У меня злой сосед, злой отец. Но злы они только к себе самим и очень добры ко мне, ибо они упражняют и укрепляют мою доброту, моё терпение и чувство справедливости. Такой подход к делу – поистине волшебный жезл Гермеса,49 и если он не превращает в золото всё, до чего им дотронешься, – не велика важность, ведь зато он превращает в добро всё, что считается злом: болезнь, бедность, позор и самую смерть.
К каждой вещи может быть два подхода: один делает её необременительной, другой – совершенно невыносимой. Так, если брат твой чинит тебе несправедливость, не смотри на это дело как на причиняемую тебе несправедливость, ибо такой подход сделает твоё положение невыносимым; взгляни на всё с другой стороны: вспомни, что речь идёт о твоём брате, о человеке, с которым ты вместе вырос – так ты посмотришь на дело с правильной стороны, и оно не будет тебя так сильно удручать.
Начни говорить оскорбления камню – чего ты тем добьёшься? Ведь он тебя даже не слышит. Будь как этот камень: не слышь оскорблений, которые тебе говорят.
Помни, что ни тот, кто тебя поносит, ни тот, кто тебя бьёт, не причиняют тебе вреда. Вред тебе причиняет твоё мнение о них, это оно заставляет тебя думать, что с тобой дурно обходятся. Когда кто-то тебя огорчает или раздражает, знай, что не тот или иной человек тому виной, но твоё мнение. Старайся же помешать воображению взять над тобой верх, ведь если тебе удастся выиграть время, то в конце концов тебе будет легче справиться и овладеть собой.
Учитель в палестре развивает мне силу мышц и придаёт форму моей шее, плечам и рукам, когда приказывает мне делать мучительные упражнения. «Подними эту гирю! Двумя руками возьми её. Да повыше! А теперь держи!» И чем гиря тяжелее, тем сильнее укрепляются мои мышцы. Точно такой же учитель мне и человек, который обходится со мной дурно, который говорит мне обидные слова: он упражняет и укрепляет моё терпение, мою доброту и милосердие. Можешь не сомневаться: такое упражнение ничуть не менее полезно, чем первое.
Когда кто-то причиняет тебе зло или дурно говорит о тебе, вспомни, что он считает себя к этому обязанным. Не может же быть, чтобы он следовал твоим суждениям, но только собственным. Так и выходит, что если он нездраво судит, то сам и страдает от этого, потому как он один ошибается. Это то же самое, что почитать ошибочным рассуждение в высшей степени справедливое и логичное: не рассуждение от того несёт ущерб, а тот, кто заблуждается на его счёт. Если ты будешь постоянно следовать этому правилу, ты будешь терпеливо переносить тех, кто дурно говорят о тебе, ибо при каждой встрече с ними, ты сможешь сказать себе: «Он думает, что это так».
Если тебе сообщили, что кто-то дурно говорил о тебе, не трать времени на опровержение слов, а просто скажи: «Ба! Раз он это говорит, то он, видно, вовсе не знает, какие ещё за мной пороки водятся! Ведь тогда бы он не ограничился сказанным».
«Да разве я не должен отомстить и воздать за зло, мне причинённое?» Но, милый мой, во-первых, никто не причинял тебе зла и причинить не мог, потому что добро и зло только в твоей воле. И, во-вторых, если кто-то причинил себе вред, желая причинить его тебе, зачем же ещё и ты станешь причинять вред себе, отвечая ему тем же?
Мудрый всегда ждёт от злых людей куда большего зла, чем от них получает. Такой-то осыпал меня оскорблениями, я признателен ему уже и за то, что он не набросился на меня с кулаками. Он полез драться? Я ценю хотя бы то, что он меня не поранил. Он меня ранил? Ну что ж, спасибо, что хоть не убил.
Чем отомстить врагу? Стараться быть на него не похожим и делать ему как можно больше добра.
О ДРУЖБЕ И БРАТСТВЕ
Только мудрец способен на дружбу. Как человек, не умеющий отличить дурное от хорошего, мог бы дружить? Как, не способный понять, что такое добро и что такое зло, он мог бы любить?
Всякий человек, любящий имущество, любящий похоть и суетную славу, не способен любить людей. Друг людям только тот, кто любит честное и пристойное.
Чтобы быть людям другом, надо поместить в одно место полезность, святость, порядочность, родину, родных, друзей и самую справедливость. Отними у дружбы всё это – и уже нет её самой, ибо всюду, где ячество и собственность, звериная натура берёт верх над человеческой. Если чувство собственного «я» находится там же, где честность и справедливость, то я хороший друг, заботливый отец, внимательный сын, преданный муж; но если моё «я» и моё имущество, с одной стороны, а честность и справедливость, с другой, то прощай дружба, прощайте все самые святые и необходимые обязанности.
Ты хочешь знать, друзья ли эти двое? Так не смотри на то, братья они, вместе ли росли, были ли у них те же самые учителя и наставники. Выясни только одно: в чём полагают они свою сокровенную собственность. Если в вещах, не зависящих от нас, то остерегись называть их друзьями: они не друзья, не могут они и быть людьми верными, постоянными, свободными. Но если они помещают свою сокровенную собственность в вещи, от нас зависящие, и в здравые мнения, то не имеет значения, будут ли они друг другу отец и сын, или братья, давно ли они друг друга знают, и говори смело, что они друзья, ибо не может не быть дружбы там, где благоразумие, верность и готовность поделиться всем, что есть прекрасного и честного.
Ум человека порочного никогда не утверждён, он в непрестанном непостоянстве, без привязки к чему-либо ценному и стоящему и болтается во все стороны по прихоти своих мнений. Такой человек неспособен на дружбу.
Посмотри на щенков: они играют, обнюхивают друг друга, лижут друг другу мордочки, машут хвостиками – ну чем не лучшие друзья? Но брось им кость – тогда ты всё увидишь. Такова же дружба братьев, дружба отцов и детей. Если им надо оспорить или поделить клочок земли, дом, любовницу, то нет более ни отца, ни брата, ни сына.
Ни к чему не свете животное так не привязано, как к тому, что доставляет ему пользу. Всякий, кто лишает его полезного – будь то его отец, его брат, сын, друг, – становится ему ненавистен, так как зверь любит только ему полезное; оно заменяет ему отца, брата, сына, друга, родных, родину и самого Бога.
Распутник говорит, что «не надо ни растить, ни кормить детей, ибо нет ничего более противоположного истинному благу», каковое он целиком помещает в плотские утехи. Несчастный! так ты, стало быть, хочешь, чтобы мы стали хуже самых жестоких зверей, которые никогда не оставляют своих детёнышей? Милосердие родительское к своим детям столь велико, что, я уверен, узнай твои отец и мать через посредство оракула, что однажды ты выдвинешь столько нелепое требование, они бы и тогда тебя не оставили.
Ты оставляешь своего ребёнка, когда ему так плохо, потому, говоришь ты, что ты его сильно любишь и у тебя нет сил видеть его в таком состоянии. Если таково действие сильной любви, то тогда его должны оставить и мать, и кормилица, и братья, и сёстры, и наставник, т.е. все те, кто его любит, с тем, чтобы он остался в руках тех, кто нисколько его любит. Какое ослепление, какая несправедливость, какое варварство! Неужели, случись тебе заболеть, ты бы хотел иметь друзей, любящих тебя столь нежно!
Ты достиг высокой должности и тут же стал притеснителем и тираном своему ближнему. Ты что, так и не вспомнишь, кто ты есть и кому отдаёшь свои приказы? Своим родным, своим братьям. «Но я же занимаю высокое положение, у меня есть преимущества, есть права». Несчастный, все твои мысли прах да грязь, ты вперил глаза в ничтожные человеческие законы, которые хороши лишь для мертвецов, а о божеских законах ты не только не помышляешь, но и слыхом-то не слыхал!
Все наши обязанности почти всегда измеряются определёнными связями. Это твой отец? Тебе надлежит о нём заботиться, во всём ему повиноваться, сносить его оскорбления и дурное обращение. «Но это же плохой отец!» Как, друг мой, разве природа обязана дать тебе хорошего отца? Нет, она должна дать тебе просто отца. Твой брат поступает с тобой несправедливо? Оставайся ему братом, невзирая ни на что; смотри не на то, что он делает, а на то, что должен делать ты и на то, чтобы твоя свобода и требования природы не вступали в противоречие; ибо не во власти другого человека оскорбить тебя, причинить тебе вред, если ты того сам не пожелаешь, и оскорблён ты будешь только тогда, если сочтёшь себя оскорблённым. При таком подходе к делу ты всегда будешь доволен своим соседом, своим соотечественником, своим начальником; а стало быть, приучайся всегда помнить о связи, сущей у тебя с ближними.
Лучше простить, чем мстить, ибо в прощении проявляется природа мягкая и человеческая, а в мести – натура жестокая и звериная.
Ты ведь жалеешь слепых, жалеешь хромых? Так почему же ты не жалеешь злых? Ведь они злятся не по своей воле, так же как другие хромают и не видят не по собственному желанию.
Ведь до чего дошло: люди построили храмы и возвели алтари в честь некоего Триптолема за то лишь, что он придумал пищу менее грубую и дикую, чем та, что была в ходу прежде него. А кто из нас благословляет в сердце своём тех, кто нашли истину, сделали её доступной нам, изгнали из душ наших мрак невежества и заблуждения?
Солнце не ждёт, чтобы его попросили поделиться светом и теплом. Так и ты делай всё добро, сделать какое в твоей власти, не дожидаясь, чтоб тебя попросили.
О ЛОЖНЫХ МНЕНИЯХ
Разумному человеку всего более тягостно лишённое разума.
Есть общие понятия, по поводу которых все люди едины во мнении и никто не станет спорить. Отчего же споры, ссоры, распри и войны? От приложения этих общий понятий к каждому конкретному случаю. Справедливость и здравомыслие – наиважнейшие вещи, и никто оспаривать этого не станет. Но вот справедлива, правильна ли та или иная отдельная вещь? По этому-то поводу и кипят страсти, по этому поводу и льётся кровь. Избавимся от этого позорного невежества, научимся безошибочно применять эти понятия в каждом отдельном случае – и не будет больше ни споров, ни войн. Ахилл и Агамемнон будут едины во взглядах.
Не вещи причиняют людям беспокойство, а их мнения о вещах. К примеру, смерть ни в коей мере не является злом, ведь будь она таковым, Сократ считал бы её злом. Но вот мнение людей о смерти, которое гласит: смерть есть зло, оно-то и является злом. А потому, если мы встревожены, грустны или омрачены, не будем искать других виноватых, помимо самих себя, ведь такие уж мы позволяем себе иметь мнения о вещах внешних.
Знавал я одного человека, который, воскорбев о несчастье своём, кинулся в ноги Гепафродиту50 и сказал ему, что пред ним лежит несчастнейший человек на всём белом свете, что он совершенно разорён, что ему не на что жить, ибо у него осталось всего лишь пятьдесят тысяч сестерциев.51 И что, ты думаешь, ответил на это Гепафродит? Полагаешь, он посмеялся над этим глупцом? Как же! Он со всей серьёзностью изрёк: «О, жалкий человек! Почему же ты мне раньше не сказал о своём несчастье? Откуда у тебя силы терпеть такое бедствие, не наложив на себя рук!»
По поводу каждой являющейся тебе вещи помни, что тебе следует вернуться в самого себя и там найти, какая у тебя имеется способность, чтобы хорошо пользоваться этой вещью. Если ты видишь красивую девушку или, соответственно, юношу, то применительно к этой вещи ты найдёшь способность, которая зовётся сдержанностью; если это какая-то неприятность, какая-то работа, в твоём распоряжении отвага и терпение; если это оскорбления и брань, ищи в себе смирение и покорность. И так по каждому поводу, приучись призывать на помощь ту способность, что дала тебе природа, дабы с ним бороться, и тогда воображение и страх не смогут взять над тобой верха.
Ты вот целиком и полностью согласен с философами в том, что нужно быть твёрдым и постоянным в своих решениях. Одна только беда: всё упорство ты направляешь к тому, чтоб оставаться твёрдым в своих ложных мнениях, ошибках и безумстве. Но, друг мой, самое главное здесь не твёрдость, а то, чтобы решения были хороши, а мнения соответствовали истине вещей; а это значит, что и те и другие должны быть приняты с осторожностью и в согласии с правдой и разумом. Я тебе говорю, что у человека должно быть упорство, но нужно, чтобы это было упорство здорового человека, упорство сильного и мужественного атлета, а не упорство психопата. Ведь то, в чём упорствуешь ты, не здоровье, а болезнь.
И как нам не делать ложных выводов, как не заблуждаться? Ведь нас учат этому с самого детства. Кормилица выводит нас на прогулку, мы спотыкаемся о камень и принимаемся плакать. Вместо того чтобы выбранить нас, она укоряет камень и пинает его ногой. Но, бессмертные боги, чем виноват этот бедный камень? Должен ли он был угадать, что мы о него споткнёмся и откатиться в сторону, дабы сего избежать? Когда мы несколько подросли, и случись нам, выйдя из бани, не застать ужин готовым, мы начинаем негодовать, выходить из себя; и наставник наш, вместо того чтобы выговорить нам за нашу необузданность, сам тоже принимается браниться и даже бьёт повара. Друг мой, разве тебя взяли наставником повару, а не ребёнку? Умеряй же порывы своего воспитанника, обуздывай его нетерпение. И когда мы уже люди взрослые и занимаем ответственное положение, мы, что ни день, даём примеры всё того же безрассудства. Вот почему мы проживаем жизнь детьми и умираем несмышлёнышами. Ведь что значит быть ребёнком? Как в грамоте ребёнком называют того, кто не умеет ни читать, ни писать или делает это плохо, так и в жизни ребёнком называют того, кто не умеет жить и придерживается вздорных мнений.
Если разум, который должен налаживать все и вся, сам оказывается разлажен, то кто же тогда наладит его самого?
Глупцы неисправимы, потому что, как говорит пословица, «глупца легче на тот свет отправить, чем хоть малость в чём-то исправить».
Не нужно бояться ни бедности, ни изгнания, ни тюрьмы, ни смерти; нужно только бояться бояться.
Когда садишься на корабль и видишь перед собой только небо и море, эту огромную массу воды, тебя окружающей, ты пугаешься так, словно в случае кораблекрушения, тебе придётся проглотить это море целиком, тогда как на самом деле довольно и трёх вёдер, чтобы ты утонул. Точно так же и при землетрясении ты воображаешь, будто весь город тебе свалится на голову, тогда как с тебя довольно и одного кирпича. О, жалкий раб мнения!
«Ах, когда-то я ещё увижу Афины и Акрополь!» Друг мой, разве ты можешь увидеть что-нибудь более прекрасное, чем небо, солнце, луна, звёзды, земля под ногами и море перед глазами? Если ты так удручён из-за того, что не видишь всего лишь Афин, что будешь ты делать, когда в конце концов утратишь возможность видеть и самое солнце?
Мы все боимся смерти тела, но боится ли кто смерти души?
Друг мой, не хочешь ли ты наконец повзрослеть, чтобы питаться не грудным молоком, но серьёзной пищей? Неужели ты всё ещё хочешь плакать и с криком тянуться к сиське кормилицы, неужели тебя всё ещё услаждают сказки и песни, которыми она тебя убаюкивает?
Наши мнения служат нам правилом и мерой для наших действий и поступков. Что служит причиной несчастий Атрея у Еврипида? Мнение. А его Медеи, его Ипполита? Опять же мнение. А Эдипа у Софокла? Только мнение. И всегда мнение.52-53
Парису представилось нужным похитить Елену, а Елене – последовать за Парисом. Если бы ещё и Менелай почёл за лучшее обойтись без неверной жены, то что бы из этого вышло? Мы бы остались без «Илиады» и «Одиссеи». Остальное я считаю несущественным.54
Если ты считаешь, что для Париса было большим несчастьем, когда греки вошли в Трою, предали всё огню и мечу, убили всю семью Приама и увели женщин в плен, то ты, друг мой, сильно ошибаешься. Великое несчастье приключилось с Парисом, когда он утратил стыд, скромность, нарушил верность и гостеприимство. Точно так же несчастье с Ахиллом случилось не тогда, когда был убит Патрокл, но когда он впал в гнев и когда принялся оплакивать Бризеис и забыл, что он явился на эту войну не за тем, чтобы заводить себе любовниц, а за тем, чтобы вернуть жену её законному мужу.
Ты, конечно же, видел ярмарку, на которую съезжаются люди со всех окрестных земель. Одни попадают туда, чтобы купить, другие – чтобы продать. Мало там оказывается таких, что явились туда из одного любопытства, дабы поглядеть на саму ярмарку и поинтересоваться, почему она случается и кто всё это придумал. Точно так же и с этим миром. Все люди приходят сюда либо продавать, либо покупать. Мало таких, которые находятся здесь, чтобы восхищаться великим зрелищем этой вселенной, чтобы узнать, что такое этот мир, кто его создал, почему и как он им управляет, ибо не может такого быть, чтобы мир сей не был кем-то создан и кем-то не управлялся. Ни город, ни отдельный дом не могли бы существовать без строителя и весьма быстро придут в негодность, если ими не управлять. А кто-то хочет, чтобы столь необъятная и восхитительно устроенная машина, как этот мир, возникла и продолжала существовать по чистой случайности! Нелепое допущение. Есть, стало быть, некто, кто её создал и кто ею управляет. Кто же это, и как он ею управляет? И мы сами, также его произведение, кто мы есть? И почему мы есть? Очень мало людей, предающихся таким размышлениям, людей, которые, восхитившись творением и благословив мастера, уходят отсюда довольные. Но стоит им обнаружить себя, как они сразу же становятся предметом насмешек для всех остальных, наподобие того, как праздные посетители оказываются жертвами зубоскальства торговцев, коих те почитают зеваками. Оно и понятно: обладай скоты способностью речи, как бы потешались они над всяким, отвращающим морду от пастбища!
Ты оказался проездом в этом городе, и пока корабль разгружается в гавани, ты говоришь самому себе: «Пойду-ка я погляжу на Эпиктета, да послушаю, что он скажет». Ты приходишь, видишь меня, и вот, собственно, и всё. Что значит беседовать с человеком? Не правда ли, это значит узнать его мнения и объяснить ему свои? У меня ошибочное мнение, избавь меня от него. Ты пребываешь в заблуждении, так терпи же, коль я тебя из него вызволяю. Вот что значит беседовать с философом. Ты же вместо всего этого являешься ко мне с визитом и, найдя свои труды напрасно потраченными, возвращаешься ни с чем назад. «Этот ваш Эпиктет – полное недоразумение. Стар, хром, да к тому же ещё слова из него не вытянешь!» Разве дело в этом? Вот так и устроены люди: подавай им говоруна витийствующего, а сами-то они все дни напролёт друг с другом как статуи: не стремятся себя узнать, понять один другого и хоть в чём-то улучшиться. Погоня за развлечениями да пустое любопытство – вот и весь предмет их забот и цель всех усилий.
Мудрец спасает свою жизнь, теряя её.
«Если б Сократ, – говоришь ты, – согласился тогда на побег, он мог бы ещё принести много пользы людям». Нет, друг мой, то, что Сократ сказал и сделал, отказавшись спасать свою жизнь и умерев за справедливость, людям гораздо полезнее всего, что он мог сказать и сделать после того, как спасся бы бегством.
Ты узнал несколько философских правил и вот тебе уже не терпится учить им других. А тебе не приходило в голову, что ты попросту изрыгаешь то, что ты толком не переварил, совсем как испорченный желудок изрыгает попавшее в него мясо? Усвой, мой друг, толком то, что ты узнал, пусть изменится состояние твоего ума – это и будет верный признак того, что умственная пища тобою вполне усвоена, а тогда уж учи других. «Но такой-то уже открыл свою школу, и я тоже хочу, чтоб у меня была школа». Жалкий раб! Разве школу открывают по прихоти или недоразумению? Нужно быть в зрелом возрасте, нужно придерживаться определённого строя жизни и иметь к тому же божеское призвание. Без этого ты всего лишь самозванец, который кощунствует. В лучшем же случае ты похож на врача, который обзавёлся лекарствами, но не знает как их применять и что ими лечить.
«Люди никак друг с другом не связаны, общество – всего лишь досужая выдумка; боги никак не вмешиваются в дела человеческие; и нет иного блага, кроме сладострастия и распутства». Вот и все нехитрые поучения философствующего сластолюбца. О, несчастный! Стоило ли тебе столько трудов положить, столько ночей глаз не смыкать, чтобы написать книги, содержащие подобную премудрость? Не лучше ль тебе было вместо того просто лежать в тёплой постели да и вообще вести жизнь червя, поскольку это единственная, коей ты счёл себя достойным? Послушать тебя, так благочестие и святость – лишь выдумка заносчивых людей и софистов. Справедливость – не более, как проявление слабости, стыдливость – просто откровенная глупость. С твоей помощью нет более ни отца, ни сына, ни брата, ни гражданина. Какое бесстыдство! Какая самонадеянность! Орест, осаждаемый чёрными фуриями, не зол как ты.
Как не во власти человека дать согласие на то, что ему представляется неверным, и отказать в нём тому, что ему представляется правильным, точно так же не в его власти отвергнуть то, что ему представляется хорошим.
Тот, кто утверждает, будто вор не тот, кто ворует, а тот, кто попадается, без сомнения, будет и сам воровать, если уверен, что об этом никто не узнает.
Если человеку культуры не хватает, а он имеет в чём-то преимущество перед остальными, или только воображает, что оно у него есть, то он становится совершенно невыносим. Его-таки распирает от гордости, и он неизменно злоупотребляет своим мнимым достоинством.
Вот ты идёшь в амфитеатр, но ты уже заранее решил, что хочешь, чтобы такой-то актёр, такой-то атлет был увенчан лавровым венком. Прочие же зрители хотят, чтобы победа досталась другому. Это несогласие с твоим мнением выводит тебя из себя: как же! ведь ты претор, и все, на твой взгляд, обязаны склониться пред твоим желанием. А что, разве у всех остальных нет своего мнения? Разве у них нет своих желаний? И разве нет у них точно такого же права возмутиться из-за того, что ты противишься их представлениям о справедливости? Если тебе дорого собственное спокойствие и не нужны споры и возражения, то желай, чтобы лавровый венок достался тому, кто им будет увенчан. А если ты так уж хочешь присудить его тому, кому тебе хочется, устрой игры и состязания у себя дома, частным порядком, и тогда, в своих собственных стенах, ты сможешь с полным правом провозгласить: «Такой-то победил на сегодняшних почётных состязаниях!» Но на людях не присваивай себе то, что тебе не принадлежит, пусть волеизъявление останется свободным.
Несчастье с людьми всегда случается из-за непредусмотрительности и самонадеянности. Люди так похожи на оленя, который спасается от летящего на него сверху орла и, увёртываясь, попадает вдруг в западню, в которой и находит свою кончину.
Ты вот утверждаешь, что доверие никак не совмещается с предусмотрительностью. Только ты ошибаешься: совместить их ты можешь. Просто предусмотрительность обрати на вещи, от тебя зависящие, а доверие – на те, что от тебя не зависят. Так ты проявишь и предусмотрительность, и будешь исполнен доверия, ведь, избегая благодаря благоразумию истинных зол, ты мужественно выдержишь мнимые бедствия, которыми тебя пытаются запугать.
Фелицион был глупцом, которого никто словом не удостаивал, а тут государь возьми и доверь ему попечение о своём паланкине. И вот уже Фелицион важная особа, да и слывёт умницей. От каждого только и слышишь: «Какую прекрасную речь произнёс сегодня Фелицион!» Ничего, вот подождите немного: монарх лишит его забот о своём паланкине – и ваш умник сразу снова станет для вас глуп, как пробка.
Вот тебе ещё конкретный пример, из коего сможешь судить о характере и нраве придворных. У Эпафродита, предводителя императорской когорты, был раб, отправлявший ремесло башмачника. Раб этот был так глуп и так неискусен, что, не зная, что с ним делать, Эпафродит продал его. И что же? Какой-то из слуг Нерона покупает его, и волей случая тот становится башмачником самого императора, и в конце концов – его фаворитом. На следующее утро Эпафродит первый перед ним угодничает. Эпафродита больше нигде не видать, он целыми днями сидит взаперти и рассуждает о важных делах с человеком, которого сам же и продал из-за его крайней глупости и никчёмности.
Весьма уважаемый человек – ныне он отправляет должность римского префекта по продовольствию, – возвращаясь из изгнания, по дороге в Рим нанёс визит мне. Красочно и с чувством он описал мне ужасы придворной жизни, заверил меня, что она ему до крайности противна, что он ни за что на свете не согласится вкусить её вновь и что ту малость времени, какую ему осталось провести на свете, он желал бы прожить в покое, вдали от дел, от шума и суеты. Я заверил его, что ничего подобного он не совершит, что стоит только ему очутиться в Риме, как он тут же забудет все свои благие намерения. И что если ему представится возможность сблизиться с императором, он ею непременно воспользуется. Уходя от меня, он сказал: «Эпиктет, если только услышишь, что я снова заделался придворным, то так и говори всем, что я самый последний на свете негодяй!» И что же из этого вышло? Прямо на подъезде к Риму он получает письмо от кесаря и сразу и думать забывает о своих клятвах и замыслах, вот уж он и самый первый усердник при дворе – так-то и исполнилось моё предсказание. «А что, – сказал мне кто-то, – ему, по-твоему, делать? Неужели же в праздности и лени провести остаток дней?» Ты что же, голубчик, полагаешь, что философ, что человек, проявляющий попечение о себе, ещё ленивее куртизана? Что его занятия не так важны и не настолько серьёзны? Право слово, каких олухов терпит земля!
Я не порицаю ни красноречия, ни уменья хорошо писать, я порицаю лишь то, если этими талантами дело и ограничивается, ведь есть вещи более важные и серьёзные.
Уважение, оказываемое тем, кто может причинить вред, подобно алтарю лихорадке, воздвигнутому посреди Рима. Её почитают, потому что боятся.
Один человек пришёл узнать моё мнение о своём намерении вступить в коллегию жрецов Августа в Никополисе. «Вот уж, почтеннейший, – говорю я ему, – с какой стати? Труд, право, напрасный». – «Да как же, – говорит, – ведь моё имя будет увековечено, его занесут в реестры!» – «Тогда напиши его на камне, оно пребудет ещё дольше. К тому же, кто будет о тебе знать за пределами Никополиса?» – «Да ведь я буду носить золотую корону!» – «Если в этом твоё стремление – корона ради короны, то лучше уж сплети себе корону из роз, она легче золотой, да и более тебе к лицу».
Философия, считают многие, путь долгий и мучительный. Вы, друзья мои, ошибаетесь. Не такой уж он долгий, ведь чему может научить нас философия? Следовать повелениям Божьим, умерять свои желания, правильно пользоваться своим мнением и не позволять сбивать себя с толку. Вот если говорить о том, кто есть Бог, что такое желания и мнения, то это и впрямь будет долгий разговор. Но разве философы, наставляющие вас относительно того, что такое наслаждение, так уж кратки? К примеру, Эпикур говорит вам: «Благо человека заключается в его теле». Скажи же мне тогда, что такое тело, что такое душа, что составляет нашу сущность – и вы увидите, что это не короче всего остального.
Что это, приятель, ты ступаешь так, словно аршин проглотил? «Мне угодно, чтобы прохожие восхищались мной; пусть со всех сторон мне будет слышен восторженный шёпот: «Вот идёт великий философ! » Каковы же те люди, восторгов которых ты добиваешься? Не те ли самые, о которых ты говорил как о глупцах? Значит, тебе приятно восхищение глупцов? Тогда ты самый первый из них!
«В амфитеатре я желаю сидеть на сенаторской скамье!» – Боже правый! Ты совсем себя не бережёшь. К тому же тебе надо изрядно торопиться: желающих там оказаться и без тебя хватает. – «Но ведь иначе представление мне будет плохо видно». – Ну, так и не смотри на него, какая в самом деле необходимость в том, чтоб ты его видел? А если тебя так влечёт желание посидеть на той скамье, так дождись тогда, пока все уйдут. Когда зрелище закончится, ты всласть насидишься на своей любимой скамейке.
Люди охотно прощают ошибки, которые совершают сами. Так случилось оно и со мной. Курций Руф как-то раз меня в чём-то упрекнул. Я ему ответил: «Ну и что, от этого ведь капитолий не сгорел?» – «Несчастный, – говорит он мне, – дать такого маху по подобному поводу – это хуже, чем спалить капитолий!»
Людей надо избавить только от двух вещей: от самонадеянности и от безразличия.
Стоит тебе только сказать себе, что счастье возможно лишь в Риме, в одних только Афинах – как ты пропал! Потому что отныне, где бы тебе ни довелось быть, ты останешься глубоко несчастным, будучи лишён права вернуться в сии заманчивые места; а случись тебе вновь попасть туда, то неуёмная радость, захлестнувшая тебя, может тебя и вовсе доконать. Избегай, стало быть, восклицаний вроде этих: «Как прекрасен Рим! Как восхитительны Афины!» Помни, в самом деле, что счастье куда прекраснее и восхитительнее. И сколько хлопот в этом самом Риме, ведь, чтобы жить в нём, скольких людей тебе приходится обхаживать! Не следует ли тебе притти в восторг от того, что все эти хлопоты и заботы ты променял на подлинное счастье – быть самим собой и знать всему цену?
Ничто великое и прекрасное не совершается во мгновение ока, не случается единым махом. Ведь даже винограду или финикам нужно время, чтобы стать самими собой. Если ты в разгар зимы скажешь мне: «Мне хочется смокв, подай их мне!», я тебе отвечу: «Всему своё время, почтеннейший, всему свой черёд. Тебе придётся подождать, ведь смоквы не родятся сами собою, затем им нужно вырасти, и, наконец, – созреть. А ты хочешь, чтобы плоды сразу и вдруг явились в готовом виде по первому твоему зову. Это и не разумно, и не справедливо».55
Коли и впрямь хочешь преуспеть в постижении мудрости, откажись от суждений вроде следующих: «Если я не буду заниматься своими делами, то быстро разорюсь и у меня не будет средств к жизни. Если я не накажу своего слугу, он станет совсем нерадивым». Ведь лучше прогнать все заботы и страхи и потом умереть с голоду, чем прозябать посреди изобилия и роскоши со страхами и печалью. Пусть лучше слуга твой сделается нерадивым, чем ты, выбранив его, из-за этого станешь жалким. Начни, стало быть, с мелочей: кто-то разлил твоё масло, кто-то украл у тебя вино; скажи обо всём этом: это цена, которой покупается спокойствие; это цена, которую приходится платить ради обретения свободы. Ведь ничто не достаётся даром. Когда зовёшь слугу, то помни, что он может тебя не слышать; более того, что он может не делать того, что ты ему велел. Ты скажешь мне, что твой слуга дурно истолкует твоё терпение и станет совсем неисправим – именно так, зато тебе это всё пойдёт на пользу, потому что таким способом ты научишься избегать волнений и беспокойств.
Мы можем узнать намерения природы в отношении нас через вещи, относительно которых между нами не появляется разногласий. К примеру, слуга твоего соседа разбил хрустальный кубок, или что-нибудь ещё; ты, чтобы хоть как-то утешить его, непременно ему скажешь, что это, мол, дело обычное, житейское. Знай, стало быть, что когда разобьют кубок у тебя, ты должен оставаться таким же спокойным, как был, когда пострадал кубок соседа. Примени это правило к вещам более важным. Когда у кого-то умирает сын или жена, то нет советчика, который бы не сказал ближнему, что все люди смертны. Но когда у такого советчика умирает его сын, или его жена, то от него только слышно, что стоны, плач да стенания: «О, горе мне! Какое несчастье меня постигло»! А ведь ему стоило бы вспомнить, как он держал себя, когда дело касалось других, чтобы и сейчас проявить твёрдость, и это было бы правильно.
Тебе хочется быть увенчанным лаврами как победителю олимпийских игр? Да, пожалуй, и мне тоже – ведь чести много. Но прежде всё же рассмотри, что предшествует и что следует за столь славным событием. После этого рассмотрения можешь уж смело приступать к делу. Так что же потребуется от тебя ради стяжания сих лавров? Прежде всего, придётся тебе придерживаться строгих правил и ограничений: не есть больше, чем можешь; воздерживаться от всего вкусного; холодное пить лишь понемногу, да и то редко; напрочь отказаться от вина. А что же далее? А далее, в установленные часы, невзирая ни на что, и в жару и в холод, упорно заниматься упражнениями; короче говоря, без остатка вверить себя наставнику палестры, а заодно и врачу. И что же после всего этого? А после всего идти и сражаться на игрищах и там наглотаться множества пыли, получать иногда удары бича, а может быть, и оказаться раненым, лишиться ноги. А что потом? А потом, скорее всего, оказаться побеждённым. Приняв всё это во внимание, теперь ступай, коль хочешь, в атлеты. Одно твёрдо знай: без этого рассмотрения, без подобной предосторожности, ты всего только уподобишься детям, которые лишь шумят да кривляются: то они играют в борцов, то в гладиаторов, то дуют в трубу, то воображают себя трагическими актёрами. Без предварительного помышления то же получится и с тобой: ты будешь то атлетом, то гладиатором, то ритором, и, наконец, даже философом, а в глубине души ты ничем не будешь. Уподобившись обезьяне, ты будешь изображать всё, что делают вокруг тебя другие, и все вещи, тебя окружающие, будут привлекать твоё внимание и по очереди нравиться тебе. А всё потому, что прежде ты не рассмотрел и не обдумал того, чем ты хотел заняться. Ты устремился к этому делу без всякого понимания, из одной лишь прихоти и пустого каприза. Таким же образом некоторые, завидев философа или услышав, как кто-то сказал кому-то: «О, Евфрат хорошо говорит! Разве может с ним кто-то состязаться!», тотчас же сами хотят заделаться философами.
«Здоровье есть благо, а болезнь есть зло». Никудышное рассуждение, вздорные речи! Пользоваться здоровьем во благо – вот что такое добро, пользоваться им во зло – самое настоящее зло. Пользоваться болезнью во благо – вот оно, добро, и пользоваться ею во зло – вот поистине зло. Благо можно извлечь буквально из всего, хоть из самой смерти. Так, Менекей, сын Креонов, не извлёк ли из своей смерти великого блага, принеся себя в жертву ради отчизны? Он проявил тем своё благородство, великодушие, верность, отвагу. А цепляйся он за жизнь, так лишился бы всех этих достоинств и лишь впал в пороки, им противоположные: в ничтожество, мелочность, неблагодарность и трусость. Отриньте же своих идолов из грязи, и, дабы стать свободными, откройте глаза свету и истине!
Я не спрашиваю у вас рекомендательных писем, приберегите их для глупцов и невежд. Вот вам образец такого письма: «Рекомендую вам сей труп – это поистине сгусток крови, который ещё не запёкся». Именно так следует рекомендовать человека, у которого не хватает ума понять, что не во власти другого сделать его несчастным.
«Ты хочешь от меня рекомендательного письма?» – изумился Диоген просьбе одного чудака и ответил ему так: «Тот, кому ты просишь меня написать похвалы на твой счёт, и без меня первым делом увидит, что ты человек. И если он разбирается в людях, то увидит ещё, что ты за человек – добрый или злой. А если он в людях не разбирается, то, напиши я ему хоть сто писем, он тебя лучше от того не узнает. Золотая монета сама себя рекомендует тому, кто достаточно знает толк в золоте, чтобы отличить его от подделки. Твоя задача – лишь быть такой золотой монетой!»
Невозможно, чтобы я не совершал ошибок; но весьма возможно, чтобы у меня постоянно имелось намерение помешать себе их совершить. И уже немалое дело, если это непрестанное внимание сокращает их число и избавляет нас от некоторых из них.
Когда ты говоришь, что исправишься завтра, знай: это значит лишь одно: что сегодня ты намерен оставаться бесстыдным, распутным, трусливым, вспыльчивым, завистливым, несправедливым, корыстным, коварным. Видишь, сколько зол ты себе позволяешь. «Но завтра-то я буду уже другим человеком!» А почему не сегодн