющее колесо солнца. Прозрачный звон колоколов приглашал к службе. Симпатичные молодые крестьянки в праздничных нарядах, подобрав юбки до колен и держа в руках большие сапоги, босиком шлепали по лужам в сторону церкви.
Камельян Сахаревич только что прикатил в Михайловку и, вытанцовывая на доске, ведущей от подножки его брички к крыльцу, добрался до дома. Менев принял его очень приветливо. Фактор мигом сообразил, что тому опять понадобились деньги.
В будние дни Сахаревич всегда носил черный кафтан, но по воскресеньям облачался в голубой. В голубом он был и сегодня. Его физиономия, будто покрытая зеленой патиной, как лик императора на римской монете, пролежавшей в земле тысячу лет, выглядела курьезно и совершенно не гармонировала с ангельским цветом данного одеяния, да вдобавок фактор еще улыбался.
— Скажи-ка, Камельян, — начал Менев, — не мог бы ты одолжить мне небольшую сумму, случаем…
— У меня с собой пятьсот флоринов, — как бы ненароком вспомнил фактор. — Если ваша милость желает…
— Давай их сюда.
Дело было сразу улажено, после чего Камельян прошмыгнул в комнату Аспазии. Здесь у него тоже «случайно» обнаружились пятьсот флоринов, которые пришлись очень кстати госпоже Меневой. Затем он распаковал свои сокровища. Он доставил оба мужских костюма, заказанные Аспазией и Лидией, и с удовольствием показал два других, приготовленные им для графини и Брониславы Бадени. Перед обедом две вышеозначенные особы прикатили в Михайловку на коляске, доверху уставленной коробками и пакетами. Когда Ендрух с Софьей перетаскивали вещи в горницу Зиновии, все очень напоминало какой-то заговор: слышалось позвякивание оружия, поблескивали стволы пистолетов.
— Вы, похоже, войну вести собираетесь? — насмешливо поинтересовался Менев.
— Да, против вас, мужчин, — отрезала Аспазия, которая в последнее время обходилась с мужем как с подчиненным.
Сразу после застолья дамы, тихонько посмеиваясь, переоделись — и затем все вместе нагрянули в столовую, чтобы покрасоваться перед Меневым. Все они были в высоких сапогах, широких шароварах, обильными складками ниспадавших на голенища, длиннополых шнурованных куртках и с маленькими папахами на головах. Высокая стройная Бронислава смотрелась ничуть не хуже Зиновии. Так могли бы выглядеть Екатерина Великая и княгиня Дашкова в тот знаменательный день, когда первая начала революцию против своего венценосного супруга, внезапно появившись в Красном кабаке.[80]Аспазия, напротив, была похожа на опереточную диву, исполняющую мужскую роль, графиня — на молодого студента, а Лидия являла собой карикатуру на Диогена.
Наталья окинула их отнюдь не дружелюбным взглядом, однако промолчала. Но когда Менев, не удержавшись, отпустил несколько комплиментов в адрес Зиновии и Брониславы, ее терпению пришел конец.
— Вы двое и правда хорошо выглядите! — воскликнула она. — Сама я не стала бы показываться в таком наряде, но ваш вид, по крайней мере, не оскорбляет глаз. А вот мама, мне кажется, уже не в том возрасте, чтобы выкидывать подобные фокусы. Ты же, Лидия, — ты просто умора!
— В тебе говорит зависть, — обиженно возразила последняя. — Впрочем, твоего мнения никто и не спрашивает.
Наталья пожала плечами.
— Мама, — тихо проговорила она, отведя Аспазию в сторону, — я слышала, вы собираетесь ехать в таком костюме в город, это правда?
— Подумаешь! Невинное развлечение, не принимай все так близко к сердцу…
— Прошу тебя, мама, не ездить — или, по крайней мере, не в этом наряде. Сделай мне одолжение!
— Оставь меня в покое, — на полуслове оборвала свою дочь Аспазия. — Нас возглавляет такая благородная дама, как графиня, и я могу, не раздумывая, следовать за ней. Я не позволю испортить мне удовольствие. Будь ты понятливее, ты тоже эмансипировалась бы и отправилась с нами.
В то время как Наталья, запершись у себя, в ярости расхаживала из угла в угол