На одной из таких ярмарок торговал иркутский купец Трапезников. К нему на баржу за товаром пришёл тунгус. Кроме богатых мехов на обмен он принёс с собой золотой самородок. Тунгус не знал, для чего и как употребляется золото. Самородок нравился ему просто как блестящий диковинный предмет. Но Трапезников прекрасно знал цену и значение золота и сразу заинтересовался заманчивой находкой. Он выменял самородок, нанял тунгуса проводником и послал со своим доверенным приказчиком в то место, где самородок был найден. Доверенный исследовал место и нашёл золотой песок и ещё несколько мелких самородков.
После этого богатое иркутское купечество охватила золотая лихорадка. Они организовали десятки поисковых партий, которые разбрелись по суровой безлюдной тайге. С помощью тунгусов и якутов, руководствуясь разными «приметами», они очень скоро нашли богатое золото на реках Хомолхо, Ныгри, Малом Патоме, Бодайбо и других. Но золото не так-то просто было добыть из недр земли в диком, пустынном крае без всяких путей сообщения, на тысячи вёрст удалённом от железной дороги. Глухая таёжная тропа только и связывала прииск с судоходной рекой или с жилым местом. Короткое лето, суровая длинная зима, безлюдье, отсутствие какого бы то ни было земледелия, необходимость привозить за тысячи вёрст продовольствие — всё препятствовало развитию здесь золотопромышленности.
Кроме того, золотые россыпи залегали иногда на очень большой глубине. Чтобы добраться до них, надо было произвести огромные земляные работы, снять сверху всю пустую, не содержащую золота породу или прорыть глубокие шахты. Но в этой глуши не было сотен рабочих, которые при помощи самых простых орудий — кайлы и лопаты — могли бы выкопать миллионы пудов песка, добыть золото и промыть его на несложных промывательных приборах.
|
|
Однако здесь были такие сказочные богатства, что слухи о них быстро разнеслись по тайге, и сюда, кроме сибирских купцов, бросилась масса людей: беглых преступников, солдат и разных авантюристов. Одни ставили заявочные столбы и продавали заявки, другие в тяжёлых условиях тайги собственноручно мыли золото и возвращались богачами, третьи тоже добывали золото, но пропивали его на месте, четвёртые — и их было большинство — погибали от цинги, голода, морозов и бездорожья.
Много погибло старателей, а новые всё приходили и приходили, потому что слух про золото распространялся всё дальше. «Золото людям — что патока мухам, — говорили в тайге. — Сколько их ни гибло, а всё больше их налетало». А когда слух дошёл до столицы, тут и большие богачи появились; хоть и непроходима была тайга и путь был страшен, а купцов и капиталистов понаехало много.
Первыми рабочими у этих предпринимателей были тунгусы и якуты. Но они привыкли к кочевой жизни, они были охотниками и скотоводами, и приспособить их к тяжёлым земляным работам, к упорному повседневному труду было невозможно. Они плохо работали, скоро заболевали и большей частью разбегались. Зато в Сибири нашлось много каторжан и ссыльных поселенцев. Их-то и закабалили золотопромышленники и стали безбожно эксплуатировать. Они были совершенно порабощены и бесправны и не могли даже распоряжаться своим заработком, состоявшим буквально из нескольких грошей. При выдаче паспорта из полагавшегося ссыльнопоселенцу в счёт заработной платы задатка высчитывался годовой оклад податей. При увольнении же из остатков заработной платы удерживались и отсылались по месту приписки числившиеся за ним недоимки. В результате рабочий уходил с пустыми руками, а часто даже оказывался в долгу у золотопромышленника и вынужден был оставаться на приисках, чтобы отработать свой долг. Зная всё это, ссыльнопоселенцы пытались избавиться от работы на золотых приисках. Но единственным средством для этого был побег, так как оставить работу по своему желанию они не имели права.
|
|
Чтобы помешать рабочим бежать с приисков, на помощь хозяину приходила местная полицейская власть. Бежавших ловили, водворяли обратно и жестоко наказывали розгами, карцером, штрафами.
Рабочие, приходившие по своей воле, а их было очень немного, попадали в те же условия, что и их ссыльные товарищи. К тому же, нанявшись на золотые прииски, они должны были пройти по бездорожной дикой тайге огромное расстояние от сборного пункта до места работы, делая по двадцать пять вёрст ежедневно, причём получали только по три фунта ржаных сухарей в сутки и при подписании контракта обязывались больше ничего не требовать.
Кроме того, рабочий не имел права брать с собой на прииски жену и детей. Это разрешение давалось только в особых случаях. А женщины, которые попадали на прииски, были в полной зависимости от промысловой администрации. Они должны были выполнять всю чёрную домашнюю работу в рабочих казармах и, кроме того, шить и стирать на бессемейных.
|
|
Время работы было не ограничено. Трудовой день начинался в пять часов утра и кончался в восемь часов вечера. В экстренных случаях надо было работать, сколько потребует необходимость. В кабальном договоре, который должен был подписать рабочий, стояло: «Пока мы будем находиться в работе, то выдачу нам денег и отпуск разных товарных вещей предоставляем в усмотрение управления, сколько когда оно сочтёт возможным». И дальше: «Рабочие обязуются самовольно никуда не отлучаться, но быть в повиновении, не грубить, не упрямствовать». По договору никто из рабочих не имел права требовать увольнения до окончания срока найма, зато промысловое управление было вправе уволить рабочего во всякое время или передать другому золотопромышленнику. Подписывая контракт, рабочий тем самым как бы продавал хозяину тело своё и душу.
Кроме того, рабочие получали зарплату не деньгами, а квитанциями на товары, которые могли покупать только на приисковых складах, а не в частных лавках, где промышленные товары и продукты были и дешевле, и лучшего качества.
Когда широко разнёсся слух о ленском золоте, появилось много «старателей» — людей, которые отыскивают золото для себя. Это были главным образом беглые каторжане, беглые солдаты, а после отмены крепостного права — крестьяне, которые, чтобы спастись от нищеты, безземелья и голода, приходили в тайгу и пытали счастье в одиночку или собираясь в артели.
Люди ликовали и пьянели от счастья, когда вырывали золото из недр земли. Они были ослеплены его блеском и думали, что покорили драгоценный металл, что сделают с ним что захотят. А золото как бы смеялось над ними: «Я покорило человека, и весь мир поклонится моему величию, будет служить мне». И действительно, золото человека покоряло.
Тайга окрасилась кровью. Из-за золота люди убивали друг друга. Недаром стали говорить, что «в золоте — грех», и сложилась поговорка: «Золото мыть — голосом выть!». Но по тайге ходили рассказы, которые всё больше разжигали страсть к золоту. Рассказывали о солдате, вернувшемся с войны в свою заимку у Ярого озера. Стояла осень, и солдат пошёл на озеро промышлять гусей. Стая гусей плавала по воде, солдат выстрелил, и стая взвилась в облака. Два гуся упали. А третий — то взлетал, то снова садился. «Что за чудо, — думал солдат, — ранить я его не мог, этот гусь был в стороне, дробь не могла в него попасть». И стал солдат на этого гуся охотиться. Убил его и нашёл в зобу У гуся фунта два золота, которое гусь наглотал. От этой тяжести он и не мог далеко лететь. Догадался тогда солдат, что и озеро, и вся земля кругом полны золота: гуси паслись здесь всё лето, значит, тут и наглотались золотых зёрен. Стал солдат промывать землю и через три года уже в миллионах ходил.
Однажды по тайге шёл охотник и набрёл на берегу ручейка на логовище медведицы. Трава и дёрн были Еырваны когтями сильных лап, таким образом образовалась яма. Охотник заглянул в неё и заметил, что в углу ямы, озарённое лучами заходящего солнца, что-то поблёскивает. Он встал на колени и не поверил собственным глазам: перед ним лежали золотые самородки. В первую минуту им овладело возбуждение. Он разгребал глину, пропускал между пальцами самородки и камешки. Золота было так много, что его невозможно было всё сразу забрать. У охотника была с собой только небольшая кожаная сумка и кисет с табаком. Он быстро наполнил их и все карманы золотом. Потом срубил несколько тощих ёлочек и завалил ими логовище. Но ему показалось, что от этого место стало ещё приметнее. Тогда он принёс из лесу сухой хвои и листьев, потом с трудом прикатил к найденному кладу несколько тяжёлых камней. Только теперь он мог быть спокоен, что сделал всё необходимое, чтобы скрыть следы своей находки. Окружающие деревья он обозначил зарубками и после этого отправился домой, чтобы вернуться с мешком. Дальше одни рассказывали, что он будто бы, вернувшись, не нашёл золота — кто-то успел его украсть, а другие, что он, разбогатев, уехал в столицу, купил дом и стал жить припеваючи.
Появилось много старателей, которые, найдя золото, сдавали его арендатору прииска и получали плату за каждый намытый золотник. Это были люди, которые продавали свою рабочую силу казне или крупному предпринимателю и жестоко ими эксплуатировались. В большинстве случаев им не принадлежала содержащая золото земля, она была государственной или была собственностью золотопромышленника, который сдавал её старателям на кабальных условиях.
Росла добыча золота, а на приисках не хватало рабочих. Пришлось вербовать их на стороне. Специальные агенты разъезжали по деревням и сёлам. Агенты знали, что работа на приисках очень тяжёлая, поэтому выбирали людей здоровых и сильных, не старше сорока лет. Давали им задатки в счёт будущей работы, старались их напоить и пьяным подсовывали кабальный договор. Чтобы сманить крестьян с насиженных мест, агенты рассказывали им всякие небылицы. Они говорили, что при промывке золотоносного песка иногда попадаются довольно большие самородки, которые рабочий имел право «поднять» и сдать промысловому управлению за особую плату. Такое золото называлось «подъёмным». Если рабочему посчастливилось найти несколько самородков или один очень крупный, то он сразу мог разбогатеть. Слухи о «подъёмном золоте» разносились по всем приискам, и распространялись они главным образом администрацией, которой было выгодно, что рабочие, в надежде на удачу и богатство, будут безропотно выполнять самые тяжёлые работы и выносить самое возмутительное обращение.
В 90-х годах прошлого столетия была построена сибирская железная дорога, которая «открывала Сибирь», связывала её с европейской частью России. Хотя от железной дороги до приисков оставалось до двух тысяч вёрст, они всё же стали значительно доступнее. Вербовщики рабочих могли уже не ездить во все концы России. Привлекаемые слухами о баснословных богатствах золотых приисков, сюда стали устремляться тысячи крестьян из числа тех, кого голод заставлял, как говорил В. И. Ленин, «бросать насиженные места и бродить по всей России в поисках за работой».
Изменился состав рабочих, и хотя условия работы оставались по-прежнему кабальными, но в конце XIX века уже нельзя было за провинность — прогул и непослушание — сечь рабочего розгами. Вместо платы квитанциями на товары стали платить заработную плату деньгами, хотя по-прежнему приходилось всё покупать по грабительским ценам у промыслового управления.
Новые рабочие из России стали нащупывать и новые методы борьбы. И в 1901–1904 годах формой борьбы сделались стачки и организованные массовые забастовки.
С конца XIX века золотые прииски на Лене стали самым крупным предприятием в России. Там добывали сотни пудов золота в год. Однако постепенно от купцов прииски перешли в руки крупного петербургского банкира барона Гинцбурга. Он вёл работу на приисках так же хищнически, как до него её вели купцы. Завладев приисками разорившихся мелких золотопромышленников, Гинцбург купил богатейшие прииски и по реке Бодайбо. На это были затрачены огромные деньги, а постановка работ требовала ещё больших затрат. Гинцбург, финансист и банкир, связанный с финансистами и придворными кругами, не владел таким капиталом, но он сумел превратить Ленские прииски в акционерное общество. Это было общество на паях, для вступления в которое надо было купить известное количество ценных бумаг (акций). Покупая акции, человек таким образом вкладывал часть своего капитала в «общество» и получал право на причитающуюся на каждый пай (акцию) долю прибыли с предприятия.
Хотя акции были проданы на несколько миллионов рублей, прииски требовали всё новых затрат.
А в это время английские капиталисты стремились в горную промышленность Урала и Сибири. Они с удовольствием пошли навстречу Гинцбургу, и в 1908 году было основано специальное акционерное общество, которое стало называться «Лена-Гольдфилс». Таким образом, вокруг ленского золота переплелись русские и английские капиталы, причём англичане смотрели на эти прииски главным образом как на средство спекуляции на денежном рынке.
Ленский расстрел
В то время как капиталисты в Петербурге, в Лондоне и других городах наживались на золотых акциях, рабочим, добывающим своими руками золото, жилось всё хуже и хуже.
Картина разных приисков была везде удручающей. Каменистая, всхолмлённая почва была изборождена выемками, канавками, отвалами отработанных песков. По канавам текли мутные глинистые воды промывных аппаратов. Кругом большую часть года лежал снег, загрязнённый копотью, песком, грудами камней, всяким хламом. Здесь и там вяло двигались плохо обутые, одетые в рвань и мешковину рабочие: тачечники, землекопы, откатчики, водоливы. У всех мрачные, болезненные, бескровные лица. Многие из них удушливо кашляли, болея чахоткой, и почти у всех был жесточайший ревматизм.
Над каждой шахтой вместо механического крана торчало допотопное сооружение — уродливого вида вертикальный ворот с конным приводом. Он служил для подъёма бадей с золотоносным песком и для спуска в шахту крепёжных материалов. В некоторых шахтах самый богатый золотоносный слой шёл на значительной глубине — в пределах вечной мерзлоты. Приходилось оттаивать породы, для этого в забоях и штреках усиленно жгли костры, причём вентиляции не было. Страшный дым и угар не только мешали работать, но и угрожали здоровью.
Сама шахта представляла собой глубокий и узкий колодец в пятнадцать — двадцать пять сажен глубины. Обыкновенные деревянные лестницы из жердей вели вниз. Ступеньки покрыты липкой грязью. Лестницы подвешены вертикально, и при переходе с одной лестницы на другую надо было крепко уцепиться за железную скобу, вбитую в стену, иначе легко сорваться в пропасть и расшибиться насмерть.
В шахте сырой полумрак и промозглый холод, сдобренный угарной окисью углерода и парами газов от динамитных подрывных работ. Кое-где мерцали электрические лампочки. Под ногами хлюпающая по щиколотку грязь. Ноги скользили, вязли, спотыкались. В шахту обильно проникали грунтовые воды из окружающих напластований. Сверху, с боков бежала вода — то струйками, то значительным потоком. Плотников, строивших из толстых брусьев крепи, со всех сторон поливало грязной жижей. Вода просачивалась в рукава, за воротник. Вымокшие рабочие работали с надрывом, с проклятьями и руганью. Серыми тенями шмыгали тачечники, катали, бадейщики. Слышно было, как вдали ударяла сталь о камень, въедаясь в золотоносную жилу, добывая хозяевам богатство и славу. Где-то гремели взрывы, где-то рушились камни и раздавались стоны. Но больше всего слышалось здесь злобной ругани и проклятий.
Жили рабочие в бараках. Кривобокие, подпёртые брёвнами, они зимой до самых окон были завалены снегом. Снег поливали водой и утрамбовывали. Это предохраняло от ветра, врывавшегося в плохо проконопаченные стены. В сильные морозы в бараках стоял нестерпимый холод, сапоги примерзали к полу, по стенам, в углах и на потолке лежал иней.
Семейные рабочие жили отдельно от холостых. Но и тут, и там было дымно и душно, воздух, как в бане, был пропитан испарениями. Над очагами сушились сырые валенки, всюду развешаны мокрые штаны, рубахи, прелые портянки, а на гвоздях висели облепленные тараканами тухлые куски мяса, вонючая рыба, селёдки.
Около шахт не было теплушек, и рабочий, выйдя из шахты совершенно промокший, должен был бежать домой иногда несколько вёрст при больших морозах. В бараке он снимал одежду, развешивал её сушиться и тут же мылся в железных рукомойниках, потому что бань почти не было. В баню рабочий попадал только в свою очередь — два раза в год.
В казармах страшная теснота. Построенные когда-то при сибирских купцах на сорок человек, теперь, при правлении Ленского товарищества, в них размещалось полтораста. Теснота заставляла многих спать прямо на холодном земляном полу. Всё это напоминало грязную ночлежку самого последнего пошиба, а не общежитие для рабочих.
Это была проклятая жизнь во мраке, в нищете, в подлых, нечеловеческих условиях труда.
Продукты рабочие были обязаны получать в магазине управления приисками. Обыкновенно это был амбар с грязным прилавком, заваленным вонючим мясом. В большущих ушатах лежала солонина. Воздух пропах тухлятиной, на всём — рои мух. В амбаре тесно: толпа рабочих, детей и баб с корзинками, сумками, мешками; многих от запаха гнили мутило, и женщины затыкали носы кончиками головных платков. Под ногами валялись мясные обрезки и сновали собаки.
Когда рабочие начинали ругаться, получая гнилое мясо или хлеб, выпеченный с конским навозом, и дело доходило до драки, приказчики удирали в тайгу, а заведующий снабжением дерзко говорил:
— За всем не углядишь, братцы. Я один, а вас тысячи. Всех накормить надо. Не разорваться…
Приезжала полиция, ротмистр ругал толпу площадной бранью, стражники разгоняли рабочих нагайками.
При самых тяжёлых условиях работы, неимоверно длинном рабочем дне и низких расценках рабочему из-за неправильного подсчёта почти никогда не удавалось получить целиком заработанные им деньги. Но после 1905 года на приисках появились другие рабочие — не ссыльно-каторжные и не крестьяне, только что оторванные от сохи. Большинство рабочих прибыли из Европейской России, и многие из них уже познакомились с революционной борьбой 1905 года. И когда на Андреевском прииске в 1912 году началась забастовка как протест против выдачи заведомо негодного мяса, она быстро охватила рабочих других приисков до самых отдалённых мест ленской тайги.
Руководящую роль в стачечном комитете играли большевики, политические ссыльные и политкаторжане. Требования рабочих были справедливыми и законными. Они просили о повышении заработной платы на тридцать процентов, уменьшения рабочего дня, доброкачественных продуктов, улучшения квартирных условий и медицинской помощи, выдачи заработка деньгами, а не купонами, вежливого обращения…
Всё управление и служащие, так же как и полиция, боялись, что с забастовкой начнутся погромы, поджоги, разгульное пьянство. Но вышло так, что многотысячная толпа, среди которой были сотни преступников и самых отпетых сорвиголов, как бы заковала себя в цепи и ввела строгий порядок. Прежде всего рабочие изъяли из обращения водку и другие спиртные напитки. Многие, чтобы избавиться от соблазна, выливали водку прямо на землю. Все запасы водки были уничтожены. Не было ни одной драки, ни одного эксцесса. Рабочие боролись за правду, за свои права, и все были серьёзны и спокойны. Они сами охраняли шахты, продуктовые и динамитные склады и помещения служащих от действий провокаторов, подсылаемых управлением. Они безотказно несли свои дежурства, несмотря на то, что им приходилось и мёрзнуть и мокнуть.
В ночь с 3 на 4 апреля была арестована часть членов центрального стачечного комитета и выборные, ведущие переговоры с управлением приисков. Рабочие оказались в беспомощном положении. Известие об арестах всех взбудоражило. Люди собирались кучками, негодовали. Обсуждали вопрос о недостаточном пайке — голодали дети, — о необходимости потребовать выдачи всех заработанных денег. Контора и в пайке и в выдаче денег отказала, управление не шло на уступки. Три сотни горячих голов повалили к конторе требовать в первую очередь освобождения арестованных, которые ни в чём не были виноваты. А в казармах, бараках, в тайге, на заводах и приисках рабочие стали собираться толпами и возбуждённо, с негодованием выражали свою волю:
— Надо отстаивать свои права! Пусть освободят наших выборных! Казаки и солдаты в нас стрелять не станут! Идём к главной конторе!
Они хотели подать прокурору «жалобную» докладную записку о незаконных действиях властей и заявление с просьбой об освобождении арестованных выборных. Толпа двинулась, и к ней всё время примыкали землекопы, лесорубы, рабочие с мельниц, со шпалопропитного завода… Толпа всё время увеличивалась и скоро выросла до трёх тысяч человек. Почти все были по-праздничному одеты. Пока шли лесом, играли на гармониках. Лица рабочих светились надеждой: сейчас всё благополучно кончится, они потолкуют с главным управляющим, с прокурором, кое в чём уступят, управляющий уступит им, и завтра — с богом на работу!
Но навстречу рабочим, когда они вышли на большую дорогу, двинулись стражники и казаки.
— Расходись! Расходись! — кричал ротмистр.
Передние рабочие остановились, но задние напирали. И тогда раздалась команда:
— Повзводно пачками!.. Пли!
Раздался залп. Запахло дымом. По толпе широко стегнул свинец. Несколько человек упало, толпа оцепенела, никто не понимал, что происходит. Вдруг раздался крик:
— Убивают! Братцы!.. Убивают!
Выстрелы продолжали греметь, народ падал. Потом бросились бежать, спотыкались, валились на землю, и никто не понимал, за что их убивают.
Так, в угоду русским и английским капиталистам, было убито двести семьдесят и ранено двести пятьдесят рабочих.
В Центральном государственном архиве хранится летопись приисковой благовещенской церкви с записью священника от 4 апреля 1912 года:
«Войдя в первую палату (больницы), я увидел поразительную картину: кругом на полу и на кроватях лежали в беспорядочном виде груды раненых рабочих, пол покрыт кровью, кое-где видны клочки сена, служившие постелью раненым… Тут же при мне умирали. Ползая на коленях по лужам крови, с усилием успевал кончить с одним (исповедать и причастить), как тянули за облачение к другому умирающему… Затем стал расспрашивать о случившемся. Все до одного во всех палатах заявили, что шли только с одной целью — подать прошение товарищу прокурора, и недоумевали, за что их стреляли… и что у них, кроме спичек и папирос, ничего с собой не было. Это говорили и заверяли клятвой и те из них, которые вслед за сим тут же при мне умирали. Умирающий не врёт. Тут же пришлось наскоро составлять духовные завещания умирающим, после чего, посетив ещё один рядом стоящий дом, где были раненые, поехал к далеко лежащим трупам убитых.
В котловине в беспорядочном виде навалены груды убитых, у некоторых на лице выражено беспредельное страдание: много обезображенных от пуль. Кругом окружала толпа родственников. Жёны убитых перешагивали через трупы, в массе находили своих мужей, дети — отцов, кидаясь, как безумные, стеная и вопя о своём неожиданном горе и беспомощности. Картина воистину душу раздирающая. Ужас, царивший на этом месте, кажется, проникал в самые тайники души человеческой. Хотелось плакать, рыдать, хотелось сделать чудо, чтоб хоть сколько-нибудь помочь в постигшем горе несчастным сиротам».
Рабочие на приисках были возмущены варварской расправой над безоружными и решили уехать из тайги. Это был массовый протест рабочих. Все без исключения с семьями и детьми собрались покинуть далёкую ленскую тайгу. Дорога предстояла трудная: надо было ехать на лошадях, потом спускаться по рекам на баржах, потом в мелкосидящих в воде пароходах — до города Усть-Кута. Оттуда женщин и детей надо было везти на лодках, а мужчинам идти пешком по берегу триста восемьдесят вёрст до пристани Жигалово, а оттуда до Иркутска пробираться на лошадях пятьсот вёрст. В общем, в пути ещё до железной дороги надо было пробыть в трудных условиях более двадцати дней.
Мало кто ожидал от рабочих такого героизма. Но их ничто не могло остановить. Перед выездом рабочие предложили управлению купить у них инструменты, которые, нанимаясь на прииски, рабочий был обязан приобрести за наличный расчёт в приисковых мастерских. Управление отказалось, уверенное в том, что рабочие не смогут всего увезти, и инструменты, как и домашняя утварь, достанутся даром Ленскому товариществу.
Когда от конторы был получен отказ в покупке инструментов, рабочие отнесли ночью все железные инструменты в старые заброшенные и затопленные шахты и там похоронили на вечные времена. А лёгкие инструменты и утварь, которую не брали с собой, переломали и уничтожили перед бараками, чтобы ничего даром не досталось товариществу золотых приисков.
В течение двух с лишним месяцев через каждые пять дней уезжала партия рабочих с приисков. Всего выехало восемнадцать тысяч человек. Когда с бодайбинской пристани отплывали баржи и пароходы, все отплывающие и провожающие на берегу пели вечную память по погибшим товарищам, и эта грустная песнь многотысячным эхом разносилась по угрюмой тайге и уплывала вниз по реке Витиму вместе с рабочими, которые дали клятву отомстить за погибших товарищей.
Как только распространилась по стране весть о Ленском расстреле рабочих, всюду начались политические стачки протеста. Забастовали сотни тысяч рабочих на заводах и верфях Украины. Грандиозное стачечное движение началось в Петербурге, к нему присоединилась Москва, потом Рига и множество других городов.
За советское золото
В начале марта 1917 года до приисков дошла весть о свержении самодержавия. На всех приисках в ближней и дальней тайге собирались митинги, и во главе движения встали бывшие политические ссыльные. Но месяц проходил за месяцем, дороговизна жизни всё росла, и положение приисковых рабочих не улучшалось.
28 июня 1918 года Совнарком издал декрет о национализации разных предприятий и золотых приисков.
Но реализовать этот декрет на приисках не удалось; они были захвачены белогвардейцами Колчака.
Началась дикая расправа с рабочими. Рабочих арестовывали, расстреливали, высылали из приисковых районов по одному только подозрению в сочувствии советской власти.
Колчаковское хозяйничанье принесло с собой сильнейшую разруху. На приисках не было ни денег, ни продовольствия, и многие рабочие, спасаясь от голода, массами уезжали. К весне 1919 года «Лензото» получило, наконец, крупную ссуду от колчаковского правительства и, «опираясь на штыки и нагайки», повело наступление на рабочих. Увеличилось рабочее время, задерживалась зарплата и выдача продуктов. Заработок упал, продукты стали дороже. Начались безуспешные забастовки, и рабочие приняли активное участие в охватившем всю Сибирь партизанском движении против Колчака.
В январе 1919 года вспыхнуло восстание в Бодайбо. Часть колчаковского гарнизона в этом городе имела крепкую связь с рабочими. В ночь с 25 на 26 января рабочие и большевистски настроенные солдаты арестовали колчаковских офицеров, разоружили милицию, заняли почту, телеграф, банк и тюрьму, откуда выпустили арестованных. Восставшие сделали при этом большую ошибку: по просьбе солдат выпустили арестованного белого офицера, который тотчас же занялся организацией подавления восстания. Оно было подавлено на следующий день. Так трагически закончилась попытка отважных рабочих восстановить советскую власть в тылу у Колчака.
После подавления восстания прииски были наводнены полицией и войсками. Началась жестокая расправа. Всякое проявление недовольства жестоко наказывалось. Белый террор царил во всей Сибири до конца 1919 года. Но широкое партизанское движение дезорганизовало тыл Колчака.
Ещё в 1918 году, когда наша молодая республика была в опасности, когда на юге наступали интервенты и белая армия Деникина, на севере — белая армия Юденича, советское правительство эвакуировало часть государственного золотого запаса в Казань. Чехословацкая армия, сражавшаяся вместе с белыми, захватила золото и привезла в Сибирь, чтобы передать Колчаку, чья армия наступала на Советскую страну с востока. Тогда В. И. Ленин дал приказ революционному комитету сибирских партизан во что бы то ни стало отбить У чехов золото и вернуть его советскому народу, которому оно принадлежит.
Чехословаки везли золотой запас в особом поезде под большой охраной. Партизанский ревком послал в тайгу верных людей — отряд, в который входили рабочие с приисков, железнодорожники, рабочие с уральских заводов, чехи-коммунисты, бежавшие из своих белых полков, и коммунисты из пленных австрийцев, оказавшихся в Сибири после первой мировой войны. Это был настоящий, сплочённый дружбой, интернациональный отряд партизан-коммунистов. Эти люди боролись за счастье и свободу народа, за советскую власть. Они понимали, что золото нужно молодой Советской республике, которая после гражданской войны должна будет строить новые заводы, школы, больницы, проводить новые пути, налаживать производство.
На одной из станций, где чешский поезд с золотым грузом стоял на запасном пути, партизаны обезоружили охрану, машиниста и кочегара столкнули с паровоза, и новый машинист-партизан взялся за управление. Поезд рванулся с места. В это же время один из партизан перерезал телеграфный провод, чтобы прервать связь по линии, а когда поезд миновал станцию, партизаны взорвали за ним путь во избежание погони.
Поезд быстро продвигался на запад, навстречу фронту, который отступал с колчаковской армией на восток. Поезд набирал скорость. Но белогвардейцы быстро наладили телеграфную связь, и по линии полетели тревожные телеграммы с сообщением, что большевики захватили поезд с золотым запасом, что его во что бы то ни стало надо задержать.