Отныне и впредь определи себе соответствующий характер и старайся его держаться; выработай правила поведения, которым ты всегда будешь следовать независимо от того, находишься ли ты сам с собой или в обществе других.
Не смейся подолгу, не смейся почасту или с избытком.
Избегай трапез вне дома и уклоняйся от многолюдных застолий. И если какие-то исключительные обстоятельства всё же вынудят тебя присоединиться ко всем, то удвой бдительность над самим собой, чтобы тебе не уподобиться простонародью. Ибо знай: коли один из сотрапезников перепачкается, то и сидящий рядом с ним и поступающий так же, как тот, тоже будет испачкан, как бы он до этого ни был чист сам по себе.
Вещами необходимыми для тела пользуйся лишь в той мере, насколько то нужно душе. Это касается прежде всего пищи, одежды, жилья, слуг и тому подобного; и безжалостно отвергай всё, что служит для ублажения расслабленности и тщеславия.
По большей части храни молчание и говори только необходимое, причём в немногих словах. Нам редко придётся говорить, если мы будем стремиться говорить только по существу. Будем всегда воздерживаться от обычных и пустых разговоров: ни слова, стало быть, ни о гладиаторских боях, ни о скачках, ни о состязаниях атлетов, ни о том, что кто пил и что кто ел – ведь именно таковы обычные разговоры между людьми. Особенно же будем избегать говорить о людях, чтобы их порицать, хвалить или сравнивать друг с другом.
Своими речами постарайся направить беседу твоих друзей на предметы приличные и подобающие, а если окажешься в обществе людей посторонних, то упорно храни молчание.
Ты заключаешь в себе качества, каждое из которых предполагает исполнение определённых обязанностей. Ты человек, ты муж весомый, ты гражданин мира, ты сын богов, ты брат всем людям. И только после этого, во вторую очередь, ты сенатор или кто-то ещё, юноша или старец, сын, отец, муж. Подумай же, к чему все эти качества тебя обязывают, и постарайся не уронить достоинство ни одного из них.
Тебе не на что жить, и ты меня спрашиваешь, следует ли тебе, дабы добыть средства к жизни, опуститься до исполнения самой низменной работы, например, подавать ночной горшок тому, кто тебе за это платит. Что я могу тебе на это сказать? Есть люди, готовые подавать ночные горшки, лишь бы не умереть с голоду. А есть такие, для которых это совершенно невозможно. Так что не меня тебе надо спрашивать, а самого себя: суди сам, чего ты всё-таки стоишь.
Люди по собственному почину ценят себя либо очень высоко, либо очень низко, и каждый стоит ровно столько, как он себя ценит. Так что сам определись, кто ты: свободный человек или раб – это целиком в твоей власти.21
Ты хочешь походить на большинство людей. Это значит, что ты будешь похож на одну из нитей, составляющих твою тунику: она совершенно похожа на все остальные нити, её составляющие. А что до меня, так я желаю быть вот этой пурпурной лентой: она не только красива сама по себе, но и украшает всё, к чему её приложат. Так почему же ты предлагаешь мне быть таким, как все? Я бы превратился в нитку и перестал быть пурпурной лентой.
Прекрасно сказал Агриппин: «Я никогда не соглашусь стать помехой самому себе».22
До коих ещё пор ты будешь откладывать и не считать себя достойным самых великих вещей; когда наконец ты станешь следовать здравому рассудку? Ты получил правило, с которым должен согласиться, и ты согласился. Чего же ещё ты ждёшь, в ожидании чего откладываешь исполнение своего дела? Ты уже не ребёнок, а взрослый человек. Если ты будешь и дальше пренебрегать собой, если и дальше будешь развлекаться, если будешь всё время менять свои решения, если каждый день будешь назначать всё новые сроки для занятий над самим собой, то в конце концов и не заметишь, как жизнь кончится, а ты так ничего и не сделаешь, и окажется, что ты упорствуешь в своём невежестве и при жизни, и после смерти. Смелее же, с сегодняшнего же дня считай себя достойным жить как человек, и как человек, уже продвинувшийся в мудрости. И пусть всё, что ты сочтёшь прекрасным и добрым, будет тебе ненарушимым законом. Если тебе представится что-либо мучительное или приятное, славное или постыдное, тут же вспомни, что вот он открытый бой, вот олимпийские игры, в которых ты должен одержать победу и от участия в которых нет возможности отказаться и нет возможности перенести его на другое время. И наконец, что от одного мгновения и от одного деяния мужества или трусости зависит твоё продвиженье или твоя гибель. Именно так, заставляя все вещи служить себе и следуя всегда своему разуму, Сократ достиг совершенства. А что до тебя, то хотя тебе пока ещё и далеко до Сократа, но ты должен жить так, как желающий стать таким как он.
Как наличие маяков, горящих в гавани, оказывает помощь кораблям, сбившимся с курса, так и присутствие человека добра в городе, охваченном бурей страстей, служит большой помощью его гражданам.
Если у тебя знатные родители, то тебя распирает от этой знатности и ты не перестаёшь говорить о ней и уже всем прожужжал уши. Но твоим истинным отцом является сам Бог, ты имеешь Его внутри себя, и ты не помнишь об этой своей знатности, и не ведаешь, откуда ты произошёл и что ты носишь в себе! Вот однако о чём тебе следует помнить во всех делах жизни, всякий миг говори себе: «Бог создал меня, Он внутри меня, я всюду ношу Его с собою. Зачем же я стану марать Его непристойными мыслями, низкими и нечистыми делами, постыдными желаниями?»23
Если бы Бог вверил твоим заботам юного воспитанника, ты, всячески стараясь оправдать оказанное тебе доверие, всемерно заботился бы о нём и никому не позволил как-то совратить его. Ведь вверяя его твоему попечению, Бог как бы говорил тебе: «Я не считаю, что могу его вверить в руки более верного и заботливого опекуна, чем ты. Сохрани же мне этого сына Моего таким, каков он есть по природе своей. Сохрани его Мне полным чистоты, стыдливости, верности, великодушия, отваги, свободным от смятения и неистовства страстей». И этот воспитанник, вверенный тебе Богом, – твоя душа, несчастный; это – ты сам. И ты пренебрегаешь собой. Какое вероломство, какое преступление!
Тебе было бы затруднительно совершить постыдные действия пред статуей или образом богов; но они тебя видят, они тебя слышат, и ты не краснеешь от стыда, что в присутствии их питаешь в себе непристойные мысли и совершаешь постыдные действия, которые их оскорбляют, которые их бесчестят, которые их огорчают. О, враг богов! О, неблагодарный из неблагодарных, ты начисто забыл свою природу!
Будь ты статуей Фидия, его Афиной или Зевсом, и теплись в тебе жизнь и обладай ты сознанием, ты бы остерёгся сделать что-либо недостойное его или тебя самого, помня о том, чьих рук ты творение; и ни за что на свете ты бы не пожелал появиться в непристойном виде, порочащем твою красоту. Так вот, нисколько не заботясь о том, в каком виде ты предстаёшь перед Богом, ты позоришь руку, создавшую тебя. И сколь огромна разница между одним творцом и другим, между одним творением и другим!24-25-26
Если бы кто-нибудь отдал твоё тело во власть первого встречного, тебя бы, без сомнения, это возмутило. А когда ты сам отдаёшь свою душу во власть первого встречного, и тот, осыпая тебя оскорблениями, ввергает её в смятение и расстройство, так ты даже не краснеешь!
Когда ты делаешь что-либо и прекрасно сознаёшь, что это твоя обязанность, не заботься о том, что тебя видят за исполнением её другие, сколь бы дурное мнение они о тебе при этом ни составляли. Ибо коли действие дурно, не делай его вовсе; а если оно хорошо, зачем тебе бояться осуждения тех, кто ничего не смыслят и судят невпопад?
Одна римская дама пожелала передать значительную сумму денег своей подруге по имени Гратилла, которую Домициан отправил в ссылку. Кто-то сказал этой даме, что Домициан наложит руку на эти деньги и их конфискует. «Неважно, – ответила она, – пусть уж лучше Домициан их присвоит, чем я их не пошлю».27
Какого человека можно считать несокрушимым? Того, который твёрдо стоит на своём и не может быть сбит с толку ни одной из тех вещей, что не находятся в нашей власти. Я смотрю на него как на атлета. Он одержал победу в первом бою, выдержит ли он и второй? Он выдержал искушение деньгами, выдержит ли он и искушение красивой женщиной? Он выдержал искушение среди бела дня, у всех на виду, выдержит ли он его наедине с собой и во мраке ночи? Устоит ли он перед славой, клеветой, похвалами и смертью? Устоит ли он перед всевозможными неудобствами и печалями? Словом, возобладает ли он даже над собственными снами? Вот атлет, который мне нужен.
Геракл – был бы он Гераклом без львов, тигров, вепрей, разбойников и прочих чудовищ, от которых он очистил землю? И чему бы без этих чудовищ служили его кряжистые руки, его сила, храбрость, несокрушимое терпение и все прочие его добродетели?
Мужайся же, сознай все способности, коими ты одарён и без страха готовься ко всяческим испытаниям: ты прекрасно вооружён и в состоянии извлечь пользу из любых несчастий, сколь бы они ни были ужасны.
Прежде, чем предстать перед трибуналом судей, предстань перед трибуналом справедливости.
Отказывайся от клятв во всём и везде, если это в твоей власти; а если нет, при малейшей к тому возможности.
«Ты не стремишься угодить такому-то, который так могуществен?» Пусть он будет могуществен, сколько ему влезет, разве в этом моё дело, разве я родился за тем, чтобы угождать ему? Разве нет у меня Того, Кому мне нравиться, Кому повиноваться, Кому подчиняться? Это – Бог и те, кто стоят за Ним.
Когда тебе предстоит беседа с кем-либо, особенно если это одно из первых лиц города, задумайся, что сделали бы на этой встрече Сократ или Зенон.28 Таким-то путём тебе не будет затруднительно исполнить свой долг и подобающим образом воспользоваться тем, что тебе представится.
Когда ты собираешься оказать почтение кому-либо из сильных мира сего, пообещай сам себе, что ты его не застанешь дома: пусть он откажется выйти, или тебе не откроют дверь, или он не обратит на тебя внимания. Если и после этого твой долг зовёт тебя туда, выноси всё, что бы ни случилось, и не пытайся говорить или думать, что тебе это ничего не стоило, ибо так говорит простонародье или люди, над которыми вещи внешние имеют большую власть.
В повседневном общении избегай некстати или подолгу говорить о своих подвигах и опасностях, которым ты подвергался, ибо то, что тебе так приятно всё это рассказывать, вовсе не означает, что другим так же приятно всё это слушать.
Остерегайся также играть роль забавника или шутника, ибо это человек дурного нрава; пойдя по столь скользкому пути, ты незаметно для себя стал бы вульгарным и пошлым и утратил бы тот вес и уважение, какие имел в глазах окружающих.
Также очень опасно присоединяться к разговорам, где говорят непристойности. Когда окажешься втянут в такого рода беседы, при малейшей возможности отчитай того, кто ведёт подобные речи. Или в крайнем случае уж храни молчание и заливающей тебя краской стыда и строгостью лица дай понять, что такого рода разговоры тебе никакого удовольствия не доставляют.
Ты бледнеешь и дрожишь, тебе не по себе, когда тебе предстоит встреча с монархом или большим вельможей. «Как-то он меня примет? Станет ли он меня слушать?» Жалкий раб! Он тебя примет и выслушает, как сочтёт нужным. Тем хуже для него, если он плохо примет человека мудрого, он тем покажет лишь свою гнилую сущность. А тебя-то как может затронуть чужая ошибка? «Но как я буду с ним говорить?» Ты будешь говорить с ним, как пожелаешь. «Боюсь, что я буду сильно волноваться». А что, разве ты не умеешь говорить с достоинством, с осторожностью и неподдельной свободой? Из-за чего ты вздумал бояться другого человека? Зенон нисколько не боялся Антигона, напротив, это Антигон боялся Зенона. Разве Сократ был в затруднении, когда говорил с тиранами или со своими судьями? Разве Диоген был в затруднении, когда говорил с Александром, с Филиппом,29 с пиратами, со своим хозяином, который его купил?
Вспомни о храбрости Латерана.30 Нерон послал к нему Эпафродита, своего вольноотпущенника, чтобы тот допросил его о заговоре, к которому он примкнул. И какой ответ этот вольноотпущенник получил от него? «Когда мне будет что сказать, я скажу то твоему хозяину!» – «Тебя припроводят в тюрьму!» – «Но какая нужда в том, чтобы я шёл туда со слезами на глазах?» – «Тебя отправят в изгнание!» – «Что мешает мне отправиться в него радостно, полным надежды и довольным собою?» – «Тебя приговорят к смерти!» – «Но какая нужда в том, чтобы я умирал, стеная и жалуясь?» – «Открой мне свою тайну!» – «А вот её-то я и не открою, ибо это в моей полной власти». – «Заковать его в кандалы!» – «Что такое ты говоришь, приятель? Это меня-то ты грозишь заковать в кандалы? Напрасный труд! Ты можешь заковать мои ноги, но моя воля останется свободной, и самому Юпитеру меня не лишить её». – «Я сейчас прикажу отрубить тебе голову!» – «Ба! а когда я говорил, что у моей головы есть преимущество неотрубаемости?» Эти храбрые слова не остались без последствий: Латерана повели на казнь, и так как первый удар палача был слишком слаб, чтоб отрубить ему голову, Латеран, придя в себя, снова подставил шею под удар и с большой твёрдостью держал голову.
Окажись мы в тюрьме накануне суда над нами по обвинению в преступлении, караемом смертью, смогли бы мы терпеть человека, который, войдя к нам, задал бы такой вопрос: «Хочешь, я почитаю тебе стихи, которые только что сочинил?» Мы, наверняка, сказали бы ему: «Зачем, друг, ты докучаешь мне нелепыми разговорами? У меня сейчас другие заботы. Иль ты не знаешь, что завтра меня судят?» А между тем, когда Сократ был в тюрьме, он, накануне пресловутого суда, сам сочинял стихи.
Хочешь увидеть человека всем довольного и который хочет, чтобы всё происходило, как оно происходит? Это Агриппин. Ему сообщают, что сенат собрался, чтобы судить его. «В добрый час, – отвечает он. – А я по обыкновению сейчас намерен помыться». Едва он закончил омовение, ему сообщают, что решение неблагоприятно и что он приговорён. «К смерти или к изгнанию?» – поинтересовался он. «К изгнанию». – «А моё имущество конфисковано?» – «Нет, его тебе оставили». – «Ну что ж, не откладывая, отправлюся в путь. Обедать буду в Ариции – обедать там можно с тем же успехом, что и в Риме».
Как-то Флор спросил Агриппина: «Идти ли мне в театр вместе с Нероном, чтобы там танцевать с ним?» – «Ступай», – отвечает ему Агриппин. «А ты, – спрашивает его Флор, – почему ты тоже не идёшь?» – «Да потому, – отвечает Агриппин, – что я об этом не подумал».31
Все великие правила, о которых идёт здесь речь, твёрдо запечатлелись в сердце Приска Гельвидия, и он достойно применил их на деле.32 Однажды император Веспасиан прислал повеление Приску Гельвидию не ходить в сенат. «В его власти освободить меня от моей должности, – ответил Гельвидий, – но я должен ходить в сенат, пока буду сенатором». – «Если придёшь, – сказал ему император, – то только для того, чтобы молчать». – «Не спрашивай моего мнения, – ответил Гельвидий, – и я промолчу». – «Но если ты присутствуешь, – возразил монарх, – я вынужден спрашивать твоё мнение». – «А я, – отвечает Гельвидий, – вынужден сказать тебе то, что мне представляется истинным». – «Но если ты это скажешь, я обреку тебя на смерть». – «Когда я говорил тебе, что я бессмертен? – спрашивает Гельвидий. – Каждый из нас с тобой делает то, что в его власти. Ты обрекаешь меня на смерть, а я переношу смерть без жалоб».
«Тебя приговорили к изгнанию». – Куда бы меня ни изгнали, это место не будет за пределами этого мира. Куда бы я ни поехал, везде будут небо, солнце, луна и звёзды. С тем же успехом я смогу там мечтать и мыслить, общаться с богами и служить им.
Все удовольствия, которыми ты наслаждался на родине и которых теперь лишился, замени следующим: постоянно помышляй о том, что ты повинуешься богам и что в настоящее время ты действительно исполняешь долг человека добра и человека мудрого. Не правда ли, какое преимущество даровано тебе? – иметь возможность сказать самому себе: «Сейчас, когда все мудрецы наставляют своих воспитанников прекрасному и объясняют им, каковы обязанности человека добра, я претворяю их заветы на деле. Они объясняют всем мои добродетели, они славословят меня, сами того не ведая, ибо то, что они хвалят и чему учат других, я претворяю на деле».
О БОГЕ И РЕЛИГИИ
Когда ты ночью один в своей комнате, двери крепко заперты и потушен свет, не подумай, будто ты один, ибо один ты не бываешь никогда.
Самое первое, что нужно узнать, это то, что Бог есть; что Он управляет всем сущим через Своё провидение и что не только наши поступки, но и наши мысли и движения не могут быть Ему неизвестны. Затем нужно понять, какова Его природа. Когда её удалось выяснить, те, кто желают Ему быть угодными и Ему повиноваться, с необходимостью прилагают все силы к тому, чтобы на Него походить. Таким-то образом они постараются стать свободными, преданными, благотворными, милосердными, великодушными. Так пусть, стало быть, все твои мысли, все твои речи, все твои дела и поступки будут делами, поступками, речами и мыслями человека, подражающего Богу, желающего на Него походить.
Какова природа Божества? Это ум, знание, порядок, разум. Из этого же ты можешь понять, какова природа твоего истинного блага, ибо она всегда в подобии божеской природе.
Знай, что основание и суть религии в том, чтоб иметь о Боге мнения ясные и здравые; в том, чтобы знать, что Он есть, что провидение Его охватывает все и вся; что Он управляет этой вселенной самым совершенным образом и по всей справедливости; что ты пребываешь в мире сем, дабы Ему повиноваться; что твоё дело, принимая всё случающееся с тобой добровольно и всем сердцем, обращать его во благо как идущее от всеблагого и всемудрого провидения. Так у тебя не будет повода жаловаться на Бога и ты не станешь обвинять Его в том, что Он не заботится о тебе. Но питать такие чувства ты можешь, лишь отказавшись от всего, что не находится в нашей власти, и поместив все блага и все беды твои лишь в вещи, находящиеся в нашей власти. Ибо если ты будешь усматривать своё благо или свою беду в одной из вещей тебе посторонних, то ты, когда окажешься лишён её или ввергнут в то, чего боишься, неизбежно станешь жаловаться и ненавидеть того, кого будешь представлять себе причиною своих несчастий. Ибо каждому животному врождённо отвращение или стремление к бегству от того, что представляется ему дурным и зловредным или смотрится его причиною. Равно как врождённо ему и влечение и любовь к тому, что видится ему полезным и хорошим или выступает его причиною. Невозможно, стало быть, чтобы тот, кто чувствует себя ущемлённым и болезненно задетым, находил удовольствие в том, что представляется ему источником его ущемления; отсюда же следует, что никто не радуется злу и не стремится к нему. В этом причина того, что сын осыпает упрёками и оскорблениями своего отца, когда тот не доставляет ему вещей, слывущих благами. В этом же причина того, что земледелец, моряк или купец клянут Бога, когда погода и ход их дел их не устраивают. И в этом же причина ропота тех, кто потерял своих жён или детей, ибо где полезность, там у них и благочестие. Таким образом, каждый, кто берёт на себя труд умерять свои желания и отвращения по предписанным правилам, стремится культивировать и увеличивать своё благочестие.
О, человек, неустанно благодари Бога за блага, которые ты получил он Него, и никогда не забывай Его великих благодеяний. Постоянно благодари Его за зрение и слух, которые Он даровал тебе. Да что там говорить! – за самую жизнь и средства к её поддержанию, как-то: пищу, масло, вино и все плоды земли. Но в то же время помни, что Он дал тебе нечто и ещё более ценное, и это – способность пользоваться всеми вещами, подвергать их испытанию и определять их истинную цену.
Когда приближаешься к монарху и прочим сильным мира сего, не забывай, что есть куда больший монарх, сущий на небесах, который тебя видит и слышит, и что ему-то, а не кому-то ещё, тебе и следует угождать.
Хочешь быть угодным Богу? Тогда помни, что порок и несправедливость Ему всего более неприятны.
Вздумай император усыновить тебя, ты бы всех замучил своею спесью. А вот о Боге, своём истинном Отце, которому ты стольким обязан, ты даже не вспоминаешь.
Покровительства монарха, а то и просто большого вельможи, вполне достаточно нам, чтобы жить спокойно и чувствовать себя защищёнными от любой тревоги. А между тем мы имеем своим покровителем, заступником и отцом Бога, и этого нам оказывается недостаточно, чтобы избавиться от снедающих нас тревог, волнений и страха.
Что делают люди? Они пребывают в страхе перед тем, чего боятся, или стенают и жалуются по поводу своих страданий. К чему приводит подобная слабость? К ропоту и нечестию.
Всё, что происходит в мире, служит хвалой Провидению. Если человек умён и добросовестен, он с этим обязательно согласится.
Если бы Божество создало цвета и краски и не создало глаз, способных видеть их и различать, на что бы годились цвета? Или если бы Оно создало краски и глаза, но не создало света, на что бы годились краски и глаза? Кто же Тот, Кто создал сии три вещи одну для другой? Кто замыслил этот чудесный союз? Это Божество, стало быть, есть Провидение.
В жизни сей человек должен быть зрителем своей сути и дел Божеских и их восхищённым толкователем. А ты, несчастный, ничем не отличаешься от животного: ты смотришь, не понимая и не чувствуя. Обратись к своей душе, пользуйся способностью, данною тебе Богом, ибо Он дал тебе душу разумную и способную Его познать. Так пусть же она делает своё дело: не покидай столь восхитительное зрелище как жизнь, ограничившись лишь рассеянным и непонимающим взглядом, но созерцай, постигай, восхищайся и благословляй!
Ты затеваешь далёкое путешествие, чтобы увидеть игры в Олимпии, и ещё более, дабы лицезреть прекрасную статую Фидия. Тебе кажется величайшим несчастьем умереть, не повидав всего этого. А вот произведения, бесконечно превосходящие работы Фидия, произведения, за которыми не надо ездить за море, ради которых не надо ни прилагать стольких трудов, ни терпеть такие лишения, и которые видны отовсюду – их у тебя так никогда и не появится желания рассмотреть? Неужели тебе никогда не приходило на ум поразмыслить, кто ты есть, зачем ты родился? Неужели ты так и умрёшь, не обратив внимания на восхитительное зрелище этой вселенной, которое Бог являет твоему взору, побуждая тебя вникнуть в него и его понять?
Божество даровало тебе разные виды оружия, чтобы защищаться от любых событий и происшествий, включая и самые неприятные. Оно дало тебе величие души, силу, терпение, выдержку и настойчивость. Так пользуйся же ими; а коль жалуешься, то так и знай, что ты попросту слагаешь оружие, которое Бог вложил в твои руки для защиты себя и других.
«Как я могу поверить в Провидение, если у меня постоянно течёт из носа, а оно, зная, что меня это крайне удручает, допускает такое?» – вопрошает безбожник и считает, что выказал остроумие. Жалкий раб! Зачем даны тебе руки? Разве не затем, чтоб, помимо прочего, пользоваться платком? «А разве не будь оно лучше, кабы не было насморка на свете?» – не унимается он. А разве не было бы ещё лучше, несчастный, пользоваться платком, чем жаловаться на Провидение?
Бог, призывая тебя в свидетели, может спросить: «Не в том ли истина, что нет другого блага и другого зла, помимо воли? Разве причинил Я кому-то вред? Разве не предоставил каждому единолично распоряжаться всем, что ему всего более полезно и необходимо?» И что ты ответишь? «Невыносимы мои бедствия, и нет им конца! Никому я не нужен, ни от кого мне нет помощи. Все мною недовольны, никто меня не понимает. Я последний, я самый несчастный из людей!» Так-то ты признаёшь честь, тебе оказанную? Так-то ты воздаёшь хвалу Призвавшему тебя к жизни? Так-то ты понял явленные тебе истины? Бог желал найти в тебе свидетеля Своей доброты, Своей правды, Своей справедливости, а ты, оказывается, метишь в обвинители!
Среди гладиаторов императора хватает таких, которые близки к отчаянию из-за того, что у них нет возможности биться, таких, которые молят богов о помощи, дабы те позволили им выйти из этого бездействия и просят как о величайшей милости о возможности выступить в смертельной схватке на арене. А среди нас при этом нет ни одного, кто бы молил о возможности засвидетельствовать свою любовь к Богу.
Мой долг, покуда я пребываю в числе живых, за всё благодарить Бога, за всё хвалить Его, будь я в обществе людей или в одиночестве, и, лишь перестав жить, перестать благословлять Его.
Никто не властен помешать тебе признать раз установленную истину и заставить тебя одобрить заблуждение. Так ты можешь легко убедиться, что у тебя есть свобода воли, которой никто и ничто не может тебя лишить. Ведь если бы твоя свобода подлежала чужому произволу, то божество не проявило бы о тебе должной заботы, как то положено хорошему отцу.
Мы так невежественны и неблагодарны, что среди всех чудес, какие провидение создало для нашего блага, мы вместо того, чтобы благодарить Бога, обвиняем Его и сетуем на Него. А между тем, будь сердце наше чуть более чувствительно и благодарно, малейшей вещи, существующей в природе, нам хватило бы, чтобы почувствовать провидение и Его заботу о нас.
Не будь мы так непроходимо глупы, мы всю свою жизнь – как среди людей, так и наедине с собой – тем только бы и занимались, что благодарили провидение за все блага, нами от него полученные и коими мы наслаждаемся каждое мгновение своей жизни. Да, и трудясь в поте лица своего, и работая лопатой, и на пашне, за едой, на прогулке, вставая с постели и отходя ко сну – при всяком нашем действии и при всяком случае мы восклицали бы: «Неисповедима доброта Божия! Всеблаго провидение!» Все и вся прониклось бы могучим отголоском этих слов: «Неисповедима доброта Божия! Всеблаго провидение!» Но вы слепы и неблагодарны. Нужно, стало быть, чтобы я говорил это вместо вас; чтобы старый, хромой, нищий и больной я непрестанно повторял: «Неисповедима доброта Божия! Всеблаго провидение!»
Доведись мне быть соловьём или лебедем, я бы делал то, что пристало соловью и лебедю. Но я человек, мне дан разум. Так что же надлежит мне делать? Славить Бога. Это я и буду делать всю свою жизнь. И призываю всех людей присоединиться ко мне.
Вступая в армию императора, легионер приносит присягу. Какого рода эта присяга, в чём присягает он? Что благо императора для него – высший закон, что он во всём будет ему повиноваться, что отдаст жизнь за него. А как же ты, связанный с божеством по своему рождению и по множеству благодеяний, от Него полученных, и рождённый в воинстве Его, что же ты не принесёшь присяги своей? И неужели же, принеся её, не будешь ей следовать? Сколь велика разница между двумя этими присягами! Легионер клянётся в том, что благо императора для него высший закон, тогда как тебе следует клясться, что твоё собственное благо – высший закон для тебя.33
– Ты спрашиваешь меня, как тебе убедиться, что все твои действия видны Богу и ни одно не остаётся от Него сокрытым?
– Да.
– А что, разве ты не убеждён, что все вещи на свете взаимосвязаны?
– Убеждён.
– Что все земные дела управляются небесными?
– Вполне убеждён.
– И в самом деле, ты легко можешь видеть, что в природе всё приходит в свою пору, все времена года наступают, когда им следует. При приближении или удалении солнца, при полноте или ущербе луны весь лик природы меняется. А стало быть, коль все вещи этого подлунного мира и сами наши тела так тесно связаны и соединены со всем целым, как можешь ты воображать, будто душа наша, куда более божественная, нежели весь этот мир, одна остаётся изъятой из общего хода вещей и что она не состоит в единстве и связи с божеством, создавшим её?
– Но как может Бог видеть сразу столько разных вещей и на таких расстояниях?
– Жалкий слепец! Сколько самых различных дел твой ум, при всей его ограниченности, выполняет зарáз? Он постигает вещи божественные и человеческие; он рассуждает, анализирует, судит, оценивает, соглашается, отрицает. Сколько различных образов, сколько идей самых противоречивых он не содержит в себе? Солнце своими лучами освещает сразу весь мир. И ты хочешь, чтобы Тот, Кто создал это солнце и всю вселенную, по сравнению с которой солнце только точка, ты хочешь чтобы Он не объял Своим взором всю землю?
– Но мой ум не может постигать всё сразу, он действует последовательно и в состоянии рассматривать все предметы лишь друг за другом.
– А кто тебе говорил, что твой ум столь же обширен, как само божество? Но подумай, о недостойнейший, сколько различных предметов видит глаз сразу, при всей его малости. Всё, что объемлет земной окоём, оказывается одновременно доступно твоему зрению. И ты хочешь, чтобы хоть что-то скрылось от зрения Того, Кто создал самый глаз? Суди сам, насколько ты безрассуден.
Боги не даровали мне много имущества; они не пожелали, чтобы я жил в изобилии и предавался порокам. Так на что же мне жаловаться? С Гераклом они поступили точно так же, а ведь он был их сыном, и каким!
Геракл, рискуя жизнь, не считал, что оставит детей своих сиротами, ибо ему было ведомо: в мире сем нет сирот. У всех людей, где бы они ни были, есть Отец, который заботится о них и который никогда их не оставляет.
Стоит нам обратиться к авгурам,34 как нас охватывает дрожь и мы воссылаем страстные мольбы: «Боги, смилостивьтесь надо мной, дозвольте мне благополучно выпутаться из этого дела!» О, жалкий раб! Неужели ты хочешь чего-то другого, а не того, что лучше всего для тебя? А что может быть для тебя лучше, как делать угодное богам? Почему же ты делаешь всё от тебя зависящее, чтобы сбить с толку своего судью?
Зачем тебе обращаться к прорицателям, когда долг твой и так ясен? Если ради друга тебе следует подвергнуться какой-то опасности, если нужно умереть ради него, то на что тебе вещуны и гадатели? Разве внутри тебя нет прорицателя более верного и не способного тебя обмануть, который прежде уже объяснил тебе природу добра и зла и научил безошибочно различать их?
Влечение человека к прорицателям вызвано его трусостью: он боится будущего, боится того, что может произойти, отсюда и его преувеличенное почтение к предсказателям, он делает их судьями и оценщиками всех своих дел; он поверяет им все свои заботы, и если они предскажут ему какое-либо благо, он благодарит их так, словно они ему его уже дали. Какое безрассудство! Будь мы мудрее, мы обращались бы к прорицателям вроде того, как спрашиваем дорогу, когда путешествуем, нисколько не переживая по поводу того, что нам следует повернуть направо или налево. Ведь что значит обращаться к прорицателям? Это обращаться к богам, чтобы узнать их волю и ей следовать. Стало быть, оракулами нам следует пользоваться так же, как мы пользуемся глазами. Ведь мы не просим глаза, чтобы они показали нам тот или другой предмет, мы просто видим то, что они нам показывают. То же будем делать и с прорицателями: не будем им льстить, не будем их ни о чём просить, но просто будем делать то, что они нам велят.
Когда обращаешься к прорицателю, помни, что ты не знаешь того, что должно произойти, и что ты обращаешься к нему, дабы это узнать. Но, если ты хоть сколько-нибудь философ, то в то же время помни, что к прорицателю ты обращаешься, вполне зная, какова природа того, что должно произойти. Ведь если это одна из тех вещей, что не находятся в нашей власти, то она, определённо, не может быть для тебя ни благом, ни злом. Не приходи же к прорицателю своему ни со склонностью, ни с отвращением к вещам мира сего, не то будешь вечно дрожать от страха. Пребывай в твёрдом убеждении, что всё, что случится, принадлежит к вещам безразличным и нисколько тебя не касается, а также, что какого бы рода предстоящее ни оказалось, целиком в твоей власти дать ему хорошее употребление, чему никто не в силах тебе помешать. Иди же с доверием, как если бы ты приближался к богам, удостаивающим тебя своим ответом, а когда получишь какие-либо советы, помни, к помощи каких советчиков ты прибег, кто суть те, чьих приказов ты вздумал бы ослушаться, приди тебе такое в голову. Не ходи к оракулу иначе, как того хотел Сократ, т.е. ради знания вещей, недоступных ни разуму, ни правилам какого-либо иного искусства. Таким образом, если тебе предстоит подвергнуться большим опасностям ради твоего друга или отечества, не обращайся к оракулам чтобы узнать, должен ли ты это делать: ведь если прорицатель тебе заявляет, что внутренности жертвы неблагоприятны, то вполне ясно, что этот знак предсказывает тебе или смерть, или раны, или изгнание; здравый же рассудок говорит тебе ясно, что, невзирая на всё это, человек должен помогать своему другу и рисковать жизнью ради отечества. Стало быть, повинуйся оракулу более великому, нежели тот, к помощи которого ты прибег. Ведь сам Аполлон35 изгнал из храма труса, который не помог своему другу, когда того убивали.
О ФИЛОСОФИИ И ФИЛОСОФАХ
Как творог из горшка нельзя вытащить крючком, так и человека слабого и безвольного нельзя наставить на путь истинный правилами философии.
Человеческая душа – это сосуд, наполненный водой; мнения и понятия – это свет, озаряющий воду в этом сосуде. Когда вода в сосуде неспокойна, кажется, что и свет в нём колеблется, но это лишь обман зрения. Точно так же и человек, когда он неспокоен или волнуется, добродетели и достоинства его не приходят в замешательство или смятение; лишь чувства его приводятся в движение; пусть они утихомирятся – и всё будет спокойно.
Философия начинается с того, что мы узнаём свою слабость и собственное невежество в отношении наших первейших и необходимых обязанностей.
Философ – кто он такой? Это человек, который, если только ты пожелаешь его слушать, куда вернее сделает тебя свободным, чем все краснобаи.
Когда ворона каркает, ты по своему суеверию воображаешь, что это Бог предупреждает тебя о чём-то, а не ворона. Именно так поступай, когда тебя о чём-то предупреждает мудрец: считай, что это не он, а Бог тебя предупреждает.
Если ты окажешься в состоянии оценить великие взгляды истинного философа и глубину его познаний, ты убедишься в его ясновидении. Сам Аргус, при всём его многоглазии, по сравнению с ним представится тебе слепцом.36
Философ похож на врача. Ведь к врачу ты идёшь не за удовольствием, но чтобы почувствовать боль, дающую исцеление. Так, один идёт к нему с вывихнутым плечом, другой с нарывом, кто-то пришёл к нему с язвой, а кто-то и с раной в голове. Скажи: чем могло бы помочь им удовольствие?
По поводу всякого дела прежде, чем взяться за него, посмотри толком, что ему предшествовало и что за ним последует, и только после берись за него. Если не будешь следовать этому правилу, то поначалу дела твои, может быть, и будут доставлять тебе радость, потому что ты не принял во внимание последствия, но в конце концов у тебя неизбежно возникнет причина для стыда и ты оконфузишься.
Любое своё дело или предприятие начинай с такой молитвы: «Веди меня, великий Боже, к тому, к чему предназначило меня Твоё провидение! Всем сердцем и с радостью я последую по этому пути. Ведь зачем, Господи, мне противиться Твоим приказам? Сделай я это, я мало того что оказался бы злодеем и нечестивцем, так мне и всё равно пришлось бы выполнять Твои приказы, но только не по собственной воле».
Человек добра, истинный мудрец, всегда помня, кто он, откуда он и Кто создатель его, неизменно остаётся на вверенном ему месте и стремится лишь к тому, чтобы выказать должное п<