Предсмертная записка Наодзи. 23 глава




Я оглянулся. В центре холла стоял невесть откуда взявшийся юноша и, руки в карманах, рассматривал установленную справа от входа композицию из хризантем.

«Хризантема — трудный цветок», — К. занимала высокий ранг в какой-то школе икебаны.

«Ты не меняешься. Разве он не вылитый мой старший брат — в профиль… Гамлет». Брат умер в двадцать семь. Был неплохой скульптор.

«Так ведь я не слишком искушена в мужчинах». К. была явно смущена.

Экстренный выпуск газеты.

Служанка обошла холл и раздала всем свежие листы. — Восемьдесят девятый день после начала войны. Осада Шанхая проходит успешно. Беспорядочное отступление разгромленного врага по всей линии фронта.

К., мельком заглянув в газету:

«Ты кто?»

«Огонь[68]».

«А я — дерево. — Она пугающе громко рассмеялась. — Я сейчас смотрела совсем не на горы. Я рассматривала вот эти капли дождя, падающие со стрехи. У каждой — своя индивидуальность. Есть бойкие, есть торопливые и есть точно изможденные, одни падают с кокетливым звоном, другие — со скучающей миной отдаются на волю ветру…»

И я, и К., мы оба ужасно устали. В тот же день мы уехали из Югавары, а когда добрались до Атами, город был уже окутан вечерним туманом, в домах горели огни, на сердце было тревожно.

Остановились в гостинице. Решив прогуляться до ужина, взяли зонтики. Пошли к морю. Море под нависшими тучами сонно колыхалось, волны рассыпались ледяными брызгами. Море казалось неприветливым и равнодушным.

Когда повернули назад, город мерцал россыпью огоньков.

«В детстве, — заговорила К., остановившись, — мы протыкали иглой дырочки в почтовых открытках, и когда подносили к лампе, изображенные на них дворцы, леса, военные корабли покрывались иллюминацией, помнишь?»

«Этот пейзаж, — сказал я с притворным безразличием, — я уже видел однажды в волшебном фонаре. Все было немного не в фокусе».

Мы медленно шли по дороге вдоль берега.

«Холодно. Сейчас бы хорошо окунуться в горячую ванну».

«У нас уже не осталось никаких желаний, да?»

«Это все отцовское наследство».

«Твоя тяга к смерти… — присев, К. счистила налипшую на босые ноги грязь, — мне понятна».

«Почему мы не можем жить собственными силами? — я расчувствовался как тринадцатилетний подросток. — Я был бы не прочь стать, да хоть торговцем рыбой!»

«Никто бы нам этого не позволил. Нас, как будто назло, опекают с раннего детства».

«Именно. Я бы рад заняться каким-нибудь грубым ремеслом, но ведь засмеют!..»

На глаза попалась фигура рыбака.

«Вот бы так всю жизнь удить рыбу, жить полным идиотом!»

«Не получится, ты слишком хорошо разбираешься в душах рыб[69]».

Оба засмеялись.

«В общем, ты поняла? Когда я назвал себя сатаной. Все, кого я люблю, все, катятся к гибели».

«Я так не думаю. У тебя нет врагов. Ты возводишь на себя напраслину».

«Я — слащав?»

«Как памятная стела О-Мия».

На обочине дороги стояла каменная стела, посвященная «Золотому демону»[70].

«Сказать тебе одну очень простую вещь? Только учти, это серьезный разговор. Согласна? Меня…»

«Хватит, я уже поняла».

«Правда?»

«Я все знаю. Знаю даже, что моя мать была любовницей твоего отца».

«Так получается, мы…»

«Осторожно!» — К. прикрыла меня своим телом.

С треском зонтик, бывший в руке К., зацепило колесом, и в следующую минуту она, точно сделав нырок, скользнула прямиком под автобус и кубарем завертелась: телега, груженная цветами.

«Стой! Стой!» — меня точно огрели дубиной по темени, я был в ярости. Изо всех сил пнул борт наконец-то остановившегося автобуса. К. лежала под автобусом красиво, как намокший на дожде цветок колокольчика. Несчастная женщина.

«Не прикасайтесь!»

Подняв на руки потерявшую сознание К., я разрыдался.

Я нес ее до ближайшей больницы. К. тихо похныкивала: «Больно! Больно!»

Она пробыла в больнице два дня и вместе с приехавшими за ней родичами вернулась домой. Я вернулся на поезде один.

Повреждение оказалось не опасным. С каждым днем ей становилось лучше.

Три дня назад я по делам оказался в районе Симбаси, на обратном пути прогулялся по Гиндзе. Вдруг в витрине одного из магазинов заметил серебряный крестик, зашел, но в результате купил не крестик, а бронзовое колечко. В тот вечер у меня в кармане было немного денег, только что полученных в журнале. Кольцо было украшено цветком нарцисса из какого-то желтого камня. Я послал его К.

В ответ она прислала фотокарточку своей старшей дочери, которой в этом году исполняется три. Я получил ее сегодня утром.

 

О самках

 

перевод Д. Рагозина

На Фиджи, как бы сильно муж ни любил свою жену, едва почувствует к ней малейшую неприязнь, не раздумывая, убивает ее и съедает. Житель Тасмании, в случае смерти жены, хладнокровно зарывает вместе с ней детей. Рассказывают про одного австралийского аборигена, который, когда у него умерла жена, отнес ее в горы, срезал жир и использовал в качестве наживки для рыбной ловли.

Публикуя этот старчески-усталый рассказ в журнале «Молодая поросль», делаю это отнюдь не из кокетливого желания показаться оригинальным, но и не в подтверждение моего безразличия к читателю. Напротив, думаю, именно такой рассказ придется по вкусу молодым. Я-то знаю, что в наше время молодые читатели, как ни странно, старики. Воспринять мой рассказ им не составит труда. Это рассказ для тех, кто потерял надежду.

Двадцать шестого февраля нынешнего года в Токио молодые офицеры подняли мятеж[71]. В тот день я беседовал с моим гостем, греясь у жаровни. Ничего не зная о случившемся, мы обсуждали женское нательное белье.

«Я в этом деле не великий знаток… Расскажи поподробней, в духе критического реализма. Только так и можно говорить о том, что касается женщин. Ночная рубашка — это что-то вроде длинного исподнего кимоно?»

Сообща мы искали таящийся в глубине наших душ прельстительный образ женщины, ради которой стоит жить. Гость хотел жену лет двадцати семи-двадцати восьми, покладистую. Он жил вдвоем с внебрачной дочерью пяти лет, снимая второй этаж жилого дома в углу Мукодзимы[72]. Во время фейерверка по случаю открытия реки он, отправившись на праздник, нарисовал для нее картину. Обвел круг, аккуратно закрасил его ярким желтым карандашом, объяснив, что это — полная луна. Женщина, с которой он провел ту ночь, была одета в бледно-голубую махровую ночную рубашку, подвязанную пояском с узором глициний. Рассказав об этом, гость стал расспрашивать меня о моей подруге. Я старался, как мог, удовлетворить его любопытство.

«Насчет крепдешина — уволь. Он слишком маркий, к тому же выглядит ужасно неопрятно. Это не в нашем вкусе».

«А пижама?»

«Вот еще! Что надела, что нет, никакой разницы. Женщина в одной пижаме выглядит карикатурно».

«А как насчет махровки?..»

«Нет, только свежевыстиранное летнее кимоно „юката“! Грубые синие полосы, узкий поясок той же расцветки. Подвязывается спереди, как в дзюдо. Такие кимоно обычно выдают в японских гостиницах. Вот это действительно хорошо. Женщина в нем просто прелесть, немного смахивает на отроковицу».

«С тобой все ясно! Хоть и твердишь о том, что тебе все надоело, ты неисправимый волокита. Недаром говорят, самый шумный праздник — похороны. Вот и ты падок на соблазнительные вещицы. Прическа?»

«Японскую не люблю. Слишком аляповатая, слишком пышная. И форма укладки ужасно гротескная».

«Ну ты даешь! Значит, берем простую европейскую прическу? Тогда — актриса. Актриса из труппы старого Императорского театра».

«Вовсе нет. Актрисы брезгуют захудалыми именами, с ними лучше не связываться».

«Хватит ерничать! У нас серьезный разговор».

«Разумеется, я и не думал развлекаться. Любовь — это смертельный риск. Легкомыслие в этом деле недопустимо».

«Ну, тебе видней… Давай все-таки ближе к „критическому реализму“. Не отправиться ли в путешествие? Если заставить женщину двигаться, может, паче чаяния, удастся лучше ее понять?»

«Но ее так трудно сдвинуть с места! Она все время какая-то сонная».

«Все твои беды от нерешительности. Ты должен серьезно с ней поговорить. В конце концов, мы ведь уже обрядили ее в твое любимое гостиничное юката?»

«Тогда, может, начнем с Токийского вокзала?»

«Отлично, отлично. Первым делом назначаем свидание на Токийском вокзале».

«Накануне вечером говоришь: „Завтра отправляемся в путешествие“, она молча кивает. Свидание назначено».

«Постой, постой! Кто же она у нас такая? Писательница?»

«Ни в коем случае. Я писательниц на дух не переношу, уж не обессудь. Художница, подуставшая от жизни художница. Ведь есть же богатые женщины, балующиеся рисованием?»

«Один черт».

«Твоя правда. Тогда, как ни крути, остается— гейша. В любом случае, лучше всего женщина, переставшая бояться мужчин».

«До этого путешествия были в связи?»

«Вроде были, а вроде и нет. Даже если были, память о прошлых встречах, как сон, смутна. Встречались в год раза три, не больше».

«Куда едем?»

«Недалеко, два-три часа езды от Токио. Какой-нибудь горный источник».

«Только не торопись. Она еще даже не пришла на Токийский вокзал».

«Условившись накануне о невероятном свидании, еще не веря, что она придет, и все же надеясь: „А вдруг?“, исполненный сомнений, прихожу на вокзал. Она не пришла. Ну что ж, думаю, поеду один, и все же продолжаю ждать до самого отправления поезда».

«Багаж?»

«Небольшой чемодан. До двух часов остается пять минут, надо срочно садиться, и тут оборачиваюсь…»

«Она стоит, улыбаясь».

«Нет, она не улыбается. Лицо— серьезное. Чуть слышно шепчет: „Прости, я опоздала“».

«Молча хочет взять от тебя чемодан».

«Нет, недвусмысленно отказывается от вещей: „Мне это не нужно“».

«Зеленый билет?»

«Первый класс, третий класс… Пожалуй, третий».

«Садишься в поезд».

«Идем вместе с ней в вагон-ресторан. Белоснежная скатерть, букетик цветов на столике, проплывающий за окном пейзаж, все очень мило. Я рассеянно пью пиво».

«И ей предлагаешь тоже пива».

«Нет, не предлагаю. С нее довольно сидра».

«Лето?»

«Осень».

«Рассеянно пьешь, только и всего?»

«Говорю ей: „Спасибо“. Даже для моего слуха это звучит очень искренно. Я сам тронут до слез».

«Прибываете в гостиницу. Уже вечер».

«Начиная с приема ванны, ситуация осложняется».

«Разумеется, вы моетесь отдельно? Как все происходит?»

«Вместе ни за что! Я иду первым. Вымывшись, возвращаюсь в номер. Она переоделась в халат».

«Дай теперь я расскажу. Если ошибусь — поправь. Попытаюсь угадать, хотя бы в общих чертах. Ты садишься на веранде в плетеное кресло и закуриваешь. Сигареты, бьюсь об заклад— „Camel“. Лучи заходящего солнца освещают лесистые горы, окрашенные осенью. Через какое-то время возвращается она. Расправив, вешает полотенце на перила веранды, потом, тихо встав у тебя за спиной, смотрит туда же, куда смотришь ты. Самозабвенно погружается в твое восхищение тем, что ты называешь „красотой“. Минут на пять».

«Нет, на одну минуту — самое большее. Погружение на пять минут — смертельно».

«Приносят ужин. В том числе — сакэ. Ты пьешь?»

«Подожди! С тех пор, как она сказала на вокзале: „Прости, я опоздала“, она еще не произнесла ни слова. Было бы не плохо, если б она хоть в этом месте что-нибудь из себя выдавила».

«Нет, если она сейчас ляпнет какую-нибудь пошлость, все испортит».

«Возможно. Ну тогда молча возвращаемся в комнату, присаживаемся к столику… Как-то все это странно».

«Ничего странного. Разве недостаточно поболтать со служанкой?»

«Нет, все не так. Она отослала служанку. „Я сама за тобой поухаживаю“, — говорит тихо, но твердо. И неожиданно».

«Да уж. Она такая».

«Затем неловким мальчишеским жестом наливает мне сакэ. Вид у нее совершенно невозмутимый. Продолжая держать бутылочку в левой руке, разворачивает сбоку от себя, прямо на циновке, вечерний выпуск газеты. Читает, опираясь правой рукой».

«В газете сообщают о разливе реки Камогава».

«Нет. Здесь надо подбавить современный колорит. Пусть будет пожар в зоопарке. До ста обезьян сгорели заживо в клетках».

«Слишком жестоко. Не будет ли натуральнее, если она прочтет колонку с гороскопом на предстоящий день?»

«Выпив сакэ, предлагаю поесть. Едим. Нам подали яичницу. Невыносимо тоскливо. Как будто что-то внезапно вспомнив, отшвыриваю палочки и бросаюсь к столу. Выхватываю из чемодана чистые листы, начинаю торопливо писать».

«Что это значит?»

«Моя слабость. Я должен непременно что-то из себя изображать, притворяться. Мое единственное спасение. Что-то вроде буддийской кармы — воздаяние за прошлые грехи. Иначе я падаю духом».

«Какой ты, однако, изворотливый!»

«Писать мне не о чем. Пишу знаки азбуки. Опять и опять. Не отрываясь, говорю ей: „Вспомнил о срочной работе. Пока не забыл, хочу все доделать, а ты пойди прогуляйся по городу. Славный, тихий городишко“».

«Приближаемся к катастрофе. А что делать? Женщина вяло соглашается. Переодевшись, уходит».

«Как подкошенный валюсь на циновки. Беспокойно смотрю по сторонам».

«Читаешь в газете гороскоп. Там значится: „Меркурий в Белом созвездии, отложить путешествие“».

«Закуриваю „Camel“ —дорогие, черти! Находит приятное, немного роскошное настроение. Начинаю себя любить».

«Неслышно входит служанка. Спрашивает, не застилать ли постель?»

«Приподнявшись, весело говорю: „Две“. Неожиданно хочется выпить, но сдерживаюсь».

«Пора бы уже женщине вернуться».

«Еще рано. Убедившись, что служанка ушла, выкидываю странную штуку».

«Надеюсь, это не бегство?»

«Пересчитываю деньги. Три купюры по десять йен. И около трех йен мелочью».

«Вполне достаточно. Когда женщина возвращается, ты вновь принимаешься за свою фальшивую работу. „Я, наверно, слишком рано“, — бормочет женщина. Она сильно робеет».

«Не отвечаю. Продолжая работать, говорю: „Не обращай на меня внимания, ложись, спокойной ночи“. Это звучит почти как приказ. Сам же продолжаю писать: а, б, в, г, д, е…»

«„Ну, я ложусь“, — женщина кланяется у тебя за спиной».

«Ж, з, и, к, л, м, н, — пишу. — О, п, р, с, т, у, ф… Затем рву бумагу в клочья».

«Ну вот, ты уже начал сходить с ума!»

«Ничего не поделаешь».

«Все еще не ложишься?»

«Спускаюсь в баню».

«Потому что продрог».

«Совсем не из-за этого. Просто охватил легкий мандраж. Почти час, как идиот, парюсь в горячей воде. Выползаю из купальни совершенно опустошенный, как призрак. Когда возвращаюсь в номер, она уже лежит в постели. У изголовья горит лампа».

«Она спит?»

«Нет. Глаза открыты. Лицо бледное. Плотно сжав губы, уставилась в потолок. Приняв снотворное, влезаю в постель».

«К ней?»

«Нет. Проспав минут пять, неожиданно просыпаюсь. Нет, вскакиваю на ноги!»

«Обливаясь слезами».

«Нет, в ярости. Стоя, рассматриваю женщину. Женщина под одеялом напряглась всем телом. Я уже не испытываю к ней раздражения. Достаю из чемодана роман Кафу[73] „Холодный смех“ и вновь влезаю в постель. Повернувшись спиной к женщине, сосредоточенно, невозмутимо читаю».

«Кафу — не слишком ли манерно?»

«Ну, тогда Библию».

«Это слишком».

«Тогда какое-нибудь популярное чтиво?»

«Слушай, это крайне важно — какая книга. Надо хорошенько обдумать. Может, сборник историй о привидениях? Что бы это могло быть? „Мысли“ Паскаля — слишком заумно, стихи Харуо — банально. Неужто нет ничего более подходящего!»

«Есть! Мой единственный литературный сборник!»

«Как-то все у нас уныло получается…»

«Начинаю читать с предисловия. Постепенно увлекаясь, погружаюсь в чтение. Но при этом неотступно сверлит: „Спаси меня, Господи!“».

«Женщина — замужем?»

«За спиной послышалось, точно журчит вода. Я прислушался. Звук тихий, но от него мурашки по коже. Женщина тихо заворочалась».

«И что ты сделал?»

«Сказал: „Давай умрем!“ И женщина…»

«Хватит. Это уже не вымысел».

Гость угадал. На следующий день, ближе к вечеру, мы совершили то, что называется «смертью по любви». Она не была гейшей. Она не была художницей. Девушка-простолюдинка, служившая на подхвате в нашем доме.

Она погибла только потому, что заворочалась в постели. Мне умереть не удалось. Прошло уже семь лет, а я все еще жив.

 

Завершение срока обета

 

перевод Т. Соколовой-Делюсиной

Это произошло четыре года тому назад. Летом я жил в Идзу, в доме одного своего приятеля, на втором этаже и писал повесть «В романском стиле». Как-то раз ночью, пьяный, я мчался по городу на велосипеде и, упав, повредил правую ногу чуть выше щиколотки. Рана была неглубокая, но началось сильное кровотечение, которое испугало меня и заставило обратиться к врачу. Местный врач — дородный тридцатидвухлетний мужчина — чем-то напоминал Сайго Такамори. Он был пьян в стельку. Я остолбенел, когда увидел, как, пошатываясь, он вышел в приемную — ничуть не трезвее меня. Глядя, как он мудрит над моей раной, я ухмылялся себе под нос. Скоро начал улыбаться и он, и, в конце концов не выдержав, мы оба расхохотались.

С той ночи и началась наша дружба. Скоро выяснилось, что доктор предпочитает философию литературе, а поскольку я и сам больше любил разговаривать на философские темы, беседовали мы оживленно. Его отношение к миру покоилось на примитивной дуалистической теории — все происходящее вокруг он сводил к борьбе двух начал — добра и зла, причем доказательства, к которым он прибегал, защищая свою теорию, звучали довольно убедительно. Я же в то время поклонялся одному богу — Любви, в этом, только в этом видя смысл своего существования. Однако, когда доктор принимался рассуждать о пресловутой борьбе двух начал, его слова казались мне целительной прохладой, овевающей мою истерзанную душу, и я с готовностью соглашался с его рассуждениями, следуя которым, он, приказывающий жене перед моим приходом подать пива, являл собой доброе начало, а жена его, смеясь предлагавшая заменить пиво бриджем, — злое. Докторша была маленькой круглолицей женщиной, белокожей, изящной. Детей у супругов не было, но на втором этаже жил тихий, застенчивый мальчик — младший брат докторши. Он учился в коммерческом училище в Нумадзу.

Доктор выписывал пять разных газет, и, получив разрешение читать их, я, прогуливаясь по утрам, заходил к нему и просиживал за чтением от тридцати минут до часа. Обычно я входил через задний вход и устраивался на веранде, где, прихлебывая поданный докторшей холодный ячменный кофе, читал, придерживая рукой, трепещущие на ветру шуршащие листы. Неподалеку за зеленеющим лужком текла небольшая, но полноводная речка, по узкой тропинке вдоль берега каждый день проезжал разносчик молока, неизменно желая мне доброго утра. Примерно в то же время приходила за лекарствами молодая женщина. Она была в простом платье, в гэта, и от фигуры ее веяло каким-то особым целомудрием. Часто я слышал, как она смеется, разговаривая с доктором в приемной, иногда он провожал ее до порога.

— Ну потерпите же еще, — громко говорил он.

Однажды докторша поведала мне историю этой женщины.

Она была замужем за учителем местной начальной школы. Три года назад у ее мужа что-то неладное приключилось с легкими, и лишь совсем недавно дело пошло на поправку «Сейчас самый ответственный момент», — говорил доктор, настаивая на строгом воздержании. Женщина выполняла все его указания, но иногда выдержка изменяла ей, и она жалобно спрашивала: «Когда же?», а доктор, с трудом скрывая раздражение, отвечал: «Ну потерпите же еще немного…»

В конце августа мне удалось подглядеть нечто прекрасное. Утром на веранде у доктора я, как всегда, читал газеты, когда жена его, сидевшая рядом, тихонько прошептала:

— Взгляните, рада-то как…

Я поднял глаза — легкой поступью, словно паря над землей, по дорожке шла женщина в простом платье, что-то особенно целомудренное сквозило в ее облике… Над головой порхал белый зонтик.

— Сегодня он снял с нее запрет, — опять прошептала докторша.

Три года — сказать просто, но подумаешь, и сердце замирает. Чем дальше уносят меня годы, тем прекраснее кажется мне та женская фигура. Но, быть может, всему виною докторша?..

 

Листья вишни и флейта

 

перевод Т. Соколовой-Делюсиной

«Я вспоминаю об этом каждый раз, когда опадают цветы вишни, и на деревьях появляются листья…» — рассказывает старуха.

«Тридцать пять лет назад отец был еще жив, и мы жили втроем: он, я и младшая сестра. Мать умерла семью годами раньше, мне едва исполнилось тринадцать. Когда мне было восемнадцать, а сестре шестнадцать лет, отца назначили директором средней школы в город Сиросита на берегу Японского моря, и мы переехали туда. Подходящего дома для нас не нашлось, и мы сняли две комнаты в задних помещениях храма, одиноко стоявшего на окраине, у подножия гор. Там мы прожили шесть лет, пока отца не перевели в Мацуэ. В Мацуэ на двадцать пятом году своей жизни я и вышла замуж. По тем временам это был довольно поздний брак. Я рано осталась без матери. Отец, целиком поглощенный работой, был далек от житейских забот, и без меня хозяйство развалилось бы. Хорошо это понимая, я не решалась оставить семью и отклоняла все предложения. Если хотя бы сестра была здорова… Но, увы, эта совсем не похожая на меня, красивая, умная и славная девочка с длинными волосами постоянно болела, она умерла через два года после того, как мы переехали в Сиросита. Да, мне было тогда двадцать, а ей восемнадцать лет. Как раз об этом времени я и хочу рассказать.

Сестра была больна уже давно. У нее обнаружили очень скверную болезнь — туберкулез почек, но обнаружили слишком поздно, когда обе почки были поражены, и врач сказал отцу, что она не проживет и ста дней. Помочь ей уже ничто не могло. Прошел месяц, потом второй, приближался конец отпущенного ей срока, а нам оставалось только молча ждать. Сестра ничего не знала, была весела и, хотя в последние дни совсем не вставала с постели, беззаботно распевала какие-то песенки, шутила, ластилась ко мне. А у меня при одной мысли, что через каких-нибудь сорок дней все будет кончено, комок подступал к горлу, мучительная боль пронзала тело, казалось, что я не вынесу этого и сойду с ума. Прошли март, апрель, наступил май, все было по-прежнему. И вот — этот день в середине мая, мне никогда его не забыть.

Поля и горы сверкали молодой листвой, тепло было так, что хотелось скинуть с себя одежды. Яркая зелень ослепляла, глаза болели от ее блеска. Заложив руки за пояс, склонив голову, я брела по полям, погруженная в свои мысли. А мысли эти были столь безотрадны, что порой перехватывало дыхание и тоскливо сжималось сердце. Дон-дон, дон-дон — из глубины весенней земли, словно из преисподней, беспрестанно доносился какой-то грохот, далекий, но звучный, словно где-то в аду били в большой барабан. Не понимая, в чем дело, и испугавшись, что и в самом деле схожу с ума, я застыла на месте, оцепенев от ужаса, потом с громким криком упала в траву и разрыдалась. Позже я узнала, что этот странный грохот, так напугавший меня, объяснялся довольно просто: то взрывались снаряды, пущенные с военных кораблей японского флота. В то время в разгаре были военные действия, направленные на то, чтобы по приказу главнокомандующего Того одним ударом уничтожить русский тихоокеанский флот. Да, это было именно тогда. День победы японского флота будет отмечаться и в этом году.

Грохот орудий давно доносился до прибрежного городка Сиросита, вселяя тревогу в сердца его жителей, и только я ничего не замечала, всецело поглощенная болезнью сестры и совершенно обезумевшая от горя. Мне звуки взрывов казались предвестниками несчастья, грохотом адского барабана. Я долго рыдала, уткнувшись лицом в землю. А когда зашло солнце, бездумно, ощущая в груди странную пустоту, побрела к храму…

— Сестрица! — позвала меня больная. Она совсем исхудала, ослабла и, очевидно, начинала догадываться, что дни ее сочтены. Во всяком случае, она уже не шутила со мной, как прежде, и не требовала постоянного внимания. И от этого мне было еще тяжелее.

— Когда пришло это письмо?

Меня словно ударили в грудь, я почувствовала, как кровь отхлынула от лица.

— Когда оно пришло? — переспросила она, не обращая внимания на мою внезапную бледность.

С трудом овладев собой, я ответила:

— Недавно, пока ты спала. Ты улыбалась во сне, и я тихонько положила его около подушки. Разве ты ничего не заметила?

— Нет! — сестра рассмеялась, ее красивые белые зубы блеснули в сумеречном полумраке комнаты. — Я его прочла. Странно! Какой-то человек, которого я совсем не знаю.

Как же она могла не знать его?

Я знала того, кто написал письмо, его звали М. Т. Я знала его очень хорошо. Нет, я никогда не видела его, но несколько дней назад в шкафу сестры, в самой глубине ящика, обнаружила пачку писем, туго перевязанную зеленой лентой. Конечно, не очень-то красиво — читать чужие письма, но я не могла удержаться и развязала пачку.

Писем было около тридцати, и все они были подписаны инициалами М. Т. А на конвертах, там, где полагается указывать имя отправителя, стояли разные женские имена. Это были имена подруг сестры, поэтому ни отец, ни я и представить себе не могли, что она так долго переписывалась с мужчиной.

Очень предусмотрительным человеком был этот М. Т.: он, очевидно, выведал у сестры имена ее подруг и, отправляя ей письма, по очереди писал их на конвертах. Смелость молодого человека поразила меня, и я содрогнулась от ужаса: а что, если об этом узнает наш строгий отец? Потом, разложив письма по датам, погрузилась в чтение. И какое-то сладостно-томительное чувство охватило меня. Я тихонько смеялась над детской наивностью этой любви, мне казалось, что передо мной внезапно открылся новый мир.

Не забывайте, ведь мне тогда едва исполнилось двадцать, и у меня уже были свои сердечные тайны, которые я никому не смела доверить. Я читала письмо за письмом, и они казались мне быстрым и прозрачным горным потоком. Но вот я дошла до последнего, написанного осенью прошлого года. И у меня перехватило дыхание, и подкосились ноги, так я была потрясена.

Оказывается, любовь молодых людей не была такой уж наивной, она зашла дальше и стала земной. Письма я сожгла. Этот М. Т., по-видимому, бедный поэт из Сиросита, малодушно покинул мою сестру, как только узнал о ее болезни. Как жестоки бывают люди! „Забудем друг друга“, — совершенно спокойно писал он в этом письме. Очевидно, так он и поступил, поскольку оно было последним. И теперь, если я буду молчать, моя красивая сестренка так и умрет с этой болью в сердце. Никто не узнает, подумала я, решив сохранить эту тайну в своей душе. Теперь, когда я знала все, жалость к сестре стала еще сильнее, у меня постоянно возникали странные фантазии, тяжелые, мрачные мысли одолевали меня, жизнь превратилась в сущий ад, только женщина способна понять, какие муки я испытывала тогда. Я горевала так, словно сама была обманута. Впрочем, я была немного странной в те годы.

— Прочти, пожалуйста, а то я ничего не понимаю. В чем тут дело?

Мне стало неловко от такой неискренности.

— Можно? — тихо спросила я и взяла письмо. Пальцы дрожали, и это приводило меня в смущение. Я прекрасно знала содержание письма, но делать было нечего, пришлось прочесть его с самым невинным видом. И я прочла вслух:

 

„Я должен просить у тебя прощения. До сегодняшнего дня я подавлял в себе желание писать, причина — неуверенность в самом себе. Ты знаешь, что я беден и не отличаюсь особыми талантами. Поэтому я никак не могу связать твою жизнь с моей. Не думай, что это просто красивые слова, это правда, поверь мне. Мне постыло собственное бессилие, ведь я ничем не могу доказать свою любовь и ограничиваюсь словами. Все эти дни — нет, даже ночами во сне — я ни на миг не забывал о тебе. Но я не должен связывать твою жизнь с моей. Именно эта нестерпимая мысль и заставила меня расстаться с тобой. Чем больше твое несчастье и чем сильнее моя любовь, тем более недосягаемой становишься ты для меня. Понимаешь? Я не обманываю тебя, нет. Я решился на это из чувства ответственности и долга. Но теперь я вижу, что это было ошибкой. Да, ошибкой.

Прости меня! Я вел себя как последний эгоист, решив стать чужим тебе. Понимаешь, до сегодняшнего дня я думал, что, раз мы слабы и одиноки, и ничего другого нам просто не остается, единственно достойный для меня способ существования — дарить тебе свою верность. Я говорю это искренне, поверь мне. Но теперь я понял, что человек должен стараться делать все, что в его силах. Пусть даже это будет что-то совсем незначительное. Ничуть не стыдясь, преподнести букет из одуванчиков — вот истинное мужество, вот поведение, достойное мужчины. Я больше не буду избегать тебя. Каждый день я буду сочинять стихи и посылать тебе. Каждый день за стеной твоего дома я буду играть на флейте. Для тебя. Завтра в шесть часов вечера моя флейта исполнит для тебя военно-морской марш. Я довольно хорошо играю на флейте. Сейчас это единственное, что я могу для тебя сделать. Не нужно смеяться. Впрочем, нет, смейся. И выздоравливай. Боги смотрят на нас. Я верю в это. Мы их любимые дети — ты и я. Мы будем прекрасной супружеской парой.

 

Долго я ждал,

И вот, наконец, на персике

Раскрылись цветы.

„Персик белым цветет“, — говорили,

Мой же расцвел ярко-алым.

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2018-09-16 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: