Между тем область меняется. Последние двадцать лет матерей и детей исследуют как никогда раньше, причем некоторые исследователи используют видеозаписи и анализируют кадр за кадром. Такая работа, как правило, и поддерживает, и распространяет идеи привязанности, частично потому что она показывает уровень настройки друг на друга и связь между матерью и младенцем, что не осознавалось раньше.
Новаторская работа психоаналитика Маргарет Малер (Margaret Mahler) о процессах сепарации и индивидуации в младенчестве также простимулировала новый взгляд на ранние связи. Так же как Эйнсворт, Малер провела новаторское исследование матерей с детьми, но, видимо, поскольку она была больше мудрым наблюдателем, чем настоящим ученым – не применяла строгую методологию, не генерировала проверяемые гипотезы, – ее влияние является более ограниченным. Очень влиятельные в психоанализе, который всегда полагается на обоснованные допущения, ее идеи мало проникли в психологию развития, которая предпочитает научно доказуемые предположения.
В отличие от этого, “Незнакомая ситуация” оказалась действительно возможной для дальнейших исследований как наиболее широко используемый измерительный инструмент своего вида. На сегодняшний момент исследование привязанности, говоря словами Эйнсворт, “наводит резкость” каждый месяц, приводя новые доказательства важности качества привязанности в нашей жизни. И психологи-исследователи (которые работают в науке), и клиницисты (социальные работники, психологи и психиатры, которые работают с пациентами) вовлекаются в теорию, потому что привязанность делает нечто, что редко встречается в психологии: она сочетает удовлетворение проверяемых гипотез с перспективой изменения мира.
“Я действительно думаю, что эта работа очень актуальна для благополучия и счастья человечества,” – говорит Эйнсворт. – ” Это звучит наивно и я не кричу об этом со всех крыш, но это то, что стоит во главе всего, пока я этим занимаюсь. ”
Есть что-то простое и жизнеутверждающее в идее привязанности, в том, что единственная вещь, которая необходима вашему ребенку, чтобы развиваться эмоционально – это ваша эмоциональная доступность и чувствительность. Вы не должны быть богатым или умным, или одаренным, или веселым; вы просто должны быть здесь, в обоих смыслах этого слова. Для вашего ребенка ничего не имеет значения, кроме того, насколько вы можете отдавать себя. Более того, вы должны быть не идеальной матерью, но просто, как звучит знаменитая фраза Винникота, “достаточно хорошей” матерью.
Тем не менее, людей неустанно пытаются заставить думать иначе, особенно в городской среде, где то, отдали ли вы ребенка в правильный детский сад, может быть более значимым, чем то, как он чувствует вашу любовь. Феномен “супер-ребенка”, поощряющий родителей верить в то, что детям действительно необходимо повышение их IQ с помощью строгой стимулирующей программы, является символикой этого давления.
“Я не думаю, что это разумно,” – говорит Эйнсворт, – “быть с ребенком слишком много, давая ему попробовать это, понюхать то, почувствовать третье, пытаясь обогатить все аспекты его жизни. Это слишком много. Это навязчиво. Нормальное взаимодействие возникает по ходу обычной жизни, когда немного поговорили, и улыбнулись друг другу, и возможно, немножко поиграли, или временами сознательно уделили время игре – я думаю, это то, что ребенку необходимо в плане стимуляции. Это не означает, что интерес ребенка к другим вещам не должен поддерживаться, но у него возникнет этот интерес, только если у него будет возможность исследовать. Стимуляция – это что-то, что ты делаешь с другим. Опыт – это то, что нужно ребенку”.
Там, где идея Эйнсворт была услышана, это помогло сместить фокус дебатов о воспитании детей с аргументов за конкретные методы на более объемное понятие чувствительности. Вопросы типа кормить ли грудью или из бутылки, в каком возрасте вводить прикорм, хоть и остаются важными, но больше не являются настолько животрепещущими. Теория привязанности говорит о том, что младенцы развиваются эмоционально из-за общего качества заботы, которую они получают, а не из-за конкретных методов. Ребенок, которого кормят из бутылочки, но чья мать более чувствительно настроена, будет более благополучным, чем ребенок, вскормленный грудью, но чья мать механична и дистанцированна.
Некоторые феминисты часто обвиняют Эйнсворт в оторванности от того, что они рассматривают как современный стиль жизни, поскольку она скептично настроена относительно жизнеспособности того образа жизни, в котором матери работают. Но она утверждает, что связь утеряна именно с детьми, и возможно, на миллионы лет, поскольку именно тогда формировались наши эволюционные механизмы адаптации, в том числе те приспособления, которые, возможно, сделали близость с основной заботящейся фигурой краеугольным камнем безопасного развития. “Очень тяжело стать чутко реагирующей матерью, если ты находишься вдали от своего ребенка 10 часов в день,” – говорит она”.
Но в отличие от Боулби, который твердо верит в круглосуточную заботу, утверждает, что женщины лучше всего биологически предопределены, чтобы исполнять эту роль, и который хотел бы видеть компанию, подобную крестовому походу Генерального прокурора против курения, чтобы убедить родителей в том, что детские сады – это плохо для их детей, Эйнсворт допускает возможность того, что дополнительная забота может быть организована без ущерба для ребенка. “С точки зрения общего благосостояния ребенка мать должна быть довольно стабильно доступной. Это не означает, что она должна находиться с ним все время, не может никогда никуда выходить и оставлять кого-то другого присматривать за ребенком, или что-либо в этом роде. Но довольно постоянно доступна. Люди, пропагандирующие женскую эмансипацию, находят удобным полагать, что не имеет значения, что ты делаешь, и что женщина должна работать для себя и делать то, что приносит ей удовлетворение. Люди, которые фокусируются прежде всего на благополучии детей, обычно игнорируют то, что касается матерей. Но действительно имеет значение то, как мы регулируем эти две вещи. Если бы у меня были дети, о которых я так мечтала, мне хочется верить, что я смогла бы найти хорошую комбинацию материнства и карьеры, но я не думаю, что существует универсальное, легкое, готовое решение”.
Что касается современных детских садов, их исследование находится еще в зачатке, и Эйнсворт предпочитает его не комментировать. Мы не знаем, как качество детского сада влияет на исход привязанности, как много детей действительно подвергаются риску, насколько этот риск различается в разном возрасте, и является ли (если говорить о крайних случаях) скучающая и сердитая мать, которая сидит дома, лучше, чем мать, которая возвращается домой счастливой и удовлетворенной.
Также важными являются сильные социальные тенденции, лишь часть которых составляют детские сады. Эйнсворт видит давление и тенденции современной жизни, подталкивающие нас к тревожной привязанности с печальными последствиями психологического дистресса, негармоничными отношениями и ослабевающими социальными связями. “У людей раньше было больше досуга, больше времени для удовольствия, для общения. Сейчас все слишком заняты, чтобы общаться. Это печально”.
Экономические и социальные условия во многих западных странах обычно вынуждают обоих родителей работать, ставят в невыгодное положение тех, кто приостановил свою карьеру на несколько лет, и предоставляют мало поддержки родителям, работающим или нет. Традиционные общества, как подчеркивает Боулби, часто пользовались изобилием вторичных фигур привязанности. Семьи никуда не переезжали, были взаимозависимыми, окруженными родственниками, от бабушек до тетушек-подростков, которые энергично включались в заботу о ребенке. Поскольку этот стиль жизни, возможно, безвозвратно утерян, то можно выработать замещение. Мы могли бы помочь матерям и отцам освободить время от работы для заботы о ребенке, обучать учителей конструктивно взаимодействовать с тревожным стилем привязанности, вводить дополнительных взрослых в классы, чтобы предоставить формирование дополнительных связей, которые принесут пользу детям, тревожно привязанным к своим матерям, и обеспечить большую поддержку семьям. Излишне говорить о том, что мы еще очень далеки от того, чтобы принимать подобные обязательства.
Партнерство
“Вы должны мыслить десятилетиями,” – говорит Боулби, который считает, что борьба за более “детоцентрированное” общество требует огромной научной и гражданской агитации, сродни той, которая победила полиомиелит. “Сейчас у нас есть достаточно доказательств, что определенный опыт в детстве является фактором риска. Очевидно, есть все причины устранить эти факторы риска, если мы в силах это сделать”.
Если Боулби и не добился единодушия в этом вопросе, то, по крайней мере, он получил удовлетворение, наблюдая, как многие из его, когда-то еретических, взглядов ныне широко принимаются. Теперь его имя, бесспорно, является главным в этой области, и за последние несколько лет он получил почести и награды, которые присуждаются значимым новаторам. В частных беседах даже некоторые бывшие недоброжелатели меняют свое мнение. “К счастью,” – говорит он сухо, – “я из семьи долгожителей”.
Ему также повезло найти партнера, который смог протестировать некоторые основные положения его теории и впоследствии заставить большую часть психологии развития идти по его стопам. Сейчас он смотрит на четыре десятилетия совместной работы с Эйнсворт с удовольствием, благодарностью и, возможно, каплей вины по поводу ее долгой относительной неизвестности.
Несмотря на признание ее значимости многими, кто едва знаком с работой Боулби, для Эйнсворт он остается старшим партнером. То, что они не расстались из-за ревности и конкуренции, которые разрушили так много других научных союзов, может быть связано с ее поддерживающей женственностью – чертой, благодаря которой мужчины типа Боулби расцветают. “Я думаю, что в целом женщины гораздо больше готовы перенять на себя инициативу от мужчины-наставника, чем наоборот,” – говорит он.
Для своих учеников Эйнсворт остается важной и доминирующей фигурой, способной к серьезному подходу к работе и отсутствию ложной скромности в своих убеждениях. Но отношения с Боулби наводят на мысль о существовании и сомневающейся в себе части Эйнсворт. “Я была довольно неуверенной в детстве, и, думаю, я так никогда и не избавилась от этого,” – говорит Эйнсворт. “Если бумаги возвращались с сильной критикой или предложение по гранту было отвергнуто как не имеющее большой ценности, я тут же думала: ну, это я просто не достаточно квалифицированна, возможно и нет ничего в том, чему я придаю такое большое значение”. Логично, что Боулби, которому, кажется, было неведомо чувство неуверенности в себе, свел все воедино, в то время как Эйнсворт стала тем человеком, который прояснил происхождение часто встречающегося ощущения небезопасности, которое преследует всех нас.
То, что она выходит на первый план, получая серьезные награды и выступая в качестве приглашенного лектора, одновременно и радует, и смущает ее. В отличие от Боулби, который воспринимает внимание так, будто он рожден для этого, она чувствует себя не в своей тарелке. “Это звучит банально и скромно”, – говорит она с неким нажимом, – “но это идеи, которыми я так увлечена и так стараюсь продвигать вперед, а не я сама. Вы спрашиваете, много ли терпения потребовалось для проведения тех лонгитюдных исследований. Ну, да, это требует терпения; не думаю, что существует какой-либо удобный короткий путь. Но мне никогда так не казалось, потому, что я находила детали, полученные из первых рук чрезвычайно интересными. Сбор данных для тех лонгитюдных исследований было одной из наиболее интересных вещей, которые когда-либо происходили в моей жизни”.
Роберт Карен (Robert Karen) для журнала “The Atlantic”
Переведено для сайта alpha-parenting.ru
Переведено с англ.- Екатерина Голятина 
tibudu
Источник