8. Всякое живое существо народится заново, и появится на земле человек, не ведающий греха и рожденный под более благосклонными созвездиями.
Но и он сохранит невинность лишь на первое время. Быстро, как змея, заползет в него подлость. Добродетель найти трудно, требуется и наставник и руководитель; а порокам живо выучиваются без всякого учителя.
Книга IV
О Ниле. Об облаках.
Часть первая. О Ниле
Вступление
1. Ты пишешь, добрейший мой Луцилий, что от души наслаждаешься Сицилией и прокураторской[380]должностью, оставляющей много свободного времени; и будешь наслаждаться, если и впредь решишь держаться в должных границах, не превращая простое управление в верховную власть. Не сомневаюсь, что так и будет; знаю, насколько ты чужд честолюбию, насколько привержен досугу и книгам. Пусть окружают себя деловой и людской суетой те, кто не в силах вынести собственного общества; а ты наедине с собой чувствуешь себя превосходно.
2. Это удается немногим, и неудивительно: по отношению к себе мы самодурные деспоты и сами себе в тягость; страдаем то от любви к себе, то от отвращения; бедный наш дух раздуваем спесью, раздираем алчностью; то изнуряем похотью, то разъедаем суетностью; а хуже всего то, что мы никогда не остаемся одни. Там, где живет в тесноте такое скопище пороков, не может не быть постоянного раздора.
3. Так не изменяй же своим привычкам, мой Луцилий: по возможности избегай толпы, чтобы не стать жертвой льстецов. Они мастера умасливать начальство — как бы ни был ты всегда начеку, с ними тебе не справиться. Но, поверь мне, если ты дашь себя поймать, считай, что сам выдал себя предателям.
4. Есть у ласковых речей одно природное свойство: они приятны, даже когда мы их отвергаем. Сто раз пропустим мимо ушей, на сто первый — примем; само то, что мы отказываемся их слушать, делает их еще приятнее; даже оскорбления не заставят их отступить. То, что я сейчас скажу, невероятно, но правда: всякий беззащитнее всего именно там, где на него направлено это оружие; впрочем, может быть, потому туда и направлено, что там он беззащитен.
|
|
5. Словом, постарайся освоиться с мыслью, что как бы ты ни исхитрялся, неуязвимым ты стать не сможешь; прими все меры предосторожности — и будешь поражен сквозь доспехи. Один станет льстить тебе незаметно, понемножку; другой открыто, не стесняясь, прикидываясь простаком и выдавая искусство за прямоту. Планк[381], бывший до Вителлия[382]величайшим мастером этого дела, говаривал, что не следует скрывать лести или выдавать ее за что-то иное: «Искательство пропадает, если его не видно».
6. Нет ничего выгоднее для льстеца, как если его поймают на лести; еще того лучше — если выбранят, если заставят краснеть.
Помни, что на тебя найдется там не один такой Планк, и что нежелание, чтобы тебя хвалили, ничем тебе не поможет. Крисп Пассиен[383]— человек самый утонченный из всех, кого я встречал на своем веку, в особенности же тонко разбиравшийся в пороках, говаривал, что перед лестью мы не запираем дверей, а только слегка прикрываем, как делаем перед приходом возлюбленной; нам приятно, если она, придя, распахнет дверь; еще приятнее, если она на своем пути вовсе разнесет ее в щепки.
7. Помню, как Деметрий[384], муж весьма замечательный, говорил одному могущественному вольноотпущеннику, что ему нетрудно будет разбогатеть, как только надоест быть порядочным человеком. «Я не стану ревниво прятать от вас секрет этого искусства, я обучу ему всех, кто стремится нажить богатство: это не сомнительная прибыль, какую дает море, не судебные дрязги, неизбежные при купле-продаже; им не придется полагаться ни на обманчивые обещания земледелия, ни на еще более обманчивые обещания рынка, — я укажу им не просто легкий, но даже веселый способ делать деньги, обирая простаков, которые станут радоваться и их же благодарить. [8.] Я стану божиться, что ты, например, ростом выше самого Фида Аннея и кулачного бойца Аполлония — неважно, что сложением ты рядом с любым фракийским гладиатором[385]напоминаешь мартышку. Поклянусь, что нет на свете человека более щедрого, и даже, пожалуй, не совру: ведь можно посмотреть на дело и так, что ты подарил людям все то, чего не успел у них отобрать».
|
|
9. Вот так-то, мой Луцилий, чем откровеннее и наглее льстец, чем меньше он краснеет, вгоняя в краску других, тем скорее добивается своего. Мы в нашем безумии дошли уже до того, что всякий, кто льстит умеренно, кажется нам зложелателем.
10. Я не раз рассказывал тебе о моем брате Галлионе, человеке, достойном такой любви, какою не могут любить его даже те, кто любит от всего сердца; так вот, для него всех прочих пороков просто не существует, а этот он ненавидит. Ты можешь пытаться найти к нему подход с любой стороны. Начни преклоняться перед его выдающимся, несравненным умом: его-де недопустимо растрачивать по мелочам, а следовало бы хранить и почитать как святыню; он легко уйдет от твоей ловушки. Примись расхваливать его хозяйственность, которая настолько не вяжется с нашими нравами, что кажется вовсе с ними незнакомой и даже не выглядит им упреком; он прервет тебя на первом слове.
|
|
11. Примись восхищаться его обходительностью и непритворной ласковостью — он раздает ее даром всем, кто попадается на его пути, подкупая даже случайных встречных; ни один из смертных даже с единственным другом не бывает так любезен, как он со всеми, и сила природной доброты так велика, что всякий, не обнаружив в ней ни капли искусственности и притворства, не может не принять за лично ему оказанное расположение эту благосклонность, распространяющуюся на всех; но и тут он устоит перед твоими комплиментами, так что ты воскликнешь, что нашел, наконец, человека, недоступного соблазнам, на которые любой другой поддался бы с удовольствием.
12. Ты признаешься, что его благоразумие и упорство, с каким он избегает неизбежного зла, вызывают у тебя тем большее уважение, что ты говорил хотя и приятную, но правду, и надеялся, что уж ее-то охотно выслушает всякий. Но он решил, что в подобном случае нужна тем большая твердость, ибо лжец всегда стремится позаимствовать у правды ее правдивую убедительность. Впрочем, не досадуй на себя, не думай, будто ты плохо сыграл свою роль и он заподозрил насмешку или подвох; он не разоблачил тебя, а просто оттолкнул.
13. Руководствуйся таким примером. Как приступит к тебе какой-нибудь льстец, ты ему скажи: «Ступай-ка ты с этими речами, которые переходят от магистрата к магистрату вместе с ликторами, к кому-нибудь, кто сам этим занимается и не прочь выслушать из чужих уст то, что сам говорил [выше себя стоящим]. Я не могу ни обманывать, ни обманываться; ваши похвалы я принял бы с удовольствием, если бы вы не хвалили злодеев так же, как и достойных людей».
Впрочем, разве непременно нужно так до них опускаться, чтобы они могли разить тебя в упор? Лучше держи их на почтительном расстоянии.
14. А если ты захочешь доброй похвалы, зачем тебе для этого кто-то посторонний? Сам себя похвали. Скажи себе: «Я посвятил себя свободным искусствам. Бедность советовала другое, и талант влек меня к тем занятиям, которые тотчас вознаграждаются, но я обратился к поэзии, хоть за нее ничего и не платят, и принялся за благодетельное изучение философии.
15. Я доказал, что всякое сердце может быть вместилищем добродетели; рождением обреченный на борьбу с трудностями[386], вопреки своему жребию и благодаря своему духу добился я того, что встал наравне с величайшими из людей. Гай не заставил меня предать моей дружбы к Гетулику[387]. Мессалина и Нарцисс[388], долго бывшие врагами всего Рима, прежде чем стали врагами себе самим, не смогли заставить меня изменить отношение к тем, кого я любил несмотря на то, что это грозило бедой. Ради верности я был готов поплатиться головой. Никогда не удавалось вырвать у меня хоть слово, идущее не от чистого сердца и спокойной совести. За друзей я боялся всего, за себя — ничего, разве что, как бы не оказаться недостаточно хорошим другом.
16. Не лил я бабьих слез; никого не хватал, умоляя, за руки; не делал ничего, недостойного мужчины и доброго человека. Я был выше грозивших мне опасностей, готов был идти на казнь, которой мне угрожали, благодарил судьбу за то, что решила испытать, во сколько я ценю свою честь; не подобало мне продавать ее дешево. Я не размышлял долго, стоит ли мне погибнуть ради чести или чести ради меня: слишком неравные были чаши весов.
17. Я не хватался за скоропалительные решения, лишь бы избежать ярости власть имущих. При Гае я видал и пытки[389]и костры; я знал, что под его властью дело дошло до того, что за образец милосердия считалось просто убить человека; и все же я не бросился на меч, не кинулся вниз головой в море, чтобы не получилось так, будто ради чести я способен только умереть».
18. Добавь к этому дух, не подкупленный дарами, и руку, никогда не тянувшуюся за наживой среди такого разгула алчности; добавь жизнь бережливую, беседу скромную, к низшим — человечность, к высшим — почтительность. После сам себя спроси: правда то, что ты припомнил, или выдумка. Если правда, то ты удостоился похвалы пред лицом великого свидетеля; если выдумка — выставил себя на посмешище без свидетелей.
19. Тебе может показаться, что сейчас я сам испытываю тебя или расставляю тебе ловушку; думай, как тебе угодно и, начиная с меня, опасайся отныне всех. Вот послушай на этот счет Вергилия:
Верности нет нерушимой нигде[390],
или Овидия:
Всюду царит Эриния дикая; можно подумать,
Все присягнули злодейства чинить[391],
или Менандра, — да и вообще, кто из поэтов не возвышал голоса во всю силу своего дарования против этого ненавистного единства всего рода человеческого в стремлении к пороку; все живут как негодяи, — говорит Менандр, выходя на сцену в роли деревенского мужика; он не исключает ни старика, ни мальчишку, ни женщину, ни мужчину, и добавляет: не то, чтобы отдельные некоторые люди грешили, — нет, преступление вплетено в самую ткань [человечества].
20. А потому надо бежать и укрыться в себя; даже более того — укрыться от себя. В этом отношении я намерен отвечать за тебя и буду добиваться этого, хотя бы и море разделяло нас; я поведу тебя к лучшему, пусть придется время от времени тащить тебя за руку насильно; а чтобы ты не чувствовал одиночества, отсюда буду с тобой беседовать. Мы объединимся в том, что есть в нас наилучшего. Будем давать друг другу советы нелицеприятные.
21. Я уведу тебя подальше от твоей провинции, чтобы ты не увлекся, часом, историей, не заслуживающей особого доверия, и не начал любоваться собой, размышляя примерно так: «Вот у меня в моей власти провинция, выдержавшая натиск армий величайших в мире городов и разбившая их, когда ради нее шла великая война Карфагена с Римом. Она видела войска четырех римских вождей[392], то есть всей империи, собранные в одном месте, и кормила их. Она вознесла судьбу Помпея, истощила удачливость Цезаря, счастье Лепида отдала другим, — она решила участь их всех;
22. она следила, как разыгрывалось колоссальное зрелище, ясно показавшее смертным, как стремительно бывает падение с вершины на самое дно и сколь различными путями разрушает судьба великое могущество: она видела, как Помпей и Лепид одновременно были сброшены с самого верха на самый низ, хоть и по-разному — Помпей бежал к чужому войску, Лепид — к своему собственному»[393].
Глава I
1. Итак, чтобы отвлечь тебя от всего этого, хоть и много чудесного на Сицилии и вокруг нее, я не стану затрагивать вопросов, касающихся твоей провинции, и обращу твои мысли в другую сторону. Займемся-ка с тобой вопросом, который в предыдущей книге я отложил на потом: почему Нил так разливается в летние месяцы?[394]Философы утверждали, что Данубий по природе своей похож на Нил, потому что-де и истоки его неизвестны и воды в нем летом больше, чем зимой.
2. Но оказалось, что это неверно. Истоки Данубия мы обнаружили в Германии; вода в нем действительно начинает подниматься летом, но тогда, когда в Ниле она еще стоит на своем обычном уровне — после первых жарких дней, когда солнце на исходе весны растопит снега; он поглощает их раньше, чем Нил только начинает подниматься, всю же остальную часть лета уровень Данубия понижается, падая до зимнего и даже ниже. Нил же разливается в середине лета, начиная перед восходом Пса и кончая после равноденствия[395].
Глава II
1. Среди потоков, какие природа представила взору человечества, этот благороднейший. Природа распорядилась, чтобы он орошал египетские поля во время самой сильной засухи, чтобы выжженная зноем земля могла впитать воду как можно глубже и ее хватило бы на целый год. Ибо там, ближе к Эфиопии, либо вовсе не бывает дождей, либо очень редко, так что они не в силах оживить непривычную к небесным водам землю.
2. Нил, как ты знаешь, единственная надежда Египта; от его разлива зависит год: много воды — богатый, мало — неурожайный; «там земледелец на небо не смотрит». Почему бы мне не пошутить с моим поэтом? Я могу привести ему и его любимого Овидия: «И травы не возносят мольбы к Юпитеру-Дождедавцу»[396].
3. Если бы можно было узнать, в каком месте Нил начинает подниматься, стали бы ясны и причины его разлива. Теперь же известно лишь, что он протекает по обширным пустыням, разливается болотами, скрывается в непролазных зарослях трав, и только возле Фил блуждающие без определенных границ потоки сливаются воедино. Остров Филы[397], скалистый и со всех сторон обрывистый, образован слиянием двух рек, которые здесь превращаются в одну и текут дальше под именем Нила. На острове этом помещается целый город.
4. Отсюда Нил устремляется в Эфиопию и дальше, через пески, по которым идет торговый путь к Индийскому морю. Затем его встречают Пороги — место, знаменитое великолепным зрелищем:
5. там, по крутым, часто изрезанным скалам Нил устремляется вверх, напрягая все свои силы. Он с грохотом разбивается о встречные утесы, продирается сквозь узкие ущелья и всюду — победил ли он или принужден был отступить — бушует; здесь впервые возмущаются воды, лениво и безмятежно катившиеся до сих пор по гладкому руслу; непохожий на себя, бешено крутясь, выскакивает он из враждебных теснин — прежде он тек илистый и мутный, теперь же, иссеченный острыми выступами скал и подводных камней, он взбит в пену; цвет, данный ему природой, изменила жестокая местность. И, наконец, преодолев все препятствия, вырвавшись на простор, он падает с огромной высоты, оглашая окрестности непомерным грохотом. Племя, поселенное некогда в тех местах персами, не смогло перенести постоянного оглушительного шума и, жалея свои уши, переселилось в более спокойную местность.
6. Среди прочих чудес, которые рассказывают об этой реке, я слыхал о невероятной смелости тамошних жителей. Вдвоем они садятся в крохотные суденышки — один правит, другой вычерпывает воду; свирепое безумие Нила долго кружит их среди сталкивающихся друг с другом ревущих потоков, причем они умудряются держаться самой узкой линии фарватера, чтобы избежать тесно сгрудившихся подводных камней; наконец, низвергаясь вместе с рекой вниз головой, они продолжают править падающей лодкой, к величайшему ужасу зрителей, которые успевают оплакать утопленников, погребенных под такой громадой воды, прежде чем замечают их, несущихся со скоростью снаряда, уже далеко от места падения: водопад не топит их, а переносит на спокойную воду.
7. Раньше всего начало разлива Нила наблюдают у того самого острова Филы, о котором я только что рассказывал. Недалеко от него река разделяется камнем, который греки называют Абатон[398], ибо на него не ступает никто, кроме верховных жрецов; эта скала первая чувствует подъем воды. Ниже — довольно далеко отсюда — из воды выступают два утеса, из которых льется масса воды; местные жители называют их «жилами Нила»[399]; но этой воды не хватило бы для орошения Египта. В дни священных праздников жрецы бросают в эти источники ветви, а магистраты — золотые дары[400].
8. Отсюда Нил, заметно прибавив сил, течет по узкому и глубокому руслу — горы с обеих сторон не дают ему разлиться. Лишь у Мемфиса он свободно растекается по полям, разрезанный на множество рек, и рукотворные каналы, в которых можно изменять уровень воды по мере надобности, разводят его по всему Египту. Разделившись вначале, воды дальше снова собираются, образуя нечто вроде широкого, мутного стоячего моря; пространность земель, по которым распространялись они, захватив справа и слева от русла весь Египет, отняла силу у течения.
9. Каков разлив Нила, таковы надежды на урожай. Земледелец не ошибается в расчетах, ибо плодородие земли, которым она обязана Нилу, в точности соответствует уровню разлива. Сухая песчаная почва получает от Нила и воду и землю. Ибо мутный поток оставляет всю свою грязь в трещинах высохших полей, всю жирную гущу, которую он принес с собой, он намазывает на жаждущие пашни, одновременно и орошая их и утучняя. Поэтому места, до которых не дошел разлив, лежат бесплодны и пусты; но и чрезмерный разлив приносит вред.
10. Поистине удивительна природа этой реки: ведь прочие реки разрушают почву, вымывая из нее все ценное. Нил же, хоть и больше их всех во много раз, не только не размывает ничего и не уносит, но, напротив, прибавляет почве сил — уже тем одним, не говоря обо всем остальном, что укрепляет ее: занося пески илом, он не только уточняет их, но и связывает, так что Египет обязан ему не просто плодородием своих полей, а и самими полями.
11. Разлив Нила — прекраснейшее зрелище: полей не видно, долины скрыты под водой, города выступают наподобие островов, сухопутные жители не могут сообщаться друг с другом иначе, как на лодках, и радуются тем больше, чем меньше видят своих земель.
12. Но даже и тогда, когда Нил держится в своих берегах, он впадает в море через семь устьев, и любое из них тоже — целое море. Да к тому же еще множество безымянных потоков ответвляется от него по обеим сторонам побережья.
Чудовищные звери, которых вскармливает Нил, не уступают морским ни по росту, ни по кровожадности; уже по одному тому, что этим громадным животным хватает и пищи и простора, можно судить о том, что это за река.
13. Бабилл[401], муж превосходнейший и на редкость образованный, рассказывает, что в бытность свою префектом Египта, оказался свидетелем такого зрелища в самом большом из рукавов устья Нила — Гераклеотийском[402]: навстречу друг другу строем, как два неприятельских войска в битву, двигались с моря дельфины, а со стороны реки — крокодилы; мирные животные, чьи укусы не причиняют вреда, победили крокодилов.
14. У тех ведь верхняя часть тела твердая и непроницаемая для зубов даже самых крупных животных, а нижняя — мягкая и нежная. Туда-то дельфины, нырнув, и наносили раны торчащими у них из спины шипами, а затем, с силой рванувшись вперед, разрезали крокодила пополам; когда несколько были рассечены таким манером, остальные, словно войско, смешавшее строй, кинулись в бегство: самое смелое животное перед робким противником трусливо побежало перед смелым![403]
15. И жители Тентиры[404]одолевают крокодилов не благодаря каким-то выдающимся особенностям своей породы или крови, а благодаря дерзкому презрению к опасности. Они сами кидаются на них, обращают в бегство и ловят, накидывая на бегущих петлю; многие гибнут — и именно те, у кого недостает присутствия духа для преследования.
16. По свидетельству Теофраста[405], Нил тек некогда морской водой. В царствование Клеопатры он не выходил из берегов два года кряду — на десятом и одиннадцатом году ее царствования[406]. Говорят, это было знамение падения двух власть имущих: ибо Антоний и Клеопатра лишились власти. Каллимах сообщает, что в предшествующие века Нил однажды не поднимался в течение девяти лет.
17. Однако пора мне перейти к рассмотрению причин, по которым Нил поднимается летом; начну с самых древних свидетельств. Анаксагор говорит, что в Нил стекают снега, тающие на горных хребтах Эфиопии. Этого мнения держалась вся древность — то же самое передают Эсхил, Софокл, Еврипид. Но оно явно неверно, на что указывает множество доводов.
18. Во-первых, Эфиопия — страна необычайно знойная, о чем свидетельствует до черноты выжженная кожа тамошних людей и образ жизни трогодитов, строящих дома под землей[407]. Каждый камень пылает, как костер, — и не только в полдень, но и на закате дня; на раскаленный песок невозможно ступить; серебро течет; плавятся скрепы статуй; не держатся никакие накладные украшения. Австр, дующий из этих краев, — самый жаркий ветер. Животные, обычно впадающие в зимнюю спячку, там никогда не прячутся; даже зимой змеи остаются на виду, на поверхности. В Александрии, отстоящей далеко от этих непомерно жарких мест, и то никогда не выпадает снег; а выше[408]не бывает даже дождей.
19. Откуда же в столь знойном краю могут взяться лежащие все лето снега? Конечно, на некоторых горных вершинах снег, наверное, бывает и там, но неужели больше, чем в Альпах, чем на горах Фракии или на Кавказе? Однако и с тех гор стекающие реки разливаются весной и в начале лета, а затем становятся мельче, чем зимой. Ибо по весне дожди размывают снег, а остатки его растопляет первое летнее тепло.
20. Ни Рейн, ни Родан, ни Истр, ни Гебр, текущий из-под Гема, не разливается летом; а ведь там, на севере, в горах всегда лежит снег. Фасис и Борисфен[409]тоже должны были бы разливаться летом, если бы снега могли, вопреки летней жаре, поднимать воду в реках.
21. Кроме того, если бы Нил поднимался именно по этой причине, то половодье приходилось бы на самое начало лета, ибо в это время большая часть снега еще сохранилась, но он уже предельно мягкий, и таяние идет быстрее всего. Однако в Ниле вода прибывает на протяжении четырех месяцев совершенно равномерно.
22. Если верить Фалесу, ежегодные этесии[410]сдерживают течение Нила: они дуют ему навстречу и гонят морскую воду вверх по его устью. Оттесненный таким образом назад, он отступает по своему собственному руслу — вода в нем не прибывает, а останавливается, и, запертый в устье, он вскоре выходит из берегов, где только может. Вот свидетельство Эвтимена Массилийского[411]: «Я плыл, — пишет он, — по Атлантическому морю. Оттуда течет Нил, который поднимается в период этесий, ибо постоянно дующие в это время ветры гонят морскую воду к берегу. Когда они утихают и море успокаивается, уменьшается и уровень воды в текущем оттуда Ниле. К тому же морская вода в тех местах пресная, и животные там похожи на нильских».
23. Но если разлив Нила вызывают этесии, почему же он начинается раньше и продолжается дольше, чем они? Кроме того, разлив не становится тем больше, чем они сильнее дуют, и вообще его подъем и спад не зависят от напора ветра, что случилось бы непременно, если бы именно ветер поднимал уровень воды. Далее: этесии дуют к египетскому побережью навстречу течению Нила; если бы он был обязан им своим происхождением, то тек бы оттуда же, откуда они дуют. И еще одно: из моря он вытекал бы прозрачный и синий, а не мутный, как сейчас.
24. Прибавь к этому, что целая куча свидетелей опровергает сообщение Эвтимена. В те времена можно было приврать: воды за пределами Средиземного моря были неизведаны, и ничто не мешало сочинять о них сказки. А сейчас купеческие корабли ходят вдоль всего побережья внешнего моря[412], и никто не рассказывает об истоках Нила и другом вкусе морской воды; впрочем, в это не даст поверить и сама природа: ведь солнце извлекает из моря всю пресную воду — самую легкую.
25. Кроме того, почему Нил не разливается зимой? Ведь и тогда на море нередки бури, а зимние ветры бывают гораздо сильнее умеренных этесий. И если бы Нил тек из Атлантического моря, он сразу наводнял бы Египет. Однако на самом деле вода поднимается в нем постепенно.
26. Энопид Хиосский[413]говорит, что зимой тепло сохраняется под землей; оттого в пещерах бывает жарко, а в колодцах вода теплее, чем летом; вот от этого тепла и пересыхают зимой подземные водяные жилы. В других-то землях реки зимой поднимаются из-за дождей, а Нилу никакие дожди не помогают, и он мелеет, зато поднимается на протяжении лета, когда под землей становится холодно и источники снова бьют в полную силу.
27. Если бы это было верно, то все реки разливались бы летом и колодцы наполнялись бы водой. Да и неправда, что под землей зимой теплее. — Почему же тогда тепло в пещерах и колодцах? — Потому, что в них не проникает холодный воздух снаружи; собственного тепла у них нет — просто они не выпускают холод. По той же самой причине летом в них холодно: разогретый воздух не добирается до этих дальних отъединенных мест.
28. Диоген Аполлонийский[414]говорит: «Солнце тянет к себе влагу, иссушая землю; она, в свою очередь, всасывает влагу из моря, а море — из рек и прочих вод; но не может быть такого, чтобы земля в одних местах была сухая, а в других — чрезмерно влажная; ведь она вся насквозь просверлена множеством сообщающихся между собой проходов, и по ним влага поступает из мокрых мест в сухие. В противном случае — если бы сухие земли не заимствовали у других часть влаги — они давно рассыпались бы в пыль от сухости. Ибо солнце вытягивает воду отовсюду, но больше всего из тех земель, которые оно палит особенно сильно, то есть из полуденных.
29. Когда земля высохла, она сильнее всасывает в себя влагу: как в светильнике масло течет туда, где оно выгорает, так и вода устремляется туда, куда зовет ее выжженная пылающим зноем земля. Откуда берется влага? — Ну конечно, из тех краев, где вечно зима — на севере воды больше, чем достаточно; вот почему Понт постоянно течет в Нижнее море[415]— там нет, как в других морских проливах, чередующегося движения воды туда и сюда: стремительно и упорно он несется всегда в одну сторону. И если бы по тем подземным переходам влага не поступала бы всегда туда, где ее не хватает, оттуда, где ее слишком много, то вся земля уже или высохла бы, или исчезла под водой».
30. Хотелось бы спросить Диогена, почему, если все земли пористы и сообщаются друг с другом, не везде вода в реках прибывает летом? — «В Египте солнце печет сильнее; поэтому и в Ниле вода прибывает сильнее; но и во всех прочих землях реки время от времени поднимаются». — Далее: каким образом в какой-либо части земли может случиться засуха, если любая из них тянет к себе влагу из других областей и тем сильнее, чем больше она раскалится? — Далее: отчего вода в Ниле пресная, если она из моря? А ведь ни в одной реке нет воды слаще…
(Далее текст книги о Ниле — с изложением собственной теории Сенеки об истоках Нила и о его разливах — не сохранился. Несколько отрывков из утраченной ее части приводит Иоанн Лаврентий Лид в 68-й главе четвертой книги своего сочинения «О месяцах»).
Геродот говорит, что солнце, пересекая южный пояс[416]близко к земле, притягивает воды всех рек; летом, когда оно начинает склоняться к северу, оно увлекает за собой Нил; именно по этой причине он разливается летом.
Египтяне говорят, что дующие с севера этесии гонят верхние слои облаков к югу, отчего там проливаются обильные ливни, и Нил разливается.
А вот Эфор из Кимы[417]в первой книге «Историй» пишет, что почва Египта по природе пористая, но ил, наносимый Нилом из года в год, делает ее плотной и непроницаемой, и в жаркую пору река, наподобие пота, растекается в поисках рыхлой и пористой земли.
Фрасиалк же Фасосский[418]считает причиной нильских разливов этесии: Эфиопия опоясана очень высокими — сравнительно с нашими — горами; там скапливаются гонимые этесиями облака и, проливаясь, переполняют Нил.
Это подтверждает и Каллисфен Перипатетик[419]в четвертой книге своей «Греческой истории»: он дошел с войском Александра Македонского до Эфиопии и обнаружил, что Нил течет там под беспрерывными дождями, льющимися над этой страной.
Но Дикеарх[420]в «Путеводителе вокруг земли» настаивает, что Нил вытекает из Атлантического моря.
Часть вторая. [421] Об облаках [422]
Глава III
… 1. Если я стану уверять тебя, что град образуется точно так же, как у нас лед, когда все облако замерзает, я поступлю, пожалуй, слишком дерзко. Лучше я займу место в ряду тех свидетелей, которые говорят с чужих слов, честно признавая, что своими глазами не видели. Или сделаю так, как делают историки: навравшись всласть, они вдруг останавливаются на одном каком-нибудь событии и заявляют, что за это вот, мол, они не могут поручиться, и отсылают нас к своим источникам — они, дескать, пусть отвечают за достоверность.
2. Так вот, если мне ты не веришь, пусть Посидоний поручится тебе за все — и за то, чего он не сказал, и за то, чему поучает: он твердо заявит тебе, что град получается из мокрого облака, когда оно уже успело превратиться в воду, — так твердо, как будто сам при этом присутствовал[423].
3. Отчего градина круглая, ты можешь догадаться и без меня: понаблюдай и увидишь, что всякая капля превращается в шарик. Это видно на зеркале, когда на нем собирается влага от дыхания, на забрызганных вином кубках и на любой другой гладкой поверхности. То же самое на листьях — если какие капли на них удержались, они лежат шариками.
4. Что в мире мягче воды? Что тверже камня? И все же
Твердые скалы насквозь мягкая точит вода[424];
или, как говорит другой поэт:
Капли падение камень долбит[425],