К 1950 году, когда Эйнсворт и Боулби впервые встретились, среди исследователей росло недовольство недостаточным вниманием, которое уделял классический психоанализ значению отношений, особенно в раннем детстве. Это не значит, что Фрейд игнорировал отношения или не отражал, что то, как человека воспитывали, повлияет на его эмоциональное состояние в будущем. Но после отвержения его теории о травме (или “обольщении”) как об источнике неврозов он начал уделять все больше и больше внимания бессознательному, работая с индивидуальной психикой и инстинктами или “драйвами” которые ее мотивировали. Классические аналитики сохранили этот узкий фокус, часто игнорируя теоретические рассуждения Фрейда в других направлениях, и в их описаниях природа взаимоотношений пациента, прошлых или настоящих, часто казалась несущественной.
Однако еще при жизни Фрейда новые теории начали ставить новые вопросы о наших первых взаимоотношениях и их долговременном влиянии на нас. Вскоре межличностные и социальные теоретики, теоретики семейных систем и теоретики объектных отношений (в психоанализе неудачное слово “объект” обычно значит “личность”) – все опирались на базу отношений, которая осталась не отмеченной в классической фрейдистской модели.
Когда в возрасте 16 лет Эйнсворт (тогда Мэри Солтер), поступила в Университет Торонто в 1929 году, она быстро поняла, что у ее первого руководителя Вильяма Блатца (William Blatz) есть свои собственные идеи о теории взаимосвязанности. Основная тема его курса психопатологии почти целиком состояла из его “теории безопасности” и она, имея проблемы с чувством безопасности, сама была увлечена этим. “Я была под впечатлением от его идеи, что ребенок испытывает чувство безопасности от того, что находится рядом с родителями”, – говорит Эйнсворт. “Эта безопасность позволяет ему двигаться вперед, чтобы исследовать мир, изучать его и приобретать навыки, чтобы справляться с тем, с чем он сталкивается. Я не помню, называл ли он это “использованием родителя, как надежной базы, от которой ребенок отталкивается, чтобы исследовать мир”, но это то, как я в конце концов это сформулировала”.
Эйнсворт возвращается на отделение психологии в Торонто, проникнувшись мессианскими чувствами, которые она быстро приняла, и которые остаются с ней и по сей день: о том, что психология как наука может быть использована, чтобы фундаментально улучшить человеческую жизнь. Она получила степень по психологии, написала кандидатскую диссертацию по теории безопасности Блатца и в 1939 году стала преподавателем университета – перед трехлетним перерывом, когда она по собственному желанию служила майором в армии во время Второй мировой войны. В 1946 году она вернулась в Университет Торонто, где она и Блатц совместно руководили командой, изучающей безопасность в различных аспектах взрослой жизни. В эти годы она также начала обучаться диагностике, и позднее стала соавтором книги о технике чернильных пятен вместе с Бруно Клопфером (Bruno Klopfer), ведущим на то время интерпретатором Роршаха (Rorschach).
Наделенная быстрым умом и острым глазом, молодой психолог была блестящим и страстным исследователем. Но у нее не было ни стремления, ни склонностей становиться ученым. Будучи довольно жесткой в интеллектуальном плане, в личных отношениях она была часто гораздо мягче. Выйдя в 1950 году замуж за Лена Эйнсворта (Len Ainsworth), который был моложе ее и недавно получил диплом по психологии, она с готовностью бросила свою работу в пользу его образования. “Лену не нравилась идея оставаться в Университете Торонто, чтобы писать кандидатскую диссертацию, и мы уехали в Англию. Его приняли в университетский колледж в Лондоне, и я поехала с ним.”
И если Эйнсворт не имела особых планов на свое будущее, то человек, который поместил объявление в Лондонском “Таймс” о том, что требуется помощь, на которое она ответила – имел. У Боулби было собственное мнение, решительность и свое место в науке. Четыре года, проведенных Эйнсворт с ним и его маленькой командой, изменили ход ее карьеры. Она прониклась не только его идеями, но и его сильной и надежной личностью. “Он не скрывал того факта, что в одиночку самостоятельно боролся с аналитическим течением, что иногда это расстраивало его, но он был уверен, что находится на верном пути. Это было еще задолго до того, как я испытала некое чувство близости к нему или почувствовала, что мы друзья. Но тем не менее, у меня не было проблем воспринимать его как замещающую фигуру отца, хотя он и был ненамного меня старше”.
При первой беседе Эйнсворт и Боулби обнаружили, что их интересы в значительной степени совпадают. Это было начало “профессионального брака”, который оказался более плодотворным и прочным, чем любой другой в истории психологии.
Боулби
Старше ее на семь лет, Боулби уже сделал себе имя публикацией книги “Сорок четыре юных вора”, в которой указал на высокий процент мальчиков правонарушителей, переживших раннее разделение с матерью. На тот момент он работал над докладом для Всемирной Организации Здравоохранения о психическом здоровье бездомных детей, которые представляли огромную проблему в послевоенные годы. Опубликованная в 1951 году “Материнская забота и психическое здоровье” предостерегала от разделения детей с их матерями, даже теми матерями, которые были неопрятными и пренебрегающими. В книге утверждалось, что дети, страдающие от лишения матери, находятся в большой группе риска физических и психических заболеваний, и что даже чистое, задуманное с благими намерениями и хорошо управляемое казенное заведение, если оно каким-либо образом не обеспечивает реальную замену матери, вряд ли оградит маленького ребенка от возникновения необратимых нарушений к возрасту трех лет.
В конце тридцатых годов супервайзером Боулби в детской терапии была Мелани Кляйн (Melanie Klein), блестящий психоаналитик из Вены и изобретатель психоаналитической игровой терапии, которая приобрела огромное количество последователей в Англии после прибытия туда Кляйн в 1926 году. Один из первых общепризнанных теоретиков в области объектных отношений и титан в этой области вплоть до наших дней, Кляйн также запомнилась некоторым как эксцентричная, неискренняя и злобная особа.
“Я обучался с последователями Кляйн,” – говорит Боулби, восьмидесятитрехлетний мужчина с мягкими чертами лица, кустистыми белыми бровями, редеющими седыми волосами и хорошими, несколько отстраненными аристократическими манерами. “Но мы расстались с ними, потому что я считал, что в событиях реальной жизни то, как родители обращаются с детьми играет ключевую роль в определении развития, а Мелани Кляйн не предавала этому никакого значения. Объектные отношения, о которых она говорила, были исключительно внутриличностными отношениями”, то есть фантазией. “Представление о том, что внутриличностные отношения отражают внешние, совершенно выпадало из хода ее мысли.”
Переведено для сайта alpha-parenting.ru
Самый первый случай, в котором Кляйн была супервайзером Боулби весной 1938 года, задал тон. “Я наблюдал маленького гиперактивного мальчика пять дней в неделю. Он был тревожный, входил и выходил из комнаты, бегал повсюду. Обычно его приводила мать, и ее задача заключалась в том, чтобы ждать его в комнате ожидания, и затем отводить его снова домой. Она была чрезвычайно тревожной, несчастной женщиной, которая заламывала руки в очень напряженной, несчастной манере. Но Мелани Кляйн запретила мне говорить с этой бедной женщиной.”
В предыдущем опыте работы Боулби в Лондонской детской клинике, говорит он, – “мы наблюдали родителей точно так же, как и детей, и, по мере возможности, работали с их эмоциональными проблемами”. Это подход, который широко распространился в наши дни. Но Кляйн была пуристом и настаивала на том, чтобы он занимался только ребенком.
“Ну, я решил, что это, действительно, весьма тяжелая ситуация. А через три месяца до меня дошли новости о том, что мать была отправлена в психиатрическую больницу, что меня не удивило. И когда я пришел и рассказал это Мелани Кляйн, ее реакцией было – “какая досада, мы должны взять другой случай”. Тот факт, что у бедной женщины произошел нервный срыв, был вообще вне ее клинического интереса; с тем же успехом человеком, приводившим мальчика, мог быть инопланетянин. Честно говоря, это меня сильно поразило. И с этого самого момента моей миссией в жизни стало доказать, что опыт реальной жизни имеет очень большое влияние на развитие “.
Когда рождается гусенок или утенок, он привязывается к первому движущемуся объекту, который он видит. Практически без исключений это будет его мама, хотя если исследователь попадет им на глаза первым, то гусенок или утенок безнадежно привяжется к нему и будет следовать за ним повсюду. Другие инстинкты могут так же быть нарушены или вообще не развиться, в зависимости от того, с чем молодое животное столкнется или не столкнется в своем окружении. Мы знаем об этом и о многих других фактах бондинг-поведения птиц и млекопитающих благодаря работам этологов, таких как Конрад Лоренц (Konrad Lorenz) и Нико Тинберген (Niko Tinbergen).
Пока Эйнсворт находилась в Лондоне, Боулби стал, как он сам говорит, “зависимым” от работ этих ученых. Он тут же почувствовал, что человеческие существа так же должны иметь подобное поведение привязанности и сигналы между поколениями, что люди так же должны быть предрасположены к определенному опыту отношений, и что с ними так же могло не произойти заложенное природой, как это случилось с тем гиперактивным мальчиком, если их окружение было неадекватным.
“Я говорю об эврике,” – говорит он. – “Они были выдающимися, первоклассными учеными, прекрасными наблюдателями, и изучали семейные взаимоотношения других видов, отношения, которые были очевидно аналогичны отношениям человеческих существ, и делали это потрясающе хорошо. Мы еще бродили в темноте, а они уже находились в ярких лучах солнечного света”.
В дополнение к идеям более совершенных стратегий исследования, этология дала Боулби объяснение: разделение с матерью губительно для развития, поскольку оно разрушает инстинктивные потребности. Боулби вскоре заявил, что цепляние, сосание и следование – все это является частью инстинктивного репертуара ребенка, и что целью такого поведения является держать мать рядом. Он рассматривал улыбку ребенка как “социальный пусковой механизм”, который вызывает материнскую заботу. И он отказался от фрейдистских представлениях о драйвах, возникающих из скрытых сил, таких как либидо и агрессия, которые накапливаются внутри нас и требуют разрядки. Вместо этого Боулби видел множество врожденных поведенческих систем – паттернов, направленных на поиск взаимоотношений – таких как улыбка, лепет, взгляды, слушание, – которые наполняются и развиваются за счет реакций, которые они вызывают у окружения.
Боулби продолжил разрабатывать ряд стадий развития, основанных на привязанности с матерью. В течение первого года жизни ребенок постепенно становится способным проявлять весь диапазон “поведения привязанности”, протестуя против ухода матери, приветствуя ее возвращение, цепляясь за нее, когда испуган, следуя за ней, когда это возможно. Такие действия являются инстинктивными и уходят корнями в тот биологический факт, что близость к матери дает чувство удовлетворения, потому что она необходима для выживания. Установление, сохранение и возобновление этой близости вызывает чувства любви, безопасности и радости. Длительный или безвременный разрыв приводит к тревожности, горю и депрессии.
И Мелани Кляйн (Melanie Klein), и Анна Фрейд (Anna Freud) – соперничающие старейшины Британского психоанализа – считали, что аналитическая и этологическая смесь Боулби была дурацкой идеей, и они дали это понять своим последователям. Критики со стороны психоанализа вменяли ему, помимо всего прочего, большое упрощение психологической теории; предположение, что все патологии возникают из нарушения связи между матерью и младенцем (когда было хорошо известно, что врачебные ошибки в раннем возрасте и травмы, связанные с окружением в равной мере могли быть тому виной); и игнорирование способности ребенка развивать негативное представление о своей матери по совершенно нерациональным причинам, таким как неспособность облегчить его страдания, несмотря на все ее усилия, или появление нового ребенка, которое может вызвать невыносимые чувства покинутости, гнева и вины. Споры были ожесточенными, невзирая на то, что участники в большинстве своем были из одного лагеря: психоаналитики, которые принимали основные принципы психоанализа. Даже Рене Шпиц (Ren&eeacute; Spitz), чью работу по госпитализированным детям Боулби с уважением цитировал, присоединился к публичной трепке.
Боулби все же нашел несколько соратников среди психоаналитиков, которые, по крайней мере, тепло относились к его взглядам. Наиболее близким по духу был Д. Винникотт (D. W Winnicott), педиатр, ставший психоаналитиком, который достиг выдающегося авторитета как теоретик и также считался британским эквивалентом доктора Спока (Dr. Spock). Винникотт также придерживался твердых позиций (некоторых – еще до того, как их озвучил Боулби) касательно центральной роли связи матери и младенца, и определяющей важности качества материнской заботы. Его идеологическая близость, хотя и выражавшаяся в других терминах, давала Боулби поддержку в тот период времени.
Но независимо от того, была ли радикальная перестройка психоаналитической концепции Боулби корректна, он просто нашел дыру в аналитической теории. Насколько бы близко в своей практике психоаналитики ни наблюдали влияние событий реальной жизни и стилей родительского воспитания на личность, их теории этого не отражали. В своих работах психоаналитики все еще в основном фокусировались на индивидуальной психике и работе бессознательного в обычной повседневной обстановке. Это был большой пробел, и Боулби решился заполнить его. Он решил действовать путем изучения разделения и разрушения родительско-детских отношений в течение первых пяти лет жизни, “потому что я считал, что это возможно исследовать”. Эти исследования стали фокусом его маленького подразделения в Тависток Клиник.
Обязанностью Эйнсворт в отделе Боулби было анализировать и упорядочивать огромное количество данных, которые собирали его люди, и определять направление для дальнейших исследований. Одним из тех, чьи материалы она обрабатывала, был Джеймс Робертсон (James Robertson), социальный работник, который недавно умер в возрасте 77-ми лет. Робертсон проводил детальные исследования маленьких детей, которые были отправлены в больницу, где в начале 1950-ых, родителям разрешались лишь очень ограниченные посещения. Искусные наблюдения Робертсона отметили безутешные муки и отчаяние, которые вызывало это разделение. Когда эксперты-психиатры утверждали, что такая травма не могла возникнуть, Робертсон пришел в бешенство. Он решил купить камеру и записать это. Его трогательный документальный фильм “Двухлетний ребенок в больнице” о разделении маленькой Лоры с родителями в течение восьми дней имел влияние на изменения больничных правил: родителям разрешили ежедневные посещения, а также оставаться на ночь с госпитализированными детьми.
“Это была работа Джимми, которой я больше всего восхищалась,” – говорит Эйнсворт, которая провела много часов, перерабатывая сырые данные Робертсона в теорию. “При исследовании сепарации он знакомился с семьями до того, как ребенка разделяли с родителями; он вел наблюдение за поведением детей во время разделения, и следовал за ними, когда они возвращались домой. И я поняла, что когда бы и где бы я ни была, если бы у меня была возможность начать исследование, то это было бы исследование путем прямого наблюдения в естественной среде, такое как я делала в Уганде”.