Не подчиняйся страстям, печали и боли: оне настоящие враги души. Живи в себе самом, не вмешиваясь в дела мира.
Только неблагодарный и трус может утверждать, будто нет разницы между красотой и уродством. Что, разве её нет между Терситом и Ахиллом?45 Разве смотреть на дурнушку так же приятно, как на Елену Прекрасную? Утверждать такое и грубо, и нечестиво. Так говорят лишь люди, не ведающие природы вещей и которые боятся, что, почувствуй они эту разницу, то не смогут преодолеть искушение. Не отрицанием красоты, уклоняются от её власти. Можно видеть её и всё же ей сопротивляться.
Владей сам своими страстями, не то оне овладеют тобою.
Не вкушай, если можешь, удовольствий любви до брака, а если вкушаешь, пусть это будет по крайней мере в согласии с законом. Не будь суров с теми, кто вкушает эти удовольствия, не осуждай их с чувством горечи и не хвались по всякому поводу своей воздержностью.
Когда твоё воображение пытается увлечь тебя какой-нибудь сладострастной мыслью, не дай подчинить себя и скажи себе сразу: «Постой, моё воображение, не лети так! Дай-ка я посмотрю, что ты такое есть и что ты мне предлагаешь». Не позволяй ему идти далее и являть пред тобой ещё более соблазнительные картины, не то, коль ты ему это позволишь, оно тебя одолеет. Вместо этих ужасных образов заставь воображение своё явить твоему взору образы более достойные, прекрасные и счастливые – вот способ уйти от его власти.
При всяком искушении скажи самому себе: «Вот великий бой, испытание, назначенное богами! Речь идёт здесь о царственности, о свободе, о счастье, о невинности». Помни о богах и призови их себе на помощь, они станут биться за тебя. Тебе памятно мужество Кастора и Полидевка46 в буре; так вот, искушение – буря куда более опасная для тебя.
Когда тебя одолевает искушение, а ты, вместо того, чтобы преодолеть его, откладываешь дело это на завтра, то и завтра, когда оно наступит, ты не будешь с ним сражаться. Живя так день ото дня, ты не только окажешься побеждён, но и впадёшь в полную бесчувственность, которая помешает тебя даже заметить, что ты согрешаешь. Так-то ты на собственном опыте почувствуешь правду слов Гесиода: «Кто со дня на день откладывает то, что нужно сделать сегодня, всегда осаждён бедствиями».47
Что делает человек, преследующий жену ближнего своего? Он топчет ногами стыд, верность; он нарушает добрососедство, общественные устои, оскорбляет дружбу и всё самое святое. Он теряет право считаться другом, соседом и гражданином. Он даже не годится в рабы, он как треснувший кувшин, ни на что более не годный и который остаётся только выбросить.
«Женщины общие – таков закон природы!» – заявил Диогену один распутник, застигнутый за совращением чужой жены. Диоген на это ему ответил: «Мясо, которое подают на стол, предназначено для всех, но как только порции разложены по тарелкам, ты должен вовсе не иметь совести и стыда, если покусишься на долю в тарелке соседа. Театр тоже общ всем согражданам, но как только все расселись по местам, ты не можешь и не должен пересаживать соседа, для того чтобы занять его место. То же и с общностью женщин. Как только магистрат с общего согласия распределил их и у каждой из них имеется собственный муж, позволительно ли тебе не довольствоваться своей женой, но и взять ещё жену своего соседа? Если ты это делаешь, то ты и не человек, а обезьяна или хищный волк».
Молодых женщин мужчины, живущие с ними, называют «любовницами». Это служит женщинам указанием, что мужчины ценят их лишь за удовольствия, которые оне им доставляют, отсюда и стремление женщин всячески приукрасить себя, чтобы больше нравиться, и поэтому все свои надежды оне вкладывают в наряды и украшения. Нет, стало быть, ничего полезнее и необходимее, как приложить все усилия, дабы дать им понять, что уважать и почитать их будут лишь по мере того, что у них будут мудрость, стыдливость и скромность.
Если воображение явит тебе какой-либо сладострастный образ, подвергни природу его, как и природу всякого другого явления, рассмотрению – только так не позволишь ему увлечь и провести себя. Не уступай сладострастию сразу же, заставь его тебя дожидаться, дай себе отсрочку. А потом, в конце концов, сравни мгновения наслаждения и время раскаяния, которое за ним неизбежно следует, не забыв и упрёки, которые ты станешь делать самому себе за то, что поддался и не смог устоять, и противопоставь всему этому удовлетворение, которое ты испытаешь, и похвалы, которые воздашь себе, если ты сладострастию сопротивляешься. Если же ты найдёшь, что тебе пришло время насладиться этим удовольствием, берегись, чтобы его наживки и приманки, чтобы его привлекательность не соблазнили и не разоружили тебя, и противопоставь им удовольствие ещё большее – возможность сознавать, что ты одержал над ними верх.
Если я сопротивляюсь чарам красивой женщины, готовой одарить меня своей благосклонностью, я говорю себе: «Вот это славно, Эпиктет, это куда лучше, чем опровергнуть самый тонкий софизм». Если я сопротивляюсь её посулам и отвергаю её ласки, я могу гордиться победой гораздо большей, чем разгадка всех самых сложных головоломок. Но как сопротивляться столь неодолимому искушению? Для этого нужно лишь желание нравиться самому себе и желание быть прекрасным в глазах богов, нужно только желать сохранить чистоту тела и души.
ОБ УХОДЕ ЗА ТЕЛОМ
Верный признак косности ума, неповоротливости мысли – это подолгу предаваться заботам о теле, так же как долго заниматься физическими упражнениями, долго пить, долго есть и отдавать много времени прочим телесным потребностям. Все эти вещи не должны быть главным в жизни, но лишь вспомогательным, и делать их нужно только как бы между прочим. Всё наше усердие и внимание должны быть направлены на наш ум, на наш дух.
Всю свою жизнь мы заботимся о собственном теле, сколь бы недостойным и безобразным оно ни было, и считаем ещё, что такая жизнь достойна зависти. А случись бы нам иметь на попечении тело своего соседа, и уже на четвёртый день мы сочли бы свою жизнь невыносимой.
Человек – всего лишь слабая душа, обременённая трупом. А ещё вернее сказать о нём так: недоразвитая душа, сидящая внутри мертвеца.
Друг мой, мужчина ты или женщина? Если мужчина, так и украшай себя тогда как следует мужчине, не превращай себя в урода и какое-то страшилище. Ведь что хотел сказать Сократ, когда советовал Алкивиаду48 стать ещё красивей? Он советовал ему пренебречь красотой тела и трудиться лишь над красотой души. «Так что, мне надо ходить грязным, немытым и в пачкающей одежде?» Вовсе нет. Просто твоя чистота должна быть мужественной и достойной мужчины.
Что непорочность для души – то же самое и чистота для тела. Сама природа учит тебя чистоплотности. Невозможно, чтобы между зубами, после того, как ты поел, не остались кусочки пищи – и природа даёт тебе воду и повелевает прополоскать рот, дабы ты был человеком, а не свиньёй. От пота и грязи, приставшей к коже, она даёт тебе купание и омовение, масло, скребницы, мыло и полотенце. Ты этим пренебрегаешь? Так ты больше и не человек. Разве не заботишься ты о своей лошади, разве не велишь чистить её скребницей? Разве не заботишься о своей собаке, веля намыливать её, ополаскивать да расчёсывать? Так не обходись же с собственным телом хуже, чем с лошадью или собакой. Мой его, чисти и не воображай, что унизишь тем своё достоинство. И будь спокоен: никто теперь не убежит от тебя. И напротив, как не убежать от человека грязного и неряшливого, от того, от кого скверно пахнет? Я тебя не убедил? Ты всё ещё хочешь быть немытым и вонючим? Так будь им в одиночестве, наслаждайся своей грязью один. Но уйди из города, ступай в пустыню, не отравляй жизнь своим соседям и друзьям. Ты всего лишь ком грязи, а ты смеешь ходить с нами в храмы, где запрещено сморкаться и плевать на пол!
Если философ – грязный, неопрятный и страшный на вид, словно преступник, вылезший из темницы – вещает мне прекрасные правила, то как он может увлечь меня? Как он вынудит меня любить философию, если она оставляет человека в таком состоянии? Я даже не могу заставить себя слушать его речи, и уж, конечно, ни за что на свете не последую за ним. Не будем же забывать о чистоте и приличии. То же самое я говорю ученикам. Мне больше по душе молодой человек, если, решив посвятить себя философии, он придёт слушать меня умытым и прилично одетым, а не грязным, со слипшимися, нечёсаными волосами, ибо из этого я волен делать вывод, что у него есть понятие о красоте и что его влечёт к тому, что порядочно и честно. Раз он заботится о красоте, которая ему ведома, я могу надеяться, что он оценит и ту красоту, с которой я его познакомлю, – красоту внутреннюю, которая состоит в том, чтобы пользоваться своим умом, и по сравнению с которой красота тела – жалкое уродство. Но человеку немытому, отвратительному, покрытому потом и грязью, с перепутанными волосами и бородой до пояса, что я могу сказать ему, чтобы он узнал красоту, о которой он не может иметь никакого поянтия? Это свинья, и свинья всегда предпочтёт своё поганое корыто самому прекрасному из фонтанов.