Э П И К Т Е Т
УЧЕБНИК ДЛЯ РАЗВИТИЯ
СИЛЫДУХА
Изречения Эпиктета
Перевод с греческого и латинского, общая редакция,
Особое осмысление и уложение в новом порядке
Йог Рàманантáта
МОСКВА – 2005 г.
Эпиктет
Учебник для развития силы духа.
Перевод с греческого и латинского, составление и редакция Йога Раманантаты. – М.:
Издательство «AUM», 2005, 164 стр.
В книге собраны наиболее интересные и важные афористичные фрагменты из бесед Эпиктета (греческого философа I-II вв. н.э.) со своими учениками.
Эпиктет – один из столпов философии стоиков, учения, не только проповедовавшего, но и претворявшего на деле величие и красоту человеческого духа.
Большинство фрагментов впервые переведено на русский язык, подано в логически упорядоченном виде и представлено в рубриках, наиболее значимых для методологии стоиков.
© Перевод с греческого и латинского, составление, редакция и комментарии: Йог Рàманантáта, 2005 г.
ОТ ИЗДАТЕЛЯ
Нас, разумеется, могут спросить: «В чём смысл появления этой книги, ведь Эпиктета по-русски издавали, и уже не раз?» Что ж, мы ответим: смысл её появления вполне нешуточный, так как веских причин тому имеется две.
Первая, и наименее значительная, касается самого Эпиктета. Этот удивительный философ не был писателем и за всю жизнь, как утверждают знавшие его, не написал ни строчки. Он считал, что гораздо важнее знать, как практиковать добродетель, нежели уметь её описывать. Он, стало быть, был вполне последователен и программу свою целиком претворил в жизнь. Данное обстоятельство, помимо самой близости философских взглядов, роднит Эпиктета с его многовековым предшественником – Сократом, также за свою жизнь ни строчки в назидание согражданам и потомкам не написавшим. Есть у них ещё и третья особенность, сближающая их: Сократ известен нам главным образом лишь как литературный персонаж Платона и Ксенофонта, озвучивавший мало свойственные ему идеи этих авторов (бывших его учеников); так и Эпиктет доходит до нас лишь в пересказах своего ученика Арриана. И поэтому мировая практика изданий Эпиктета (это же до сего времени происходило и в России) сводилась к тому, что издавали Арриана или, вернее, выдержки из сочинений Арриана и выдавали всё это за самого Эпиктета, присовокупив к Арриану небольшую порцию афористичных фрагментов Эпиктета из Стобея (автора V века).
Мы пошли по совершенно другому пути, позволив себе рассматривать Арриана и некоторые другие источники лишь как сырьё, как руду, из которой с помощью некоего алхимического процесса в готовом виде извлекали на свет Божий бесценный металл текстов самого Эпиктета. Мы не строим себе иллюзий: в строго научном, филологическом смысле работа наша не представляет интереса. Но как создание искусства она имеет непреходящее значение – величие мыслей, авторами коих мы всё же не являемся, позволяет нам отбросить ложную скромность. Мы льстим себя надеждой, что, пренебрегши формою, мы восстановили дух Эпиктетова учения, и нет надобности объяснять, насколько успех этого принципа важнее механического, мертвящего торжества голых филологии и истории, которое до сего времени применительно к Эпиктету имело место. Ведь вместо академических консервов мы предлагаем нашим читателям саму жизнь – живую мысль Эпиктета.
Такой же подход мы в самом ближайшем времени намерены применить и к учению Сократа. (Сие – да простят нам чопорные критики – будет уже четвёртым обстоятельством, сближающим двух гениев античности – Сократа и Эпиктета.) При этом мы ни в коей мере не отменяем самого Арриана и считаем и настаиваем, что он, как автор, заслуживает отдельного и особого издания под своим собственным именем не в меньшей мере, чем всегда издаваемые Платон и Ксенофонт.
Вторая причина появления данной книги – и гораздо более серьёзная, нежели первая – касается уже читателя, которому приходится жить в пору агрессивных шаблонов и вульгарных стереотипов, в условиях, когда личность человеческая не только подвергается чудовищному давлению и преступным посягательствам извне, но и когда она даже просто не может сформироваться, и вместо неё в современных условиях до бесконечности тиражируются человекообразные автоматы, лишённые всего человеческого, – зомби, если использовать излюбленное нынешними культуртрегерами словцо.
Наша жизнь в нынешнем обществе устроена таким образом, что стремится замкнуть каждое наше действие, каждый жест в область привычки, сделать нас её рабами. Все наши действия, хотим мы того или нет, становятся всё более коллективными и, стало быть, посредственными, когда недостаток качества всё более восполняется количеством. Мы, добровольно и по принуждению, собираемся в бригады, запираемся в казармы.
Йога и стоицизм стремятся к прямо противоположному, они – быть может, в большей степени, чем само искусство – школа индивидуализма и расширения нашего «Я». Они позволяют оградиться от постоянных напряжения и давления, навязываемых современной жизнью, и от всех связанных с ними пагубных физических и ментальных последствий.
Все бегут, спешат, торопятся, наступают друг другу на ноги, словно у людей только и заботы что о том, как бы поспеть куда-то вовремя, обогнать кого-то на долю секунды или долю дюйма. Радио и реклама повсюду, вплоть до уборных. Вы просыпаетесь под их болтовню, потому что во всех квартирах радио и телевизор надрываются с раннего утра до глубокой ночи. Всё это преследует вас в собственном доме, у соседей, на улице, во всех магазинах, в учреждениях, в кафе и даже – когда вы спускаетесь в метро или садитесь в такси или поезд. Оно орёт как резаное, требует, приказывает, уговаривает, поучает, вставляет вам в уши клинья! Радио постоянно бубнит вам свою нудную, очень точно отщёлкиваемую, преступно-примитивную мелодийку – всегда одну и ту же, идущую сквозь вас и не остающуюся (по счастью!) в вашей памяти. Миллионы разноцветных лампочек с вечера и до утра выплясывают какие-то замысловатые световые картинки, рассчитанные на самое незатейливое детское воображение и любопытство. И, кажется, спастись от всего этого вам никак нельзя.
В такую пору культивирование стоицизма, йоги и индивидуализма становится священной, прямо-таки святой обязанностью каждого, кто ещё не подвергся глобализационной дегуманизации, ибо только в этих трёх учениях сегодня обретается оружие человеческой самообороны, только в них залог духовного выживания человечества в нынешних бесчеловечных условиях.
В современном мире, скроенном по умственному складу людей Запада, передача знаний стала весьма доходным делом, вследствие чего появились посредники и армия наёмных учителей и сформировалась целая индустрия обучения. Дело стало на конвейер, посредники обогатились, наёмные учителя обнищали, обучающиеся стали получать всё более сомнительные знания. Всё обезличилось, потеряло индивидуальность, стало стадным, военизированным, омуравеенным.
Не такова традиция Востока, и результаты обучения были иными: индивидуальность торжествовала, потому что без неё – как идти к совершенству, к универсализации своего «Я» и слиянию с Абсолютом? В древней Индии знание было даром Учителя своему Ученику. Знание не продавалось, и учительство не было способом наживы. Скорее, это было священное действо, несшее благословение тому, кто получал знание. Гуру (духовный учитель) ожидал от Ученика лишь желания серьёзно учиться, учиться без самонадеянности и лени. Ведь что может сделать Учитель? Он может только указать путь, а что будет достигнуто на этом пути, зависит единственно от того, кто по нему пойдёт.
Йог Рамачарака указывал: «Каждый человек должен пройти весь путь, шаг за шагом, должен пройти его своими собственными усилиями, но ему могут помогать и помогают те, которые уже прошли по этому пути больше его, которые знают и видят момент, когда человеку нужна рука помощи, могущая поддержать его в опасном месте».
Учитель и Ученик – автор и читатель – состоят, по понятиям Востока, в глубокой эмоциональной связи. Учитель принимает в своём Ученике самое живое участие, а тот, в свою очередь, питает к Учителю самую глубокую и сильную приязнь. Учитель всегда был вправе ожидать от своего Ученика самого искреннего почтения. Вместе с тем его неизменным желанием было, чтобы Ученик на избранном пути превзошёл и его самого. Добиться этого было наивысшей наградой для Учителя.
На распутстве, вседозволенности, разнузданности и бесхребетности – именно такой образ «жизни» насаждается и поощряется нынешней Западной попсокультурой – далеко не уедешь. Не эти «ценности» позволят человечеству выжить, но дисциплина ума и воли, контроль над собственным сознанием. И на этом пути Эпиктет, как Учитель, не заменим.
На этом мы свою апологию, пожалуй, можем закончить. Книга такого рода, как та, что сейчас выпускается нами в свет, не нуждается ни в оправданиях, ни в адвокатах. Она лучше, чем кто-либо посторонний, может защитить и обосновать себя сама, ей нет надобности ни в имиджмахерах, ни в рекламодателях. Тем более, что умный и так поймёт, а его антиподу хоть сто раз объясни – всё зря.
Йог Раманантата
02.XII.2002 г.
«Человек, посвятивший себя этим исследованиям, занят в жизни делом, не заставляющим раскаиваться».
Платон
Часть Первая
ИЗРЕЧЕНИЯ ЭПИКТЕТА
О ДОБРЕ И ЗЛЕ
Боги создали всех людей для того, чтобы те были счастливы; несчастны они лишь по собственной вине.
Подобно тому, как цель не ставят для того, чтобы её не достичь, так и зло не существует в природе мира.
Добро и зло, наше благо и наша беда лишь в нашей воле. Причина сего в том, что не самые вещи беспокоят людей, но представления о вещах.
Речь ведь идёт не о пустяках, а о том, быть безумным или же нет. Всё лишь мнение; устрани, исправь или измени его – и ты вернёшься к благу и истине.
Лучше знать, как практиковать добродетель, чем знать, как её описывать.
Виноград зелёный, виноград спелый, изюм – всё есть превращенье, но не в то, чего не может быть, а в то, чего пока нет.
ОБ ИСТИННЫХ И МНИМЫХ БЛАГАХ
Невежество – худший из всех недугов, ибо больной чувствует свой недуг, невежда же нет.
Делать прекрасное дело из-за денег или чтобы добиться известности – значит делать его ради скверной цели.
Что такое здравый смысл? Точно так же, как у всех людей есть слух, позволяющий им слышать голоса и различать произносимые слова, так есть у них и природная способность к пониманию, которая, если только в уме у них нет какого-то явного расстройства, позволяет им должным образом разуметь то, что представляется их вниманию; вот эта-то способность, одинаково присущая всем людям, и называется здравым смыслом.
Не самые вещи, а представления о них делают человека счастливым или несчастным. Добро и зло не в вещах, а лишь в нашем отношении к ним, поэтому стать счастливым – в нашей воле.
Настоящему счастью свойственно быть постоянным, оно не знает преград. Там, где нет этих свойств, нет и истинного счастья.
Из всех вещей, какие на свете есть, одни зависят от нас, другие же нет. Зависят от нас: наши мнения, наши движения, наши желания, наши склонности, наши предубеждения; короче говоря, все наши поступки.
Не зависят от нас: наше тело, наше имущество, наше доброе имя, наше положение; короче говоря, всё, что не является нашими поступками.
Вещи, от нас зависящие, по природе своей свободны; ничто не может их остановить или стать им препятствием; те же, что не зависят от нас, слабы, подневольны, подвержены тысяче препятствий и неудобств, и совершенно нам чужды.1
Так помни же: если ты сочтёшь свободным то, что по природе своей подневольно, и сочтёшь своим то, что зависит от другого, то ты повсюду найдёшь препятствия; ты будешь угрюм, озабочен, подавлен и станешь сетовать на богов и людей; но если, вместо этого, ты сочтёшь своим то, что действительно принадлежит тебе, и чуждым то, что принадлежит другому, то никто и никогда не заставит тебя делать того, чего ты делать никак не желаешь, равно как и не помешает тебе делать то, что ты желаешь делать; ты не будешь жаловаться ни на кого; никого не станешь попрекать; самой малости ты не станешь делать вопреки себе; никто не сможет причинить тебе зла, и у тебя совсем не будет врагов, ибо ничего вредного не сможет случиться с тобой.
Из всех же прочих внешних вещей ты должен целиком отречься от одних и отложить иные на другое время. Ибо если ты станешь пытаться согласовать их одну с другой и будешь искать и этих истинных благ, и вместе с тем почестей и богатства, то, быть может, ты не достигнешь этих последних, поскольку ты желал также и других. Но неизбежно ты не сумеешь достичь тех, кои одни только и могут доставить тебе свободу и счастье.
Без того, что может быть с пользой отложено, можно с ещё большей пользой обойтись совсем.
Нельзя заботиться зарáз и о душе своей, и о мирских благах. Если хочешь мирских благ, откажись от души; если хочешь уберечь свою душу, отрекись от мирских благ. Иначе ты будешь постоянно раздваиваться и не получишь ни того, ни другого.2
Истинные блага – те, что находятся в нашей власти.
Основная задача философии – уметь отличать то, что находится в нашей власти, от того, что не находится в нашей власти.
Нам следует заниматься лишь тем, что находится в нашей власти, а всё остальное принимать таким, каково оно есть.
Поскольку ты стремишься к вещам столь великим, то помни: достичь их ты можешь лишь прилежным трудом.
Часовой спрашивает пароль у всякого, кто к нему приближается. Поступай так же, спрашивай пароль у всего, что приближается к твоему воображению, и ты никогда не будешь застигнут врасплох.
Сперва, стало быть, всякой неприятной и докучливой мысли будь готов сказать: «Ты всего лишь мысль, а вовсе не то, чем кажешься!» Затем рассмотри её хорошенько, углуби. И чтоб испытать её, воспользуйся правилами, кои ты уже изучил, в особенности первым, которое учит тебя узнавать, к числу каких вещей принадлежит представившееся тебе – тех ли, что зависят от тебя, или же тех, что от тебя не зависят. И коль вещь эта окажется из числа не находящихся в нашей власти, то, не колеблясь, считай, что она тебя не касается.
Нужно установить правила, определяющие, когда следует давать своё согласие. Что касается стремлений, то необходимо следить за тем, чтоб они не были безусловны, направлялись на общее благо и сообразовывались бы с достоинством. От влечений же хотя и следует вообще воздерживаться, но явно показывать своё пренебрежение к тому, что не в нашей власти, всё же не стоит.
Если с нами случается какая-нибудь неприятность или мы попадаем в какое-нибудь затруднение, то все мы бываем склонны обвинять в этом других людей или судьбу свою, вместо того чтобы сообразить, что коли внешнее, от нас не зависящее, становится для нас неприятностью или затруднением, то, значит, в нас самих что-нибудь не в порядке.
Вспомни, что предел твоих желаний – это добиться того, чего ты желаешь, и предел твоих страхов – избежать того, чего ты боишься. Тот, кто не добивается того, чего он желает, несчастен, и тот, кто оказывается во власти того, чего он боится, жалок. Если, стало быть, ты не приемлешь того, что противно твоему истинному благу и находится в твоей власти, то ты никогда не будешь в плену у страха. Но если ты боишься смерти, болезни или бедности, ты всегда будешь несчастен и жалок.
Перенеси же страхи свои и опасения с тех вещей, что от тебя не зависят, на те, коие зависят от тебя; что же касается желаний, то на время откажись от них вовсе, ибо если ты желаешь одну из тех вещей, что не находятся в твоей власти, то ты ещё не в состоянии знать те, коих стоило бы желать. Пока же довольствуйся тем, что у тебя есть, но осторожно, всегда с исключением и без спешки.
О СВОБОДЕ МНЕНИЯ
Если б скоты и свиньи могли говорить, то и они бы тогда тоже смеялись над всяким, кто может помышлять о чём-нибудь, помимо сена и желудей.
Пусть страшимся мы вещи, но не должны бояться произнесть слово.
Ты сетуешь на своё одиночество? Но вспомни тогда, что Бог довольствуется самим собой и всё находит в себе самом. Пытайся на Него походить: это в твоей власти.
Беседуй с самим собой: тебе надо столько сказать самому себе и о стольком надо самого себя расспросить, что тебе нет нужды до других.
И как ты ещё можешь жаловаться? Божество дало тебе самое великое, самое благородное, самое царственное из того, что у него было – власть разумно пользоваться своим мнением и найти в себе самом те блага, кои действительно твои. Чего же ещё хочешь ты? Так будь всегда доволен, благодари столь доброго родителя и никогда не уставай молиться ему!
Честь и достоинство лишь в обладании подлинными благами, ибо только они одни идут человеку впрок, и поэтому обладание ими – единственный повод для ликования и поздравлений, который может быть среди людей.
Настоящими праздниками должны быть для тебя те дни, в кои ты преодолел искушение и изгнал из себя, или по меньшей мере ослабил, гордыню, безрассудство, злорадство, злословие, зависть, сквернословие, любовь к роскоши или какой-нибудь иной порок из тех, что тебя тиранят. В этом гораздо больше достоинства, чем в том, чтобы заказать молебен, получить какую-то правительственную должность или стать полководцем.
Болезнь есть помеха телу, но никак не воле, лишь бы только она сама того не желала. Я хром – вот помеха моей ноге, но не моей воле. Скажи себе то же о любых препятствиях, кои только попытаются тебя останавливать. Ибо всегда ты увидишь, что это помеха никак не тебе, а чему-то иному.
Когда ворон каркает, предвещая несчастье, пусть воображенье твоё тебя не смущает. Но прежде сделай в себе самом такое разделенье и скажи: «Ни одно несчастье, предвещаемое этой птицей, меня не касается. Оно касается либо моего слабого тела, либо моего жалкого имущества, либо же недостойного понятья, которое составят обо мне другие, или моей жены, или детей моих. А у меня могут быть лишь хорошие пророчества, если только я того захочу. Ибо, что бы ни произошло, лишь от меня одного зависит, чтобы получить от того величайшее благо».
Всегда помни, что чужие достоинства – не повод для твоей гордости. Если бы лошадь могла хвалиться и сказала: «Я красива», то это бы ещё куда ни шло; но когда ты хвалишься и говоришь: «У меня красивая лошадь», знай, что ты хвалишься вещью совершенно тебе посторонней, а красота так и остаётся у лошади. Что же тогда есть у тебя? Способность верно пользоваться своим мнением и воображением. Вот почему, составляя суждение согласно природе вещей, ты имеешь право гордиться, ведь ты гордишься благом, действительно принадлежащим тебе.
И чего только не делает меняла, дабы проверить деньги, которые ему дают! Все чувства: зрение, осязание, запах, вкус, слух – он пускает в ход. Он заставляет монету звенеть ещё раз и ещё; он так внимательно прислушивается при этом к оттенкам звука, что становится чуть ли не музыкантом. И мы все такие же внимательные и насторожённые менялы в том, что, по нашему разумению, до нас непосредственно касается. Нет ухищрений, в которые бы мы не пустились, нет уловок, к которым бы мы не прибегли, только бы не дать себя обмануть. Но лишь только речь зайдёт о нашем уме, лишь только дело коснётся того, чтобы критически рассмотреть свои мнения, мы сразу же становимся ленивы и небрежны, как если бы всё это не имело к нам никакого отношения, ибо мы ничего не ведаем и знать не знаем о том ужасном вреде, который нам это безразличие причиняет.
Обо всяком предмете, развлекающем тебя, служащем тебе и тебе любом, не забудь сказать самому себе, что он на самом деле такое есть; начни делать это с вещей самых малых. Если тебе нравится глиняный горшок, скажи себе, что тебе нравится всего лишь глиняный горшок; и пусть тогда даже горшок этот разобьётся, ты не станешь жалеть о нём. Если ты любишь сына своего или жену, скажи самому себе, что ты любишь всего лишь смертного человека; и пусть тогда даже он умрёт, ты не станешь безутешно горевать.
Пусть перед умственным взором у тебя всегда будут такие правила: Что моё и что принадлежит мне? Что не моё и принадлежит не мне? Что было дано мне во временное пользование? Исполнения каких дел ждут от меня боги? От совершения каких дел мне следует воздержаться, дабы оставаться угодным богам? До нынешней минуты они позволили тебе распоряжаться своим досугом, чтобы ты занимался собой, читал, размышлял, писал о предметах столь важных; словом, готовился к тому, что тебе предстоит ещё совершить. Отпущенного времени тебе для такой подготовки должно было хватить. Теперь же боги говорят тебе: «Иди сражайся и покажи на деле, чему ты научился; докажи, что ты и впрямь атлет, достойный нас, такой, который заслуживает победного венца, а не из тех, что разъезжают по всему свету и всюду оказываются биты».
Когда я слышу, как кого-то называют счастливым потому лишь, что он любимец императора, я прежде всего спрашиваю, что такое с ним из-за этого случилось? «Как же! Он был назначен управляющим провинцией». А что, разве вместе с этим его наделили и всем что требуется, дабы управлять провинцией хорошо? «Его назначили главнокомандующим». Как, а разве у него уже есть всё что нужно, чтобы командовать войсками и одерживать победы? Ведь не сами должности делают человека счастливым, но исполнение связанных с ними обязанностей, если исполнять их честно и хорошо.
Берегись того, чтобы, увидев кого-то осыпанного почестями или вознесённого до великого могущества или благоденствующего ещё каким-то иным образом, ты, увлечённый и соблазнённый воображением, не счёл его и впрямь счастливым. Ведь если истинное благо в вещах, находящихся в нашей власти, то не остаётся места ни зависти, ни ревности, ни соперничеству, и ты не захочешь быть ни полководцем, ни сенатором,3 ни консулом,4 а пожелаешь оставаться просто свободным человеком. И к свободе этой есть только одна дорога: презрение к вещам, которые совершенно не находятся в нашей власти.
Постоянно и во всём следует делать то, что находится в нашей власти, а в отношении всего прочего оставаться твёрдым и невозмутимым. Например, мне приходится отправиться в плаванье по морю. Что мне следует сделать? Выбрать толком корабль, капитана, матросов, время года, день для отплытия, подходящую погоду – вот, собственно, и всё, что зависит от меня. Я в открытом море, и тут грянула буря – это дело меня не касается, оно касается капитана. Корабль идёт ко дну – что я должен делать? Я делаю то, что в моей власти: не поднимаю крика и не мучаю сам себя. Я знаю, что тот, кто родился, всё равно должен умереть – таков закон природы. Нужно, стало быть, чтоб я умер. Оно и понятно: я не есмь вечность, я всего лишь человек, т.е. часть единого целого, как час – часть суток. Час наступает и проходит, так наступил и прошёл и я; способ же, каким это произошло – лихорадкой ли или водою – не имеет значения.
Природа наша двойственна, и части, составляющие её, весьма несхожи: наше тело роднит нас с животными, а дух наш роднит нас с богами. Одних из нас влечёт к первым родственникам, и родство это сулит нам несчастья и смерть; другие же стремятся к родственникам совершенно иного порядка, и такое родство возвышает и готовит нам жизнь вечную. В этом причина того, что последние – и их меньшинство – мыслят благородно, тогда как первые – а их куда больше – питают лишь мысли низкие и недостойные.
Ведь что такое ты есть? Незначительный человек и очень несчастный: тело твоё сделано из материала непрочного и злополучного. Но есть в тебе нечто куда более достойное, нежели ткани этого тела. Зачем же ты отдаляешься от начала столь возвышенного ради того, чтоб быть в плену у своего тела? Вот влечение, которому отдаются почти все люди, и вот почему так много среди них всякого рода чудовищ, вот откуда берутся волки, львы, тигры да свиньи среди людей. Следуй же за лучшим в тебе – только так избегнешь несчастья причислить к этим уродам ещё и себя.
Осуждай свои дела. И когда осудишь, не отчаивайся.
Подлинное благо человека всегда в той его части, которою он отличается от зверей. И пусть только эта часть его будет хорошо укреплена и пусть всё необходимое будет дано ей – и тогда достоинства будут бодро стоять на страже в готовности отбросить врага прочь, и человек тогда окажется в безопасности и ему нечего будет бояться.
Сдерживайся и воздерживайся – вот линия поведения в этой жизни для человека достойного. И совсем ничтожен тот, кто ей не следует.
Несчастна ли лошадь от того, что не поёт? Нет, но она несчастна, если не может скакать. Несчастна ли собака от того, что не летает? Нет, она несчастна, если у неё пропал нюх. Несчастен ли человек от того, что не может душить рукой львов и делать прочие вещи, ему не свойственные? Нет, не несчастен, ибо он не был предназначен для всего этого. Он несчастен, если утратил совесть, доброту, верность, чувство справедливости и если божественные знаки, которые боги начертали в его душе, исчезли без следа.
Всегда в твоей власти извлечь пользу из любого события. Не задавайся же более вопросом: «Что случится? Что будет? Что произойдёт?» ибо какая тебе важность, что произойдёт, коль всё происходящее ты умеешь обращать себе во благо и коли в твоей власти любое событие, каково бы оно ни было, сделать источником бесконечного счастья?
Разве Геракл5 когда-нибудь говорил: «Пусть не встретится мне на пути ни сильного льва, ни огромного кабана! И да проживу я жизнь так, чтобы мне не биться и не бороться с коварными и жестокими людьми!» О чём тебе беспокоиться? Предстанет пред тобой грозный кабан, значит, в бою и победе будет больше чести. Встретятся тебе на пути люди сильные, жестокие и бессовестные, тем больше будет твоя заслуга, коль ты очистишь от них мир. «А если я погибну?», – вопрошаешь ты. Ты умрёшь, совершая подвиг. Что ещё тебе после этого нужно?
Геракл, когда его испытывал Эврисфей, не говорил, что он несчастен, и выполнял самые мучительные повеления этого тирана. А ты, которого испытывают боги, те самые боги, которые тебя создали, ты поднимаешь крик, ты жалуешься и считаешь себя несчастным. Какое малодушие, какая никчёмность!
Ты можешь не познать ни одного поражения. В твоей власти никогда не быть побеждённым. Для этого всегда вступай только в такой бой, победа в котором целиком зависит от тебя одного.
Пусть смерть и изгнание и всё, что кажется людям наиболее ужасным, будет ежедневно у тебя перед глазами, особенно смерть, – и у тебя никогда не возникнет низких помышлений, и ты ничего не станешь желать с излишним рвением.
Вспомни, что ты – всего лишь актёр, играющий в пьесе, и что драматург, который её написал, пожелал, чтобы ты сыграл в ней роль; большая она или маленькая – это другой вопрос. Если он желает, чтобы ты играл роль нищего, тебе нужно играть её как можно лучше. И то же самое с ролью хромого ли, императора или кого-то ещё, если только он находит нужным тебе её доверить; ибо твоё дело – хорошо играть данную тебе роль, а решать, что тебе играть, – это уж дело драматурга.
Если ты возьмёшься за роль, превышающую твои силы, ты не только сыграешь её плохо, но и окажешься лишён возможности сыграть ту, которая бы тебе удалась.
Друг мой, рассмотри перво-наперво, каково то, чего ты желаешь, а после этого соразмерь свою собственную природу, дабы видеть, достаточно ли она сильна, чтобы нести такое бремя. Ты хочешь быть атлетом или гладиатором? Посмотри тогда, каковы твои руки, ноги и туловище, достанет ли в них силы? ибо все мы рождены для разного назначения. Думаешь ли ты, что, избрав себе такое поприще, ты сможешь есть как другие, посвятившие себя ему, пить то, что пьют они, и отказываться, подобно им, от всех удовольствий? Нужно будет постоянно упражняться, работать над собой, оставить родных и друзей, лишиться всех своих прав, отказаться от стяжания почестей и должностей; словом, потерпеть крах во всех делах частной и личной жизни. Взвесь всё это, а затем уж решай, хочешь ли ты такой ценой купить себя успех в данном занятии. Коли нет, займись каким-то другим делом, но только не поступай как ребёнок: сегодня он философ, завтра – воитель, потом – ритор, а вслед за тем – сподвижник кесаря, ведь такие вещи одна с другой никак не вяжутся. Нужно быть цельным человеком, цельным либо в добре, либо во зле. Следует уделять должное внимание своему телу и трудиться над обретением внутренних благ или же над приобретением благ внешних; короче говоря, следует вырабатывать характер либо философа, либо зауряда, человека толпы.
Кто-то домогается должности трибуна, кто-то – полководца. Что до меня, то я домогаюсь единственно целомудрия и скромности, ибо я совершенно свободен и вожу дружбу с богами, повинуясь им от всего сердца. Стало быть, мне не надо дорожить телом, имуществом, должностью, мнением людей, ни какой-то другой посторонней вещью, ибо не угодно богам, чтобы я дорожил всем этим. Ведь, будь только оно им угодно, они позаботились бы о том, чтоб все эти вещи были благом для меня; и поскольку они этого не сделали, то, стало быть, это и не блага, и мне остаётся только повиноваться их мудрым велениям.
Нет человека, у которого естественным образом не составилось бы некоторой идеи, какого-то понятия о добре, о зле, о честности, обмане, справедливости, произволе, счастье, бедствии, об исполнении долга и пренебрежении обязанностями. Отчего же тогда по этим поводам так часто ошибаются люди в том или ином конкретном случае? Происходит это, как я уже говорил, от того, что мы не умеем толком пользоваться общими понятиями и составляем свои суждения на основе поверхностных предубеждений. Красота, доброта, зло, благо, справедливость, произвол – это только слова, которыми все пользуются без разбора, не научившись ещё употреблять их разумно и справедливо: отсюда и происходят споры, ссоры и войны.
Один говорит: «Это справедливо»; другой говорит: «Это несправедливо». Как достичь согласия? Как понять друг друга? Есть ли у нас какое-то правило для верного суждения? Может быть, это – мнение? Но если нас двое, то у нас и два противоположных мнения. Да и как бы мнение могло быть надёжным судьёй? Ведь что, разве у безумца нет своего мнения? Тем не менее обязательно должно быть верное правило, чтобы знать истину, ибо невозможно, чтобы боги оставили людей в полном неведении относительно того, что им следует знать, дабы вести себя правильно. Так найдём же это правило, ведь одно оно только и может избавить нас от ошибок и заблуждения и умерить произвол и безумие мнений.
Вот оно, это правило: оно состоит в том, чтобы при рассмотрении вещей и явлений идти от видовых понятий к родовым, от частного – к общему. Ведь эти понятия, всем известные и всеми удостоверенные, помогают нам преодолеть наши предубеждения по каждому отдельному поводу. К примеру, у нас есть понятие о благе, а нам нужно узнать, благо ли сладострастие? Так рассмотрим же последнее в согласии с нашей идеей о благе, взвесим последнее на весах разума. Я сравниваю сладострастие в противовесе с известными мне свойствами блага, которые служат мне гирями, и тут же обнаруживаю, что сладострастие слишком легковесно. Мне остаётся, стало быть, только его отвергнуть, ибо благо вещь весьма прочная и весит она изрядно.
Как продавец товаров не отказывается от монеты, на которой стоит проба государевой чеканки, так и душа не отвергает истинных благ. Правда, нередко она принимает за таковые блага блага лишь мнимые, но это потому, что её сбивает с толку знак пробы, тогда как навыка опознать фальшивую чеканку у такой души нет.
Кто наградил этой медалью? Траян? Я принимаю её и храню. Нерон?6 Я отвергаю её, так как она внушает мне отвращение. Это же правило касается людей добрых и злых. Каков этот человек? Он добр, общителен, благожелателен, терпелив и человеколюбив. Я принимаю его [у себя], я рад видеть в нём согражданина, соседа, друга, товарища в делах, гостя. А каков тот человек? Он чем-то напоминает Нерона; он заносчив, зловреден, неумолим; никогда не прощает. Я не желаю с ним знаться. Почему вообще ты назвал его человеком? Кто заносчив, мстителен, подвержен гневу, тот не более человек, чем восковой муляж яблока – само яблоко: у муляжа от яблока только форма и цвет, [а самого важного в нём нет].
Невозможно быть злым и порочным без верного убытка и без определённого ущерба для себя.
У тебя все мысли заняты тем, чтобы жить во дворце, чтобы окружить себя раболепными слугами, чтобы роскошно одеваться, ездить в дорогих экипажах, чтобы охотиться в сопровождении пышной свиты, чтобы тебя развлекали музыканты и толпы комедиантов. Неужели же мне в чём-то таком тебе завидовать? Но воспитал ли ты свой ум? Позаботился ли составить себе здравые суждения? Возлюбил ли ты истину? Так что же ты досадуешь каким-то моим преимуществам перед тобой в вещах, коими ты пренебрёг? «Но ведь именно эти вещи всего важнее и знать их крайне необходимо!» Тем лучше, что ты это понимаешь. И что, собственно, тебе мешает заняться ими? Вместо всех этих охотников, музыкантов и комедиантов, собирай вокруг себя людей мудрых. У кого могло бы быть больше досуга, книг и учителей, нежели у тебя? Так начни же сейчас, сегодня, удели самую малую толику своего времени развитию собственного ума. Словом, выбирай, что тебе важнее. Коли продолжишь уделять всё время своё и внимание вещам внешним и посторонним, то в конце концов у тебя, может быть, и впрямь окажется самая редкая и более роскошная, чем у кого-нибудь ещё, мебель, да вот только твоя бедная душа, оставшись в таком небрежении, окажется до крайности убогой, осквернённой нечистотами, вызывающей отвращение.
Ты потерял какие-то вещи, проиграл игру, остался без музыки, лишился удовольствий, и ты считаешь всё это серьёзной потерей, из-за которой не в силах найти себе утешение. Зато, когда ты потерял стыд, утратил верность, доброту, скромность, ты воображаешь, что ничего не лишился. А ведь внешних благ тебя лишила совершенно посторонняя и невольная причина, и непостыдно их не иметь, так же как непостыдно их потерять. А вот последние блага, внутренние, их мы всегда теряем лишь по собственной вине; большое несчастье и весьма постыдно их не иметь, и такое же большое несчастье и так же постыдно утратить их, когда они у тебя есть.
Естественно и справедливо, если тот, кто целиком отдаётся какому-либо делу, добивается в нём успеха и имеет преимущества перед тем, кто им вовсе не занимается.
Кто-то трудится всю жизнь ради того только, чтобы накопить имущество и выдвинуться. Едва встав с постели, он думает, чем бы ещё он мог угодить слуге сановника и шуту, которого тот особенно любит; он уничижается перед ними, льстит им, делает подарки. В молитвах своих и принося жертвы он молит богов лишь о том, чтобы понравиться слуге сановника и его шуту. Каждый вечер он устраивает смотр своим словам и поступкам, вопрошая самого себя: «Не упустил ли я чего важного? Что ещё сделано мною? Что не сделал я из того, что следовало? Не пренебрёг ли я сказать его светлости такую-то лесть, которая должна была ему очень понравиться? Не сказал ли я неосторожно какой-то правды, которая могла бы ему не понравиться? Каждый ли раз я восхищался его пороками, хвалил его несправедливости и совершённые им дурные поступки?» И случись у него, по недосмотру, вырваться слову, достойному порядочного и свободно