2. Таким образом, вполне возможно, что и облака производят огонь тем же самым способом: в результате соударения или трения. Вспомним, с какой силой обрушиваются бури, с каким напором закручиваются вихри; все, что попадается им навстречу, они разбивают вдребезги или захватывают с собой, отшвыривая на большие расстояния.
3. Что же удивляться, если такая огромная сила высекает огонь — из себя самой или из чего-то другого? Ты ведь понимаешь, как сильно должны будут раскалиться от трения тела, соприкасающиеся с ее движением. Поверить в воспламеняющую силу бурь и вихрей нетрудно — ведь общепризнано, что такою же силой в огромной мере обладают и светила.
Глава XXIII
1. Но вполне возможно, что когда ветер и не очень сильно гонит и теснит облака, ударяя их друг об друга, из них высекается огонь, который вспыхивает, но не летит дальше; ибо для того, чтобы получилась зарница, нужно меньше силы, чем для молнии.
2. Выше мы разобрали, как нагреваются и загораются подвергшиеся трению тела. Но вполне вероятно, что может загореться и сам по себе воздух, способный обращаться в пламя, когда он трется сам о себя изо всех сил, то есть тогда, когда он превращается в ветер; в нем загорается пламя недолговечное и быстро угасающее, ибо оно рождается не из твердого вещества, в каком могло бы долго поддерживаться. Так что оно длится ровно столько времени, сколько успевает пройти расстояния: ведь оно пускается в путь без пищи.
Глава XXIV
1. «Однако вы же сами говорите, — возразит [наш оппонент], — что огонь по природе своей должен стремиться вверх; тогда как же молния устремляется к земле? Значит, то, что вы сказали об огне, неверно, и ему равно свойственно и подниматься, и опускаться». — И то и другое может быть верно одновременно. В самом деле, по природе огонь стремится вертикально вверх[307], и если ничто ему не мешает, то поднимается — точно так же, как вода падает вниз; но если появится какая-то внешняя сила, которая погонит воду в обратном направлении, то она устремится туда, откуда раньше пролилась дождем.
2. Так вот, молния устремляется вниз под действием той же необходимости, что вода — вверх. С огнем здесь происходит то же самое, что может произойти с деревом, если взять его за верхушку и согнуть так, чтобы она смотрела в землю, а если деревцо молодое, то и упиралась бы в нее; но как только ты отпустишь его, верхушка встанет на свое место. А потому не следует усматривать свойство[308]вещи в том, что она делает не по своей воле.
3. Если ты позволишь огню идти куда ему хочется, он ринется назад, к небу — месту[309]всего наилегчайшего; но когда что-то ударяет в него и заставляет свернуть в сторону от цели — тогда это не природа его, а его рабство.
Глава XXV
«Ты говоришь, — возразят мне, — будто облака вследствие трения производят огонь; но ведь они влажные, даже просто мокрые; как же они могут породить огонь? С такой же вероятностью он может родиться из воды».
Глава XXVI
1. Он рождается из облака. Во-первых, в облаках не вода, а сгущенный воздух, из которого вот-вот должна получиться вода, — еще не превратившийся в воду, но уже близкий к этому и готовый. Не следует думать, будто вода постепенно собирается в облаке и время от времени проливается: она падает сразу, как только образуется.
2. Во-вторых, даже если я соглашусь, что облако влажно и наполнено скопившейся в нем водой, все равно ничто не мешает огню возникать и из влажного, более того — из самой влаги, чему ты, наверное, еще больше удивишься. Некоторые вообще утверждали, что ничто не может превратиться в огонь, прежде чем не превратится в воду[310]. Следовательно, облако может загореться с какой-то одной стороны, и содержащейся в нем воде ничего при этом не сделается: так часто бывает, что полено с одного конца горит, а с другого сочится влагой.
3. Я вовсе не хочу этим сказать, что огонь и вода не противоположны и не уничтожают друг друга; нет, просто огонь побеждает влагу там, где он сильнее; и наоборот, где больше оказывается воды, там бессилен огонь; так, не загораются зеленые ветки деревьев. Так что важно лишь, сколько в облаке воды; небольшое ее количество не помешает огню и не сможет ему противиться.
4. А что? На памяти наших предков, как рассказывает Посидоний[311], поднялся в Эгейском море новый остров[312]. В течение дня море пенилось и из глубины вырывался дым. Только ночью стало видно пламя; оно не горело непрерывно, а вспыхивало через определенные промежутки времени, наподобие молний, всякий раз, как подводный огонь преодолевал тяжесть лежащей над ним морской воды.
5. Потом полетели камни и обломки скал, частью нетронутые — движением воздуха (spiritus) их выбросило до того, как они сгорели, — частью изъеденные огнем и легкие, как пемза. Последней выскочила вершина сожженной горы. Позже она поднялась повыше, и скала разрослась до размеров острова.
6. Такой же случай произошел еще раз уже на нашей памяти, в консульство Валерия Азиатика[313]. — Для чего я привел этот рассказ? — Чтобы показать, что пламя не угасло, несмотря на разлитое над ним море, что огромная толща воды при всей своей тяжести не задавила его и не помешала выйти наружу; а была там глубина в двести футов, как передает слушатель Посидония Асклепиодот[314], и сквозь нее прорвался огонь, раздвинув воды.
7. Но если даже эта безмерная громада вод не смогла погасить рвущийся снизу огонь, то насколько менее способна помешать огню тонкая, росная влага облаков? Более того: она не только не мешает, но напротив, способствует появлению огней; мы же видим, что они вспыхивают, только когда небо нахмурится, — при ясном небе молний не бывает. В светлый день или ночью при чистом небе их не приходится бояться — только в темную облачную погоду.
8. — А разве не бывает иногда зарниц в спокойные ночи, когда видны звезды? — Да, но знай, что там, откуда исходит блеск, есть облака, только земная выпуклость не позволяет нам их увидеть.
9. Прибавь к этому, что иногда облака опускаются очень низко, трутся друг об друга и испускают огонь, который летит вверх; мы видим его в ясной и чистой части неба, но образуется он в отнюдь не в чистой.
Глава XXVII
1. Некоторые различают несколько видов грома[315]; один из них — низкий гул, гудение, рокотание, такое, какое обычно предшествует землетрясению, когда воет запертый [в недрах земли] ветер. Вот от чего, по их мнению, оно происходит. 2. Когда движущийся воздух (spiritus) окажется заключен между облаками, он кружится внутри их полостей, издавая глухой, ровный и непрерывный звук, похожий на мычание, в особенности когда преграждающие ему выход облака влажны; поэтому гром такого рода бывает обычно предвестником дождей.
3. Другой род грома — резкий, но не звучный, а скорее, я бы сказал, жестко-неприятно-пронзительный: такой звук мы слышим, когда мяч [из бычьего пузыря] лопается, ударившись о чью-нибудь голову. Такой гром раздается, когда лопается большое, надутое, как шар, облако, выпуская распиравший его дух (spiritus). Вот это и есть собственно громовый удар, внезапный и мощный. От него люди падают замертво; некоторые, правда, остаются в живых, но пребывают в оцепенении и совершенно не в себе; мы зовем их «пораженными громом» или «тронутыми»: ум их стронут со своего места этим небесным звуком.
4. Гром может получаться еще и таким образом: воздух, заключенный в полом облаке и разредившийся от собственного своего движения, расширяется; ему теперь нужно больше места, и он ударяет [в стенки] заключающего его облака, издавая звук. А что? Руки, ударившись друг об друга, издают хлопок; разве не могут произвести такой же звук ударившиеся друг о друга облака, только более громкий, поскольку соударяющиеся [предметы] чрезвычайно велики?
Глава XXVIII
1. «Нам случается видеть, — скажет [мой оппонент], — как облака ударяются о горы, а звука нет».
—Прежде всего, звук получается не от всякого соударения — предметы должны быть расположены подобающим образом. Стукни рука об руку тыльными сторонами — никакого хлопка не получится; а если ударишь ладонью о ладонь, получится хлопок; к тому же звуки будут получаться совсем разные в зависимости от того, будешь ли ты хлопать согнутыми в горсть ладонями или распрямленными. Кроме того, чтобы раздался звук, нужно, чтобы облака не просто двигались, но стремительно и с большим напором неслись вперед.
2. Ну и наконец, гора не раскалывает облако, а постепенно разделяет его, отделяя часть за частью по мере того, как оно с ней поравняется. Да ведь и надутый пузырь не всегда издает звук, когда выпускает воздух: если разрезать его ножом, уши не воспримут ни звука; чтобы он зазвучал, надо разорвать его, а не разрезать. То же самое относится и к облакам: они звучат, только если лопнут под большим нажимом. Добавь к этому еще и то, что облака, гонимые ветром на горы, не ломаются, а обволакивают их и разделяются на множество частей отдельными выступами горы, деревьями и их ветвями, кустарниками, острыми торчащими скалами, так что весь воздух, какой в них есть, выходит в разные стороны; а зашуметь он может, только если вырвется весь сразу.
3. Чтобы понять это, вспомни, что ветер, рассекаемый стоящим на его пути деревом, свистит, а не гремит; чтобы раздался звук, какой мы слышим при громе, нужен очень мощный удар, и надо, чтобы все скопление воздуха вырвалось наружу одновременно.
Глава XXIX
Кроме того, воздух по природе подходит для произведения звуков. В самом деле, что такое голос, или звук, как не получивший удар [и устремленный вперед] воздух (spiritus)? Итак, нужно, чтобы сошлись с двух сторон облака, причем облака полые и натянутые. Ты ведь замечал, насколько пустые предметы звучнее полных, а натянутые — дряблых. Тимпаны и кимвалы одинаково звучны: первые ударяют по сопротивляющемуся воздуху по ту сторону [туго натянутой кожи]; вторые звенят не потому, что сделаны из меди, а потому, что она полая.
Глава XXX
1. Некоторые, в том числе Асклепиодот, считают, что гром и молния могут высекаться и при соударении некоторых других тел. Однажды загорелась великим огнем Этна, извергла огромное количество горящего песка, пепел затмил дневной свет, внезапная ночь устрашила народы. Говорят, тогда много было громов и молний, получавшихся из соударения сухих тел, а не облаков, ибо малоправдоподобно, чтобы там, в столь раскаленном воздухе, были какие-нибудь облака.
2. Некогда Камбис послал войско к Аммону[316]; на него, как снег, посыпался взметенный Австром[317]песок, покрыл его и замел; похоже, что и тогда были гром и молния, вызванные трением и соударением песчинок.
3. Такое мнение отнюдь не противоречит нашему положению. Ведь мы сказали, что земля испускает тела и той и другой природы, так что в воздухе носятся и сухие и влажные [частицы]; и когда случится им составить облако, оно, конечно, получается тверже и плотнее, чем если бы оно соткалось из одного только духа (spiritus). Такое облако может лопнуть с громким звуком.
4. Эти [частицы] — появились ли они в воздухе вместе с дымом пожаров, или были взметены с земли ветром — непременно должны прежде составить облако, и лишь потом могут произвести звук. Облако же может составиться как из влажных, так и из сухих [частиц], ибо облако, как я уже сказал, есть сгущение плотного воздуха.
Глава XXXI
1. Что касается прочих свойств молнии, то дела ее, если присмотришься к ним внимательно, поистине удивительны и не оставляют никаких сомнений в ее божественном происхождении и редком могуществе. Серебро, запертое в шкатулке, оказывается расплавленным, причем на шкатулке не остается ни следа, ни царапины; меч становится жидким в ножнах и с неповрежденного древка копья по капле стекает все железо; когда молния расколет винную бочку, вино стоит, не разливаясь, впрочем, однако, не долее трех дней[318].
2. Примечательно также то, что у всех пораженных молнией людей и животных голова смотрит в ту сторону, где вышла молния, а когда бывают поражены деревья, щепки летят навстречу молнии. Более того: у ядовитых змей и других смертоносных животных от удара молнии пропадает яд. Спрашивается, откуда я это знаю? — В ядовитых телах не заводятся черви; но, пораженные молнией, они уже через несколько дней кишат червями.
Глава XXXII
1. А разве не удивительно, что молнии предсказывают будущее[319], причем не указывают только на одно какое-нибудь событие, но часто возвещают длинную череду грядущих судеб, и знаки их при этом куда яснее и очевиднее писаных?
2. На этот счет существует разногласие между нами и этрусками, достигшими наивысшей премудрости в науке толкования молний[320]: мы считаем, что молния вылетает потому, что столкнулись облака; они полагают, что облака сталкиваются для того, чтобы вылетела молния; ибо они возводят все непосредственно к богу, и с их точки зрения все происходящее не потому является знамением, что происходит, а, напротив, происходит для того, чтобы служить знамением. Но так или иначе, происходят-то они все равно тем же самым образом — является ли знаменование будущего их целью или их следствием.
3. — Но как же могут они быть знамениями, если не посылаются специально для этого? — А так же как птицы предвещают нам удачу, пролетая справа, или неудачу, пролетая слева от нас, хотя никто не посылал их специально для того, чтобы они попались нам на глаза.
—Но птиц тоже послал бог. — По-твоему, он выходит каким-то бездельником, занятым пустяками, если он входит в подробности каждого сна, располагает каждый раз внутренности [для гадания].
4. Тем не менее все это действительно совершается божественной властью, хотя бог и не управляет птичьими крыльями и не складывает в определенный рисунок внутренности каждой скотины под самым топором. Последовательность судеб разворачивается иначе: она повсюду посылает вперед указания на грядущее, из которых одни внятны нам, а другие неизвестны. Все, что происходит, есть знак какой-либо будущей вещи. Нельзя предугадать случайного, беспорядочного, бессмысленного; но все, в чем есть порядок, доступно предсказанию.
5. — Но отчего же только орел да ворон, и еще очень немногие птицы удостоились чести предрекать великие события, а все остальные не имеют пророческого голоса в предсказаниях? — Оттого, что некоторые [знаки] еще не освоены искусством [гадания], а некоторые и вовсе не могут быть освоены, так как слишком далеки от нашего образа жизни. А вообще-то нет такого животного, встреча с которым не предсказывала бы чего-нибудь. Но мы, конечно, отмечаем не все знаки, а лишь некоторые.
6. Гадание — дело наблюдателя, и зависит оно от того, кто обратит [на какие-либо знаки] внимание. Так что есть и такие, которые остаются незамеченными.
7. Наблюдения халдеев установили силу пяти звезд[321]; так неужели ты решишь из-за этого, что столько тысяч других звезд светят просто так? Отчего так часто вкрадываются ошибки в расчеты астрологов, как не оттого, что они препоручают нас немногим светилам, в то время как каждая из находящихся над нами звезд заявляет свои права на какую-то часть нас? Может быть, конечно, более низкие светила оказывают на нас более непосредственное воздействие; а поскольку они часто меняют свое движение, то и на нас влияют по-разному.
8. Однако и неподвижные, или кажущиеся неподвижными из-за скорости, равной скорости [вращения] вселенной, звезды также имеют власть распоряжаться нами. Каждая из них имеет свою сферу влияния, и действуют они, распределив между собою обязанности; но узнать, в чем именно их влияние заключается, гораздо труднее, чем отрицать его вообще.
Глава XXXIII
Однако вернемся к молниям. Молниеведение делится на три части: наблюдение, истолкование, умилостивление. Первая часть занимается формой молнии, вторая — собственно гаданием, третья — умилостивлением богов, к которым при доброй молнии следует обращаться с просьбами, при недоброй — с заклинаниями, а именно с просьбами исполнить обещанное или с заклинаниями не исполнять угроз.
Глава XXXIV
1. Молнию считают наивысшим из знамений, потому что она своим вмешательством лишает силы все прочие. То, что возвестила она, непреложно, даже если другой знак укажет на что-то иное; любая угроза, возвещенная внутренностями или птицами, снимается, если молния будет благоприятная; напротив, того, что предвещает молния, не опровергнут никакие последующие гадания по птицам или по внутренностям.
2. В этом, мне кажется, люди заблуждаются. Почему? — Потому что не бывает более и менее истинной истины. Если птицы предрекли будущее, то молния не может свести на нет это предсказание, — в противном случае они не предрекли будущего. Ибо я здесь сравниваю не птицу с молнией, а два знака истины, которые равны, если оба обозначают истину. Так что если вмешательство молнии опровергнет то, на что указывали прежде птицегадание или [рисунок] внутренностей, значит, плохо рассмотрели внутренности, неправильно гадали по птицам. Ведь тут не важно, что больше, что могущественнее по природе; если и то и другое — знак истины, то в этом отношении они равны между собой.
3. Если ты скажешь, что пламя сильнее дыма, ты будешь прав; но как знаки, указывающие на огонь, они равносильны. Поэтому если мне скажут: «Всякий раз, когда внутренности будут указывать на одно, а молния на другое, доверять следует больше молнии», — я, пожалуй, соглашусь. Но если скажут: «Первое гадание предсказало истину, но удар молнии уничтожил его и утвердил свою истину», — это будет неверно. Почему? — Потому что неважно, сколько было гаданий. Судьба одна; если мы правильно поняли что-то при первом гадании, его не отменит второе.
4. Так что неважно, будет ли то, посредством чего мы вопрошаем [будущее], одна и та же вещь или разные: то, о чем мы вопрошаем, одно и то же. Молния не в силах изменить судьбу. Отчего? Оттого, что сама молния — часть судьбы.
Глава XXXV
1. — Хорошо, но если судьба неизменна, к чему же тогда молитвы и обряды умилостивления? — Позволь мне примкнуть к суровой школе тех, кто смеется надо всем этим[322]как над попытками утешить удрученную душу.
2. Не так вершится воля судеб, нельзя растрогать их мольбою. Свернуть со своего пути не заставит их ни сострадание, ни благодарность. Однажды вступив на свой необратимый путь, они текут, повинуясь предопределению. Как вода в быстрых потоках не возвращается вспять и ни на миг не останавливается, ибо набегающие сзади струи толкают те, что впереди, — так вечная череда сменяющих друг друга вещей крутит колесо судеб, и первый закон для них — не отступать от предрешенного.
Глава XXXVI
—Что же ты разумеешь под судьбой? — Разумею необходимость всех вещей и действий, которую никакой силе не разорвать. Если ты думаешь, что ее можно умолить, принеся в жертву голову белоснежной[323]овечки, ты не понимаешь, что такое божественное. Вы ведь и сами все согласны, что мудрец не может изменить своего решения; так что ж говорить о боге: ибо в то время как мудрец знает, что лучше всего для настоящего, для божества все [времена] — настоящее.
Глава XXXVII
1. Теперь я хочу привести аргументы тех, кто считает нужным заклинать молнии и не сомневается в пользе умилостивительных обрядов, способных, по их мнению, иногда отвратить опасность, иногда — уменьшить ее, иногда отсрочить.
2. Что из этого следует, я разъясню немного позже, покамест же замечу, что такая точка зрения совпадает с нашей[324], ибо мы тоже считаем, отнюдь не покушаясь на власть и могущество судеб, что обеты приносят пользу. Дело в том, что бессмертные боги оставили кое-что в подвешенном состоянии, с тем чтобы обратить это ко благу, если будут вознесены к богам молитвы, если будут приняты обеты; так что это получается не наперекор судьбе — оно само заключается в судьбе.
3. «Либо будет, либо нет: если что-то будет, так оно будет, даже если ты не дашь обета; а если не будет, то не заставишь его быть никакими обетами» — [так могут мне] возразить. — Это неправильное умозаключение, ибо в нем опущено среднее условие, а именно: это будет, если будут прежде даны обеты.
Глава XXXVIII
1. «Значит, — скажет [мой оппонент], — в судьбу необходимо должно быть включено также и то, дашь ли ты обеты или нет». — Представь себе, я протягиваю тебе руку в знак согласия и признаю, что да, в судьбу включено также и то, чтобы обеты были обязательно даны; и потому они будут даны.
2. Этому человеку судьба — стать красноречивым, но при условии, что он выучится словесности; но в той же самой судьбе предусмотрено, чтобы он учился словесности; и потому ему придется-таки учиться. Этот станет богат, но при условии, что отправится на корабле за море; но та же самая судьба, которая обещает ему солидное состояние, требует, чтобы он к тому же отправился в плавание; и потому он отправится. Точно так же обстоит, по-моему, дело и с умилостивительными обрядами: человек избежит опасности, если умилостивит божество, пославшее ему угрозу; но то, что он умилостивит его, также включено в порядок судьбы; и потому он станет приносить умилостивительные жертвы.
3. Рассуждения, подобные этому, обычно предлагают нам как доказательство того, что воле нашей ничего не остается делать и всеми действиями распоряжается судьба. В своем месте, когда речь пойдет об этом, я объясню, каким образом кое-что остается все-таки и на долю человеческого решения, не уменьшая этим прав судьбы. Теперь же я объяснил то, о чем у нас идет речь, а именно, каким образом молитвы и жертвы могут предотвращать опасности, возвещенные в знамениях, если существует определенный порядок судеб: они не борются с судьбой, но сами включены в ее закон.
4. — «Так для чего же тогда нужен мне гаруспик? — можешь ты меня спросить. — Ведь мне так и так придется умилостивлять богов, раз это судьба, без всякого его совета». — Он нужен для того, что он исполняет волю судьбы. Так здоровьем своим ты обязан судьбе, но обязан также отчасти и врачу, ибо этот дар судьбы попадает к нам через его руки.
Глава XXXIX
1. Цецина[325]различает три рода молний: советующая, утверждающая и [указывающая на] положение [дел][326]. Советующая молния случается до самого события, но после того, как оно задумано, и удар ее советует замыслившим либо исполнить задуманное, либо отказаться от этого. Утверждающая молния бывает, когда дело уже сделано, и возвещает, добром оно обернется или злом.
2. [Указывающая на] положение [дел] молния ударяет, когда все спокойны, никаких действий не предпринимают и не замышляют; она несет угрозу, обещание или предупреждение. Цецина называет ее предупреждающей[327], но я не вижу, чем она отличается от советующей: ведь тот, кто предупреждает, тоже дает тем самым совет.
3. Впрочем, некоторое ее отличие от советующей молнии можно усмотреть вот в чем: эта последняя убеждает нас в чем-либо или разубеждает; первая же просто предлагает избежать надвигающейся опасности, боимся ли мы пожара, предательства близких или заговора рабов.
4. А я вижу и еще одно различие между ними: советующей молния бывает для того, кто замышляет что-либо; предупреждающей — для того, кто ничего не замышляет; таким образом, каждая имеет свою особенность: одна склоняет в какую-либо сторону колеблющихся; другая — загодя предупреждает.
Глава XL
1. [По поводу Цециновой классификации я должен сказать] прежде всего, что не молнии делятся на три рода, а их значения. Ибо сами молнии делятся по родам иначе: пронзающая, раскалывающая, сжигающая[328]. Пронзающая молния состоит из тончайшего пламени, и благодаря чистой и беспримесной тонкости пламени ей доступны самые тесные проходы.
2. Разбивающая молния круглая, и к составу ее примешано немного сжатого и бурного воздуха (spiritus). В то время как первая молния выходит из того же отверстия, в какое вошла, вторая распространяется вширь и разрывает то, во что она ударила, а не пронзает.
3. Третий род молнии, сжигающий, содержит в себе много земного и более огненного, нежели пламенного; поэтому на пораженных такой молнией [предметах] остаются большие отметины, как от огня. Правда, без огня не обходится ни одна молния, но собственно огненной мы называем именно эту, ибо то, что поражено ею, хранит отчетливые следы жара, сгорает или покрывается копотью.
4. Жечь она может по-разному: либо обдает жаром и наносит легкие повреждения; либо сжигает дотла; либо воспламеняет. Собственно, жжет она в любом случае, но это жжение различается по роду и способу: то, что сгорает дотла, непременно также и горит, но то, что горит, не обязательно сжигается дотла.
5. Далее, то, что воспламенилось, могло гореть только слегка, от мимолетного соприкосновения с огнем; всякий знает также, что можно гореть, не воспламеняясь, но не может воспламениться то, что не горит. Ну и наконец, последнее: можно сгореть дотла, не воспламенившись, и можно воспламениться, но при этом не сгореть.
6. Теперь перейду к следующему роду молнии; пораженные ею [предметы] оказываются закопченными; она либо окрашивает их, либо обесцвечивает. Разница, на мой взгляд, заключается в следующем: обесцвечивается то, у чего цвет повреждается, а не меняется; окрашивается то, поверхность чего становится иной, чем была — голубой, например, черной или бледной.
Глава XLI
До сих пор представления этрусков совпадают с мнением философов. Расходятся же они вот в чем: этруски говорят, что молнии посылает Юпитер, и вручают ему три разновидности этого метательного оружия[329]. Первую Юпитер посылает по собственному усмотрению, ни с кем не советуясь, как предупреждение; характер у нее вполне мирный. Вторую тоже посылает Юпитер, но по решению совета, созвав прежде двенадцать богов; эта молния тоже делает иногда что-нибудь хорошее, не без того, однако, чтобы навредить: даром она никогда не приносит пользы.
2. Третий метательный снаряд посылает тоже Юпитер, но тут он привлекает для совета всех тех богов, которых этруски зовут «вышними» и «скрытыми»[330]; эта молния разрушает все, во что попадает, и, в частности, изменяет положение дел, как частных, так и общественных, существовавшее, когда она ударила; огонь ведь никогда ничего не оставляет как было.
Глава XLII
1. На первый взгляд кажется, что древность, со всеми подобными представлениями, ошибалась. В самом деле, что может быть наивнее веры, будто Юпитер из туч мечет молнии, поражая колонны, деревья, а порой и собственные свои статуи; убивает безвинную скотину, оставляя безнаказанными святотатцев, убийц, поджигателей; призывает на совет богов, как будто у самого Юпитера ума недостаточно? Будто сам по себе он пускает мирные и радостные молнии, для того же, чтобы запустить зловредную и губительную, необходимо участие целой толпы божеств?
2. Если ты спросишь моего мнения, я скажу тебе так: вряд ли тупоумие древних было так велико, чтобы они считали Юпитера несправедливым или недостаточно разумным. Он мечет молнии, которые поражают невинных, минуя злодеев; так что же, он не захотел бросать их более справедливым образом или просто не сумел?
3. Что именно хотели сказать этим древние? Мудрейшие мужи решили, что для обуздания невежественных душ необходим страх неотвратимого [наказания][331]; мы должны бояться чего-то, что выше нас. При столь дерзком разгуле преступности полезно было, чтобы существовало нечто, с чем никто и не мечтал бы помериться силами; и вот для устрашения тех, кого лишь угроза может заставить полюбить честность, они поместили над нашими головами карающего судию, причем вооруженного.
Глава XLIII
1. Но почему же Юпитер один посылает мирную молнию, а по совету и решению остальных богов — губительную? — А потому, считали они, что творить милость может и один Юпитер, то есть царь, карать же он может только по решению многих.
2. Пусть усвоят этот урок те, кому досталась большая власть над людьми: пусть не мечут молний, не посоветовавшись; пусть призовут многих, выслушают их мнения, пусть будут умеренны в карах, помня о том, что даже Юпитер не выносит решения в одиночку там, где нужно разить.
Глава XLIV