Почему жизнь в одиночестве так популярна среди молодых взрослых? Каким образом такое существование из почти позорного клейма, означающего аутсайдерство, превратилось в своего рода обряд перехода во «взрослость» и награду за успех? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо понять, как городские жители, и в особенности субкультура одиночек, способствовали созданию новых форм индивидуализма. Первой в этой области начала экспериментировать городская богема в таких районах, как Гринвич-Виллидж. В итоге ее представители сделали то, на что совсем не рассчитывали, - открыли стиль жизни, который стал популярным и в конечном счете превратился в мейнстрим. Однако для начала давайте немного «отмотаем назад», рассмотрим так называемый старый культ индивида и попытаемся понять, чем он отличается от нынешнего индивидуализма.
Современное позитивное восприятие одиночества имеет богатую культурную историю. Монашеская традиция, уходящая корнями в древний Китай, Египет и Сирию, прославляла аскезу как путь получения знаний и смысла жизни. Согласно древним учениям, уход от общества является наилучшим способом приближения к божественному. Именно поэтому живший в IV в. отшельник Моисей Мурин советовал: «Идите в келью - она научит вас всему».
На самом деле уединенный образ жизни вели очень немногие отшельники. Большинство же, поселившись на окраине города или даже в пустыне, чаще всего оставались в окружении других людей и общались с ними по самым разным поводам. Историк Питер Браун писал, что в Египте, «в котором теория и практика аскетической жизни достигла наивысших высот... группы на границе пустыни до мельчайших деталей воспроизводили закрытый характер укрепленных деревень», а «монастырь Пахомия называли просто “деревня”». В древнем Китае, по словам ученого - специалиста по азиатскому региону Аата Вервоорна, ранние формы отшельничества носили философский и светский, а не религиозный характер, а жизнь отшельников имела целью не отречение от общества, а «отсутствие уважения к мирской мотивации человеческих действий, ведущих к славе, богатству и власти».
|
|
На протяжении веков эти традиции распространились по планете и видоизменились. В наши дни отголоски культа индивида находят свое отражение в романтических идеалах, идеях затворничества и возвращения к природе (как у Торо и Джона Мьюра), пути к божественному (как у Томаса Мертона или героя романа Германа Гессе «Сиддхартха») или, по выражению психолога Энтони Сторра, в возвращении человека к творческим истокам. Согласно этим идеям, жизнь в одиночестве способствует становлению независимого и взрослого индивида. Однако они носят четкий асоциальный и антиурбанистический характер и во многом противоположны практике жизни в одиночестве в городах. Чтобы понять, как современные люди живут в одиночестве в городских условиях, надо обратиться не только к традициям монашества, но и к особенностям жизни в современных мегаполисах.
«Метрополис, - писал немецкий социолог Георг Зиммель, - гарантирует индивиду уровень и качество личной свободы, которая не имеет аналогов при каких-либо других обстоятельствах». Зиммель родился в 1858 г. в Берлине, население которого в то время составляло 460 000 человек, а к концу его жизни увеличилось до 2 млн. Многие из современников Зиммеля, особенно поклонники романтизма и противники модернизации, сетовали на негативное влияние урбанизации на культуру и мораль. Однако Зиммель ставил под сомнение тезис, что при меньших масштабах урбанизации жизнь является более праведной или исполненной высокого смысла. Он выступал против мнения Ницше и Раскина, считавших, что большие города убивают дух индивидуализма. Зиммель предостерегал: «Жизнь в маленьком городке настолько ограничивает движения индивида внутри собственных взаимоотношений с окружающим миром, его внутреннюю свободу и его возможность отличаться от остальных, что современный человек в подобных условиях просто задохнется». Большой же город предоставляет возможности «социальной эволюции», так как расширяет «горизонты индивида», дает ему «свободу передвижения, намного превосходящую ревнивые ограничения» семьи или религиозной группы; горожанин может участвовать в жизни любой социальной группы или субкультуры, которая соответствует его интересам.
|
|
Все это, считал Зиммель, создает предпосылки для появления нового человека «городского типа», ориентированного на внешний мир, имеющего богатую внутреннюю жизнь, внимательного ко всему, что происходит вокруг, и сдержанного в проявлениях чувств. Однако на поверку поведение городских жителей вряд ли можно назвать сдержанным. Зиммель считал, что современная городская культура раскрепощает человека и дает ему возможность развивать те стороны характера, которые деревенская жизнь подавляла. Социолог разъяснял: «Личную свободу не стоит понимать в отрицательном смысле, как исключительно свободу перемещения, а также освобождение от предрассудков и мещанства. Важнейшей характеристикой такого существования является то, что все особенности человека и его отличия от других членов общества находят свое проявление и дают начало новой жизни... Мы начинаем следовать законам нашей внутренней природы - именно в этом свобода и проявляется.
|
|
Свобода от семейного надзора, оков религиозных традиций и бдительного общественного мнения мелких городов подарила крылья горожанам конца XX в. Многие считают, что современная городская культура породила эпоху грандиозного творческого и эстетического эксперимента, появлению таких авангардистских движений, как дадаизм, сюрреализм и баухауз. В современных городах появились нововведения, которые Зиммель называл «технологиями будней», потому что они служили городским жителям, отказавшимся от старых привычек и принявших новую социальную реальность. Эстеты заявили о том, что для них «искусство - это жизнь». Даже менее эксцентричные представители городского населения начали относиться к жизни как к искусству, стали изменять себя, свои жилища и свое окружение в соответствии со своей «внутренней природой», отвергая «бетон госучреждений», которые воздвигали городские власти.
С точки зрения современного человека, переезд в собственную квартиру не назовешь «странным» или «экстремальным» шагом (по словам Зиммеля), но на рубеже XIX и XX вв. его расценивали как смелый, даже вызывающий поступок. Я не утверждаю, что в конце XIX в. существовало мало одиноких молодых взрослых, отнюдь. Молодые рабочие массово покидали родные места и переезжали в крупные города. Число молодых одиноких мужчин в возрасте 15-34 лет, проживавших в крупных американских городах в 1890 г., в процентном соотношении было превышено только в 1990 г. В 1890 г. средний возраст вступления в брак был достаточно высоким (и снова повысился только через 100 лет) - 26 лет для мужчин и 22 года для женщин. Это, подчеркиваю, средние показатели, следовательно, многие откладывали вступление в брак до достижения еще более зрелого возраста. В 1900 г. треть белых урожденных американцев - мужчин 25-34 лет была одинокими, а в Нью-Йорке и того больше -половина! Однако очень немногие из числа этих холостяков жили отдельно. Приблизительно половина неженатых мужчин и большая часть незамужних женщин пребывали под одной крышей со своими родственниками (точно такая же картина наблюдается сейчас в Южной Европе и развивающихся странах). Те же, кто оставил свой дом и переехал работать в далекий город, практически всегда снимали комнату в другой семье или, к большому разочарованию социологов и работников социальных служб, селились в доходных домах с меблированными комнатами.
Подобные дома, в которых сдавались меблированные комнаты, называли «простыми отелями для простых людей». (Они были предшественниками небольших частных апартаментов, в которых живут современные городские одиночки.) В меблированных комнатах селились молодые служащие, имевшие стабильную работу и постоянный, но не очень высокий доход и стремившиеся уберечь свою жизнь от постороннего глаза. Доступность и обилие меблированных комнат обеспечили их популярность у приезжих. Историк архитектуры Пол Грот отмечал, что «жизнь в отелях практически не предоставляла возможности социального контакта, и в ней отсутствовал незаметный, но постоянный надзор, неизбежный в семье или доме, в котором проживает группа людей». Такое положение вещей вызывало большое беспокойство блюстителей морали всех мастей. Они полагали, что жизнь в одиночестве приводит к изоляции и социальным отклонениям: мужчин - к эгоизму и разврату, женщин - к ощущению заброшенности, истерикам и депрессиям. В 1856 г. Уолт Уитмен опубликовал эссе «Грешная архитектура» (Wicked Architecture) в котором так описал собственный опыт проживания в меблированных комнатах: «Апатия, пустота, лень, нервозность, расстройство пищеварения, флирт, расточительность, тщеславие, возможно и часто - почему бы об этом не сказать? - аморальность, нет, стыд». Через полвека после Уитмена известный протестантский священник предупреждал о том, что меблированные комнаты «тянут руки, как спрут щупальца, чтобы поймать неосторожную душу». В своем академическом исследовании - вышедшей в 1929г. книге «Золотой берег и трущобы» (The Gold Coast and the Slums)- социолог из Чикагского университета Харви Зорбах описывает меблированные комнаты следующим образом: «...без гостиной, общего пространства для принятия пищи, без места для встреч. В таких домах сложно познакомиться... Владелец заведения не интересуется своими квартирантами и не поддерживает с ними никакого контакта».
Наряду со многими современниками, занимавшимися социальными исследованиями, Зорбах считал, что жизнь без партнера является одной из причин «личной дезорганизации» и «социальной дезинтеграции и распада». Свою точку зрения он аргументировал статистикой, согласно которой в районах с обилием меблированных комнат происходит больше самоубийств, а также странными историями из жизни обитателей подобных домов. В рассказе «Милосердная девушка» (Charity Girl) описывается, как 22-летняя женщина переезжает из Канзаса в Чикаго, чтобы получить музыкальное образование, и селится в меблированных комнатах. Ей не удалось завязать дружбу ни с кем из соседей, и через несколько месяцев «ею овладело отчаяние». Милосердная девушка переживает одну трагедию за другой. У нее умирает мать, а отец перестает с ней знаться из-за того, что она переехала в город. Преподаватель музыки спокойно сообщает, что у нее нет таланта. Девушка безутешна - у нее нет никого, с кем можно было бы отвести душу. «Я задумалась о своей жизни в Чикаго. В чем смысл этой жизни? Музыки больше нет. Нет друзей и нет семьи». По мнению Зорбаха, этот рассказ - не что иное, как притча об опасностях урбанизации. «Вот таким оказался город, - подытоживает Зорбах. -Подобное абсолютное безразличие к человеку можно встретить только в современном городе, а в самом худшем варианте - в меблированных комнатах».
Некоторым городским жителям возможность «существовать инкогнито» пришлась весьма по душе, потому что позволила жить по своим «внутренним законам». В очередном академическом исследовании Чикагского университета, проведенном социологом Луисом Виртом, - «Гетто» (The Ghetto) - сообщается о том, что в начале XX в. в городе появился ряд отелей для евреев, которые стремились избежать жестких рамок ортодоксальной общины. По словам историка Кристины Станселл, в тот же период в Нью-Йорке «целое поколение американцев нового времени» переехало в Гринвич-Виллидж, для того чтобы наслаждаться «жизнью без отцов» (цитата писательницы Гертруды Стайн) и создали «сообщество диссидентов, которые гордились своей отличной от остальных жизнью». Обитатели Гринвич-Виллидж впервые заговорили о назревших в обществе проблемах и необходимости изменений по целому ряду вопросов личного, политического и эстетического характера. Как отмечает автор книги об истории Гринвич-Виллидж Росс Ветзеон, у этих людей была одна общая цель - «освобождение самих себя.
В Гринвич-Виллидж начала XX в. проживали интеллектуалы, художники, общественные активисты, эксцентрики и такие известные личности, как художница Джорджия О’Киф, знаменитая анархистка Эмма Голдман, драматург Юджин О’Нил, фотограф Альфред Стиглиц, писатель Уолтер Липпманн, поэт Клод Маккей и будущая супруга президента Элеонора Рузвельт. Не только они, но и простые обитатели Гринвич-Виллидж наслаждались свободой «колыбели освобожденных личностей», в которой «могли проявиться скрытые стороны человеческого характера и самореализоваться самые разные личности». Важнейшей предпосылкой освобождения женщин стала возможность найти работу, которая обеспечивала им финансовую независимость и помогала оторваться от кухни и домашних дел. Среди обитателей Гринвич-Виллидж, пишет Станселл, было «большое число одиноких женщин, которые сами зарабатывали себе на хлеб и жили вне традиционных семей... Каждый день эти женщины ходили на работу. Они без сопровождения пользовались общественным транспортом» и обсуждали вопросы «существования вне традиционной роли домашней хозяйки». Подобные социальные эксперименты в Нью-Йорке, Чикаго, Лондоне или Париже получили отражение на страницах романов того времени. Историк Джуди Валковиц писала: «Опасности и удовольствия городской жизни в одиночестве будоражили воображение современниц». Станселл добавляет: «Героини, судьба которых отражала грандиозные амбиции их поколения, решили доказать миру, на что они способны. Они отрицали романтическую любовь и были полны решимости найти для себя жизненные сюжеты за пределами замужества.
Однако культура богемы Гринвич-Виллидж сформировалась не только благодаря духу обитателей этого района. Сам по себе район с его узкими, извилистыми улицами, располагающими к личному общению кафе, барами и салонами красоты, расположенным в центре района парком на Вашингтон-сквер был создан одновременно как площадка для локальных экспериментов и место для самовыражения. В начале XX в. Гринвич-Виллидж был заселен преимущественно многодетными и большими семьями. Но в последующие десятилетия здесь распахнули свои двери отели с меблированными комнатами, появились жилые дома с небольшими, относительно недорогими квартирами, где охотно селились одинокие мужчины и женщины. В 1917 г. художник Марсель Дюшан и его друзья поднялись на арку в Вашингтон-сквер и объявили этот район «свободной и независимой республикой». Тогда же писательница Анна Чапин отметила, что расположенное рядом с аркой здание было «первым домом холостяков во всем городе. Этот дом называют “Бенедиктом”, по имени одного из героев пьесы Шекспира “Много шума из ничего”, молодого человека, который презирал супружеские узы». К 1920-м гг. дома, предназначенные для семей, реконструировали в многоквартирные. Одно- и двухкомнатные квартиры были мгновенно заполнены холостяками и незамужними женщинами.
Нетрудно понять, почему эти квартиры пользовались таким спросом. Историк Каролин Вэр писала, что в период между 1920 г. и 1930 г. количество детей в Гринвич-Виллидж уменьшилось приблизительно на 50 %. К 1930 г. около половины мужчин и 40 % женщин, живших в этом районе, не состояли в браке. Эти изменения совпадали с общими трендами демографического развития в Нью-Йорке, однако в Гринвич-Виллидж все происходило быстрее и в более гипертрофированной форме. Всего за десятилетие район с большим количеством семей превратился в игровую площадку для взрослых, в особенности, для одиноких взрослых. Авангард уже выбрал жизнь в одиночестве, и остальная часть населения вскоре последовала его примеру.
В начале XX в. геи по примеру богемы переехали в города, чтобы избавиться от общественного надзора. Историк Джордж Чонси описывал, как знакомые между собой геи помогали друг другу находить толерантных домовладельцев, после чего агитировали других геев переехать, предпочитая видеть их в качестве соседей. Наиболее привлекательными оказались меблированные комнаты, и не только потому, что обеспечивали определенную анонимность. Плату за проживание там брали за неделю или за день, что облегчало процесс выселения в случае возникновения проблем. Чонси сообщает, что в ряд отелей и меблированных комнат на Манхэттене, где «сосед - это всего лишь номер на двери», переехало большое число геев. Целые районы - Гринвич-Виллидж, Челси, Хелс Китчен, а так же 50-е и 60-е улицы на востоке города - превратились в гей-анклавы со своей инфраструктурой: барами, кафе, дешевыми ресторанами и коммунальными центрами помощи. К 1920-м гг. эти районы уже имели устоявшуюся репутацию мест, где в атмосфере анонимности, не боясь любопытных глаз, могли собираться люди разной сексуальной ориентации.
Вскоре в богемные, голубые и холостяцкие районы Нью-Йорка начали приезжать обычные люди. Им хотелось если не участвовать, то хотя бы ближе познакомиться с жизнью представителей субкультур. Во времена «гарлемского ренессанса» в 1920-х - начале 1930-х гг. белые представители среднего класса приезжали в этот район Нью-Йорка послушать джаз и окунуться в экзотическую ночную жизнь. Чтобы увидеть жизнь богемы, те же белые представители среднего класса направлялись в Гринвич-Виллидж. Сюда приезжали в любое время суток, но в особенности интересны были ночи. Людные улицы и заполненные посетителями заведения Гринвич-Виллидж превращались в театральные подмостки современного стиля жизни, привлекая любопытных из Нью-Йорка и других городов. Кипучая атмосфера сближала незнакомых людей. Сцена и зрительский зал становились единым целым -возникала новая социальная география. В этой обстановке, по словам автора книги «Падение публичного человека» Ричарда Сеннетта, «раздвигаются рамки человеческого сознания и воображения..., представления о реальном и вымышленном не ограничиваются личными чувствами. Перед лицом таких примеров желание жить насыщенной жизнью в собственной квартире перестает быть странным и становится довольно заманчивым.
Знакомство белого среднего класса с афроамериканской музыкой, танцами и литературой стало постепенно выводить искусство чернокожих на орбиту американской мейнстрим- и поп-культуры. Точно так же знакомство с культурой богемы и холостяцкой средой постепенно способствовало рождению у представителей среднего класса новых жизненных идеалов. Это абсолютно не значит, что жители Нью-Йорка, не говоря уж об американцах в целом, вдруг массово разуверились в традиционных ценностях и решили не связывать себя брачными узами. В период между 1920-ми и 1950-ми гг. большинство молодых взрослых вступало в брак рано: средний возраст первого брака снизился у мужчин на два года (с 24,6 до 22,8 лет) и у женщин на один год (с 21,2 до 20,3 лет). Но в тот же период в Нью-Йорке, Чикаго, Лос-Анджелесе, Сиэтле и Сан-Франциско возник новый, альтернативный стиль жизни, провозгласивший своим девизом независимость и одиночество. В авангарде этих изменений шли наиболее эмансипированные, так называемые новые женщины.
«Одинокая женщина теперь не существо, достойное жалости или покровительства. Она выходит на общественную арену в новом образе гламурной дивы... Она интересна тем, что живет своим умом. Она сама себя обеспечивает. Чтобы выжить в этом жестоком мире, она должна сиять, должна работать над своей индивидуальностью и оттачивать свой ум. И на этом поприще она добивается отличных результатов. Финансовая сторона вопроса у нее под контролем. Она не паразит, не хапуга, не прилипала, не бомж. Она дает, а не берет, она победитель, а не лузер.
В 1962 г. 40-летняя Хелен Браун выпустила небольшой, ставший сенсационным роман «Секс и одинокая девушка» (Sex and the Single Girl), из которого и взят приведенный выше отрывок. После выхода этой книги Браун более 30 лет занимала пост главного редактора журнала Cosmopolitan. Хелен Браун родилась в местечке Озарк Маунтин в Арканзасе, после смерти отца в возрасте десяти лет переехала в Лос-Анджелес. Хелен воспитывала мать. Семья Браун была бедной, ее сестра переболела полиомиелитом, и Хелен пришлось обеспечивать родных. Ей были близки мечты и проблемы работающих женщин ее поколения. Браун закончила небольшой бизнес-колледж, работала клерком в агентстве «по поиску талантов», потом ее наняли секретаршей в рекламное агентство. Она поднималась по карьерной лестнице, стала одним из самых известных копирайтеров, после чего занялась журналистикой.
Роман «Секс и одинокая девушка» появился за год до выхода книги «Женская мистика» (The Feminine Mystique) Бетти Фридман. «Секс и одинокая девушка» была феминистской книгой, которая вызвала скандал. В своей книге Браун выступала не против «проблемы без имени» (выражение Фридман), то есть неравноправия полов, вызванного дискриминацией в семье, судах, политике и на рабочем месте, а против женщин, которые сломались под тяжестью давления общества, заставлявшего их рано выходить замуж, не давая возможности расти и экспериментировать, выталкивая в домашнюю жизнь, которую они, вполне вероятно, не хотели вести и в которой не нуждались. «В ваши лучшие годы муж вам не нужен, - писала Браун. -Самой большой проблемой одинокой женщины остаются люди, которые пытаются выдать ее замуж!» Брак, по словам автора, должен быть «страховкой на худшие годы вашей жизни». А ее книгу следовало рассматривать в качестве «самоучителя не о том, как выйти замуж, а о том, как суметь остаться одинокой в высшем смысле этого слова».
Жизнь самой Браун была прекрасным подтверждением того, о чем она писала. «Секс и одинокая девушка» начинается с рассказа о том, что, выйдя замуж в 37 лет, она получила сексуального мужа-умницу, работающего в киноиндустрии, два мерседеса и большой дом с видом на Тихий океан. Браун признает, что сохранить независимость было не так-то просто. В возрасте между 20 и почти 40 годами она наблюдала, как ее сверстницы торопились связать себя семейными узами, зачастую выбирая мужей, недостатки которых были более чем очевидны. «И хотя я много раз думала о том, что умру одна, как “синий чулок”, я так и не смогла заставить себя просто взять и выйти замуж». Вместо этого она работала, как «сукин сын» и занималась своей карьерой. Она культивировала в себе «личную агрессию», уникальный «стиль», который была готова «показать всем». По словам Браун, все это не имело отношения к красоте, богатству или необыкновенному духовному развитию. Надо было просто иметь смелость, убежденность и стойкость, чтобы жить одной.
Браун имела в виду - абсолютно одной. «Соседи по квартире - это исключительно для студенток. Нужна отдельная квартира, даже если она расположена над гаражом, - писала она. -Преимущества жизни соло бесконечны. В отдельной квартире одинокая женщина имеет место и время для саморазвития без давления семьи или друзей. Она может, никого не тревожа, работать допоздна, развивать свой ум чтением и менять свой внешний вид так, как ей нравится. Самое главное, у нее есть своя территория, на которой ей предоставляется полная свобода для смелой и свободной сексуальной жизни». Секс у одинокой девушки более качественный, чем у большинства ее замужних подруг, заявляла Браун (правда, не предоставляя каких-либо доказательств). «Ей не приходится всю жизнь скучать с одним и тем же мужчиной. Выбор партнеров безграничен, и эти партнеры сами ее ищут.
Специализирующийся на женских вопросах ученый Шэрон Маркус пишет, что собственная квартира стала мощным символом новой городской культуры 1960-х, так как «предоставила одинокой девушке эротическую территорию, на которой она могла развивать свой творческий потенциал и создать все необходимое для удобства творчества». Однако лишь немногие одинокие девушки планировали бесконечно одинокую жизнь. Сама Браун рассматривала жизнь в одиночестве не как средство борьбы с браком, а как средство его улучшения. «“Отбытый срок” одиночества помогает найти брак на наиболее выгодных условиях, если вы на него решитесь», - убеждала она своих читательниц. Этот срок может подготовить современную женщину к необходимости снова стать одинокой, потому что «мужчина в пятьдесят лет может оставить женщину, пусть это и обойдется ему в копеечку, -точно так же, как вы оставляете в раковине грязную посуду.
И действительно, в то время, когда Браун писала книгу «Секс и одинокая девушка», в мужской среде зародилось движение, которое именно так и предлагало обходиться с женщинами, пропагандировало холостяцкий образ жизни, отвергающий идею семьи и брачных уз. Центром этого движения стал журнал Playboy во главе с его культовым руководителем, издателем и главным редактором Хью Хефнером, окруженным сонмом девушек в костюмах зайчиков. «Я не хочу, чтобы мои редакторы женились и забивали себе голову глупыми идеями о доме, семье, о том, что люди должны быть вместе и прочей ерундой», - говорил Хефнер. Его журнал делал все возможное, чтобы избавить от подобных иллюзий и своих читателей.
Playboy отрицал традиционный семейный уклад жизни и проповедовал новую роль мужчины. Как писал на страницах Journal of Design History Билл Осгерби, на протяжении 1950-х и 60-х гг. в Playboy было опубликовано множество архитектурных проектов и фотографий реальных «жилищ плейбоев», которые соответствовали вкусам хипстеров той эпохи. Автор книги «Сердца мужчин» (Hearts of Men) Барбара Эренрайх считает, что в идеологическом смысле журнал выступал за «превращение внутреннего пространства дома в территорию мужского наслаждения». Посыл читателям был откровенным и лобовым: оставьте ваш пригородный коттедж, семейный хэтчбэк и жену, которая связывает вас по рукам и ногам. Возвращайтесь в город. Найдите новую квартиру и наполните ее всеми возможными атрибутами роскоши: хорошим алкоголем, предметами современного искусства, модной одеждой, стереосистемой, кожаной мебелью, огромной кроватью и тем, что дает самое большое наслаждение, - прекрасными и доступными женщинами.
«Playboy обожал женщин, - писала Эренрайх, - молодых женщин с пышным бюстом и длинными ногами, и ненавидел жен». На обложке первого номера журнала красовалась Мэрилин Монро, а внутри были опубликованы статья против уплаты алиментов и рассказ о «Мисс золото добытчице 1953 г.». Сначала сотни, а потом и тысячи женщин снялись голыми на центральном развороте и в разных фотоисториях журнала. Производители множества мужских брендов покупали рекламные полосы, чтобы читатели связывали их продукцию со стилем жизни, который продвигал Хефнер.
Двери домов плейбоев были открыты для настоящих женщин, в особенности если те любили радости жизни, были эмансипированными и совершеннолетними, то есть именно такими, о каких журнал писал и фотографии которых публиковал. Хефнер окружил себя «зайчиками» сначала в своей квартире в Чикаго, а потом в известном особняке в Лос-Анджелесе и имел несколько любовниц одновременно. Его политика в «женском вопросе» всегда была простой: девушки могут приходить в гости, оставаться на одну или много ночей. Но ни одна из них не могла рассчитывать на то, что он примет на себя какие-либо обязательства или возьмет ее в жены. Доступ в кровать Хефнера был всегда открыт, но в конечном счете он оставался одиноким человеком.
Образ жизни Хефнера отражал реальные изменения в экономике. К началу 1970-х гг. и мужчины и женщины начали пользоваться преимуществами, которые предоставил значительно расширившийся сектор услуг, включая уборку домов, присмотр и заботу за детьми и престарелыми, доставку еды и стирку белья. Опираясь на данные Бюро трудовой статистики, социолог Сьюзен Тристл сделала вывод, что начиная с 1970-х гг. «превращение женского труда по дому и хозяйству в оплачиваемый труд... послужило причиной взрывного увеличения занятости». Огромное количество женщин вышло на рынок труда. В 1950 г. работала приблизительно треть женщин, но уже к 1980 г. в разных сферах экономики было занято более половины женского населения страны.
Темпы найма женщин с дипломами росли еще быстрее. В 1970-х гг. занятость женщин, не окончивших колледж, поднялась с 51 до 67%, среди выпускниц колледжа - с 61 до 74%. Женщины оставляли свою невидимую и неоплачиваемую работу по дому, что создавало дополнительный спрос на работу других людей, главным образом тех же женщин, которые могли их заменить. Это послужило толчком развития сектора услуг, который с тех пор постоянно растет.
Несмотря на то что зарплаты женщин значительно отставали от зарплат мужчин (в этом смысле ситуация не изменилась и в наше время), стремительное превращение представительниц прекрасного пола в наемных работников позволило им достичь такого уровня независимости, которого они не имели раньше. Средний возраст вступления в брак медленно рос на протяжении 60-х гг. прошлого века, а в 70-х резко увеличился с 21 года до 22 лет для женщин и с 23 до 25 лет для мужчин. В бурную эпоху 70-х люди не только откладывали вступление в брак, но и разводились в беспрецедентных количествах. В 1970 г. было зафиксировано около 700 000 разводов по сравнению с 393 000 разводов в 1960 г. и 385 000 в 1950 г. Однако рекордным в этом смысле оказался 1980 г.: приблизительно 1,2 млн разводов. Демографы рассчитали, что в 70-х гг. разводов стало на 50 % больше, и удивлялись тому, что четверть всех браков, заключенных в 1970-м, завершилась разводом к 1977 т.
Бум разводов объяснялся далеко не только массовым выходом женщин на рынок наемного труда. Появилась новая мораль, согласно которой забота о себе ставилась на один уровень, если не выше, с обязательствами заботы о семье. Кроме того, были приняты законы о разводе по обоюдному согласию. В книге «Культура развода» (The Divorce Culture) Барбара Уайтхед писала: «Начиная с 1950-х гг. американцы стали все в большей степени осознавать ответственность за самостоятельное удовлетворение своих собственных потребностей и интересов... Люди начали оценивать силу и «здоровье» семейных связей исходя из того, как эти связи способствуют личному росту и помогают достижению их собственных целей, а не с традиционных точек зрения - дохода, безопасности и социальной мобильности». Точно такие же изменения зафиксировали европейские ученые. Английский социолог Энтони Гидденс считает, что после достижения женщинами экономической независимости пары стали стремиться к «свободным» и «чистым» взаимоотношениям, не завязанным на традиционные финансовые или социальные факторы. Современный брак, пишет Гидденс, «все в большей степени превращается в отношения, которые начинают и поддерживают тогда и до тех пор, пока они дают эмоциональное удовлетворение от близкого контакта партнеров друг с друіом. К началу 1970-х гг. все больше людей начинали жить так, словно поиск своего собственного счастья - в качестве ли плейбоя, эмансипированной женщины или одиночки -выше всех остальных обязательств. В 1970-е гг., по словам Дэвида Сарасона «свобода заканчивать одни отношения и начинать другие приобрела такое же значение, как Билль о иравах. Для достижения этой свободы собственная территория была совершенно необходима.