– Но я не умею играть ни на одном музыкальном инструменте! – возразил я.
– Не волнуйся об этом! Будешь бить в барабан и тарелку, это дело нетрудное…
Не выдержав, я рассмеялся, представив себя в этой роли.
– Прости, но такая работа не по мне…
– Ну, как знаешь!..
Так я чуть было не стал барабанщиком в похоронной команде.
Этот добрый человек на нашем разговоре не успокоился. Он отправился к директору и крупно с ним повздорил, упрекнув в том, что безобидного верующего парня он выгоняет из села, в то время как убежавшие из тюрьмы уголовники спокойно пасут в горах овечьи отары.
– Ну, ладно, пусть идет работать пастухом, только чтоб духу его не было на турбазе! – смягчился директор.
Похоже, он меня на дух не переносил. Вскоре ко мне в комнату, где я собирался в дорогу, пришел массовик‑затейник вместе с милиционером.
– Брат, можешь пастухом работать! Ботинки дадим, бурку и заодно денег заработаешь! – обнадежил меня представитель местной власти.
– Спасибо, друзья, но мне действительно лучше уехать… А пастухов я видел, этого мне достаточно…
– А от Осетии отказываешься? – спросил меня мой заступник.
– Прости, дорогой, я уже сделал свой выбор! – твердо ответил я.
Милиционеру я подарил карту в его кабинет, а музыканту – эмалированное ведро в его фотолабораторию. Мы сердечно обняли друг друга и друзья мои ушли. Я раздал все свое домашнее имущество добрым грузинкам, и рано утром мой друг из похоронной музыкальной команды проводил меня на автобус, следующий в Тбилиси, долго махая рукой на прощание с обочины дороги.
Куда лететь? Этот вопрос был для меня решен еще раньше, когда я сильно замерзал от ночных холодов, потому что топливо – мелкие прутья сухого кустарника быстро прогорали и комната мгновенно выстывала. Приходилось согреваться под одеялом своим дыханием. Высовывая голову из‑под одеяла, я иногда рассматривал карту Советского Союза, висевшую на стене над моей головой. Смотреть на Северный полюс или Сибирь было очень неприятно из‑за холода в комнате, так как каменные стены совершенно не прогревались. Невольно взгляд обращался к югу, к самой южной республике. Как мне представлялось, самой теплой горной страной был Таджикистан, потому что южнее Памира располагались только Афганистан, Пакистан и Индия. На Таджикистане я и остановил свой выбор.
В аэропорту Тбилиси я с радостью узнал, что есть рейс Тбилиси‑Душанбе через Баку с прилетом в столицу Таджикистана в два часа ночи по местному времени. И это мне тоже пришлось по душе: «Прекрасно утром увидеть места, которые я выбрал для своих странствий», ‑ говорил я себе, успокаивая свое волнение. Мое место в самолете оказалось среди шумных пассажиров в одинаковых восточных халатах и тюбетейках. Я сел в кресло и уставился в окно. Во время полета, сколько я ни смотрел вниз, трудно было отличить в черном ночном небе россыпи звезд от россыпи огней на земле.
Когда в два часа ночи мы вышли из самолета, в лицо пахнул такой жаркий и сухой воздух, что он напоминал жар из газовой духовки, когда из нее вынимают подрумянившийся пирог. В аэропорту ночевать было негде и мне посоветовали поискать место в гостиницах города.
– А где искать эти гостиницы? – попытался я добиться ответа.
– Поезжай в центр, там все гостиницы увидишь! Маленький что ли?
Я бодро вышел из здания аэропорта на небольшую площадь с большой клумбой посередине, где пышно цвели розы. Ночь, казалось, благоухала их ароматом. Пассажиры быстро усаживались, толкая друг друга, в маленький микроавтобус, в который я успел поместиться последним, попросив водителя остановиться в центре, у гостиницы.
Хотя центральная гостиница и называлась «Душанбе», но мест в ней не было, как и во всех остальных, о чем, зевая, сообщил мне сонный дежурный.
– А это что за табличка? – указал я на странную надпись: «Гостиница „Дом колхозника“. Места есть». Рядом был помещен адрес.
– Это для колхозников, нужно на попутных машинах ехать!
Как ни странно, первый попутный грузовик подобрал меня.
– Дом колхозника знаешь? – спросил я у водителя, сомневаясь, поймет ли он русский язык.
– Колхоз, колхоз! – засмеялся тот.
Когда мы подъехали, это оказался даже не «Дом колхозника», а скорее, ночлежка на десять коек при местном рынке, где уже храпело человек восемь. Я лег и мгновенно уснул.
Разбудило меня странное монотонное гудение человеческих голосов, доносившееся из раскрытого окна. Я выглянул: прямо на асфальте, под огромными белоствольными тенистыми чинарами, расстелив большие узорные платки, которые потом оказались поясами их владельцев, молились, сев на пятки, длиннобородые старики, человек десять, одетые в халаты.
«Да, вот это по мне… – удовлетворенно подумал я. – Во всяком случае, теперь никто не будет приставать с глупыми вопросами, почему я верующий?» Во дворе у журчащего арыка с мутной холодной водой, я выбрал место для молитвы. Гор я не увидел, потому что небо было подернуто желтоватым пыльным цветом. Тем не менее с большим удовольствием я молился в то жаркое июльское утро, стоя у тихо позванивающего горного арыка, который показался мне райской рекой. На меня никто не обращал внимания, хотя к этому времени на моем лице уже отросла порядочная щетина, потому что я отрекся заодно и от бритья, чтобы стать настоящим странником.
Выпив в чайхане на рынке зеленого чая и с удовольствием отведав горячей и ароматной азиатской лепешки, только что вынутой из тандыра, я на троллейбусе добрался до автостанции, любуясь по пути уютными зелеными улицами с цветущей фиолетовой индийской сиренью и высокими белоствольными платанами. На автовокзале я стал изучать схематическую карту Таджикистана. Острые пики гор, нарисованные неумелой рукой, повсюду пронзали лиловое небо. Просунув голову в маленькое окошко, я спросил:
– А рядом с Душанбе есть горные заповедники?
– Есть, Ромит.
– Дайте мне, пожалуйста, билет в Ромит! – сказал я таким голосом, словно просил билет в рай, потому что пока в новом месте мне все очень нравилось.
В автобусе я оказался одним из первых, поэтому пришлось долго ожидать, пока пассажиры заняли сначала все сидячие места, а затем и стоячие. Сидеть было стыдно, если рядом стоит, вздыхая, женская фигура с белым халатом, накинутым на голову. Я уступил место и схватился за поручни. На поворотах дороги автобус сильно кренился и все «стоячие» валились друг на друга. Зеленое ущелье, по которому мы ехали, выглядело очень привлекательно: на тополях и карагачах играли снопы солнечного света. Мощная голубая река, с белопенными перекатами, вскипала водяными брызгами то справа, то слева от дороги. Над прибрежными террасами громоздились хребты, поросшие древовидным можжевельником – арчой с красивой зонтичной кроной. Сделав последний крутой поворот, автобус подкатил к конечной остановке, где пассажиров, сомлевших от духоты в автобусе, встретила оглушительным ревом пара забавных осликов, повернувших в нашу сторону свои длинные уши.
Узнав, где находится управление заповедника, я отправился в путь. Идти пришлось довольно долго, сначала через вытянувшийся вдоль реки поселок с глинобитными мазанками, затем по длинному мосту через реку. Потом указатель лесничества направил меня по пыльной дороге, петлявшей среди незнакомых деревьев с узловатыми стволами и пышной темно‑зеленой листвой. Уже хотелось есть, когда я заметил на ветках этих странных деревьев, среди блестящей листвы, большие темно‑красные и черные ягоды.
«Вполне возможно, эти ягоды могут быть ядовитыми, – подумалось мне. – В южных странах всегда много ядовитых плодов… Ладно, голод не тетка, попробую осторожно!» Первая ягода легко раздавилась в пальцах, окрасив их густо‑красным несмывающимся соком. Вторую ягоду я осторожно прикусил, чтобы попробовать ее на вкус, не глотая сок. Но я проглотил эту ягоду, не заметив как это получилось! «Все, отравился…» – мелькнуло в голове. Сок проглоченной ягоды был кисло‑сладким, а сама ягода оказалась удивительно сочной. «Если сразу не отравился, то теперь ничего не будет!» – Успокоил я себя и наелся, сколько мог.
Так, с синими губами и руками я появился перед начальником лесхоза.
– Работы у нас никакой нет, – заявил он. – Местным негде работать, а ты еще спрашиваешь…
Все было понятно, но остался мучавший меня вопрос, чего же все‑таки я наелся по пути в лесхоз?
– Простите, а что за деревья с черными ягодами растут вдоль дороги?
– Это те ягоды, которых ты сначала наелся, а теперь спрашиваешь? – засмеялся таджик. – Шахтут – царский тутовник, мы его специально разводим! Умойся в реке, а то таким синим в город приедешь!
Тем же самым путем я вернулся к последнему автобусу, по дороге вымыв в холодной реке лицо и руки.
На автовокзале в Душанбе я снова оказался у билетной кассы. Приметив в очереди за билетами паренька приветливой наружности, я поинтересовался у него, куда бы мне поехать, чтобы увидеть самые красивые горы в Таджикистане? Он пытливо посмотрел на меня:
– А большие реки в горах любишь?
– Ну, еще бы!
– Тогда поезжай в Гарм! – уверенно сказал он и добавил:
– Там моя родина. Ватан, по нашему!
Несчастье души в том, что она любит то, что смертно, сама оставаясь безсмертной. Разрываясь между тем, что смертно, и тем, что не имеет смерти, она до тех пор испытывает страдания, впадая в отчаяние от жизни и содрогаясь от страха перед смертью, пока не окажется всецело под благодатным покровом Божественной помощи.
Нем я, Господи, словно глина, ибо это Ты, Боже, говоришь вместо меня. Горделивые дети земли изощряются в пустом красноречии, лишенном силы Твоей, а слабое молчание мое становится в устах Твоих громом. Безсильно сердце мое и не может оно любить ближних, но когда Ты вселяешься в него, оно с величайшей любовью обнимает всех людей, как собратьев своих. Ты делаешь меня мягким, подобно воску, текущему по горячей свече, а слова горделивых уподобляешь треску водяных капель, попавших в ее огонь.
ГАРМ
В какую сторону можно обратить свое движение без Бога? Повсюду, где мы будем вести поиски своего счастья, обходя Творца и Создателя, таятся скорбь, разочарование и смерть. Прекрасное без Бога – прах, любимое без Бога – тлен, все, что есть, говорит нам о том, что его скоро не будет. Если так, то значит, оно сообщает нам и о том, что оно только мгновение между одной вечностью и другой. Предел вещей без Бога – небытие, предел безсмертной души – без‑конечная жизнь в Боге.
Господи, за явленную нам красоту многообразного мира душа моя возсылает Тебе непрестанную хвалу! Но, постигнув, что скрывается за этой красотой, уже остерегается любить ее, не желая в погоне за этой преходящей красотой впасть в небытие вместе с вещами мира сего. Незабываемое непрерывное творение мира всемогущим Божеством, став частью нашей жизни, забыться не может, так как делается тем несокрушимым сплавом нашей души, где она переплавляется в дух.
И вот я сижу вместе с другим пассажиром, молодым таджиком, в тяжело груженом попутном ЗИЛе, который, пыхтя и задыхаясь, ползет с перевала на перевал. Вокруг, сменяя друг друга, открывались горные дали, одни грандиознее других, но безлесные склоны с выгоревшей от жары травой, удручали меня. Кое‑где по ним взбегали поросли мелкого подлеска, но настоящего леса, к которому я привык в горах Абхазии, нигде не было видно. Я сидел рядом с водителем, озабоченно крутившим баранку.
– Скажите, а где же лес? – удивленный открывшимся пейзажем, спросил я.
– Лес? Какой лес? А это что? – он указал на редкие кустарники боярышника и барбариса. – Не лес, что ли? Раз есть лесхоз, значит и лес есть!
Быстро наступила ночь. В открытом окне машины, где торчал мой локоть, кроме освещаемой светом фар безконечной ленты дороги и скалистых обрывов, стояла непроглядная темнота, откуда бил в лицо теплый, с горьковатым запахом асфальта воздух неведомых просторов. Лишь в отдалении мелькали слабые огоньки кишлаков. Ощущение я испытывал такое, словно мы сначала долго взбирались на небо, а потом также долго спускались глубоко под землю. Уже было далеко за полночь, когда мы въехали в освещенный огнями поселок и водитель объявил: «Гарм». Ночевать пришлось в маленькой гостинице, благо в ней оказались свободные места. Утром я вышел на небольшую площадь с кинотеатром «Каратегин» и остановился, чтобы рассмотреть, куда я попал. На юге, прямо над поселком возвышался, подперев облака ледниками, могучий горный хребет, как потом я с удивлением узнал – Петра Первого. Под ним по широкой долине мощным движением несла свои серо‑стальные воды, извиваясь от берега к берегу, громадная река – Сурхоб, а позади, на севере, стеной стоял зубчатый хребет Тянь‑Шаня.
«Какое величественное место, наверное, таким пейзажем можно любоваться всю жизнь!» – в восхищении шептал я.
Отыскав чайхану и перекусив в ней лепешкой с зеленым чаем и сладким рахат‑лукумом, я стал расспрашивать людей, выбирая тех, у которых было доброе выражение лица, о том, где бы мне поработать.
– Ты же русский! – смеясь, сказал мне таджик средних лет бывалого вида. – Вот и поезжай в Халтуробад!
– А где это?
– За аэропортом!
«Странное название…» – думал я, разыскивая на автостанции автобус до аэропорта.
Маленький автобус не спеша привез меня к крохотному зданию местного аэропорта с длинной бетонной полосой перед ним.
– Пожалуйста, подскажите, как мне пройти до Халтуробада? – спросил я русских, покупавших билеты на рейс в Душанбе. Они громко расхохотались:
– Такого места нет, а есть Сейсмологическая экспедиция! До нее еще четыре километра!
Оглядываясь назад, в те туманные дали молодости, изумляюсь тому, какими извилистыми путями и как искусно ведет Бог упрямую душу к узким вратам в Божественную вечность, находя для этого единственно нужных людей и единственно необходимые обстоятельства! Такой промыслительной семьей оказалась для меня чета Халтуриных, одних из лучших встреченных мною в жизни людей и прекрасных ученых. Незнакомого им парня в запыленной выцветшей штормовке, потертых брюках и рваных кедах, они гостеприимно приняли в свою дружную семью. Благодаря Виталию Халтурину я узнал заповедные удивительные районы горного Таджикистана, где человеколюбивый Бог впервые предстал мне лицом к лицу.
Идти утром по горной дороге было одно удовольствие. По широкой долине веял свежий ветер, раскачивая растущие по обочинам высокие тополя. В обрывах слева глухо грохотала река, над синими горными хребтами стояли белые гряды облаков. Войдя в раскрытые ворота Экспедиции с надписью «Институт физики Земли АН СССР», я увидел аккуратные белые домики под пышными белоствольными тополями, повсюду разбегались чистые асфальтовые дорожки с цветущими вдоль них розами и мальвами.
– Простите, к кому мне обратиться по поводу работы? – спросил я у какого‑то сотрудника, входящего в один из домиков.
– Идите к Халтурину, вон к тому дому, в конце дорожки!
Подойдя к дому, над входом в который вился виноград, я постучал в стеклянную дверь большой веранды. На стук вышел высокий мужчина, на голову выше меня, с умным приветливым лицом. Мы поздоровались и он, пригласив меня войти, сразу усадил к столу. Затем принес чай и пиалы, выказывая необыкновенное радушие и гостеприимство.
– Значит, хочешь поработать? Ты студент? – он сразу перешел на «ты».
– Да, хочу пожить в горах и поработать…
– Ладно, подумаем… – ответил гостеприимный хозяин и неожиданно предложил:
– Пока можешь остановиться у меня! Зови меня Виталий Иванович!
Мы пожали друг другу руки. В это время в дом вошла миловидная женщина с улыбкой на лице, как оказалась, его жена Татьяна Глебовна, которая в дальнейшем, вместе с мужем, стала моей большой покровительницей. К вечеру вбежали в дом две смешливые девочки, наполнив его смехом и шумом, дочери Халтуриных, учившиеся в местной школе. Мне постелили в зале, на диване, и в эту ночь я впервые чувствовал себя так спокойно, словно снова попал в родной дом, испытывая благодарность к Богу за то, что он привел меня к таким милым и добрым людям. Огни далекого Гарма светили в окна веранды, река глухо шумела где‑то неподалеку, и все говорило о том, что душа моя с радостью приняла новые перемены в жизни. От этого благодатного ощущения, с молитвой на губах, я наконец‑то уснул.
Утром заместитель начальника Экспедиции, как он именовался официально, повел меня в свою лабораторию, где работала группа молодых людей, в которых сразу можно было узнать физиков. Усадив меня за стол, Виталий Иванович положил передо мной лист с текстом, состоящим из списка простейших задач по физике и математике:
– Нужно посмотреть что ты знаешь! Давай, решай! Через полчаса проверю!
Почти все задачи я кое‑как решил, но одна мне упорно не давалась.
– Ну, как дела? – войдя в комнату, спросил он меня.
– Одну задачу никак не могу решить! Простите…
– Ну, вот еще, думай! Это же не задача, а так себе, ерунда!
Но как я ни думал, не мог понять суть этой головоломки. Халтурин терпеливо взялся объяснять мне ход ее решения и вновь ушел. Понимая, что мне не справиться с этой задачей, я поставил в ответ первую пришедшую мне на ум цифру. Виталий Иванович появился снова и спросил:
– Ну, что? Решил? – и, увидев цифру, похвалил:
– Верно, молодец! А как ты ее решил?
– Простите, просто показалось, что ответ должен быть такой…
– Ну, ты даешь! – засмеялся он. – Сразу видно – филолог. Ладно, будешь лаборантом, а пока живи у меня.
– Спасибо вам большое, если только я вас не стесню… – пробормотал я.
– Глупости! – кинул мой начальник и отвел меня в кабинет, где проявлялась фотопленка с записями землетрясений.
Он познакомил меня с молодыми учеными, славными парнями, которые мне очень понравились, а некоторые из этих аспирантов мне очень помогли в будущем. Спросив у своего шефа и друга разрешения осматривать по выходным дням окрестности Экспедиционной базы, в первый же свободный день я взобрался как можно выше по крутому склону ближайшего кряжа на довольно высокую вершину над долиной Сурхоба, вдыхая горячий воздух с запахами чабреца и полыни. Вид оттуда был замечательный: предо мной вдаль уходили горные пики, сливавшиеся на лазурном горизонте с вершинами Памира. Слово «Памир» внушало мне какой‑то благоговейный трепет, но пока весь тот таинственный край оставался для меня совершенно неведомым. Еще я исследовал прекрасное ущелье с названием, похожим на русское слово, но произносилось оно у русских, как «Комароу» и к комарам не имело никакого отношения. Река, стремительно мчащаяся с ледников в долину, прыгая с уступа на уступ, вымыла в скалах большие ниши, которые по‑таджикски называются «комароб» («комар» означает полость, углубление, а «об» – вода). Кроме великолепных видов на верховья ущелья, я обнаружил в нем множество брошенных одичавших виноградников, с увядшими на ветвях кистями винограда, необыкновенно сладкого, и это вселяло уверенность, что в таких горах можно выжить в уединении.
Меня тогда сильно заинтересовал противоположный склон огромной долины Сурхоба, где ущелья поднимались прямо в верховья ледников. Там я нашел брошенную уединенную кибитку под большим чинаром и туда по выходным дням поднимался, чтобы помолиться в тишине и покое. На высоком плато над долиной, где с гор бежали небольшие поющие на разные голоса речушки, мне посчастливилось обнаружить росшие по ущелью небольшие рощи ореховых деревьев. Под осень, попросив у Виталия Ивановича хозяйственную сумку, я поднялся в найденную долину собрать немного орехов. На земле уже лежал слой то ли упавших, то ли кем‑то сбитых плодов, которыми я и начал наполнять сумку, ползая под деревьями.
Потянув в очередной раз свою поклажу, чтобы высыпать в нее очищенные от кожуры орехи, я обнаружил, что чья‑то сморщенная рука ухватилась за сумку и тянет ее к себе. Подняв голову, я увидел старую таджичку, принявшуюся истошно кричать, по‑видимому, подзывая кого‑то. Из‑за ближайшего холма, за которым, как оказалось, скрывался кишлак, оставшийся мною незамеченным, прибежал старик и, коверкая русские слова, тоже начал кричать, что это их орехи и что он не позволит воровать их. Он схватил сумку с собранной мной добычей и удалился вместе с разгневанной супругой. Потеряв чужую хозяйственную принадлежность, я, расстроенный, вернулся домой и сконфуженно признался Халтурину, что сумку у меня отобрали старики, потому что я незаконно собирал кишлачные орехи, полагая, что это дикие ореховые деревья. Виталий Иванович рассмеялся и шутливо хлопнул меня по плечу полотенцем:
– А сумка принадлежала моей жене, вот у нее и проси прощения!
По различным горным ущельям Экспедиция установила специальную аппаратуру, ведущую постоянную запись землетрясений.
За ее работой следили сотрудники, обычно муж с женой, жившие в полевых домиках, называвшихся «станция». На одну из подобных станций мой добрый шеф разрешил мне съездить на неделю. Все это время, пока я жил в семье Халтуриных, он внимательно присматривался ко мне и, видимо, какая‑то мысль безпокоила его, потому что он однажды, как бы в шутку, спросил меня:
– А за границу не убежишь?
– У меня таких намерений нет! – ответил я, и мой начальник успокоился.
На экспедиционной машине меня отвезли в горное местечко «Хаит», где в 1954 году произошло сильное катастрофическое землетрясение, закончившееся трагедией – целый склон огромной горы обрушился на крупный районный кишлак, похоронив всех жителей под каменной осыпью высотой около трехсот метров. Сейсмостанция располагалась в верховьях ущелья, заросшего редколесьем арчи. Дорога привела нас к маленькому домику, стоящему на луговой террасе над рекой.
Семейная пара молодоженов, русские, оказалась молчаливой и неразговорчивой: муж за обедом читал газету, а жена положила на стол рядом с собой какой‑то роман. Неподалеку от станции стояла большая брезентовая палатка геологов из России, с которыми я быстро познакомился. Это были выпускники Московского института геологии, шутливые и веселые, и я в тот же вечер перебрался к ним, чтобы приобрести хотя бы элементарные сведения о горах, окружавших нас. От этих дружелюбных и открытых парней я услышал, что самое удивительное место в Союзе, а, возможно, и во всем мире – это Памир. Рассказы геологов о Памире запомнились мне и, что особенно поразило меня в их словах, что наша Гармская Экспедиция находилась совсем рядом со знаменитым Памирским трактом, где, собственно, и начиналась дорога в этот загадочный высокогорный край. Пока я жил и работал в сейсмологической исследовательской группе, состоявшей в основном из талантливых, но неверующих ученых, я ощущал в душе полную оторванность от православной жизни и это ощущение постепенно начало меня угнетать. Выяснив, как добираться до Душанбе, минуя долгую тряску в автобусе, я получил у Халтурина разрешение иногда туда ездить с оказией на экспедиционной машине или на попутных автомобилях, в основном, по праздничным дням, когда к советским праздникам добавлялись суббота и воскресенье.
С водителями ЗИЛов, веселыми и разговорчивыми людьми, обычно устанавливались дружеские отношения. Но, иной раз, назойливые расспросы выводили меня из себя. Самым тягостным являлся диалог о семье: женат или не женат? Дети есть или нет? Если не женат, то почему? Чтобы прекратить этот утомительный допрос, я пошел на компромисс со своей совестью и вознамерился в таких вопросах отделываться ложью.
– Да, женат! – стал отвечать я.
– А дети есть?
– Есть.
– Сколько?
– Двое!
– А кто, мальчики или девочки?
– Один мальчик, одна девочка!
– А сколько лет?
Мое терпение подходило к концу. Замявшись, я отвечал:
– Мальчику четыре, а девочке два годика! Что еще?
– Что сердишься, брат? Я же тебя по‑человечески спрашиваю! А как их зовут? Не сердись! Сам видишь, дорога длинная…
Видя, что ложь запутывает меня окончательно, с тех пор я решил говорить правду, какой бы невероятной для собеседника она ни была. Теперь разговор шел уже в другом русле:
– Скажи, дорогой, ты женат?
– Нет.
Лицо водителя поворачивалось ко мне:
– А собираешься?
– Не собираюсь.
– Почему не собираешься?
– Не женюсь ради Бога.
– Ради Бога – это как? Ты что, суфий?
– Ну, примерно, только православный.
– А, это как монах? – он с любопытством посмотрел на меня.
– Да, как монах.
– Церковь любишь, Христа любишь? Это хорошо! Я сам ношу в кармане кое‑что… – к моему изумлению некоторые водители доставали из нагрудного кармана рубашки церковный поясок с молитвой девяностого псалма «Живый в помощи Вышняго»…
– Если мулла не поможет, русский поп поможет! Так у нас люди говорят!
В городе у Экспедиции, рядом с аэропортом, находилась база, где можно было останавливаться – небольшой домик с несколькими комнатками. В том же районе, рядом с кладбищем, располагалась и церковь в честь святителя Николая, маленькая и низенькая, перестроенная из бывших механических мастерских, где вместо колокола висел газовый баллон, спиленный снизу. Вот в него в будущем мне пришлось бить много раз, когда я стал пономарем в этом храме. И все. же сердце мое полюбило тихую и святую благодать, окружавшую и наполнявшую этот храм, а также простое церковное внутреннее убранство церкви, но познакомиться со священником у меня пока еще не хватало решимости.
Из Душанбе я написал родителям первое письмо, в котором сообщал, что у меня все нормально, что я живу и работаю в горах среди прекрасных людей, и просил прощения за неожиданный отъезд из дома. С этого времени у нас началась переписка. Мама написала, что отец вышел на пенсию и из любопытства пошел работать в театр оперетты рабочим сцены, где сильно разочаровался в артистах из‑за их пьянства, постоянного отсутствия денег и из‑за того, что они периодически просили у него взаймы. В конце стояла приписка, что она очень скучает и хочет встретиться. Я был не против встречи и сообщил, что теперь есть где ее принять, если такое случится, так как путь в Таджикистан очень неблизкий.
Имея на руках удостоверение сотрудника Сейсмологической экспедиции Академии Наук СССР, я записался в две библиотеки: в библиотеку при Академии Наук Таджикистана и в главную городскую библиотеку. Мне было интересно поработать с каталогами и узнать, нет ли в этих библиотеках, на окраине Союза, дореволюционных книг по христианству. В академической библиотеке я обнаружил книжные фонды русских востоковедов Семенова‑Тяньшанского и Ольденбурга, где отыскались старые издания по исследованию религий, в том числе и Православия. Благодаря этим поискам мне посчастливилось прочитать жития некоторых святых и полистать книги Ренана о жизни Спасителя и апостолов. Предположив найти в книгах западных авторов что‑либо полезное для себя, я приобрел больше недоумений и вопросов, чем понимания. В этих каталогах попадались книги атеистического направления, где едко и злобно подвергались издевательскому анализу Евангелие и труды отцов Церкви. И все же я благодарен Тебе, Господи, что даже в этом книжном хламе Ты дал мне отыскать драгоценные цитаты из трудов православных учителей и аскетов, которые я начал выписывать себе в тетрадь. Эти цитаты стали поводом к глубоким размышлениям о сути и истинности Православия. Удивительно именно то, что эти цитаты, против которых выстраивались изощренные и злобные доводы, открыли мне несокрушимость и незыблемость утверждений святых отцов, укрепили веру и закалили дух своей благодатной силой.
Но, к сожалению, такие книги, как Библия и труды учителей Церкви, хранились в сейфе у заведующей библиотекой и выдавались лишь по особому допуску научным сотрудникам, в число которых я не входил. Городская библиотека имела большой объем литературы, но преимущественно художественной и национальной, а также по различным отраслям знаний. Только к книгам по христианству доступа не было. Теперь я окончательно убедился, что именно к Православию доступ искусственно перекрыт, значит в нем есть нечто очень ценное для души, что нужно во что бы то ни стало узнать и усвоить. Заодно мне было интересно познакомиться еще и с Востоком, в частности, с Исламом, чтобы иметь о нем более определенное понимание. В итоге, общий вывод, к которому я пришел, состоял в следующем: ученые «исследователи» и «толкователи» Священного Писания лишь демонстрировали в этих «трудах» свой изощренный и испорченный интеллект, сознавая преднамеренную лживость своих измышлений, единственная ценность «исследований» состояла в том, что в них встречались слова «Бог» и «Христос». Сколько драгоценного времени отняли вы у душ, изучающих ваши лживые басни, вместо того, чтобы своим опытом постигать Того, от Кого ваши книги пытались увести!
В один из сентябрьских дней я получил от матери телеграмму, сообщавшую, что она выехала из Москвы и едет поездом в Душанбе, чтобы повидать меня. Договорившись с Халтуриным о небольшом недельном отпуске, я вылетел самолетом в Душанбе и ожидал маму на железнодорожном вокзале. К этому времени я купил себе недорогой плащ для поездок в город. Потертые джинсы и кеды (в одном из дырки торчал мой большой палец) остались те же, и этот вид я считал нормальным. Когда мама, после объятий, утерев слезы, оглядела меня с ног до головы, то всплеснула руками:
– Боже мой, что это с тобой?
А затем вполголоса стала выговаривать мне:
– Посмотри на кого ты похож! Вытертые с бахромой брюки, борода и эти кеды с дыркой… Особенно палец! Я не могу на это смотреть спокойно! Правда, плащ еще ничего!..