Итак, предстоит кульминация Войны за наследство Флинта – историческая битва при блокгаузе.
После нее еще будут кое-какие стычки, но не сравнимые ни по масштабу, ни по потерям сторон. Все последующие боевые действия уложились всего-навсего в восемь выстрелов: два прогремели на борту «Испаньолы», еще пять (три мушкетных и два пистолетных) – у тайника, у опустевшей ямы… И еще кто-то из пиратов пальнул по отплывающей шхуне.
Все решилось у блокгауза, и решилось за какой-то час.
Штурм блокгауза – событие архиважное и требует пристального внимания и тщательного исследования.
Но мы повременим.
Остановимся. Переведем дух. Отдохнем от грохота мушкетов, пистолетов и пушки, от калейдоскопа приключений, стремительно сменяющих друг друга.
Поговорим о несколько отвлеченных вещах… Об английских джентльменах и их отображении в творчестве Роберта Льюиса Стивенсона.
* * *
Пока мы дотошно и скрупулезно ищем ответы на многочисленные вопросы, возникающие при чтении «Острова Сокровищ» – наше объективное исследование, в свою очередь, способно вызвать ряд вопросов.
Например, такой: действительно ли все наши логические построения так объективны? Какие-то уж очень неприглядные образы выступают под снимаемыми слоями краски… Совсем не похожие на истинных героев Стивенсона, исправно служивших многим поколениям юных читателей образцами мужества, чести и благородства.
Нет ли в наших выкладках преднамеренного очернения? Ради дешевой сенсационности, ради желания привлечь к себе внимание подобно андерсеновскому глупому мальчишке, крикнув: «А король-то голый!» В смысле: «А джентльмены-то прохиндеи и убийцы!»
Может быть, никакого второго (и третьего, и четвертого) смыслового слоя Стивенсон в свой роман не закладывал? Написал незамысловатую историю для юношества, а мы занимается тем, что выдергиваем из контекста случайные обмолвки, непреднамеренные ошибки мэтра, – и выстраиваем на их основе свои злонамеренные спекуляции?
Обвинения серьезные, и кто-нибудь их непременно озвучит, раньше или позже.
Поэтому лучше ответить заранее.
* * *
Для начала контрвопрос: а почему, собственно, якобы случайные обмолвки и ошибки Стивенсона складываются так идеально, дополняя друг друга, словно элементы мозаики-пазла? И почему картина в результате получается столь логичная и законченная?
Всё познается в сравнении.
Давайте для сравнения бросим беглый взгляд на творчество другого классика жанра, Рафаэля Сабатини.
Сравнение более чем корректное. Сабатини – младший современник Стивенсона (мэтр умер, когда юному Рафаэлю было девятнадцать). Оба творили поначалу в Англии и на английском языке, но оба не англичане – один шотландец, другой натурализованный итальянец. Оба, получив известность, жили и работали за границей, там же и скончались. Оба, наконец, писали про пиратов.
Итак, Сабатини… Герои у него – тоже лучший пример для молодежи. Вспомним самого известного, капитана Блада: красив, элегантен, отважен, честен, умен, образован, хорошо воспитан, верен в любви, благородство – зашкаливает… Короче говоря, Питер Блад – ум, честь и совесть эпохи колониального раздела мира.
Непонятностей и нестыковок в книгах Сабатини о капитане Бладе очень много. Недопустимо много. Торчат из текста они гораздо сильнее, чем в романе Стивенсона – там надо внимательно вчитываться, а тут странности сами бросаются в глаза.
Например, «Арабелла», корабль Блада, дает залп всем бортом, двадцать пушек выпалили разом по вражескому судну… Фокус в том, что на борту в тот момент всего десять человек. Можно еще представить десять канониров, этак раскорячившихся, широко раскинувших руки – дабы бабахнуть из двух пушек одновременно. Но кто тогда работал с парусами? Кто следил за противником и отдал команду на залп? У штурвала стоял кто? Да-да, не изумляйтесь, именно у штурвала, хотя Блад плавал по морям в семнадцатом веке. Но его подчиненные регулярно стоят у штурвала, изобретенного в следующем столетии. (На «Испаньоле», кстати, штурвала не было, кораблем управляли посредством румпеля, что вполне логично и достоверно).
Еще пример: Блад волею судьбы оказывается на корабле своих заклятых врагов, испанцев. Выдает себя за голландца, благо язык знает, – и в результате путешествует не в кандалах и не в трюме, куда попал бы любой англичанин. Живет как белый человек, в каюте, столовается с испанскими офицерами… И как-то после ужина офицеры и Питер Блад вместе с ними, что называется, злоупотребили. Вернее, только начали злоупотреблять, когда Блад вдруг заявил: он, дескать, ирландец, происходит из нации великих выпивох, и перепьет здесь любого! Забыл капитан, что по легенде он из Голландии. И Сабатини забыл, поскольку не отметил для читателей ошибку персонажа. А испанцы? Им и вовсе наплевать: голландец, ирландец, какая нахрен разница, был бы человек хороший, давайте лучше выпьем! За ирландца с приметами Блада, к слову, испанским адмиралом неплохая награда была назначена, восемьдесят тысяч золотом…
Такие ошибки и неточности идут у Сабатини густым потоком, особенно в книгах-сиквелах про Блада. Там вообще творятся вещи чудесные: давно потопленная «Арабелла» вновь плавает по морям, и Блад вновь ей командует (бросив, очевидно, и возлюбленную, и пост губернатора Ямайки), его соратник, гугенот Ибервиль, оборачивается каким-то чудом истово верующим католиком и т. д. и т. п.
Но вот в чем проблема: как над этими странностями ни размышляй, никакой связи между ними не просматривается. Один странный момент можно объяснить так, другой этак, – но общая картина не появляется. Нельзя сделать вывод о какой-то тайной стороне жизни капитана Блада, которую автор прямо упоминать не желает, но дает достаточно намеков вдумчивому читателю.
Вывод возникает другой: плохим писателем был Рафаэль Сабатини, уж извините. Гнал свои тексты, не задумываясь о смысле и достоверности. Совсем как какой-нибудь наш автор фэнтези, молодой и талантливый.
У Стивенсона таких проколов нет, румпель штурвалом он никогда не назовет. Мы уже не раз отмечали, что практически все ляпы – результат небрежности переводчиков, незнания ими материальной части.
А если уж в тексте Стивенсона что-то настораживает своей нелогичностью – объяснение всегда находится и идеально стыкуется со вторым смысловым слоем. Это у Сабатини глупые ошибки, а у Стивенсона – сигналы читателю: включи-ка мозг, задумайся, о чем тебе хотел сказать автор.
* * *
Наше исследование могут упрекнуть в излишней въедливости, во внимании к мелочам, которыми вполне можно пренебречь… Ну какая разница, в самом деле, когда восходит и заходит солнце на далеком острове в Атлантическом океане? Или сколько времени шло письмо в восемнадцатом веке от Бристоля до Лондона? Разве это главное в литературном произведении?
Действительно, мелкие детали и детальки – не самое главное в повести или романе. Но факт в том, что одни писатели обращают внимание на достоверность даже в мелочах, а другие относятся к достоверности наплевательски, как Рафаэль Сабатини.
Вот что думал по этому поводу сам Роберт Льюис Стивенсон:
«Писатель должен знать свою округу – будь она настоящей или вымышленной – как свои пять пальцев; расстояния, деления компаса, сторону, где восходит солнце, поведение луны – все должно быть безупречно. А сколько хлопот с одной луной! Я уж раз сел в лужу из-за луны в „Принце Отто“ и, после того как мне указали мою оплошность, в виде предосторожности взял себе за правило никогда не писать без лунного календаря, что и другим советую.
Имея календарь, карту местности и план каждого дома – на бумаге ли или четко и подробно удержанный в уме, – можно надеяться, что избежишь хотя бы самых грубых ошибок. С раскрытой картой перед глазами едва ли разрешишь солнцу сесть на востоке, как это происходит в „Антикварии“. Имея под рукой календарь, не позволишь двум всадникам, которые скачут с важным поручением, потратить шесть суток (с трех часов ночи в понедельник до поздней ночи в субботу) на путь длиною, скажем, в девяносто или сто миль, а потом еще до истечения недели и все на тех же скакунах проделать пятьдесят миль за день, как о том пространно повествуется в неподражаемом романе „Роб Рой“…»
Позиция мэтра абсолютна ясна и в комментариях не нуждается.
Приведенный выше отрывок взят из статьи Стивенсона «Моя первая книга: Остров Сокровищ». Название не должно вводить в заблуждение – дилетантом, впервые взявшимся за перо, Стивенсон не был. Вновь проблема в не совсем корректном переводе – «Остров Сокровищ» не первая книга писателя, а первый художественный роман.
Любой желающий может заглянуть в библиографию Стивенсона и убедиться: его первая книга, «Пентландское восстание», вышла из печати в 1866 году, за семнадцать лет до «Острова». И другие книги выходили в последующие годы, так что назвать автора начинающим язык не поворачивается…
Вполне зрелый писатель. И крайне внимательный к мелочам.
* * *
В морском деле Стивенсон, кстати, дилетантом тоже не был – чем отличается оснастка шхуны и брига, знал прекрасно. Много ходил по морю на шхунах, в том числе и до написания «Острова» – на шхуне «Цапля» в 1874 году.
Но вот иллюстраторы романа рисовали несчастную шхуну «Испаньолу» кто во что горазд. Например, на рисунках Генри Брока (воспроизведенных в нашем классическом детгизовском издании и во многих переизданиях) шхуна оснащена как шхуна, но мачт почему-то всего две… Но француз Жорж Руа, автор самых первых иллюстраций, далеко переплюнул английского коллегу, – на его гравюрах «Испаньола» не пойми с какого перепугу обернулась бригом с прямыми парусами. (Стивенсон был крайне недоволен, но сделать ничего не смог; решительно ничто не изменилось за век с лишним в отношении издателей к авторам, увы…) Однако всех перещеголял художник С. Рудаков – наш, лениздатовский. Изобразил «Испаньолу» в виде галеона – трехмачтового, с прямыми парусами.
Рис. 11. Метаморфозы «Испаньолы»: французский вариант – двухмачтовый бриг.
Запомним раз и навсегда: в тексты иллюстрируемых произведений художники не вчитываются.
На этот факт мы обратили внимание не просто так.
Дело в том, что многие издания «Острова Сокровищ» сопровождаются картой острова. И некоторые исследователи, пытавшиеся до нас реконструировать истинный смысл происходивших на Острове Сокровищ событий, этой картой по наивности своей пользовались… И для датировки событий, и для привязки к местности приключений героев.
Карта существует в двух канонических вариантах, и на одном из них имеется точная дата передачи карты капитаном Флинтом штурману Билли Бонсу: июль 1754 года.
Казалось бы, отличная зацепка, коренным образом опровергающая нашу датировку, – Стивенсон сам писал в воспоминаниях, что карта острова появилась на свет даже раньше, чем текст романа. Нарисовал писатель карту далекого острова, чтобы позабавить пасынка, потом стал сочинять приключенческие истории, происходившие на острове…
Но та ли это карта?
Судя по всему, нет. Первое издание (журнальное) «Острова Сокровищ» никаких карт в качестве приложения не имело. Второе издание (книжное) – аналогично. И карта, и дата появились в первом заграничном, переводном издании. В немецком, если быть точным.
Рис. 12. Метаморфозы «Испаньолы»: английский вариант – шхуна, но третья мачта загадочным образом утеряна…
Послужил ли основой для немецких иллюстраторов набросок Стивенсона? Вполне возможно, издание прижизненное… Но надпись с датой – явная самодеятельность художников. Дата слишком явно противоречит многим деталям текста, но дело даже не в том. Она противоречит самому духу мемуара Хокинса. Зачем старательно избегать любой временной конкретики, зачем вымарывать две последние цифры в дате 17..? Чтобы потом свести на нет все усилия и дать нам отличную точку отсчета, позволяющую восстановить всю хронологию?
Рис. 13. Метаморфозы «Испаньолы»: советский вариант – на заднем плане трехмачтовый галеон с прямыми парусами.
Второй вариант карты (отечественного происхождения, судя по надписям на русском) тоже украшен датой: октябрь 1750 года, – но к какому событию она относится, не указано, и оснований принимать ее во внимание еще меньше.
Естественно, что пытаться понять с помощью этих карт передвижения героев по острову – занятие абсолютно бессмысленное. С тем же успехом можно строить теории о том, каким образом шхуна «Испаньола» превращалась то в бриг, то в галеон.
Поэтому объявим все иллюстрации апокрифами и в нашем анализе будем основываться лишь на каноническом тексте. А в нем, кстати, карта описана весьма подробно – и о «передаточной» надписи с датой нет ни слова.
* * *
Что же касается английских джентльменов, призванных служить примером для молодежи…
Дело в том, что Стивенсон не англичанин. Он шотландец, и отношение к английским джентльменам у него специфичное.
Вспомним других персонажей мэтра, которых можно отнести к категории джентльменов.
Доктор Джекил – благопристойный викторианский врач-джентльмен, но под благородной внешность скрывается гнусный обезьяноподобный мистер Хайд.
В «Новых арабских сказках» (благодаря телеверсии более известных как «Приключения принца Флоризеля») главный герой исследует целую галерею джентльменов, препарирует их, словно острым скальпелем, – и везде под джентльменскими личинами одно и то же: гнусь и мерзость…
А ведь это все викторианские джентльмены, сущие вегетарианцы в сравнении с джентльменами восемнадцатого века, – создававшими громадную империю, сплачивавшими ее железом и кровью, не чистоплюйничая и в средствах не стесняясь. И занимаясь при том вещами, совершенно с нашей точки зрения аморальными.
Вспомним упоминавшегося на этих страницах капитана Макрэ, персонажа документальной книги Даниэля Дефо о пиратах. Макрэ попал в плен к пиратам Ингленда и спасся благодаря заступничеству одноногого здоровяка, обвешанного пистолетами (прообраза Джона Сильвера). В результате с Макрэ обошлись более чем мягко: вернули не только корабль, хоть и сильно потрепанный в бою, но даже большую часть груза. И отпустили. Он доброго отношения не оценил: едва вернувшись в порт, тут же организовал и возглавил хорошо вооруженную карательную экспедицию против пиратов.
Из-за Макрэ, собственно, Ингленд и был низложен, за то, что отпустил такого матерого врага. А карьера Макрэ пошла в гору, он был назначен губернатором Мадраса и за пять лет трудов в этой должности приобрел 800 000 фунтов стерлингов. При жаловании пятьсот фунтов в год… Такой вот капитан и джентльмен. Английский дворянин восемнадцатого века.
Стивенсон при написании «Острова Сокровищ» во многом опирался на «Историю пиратов» Дефо, это видно из простого сравнения фактологии. И джентльмены в романе вполне соответствуют реальным героям эпохи, тому же капитану Макрэ. Но…
Но времена пришли другие. Времена победившего лицемерия – британские джентльмены занимались в колониях тем же, что и век назад – но назвать кошку кошкой уже стеснялись. Книгу с реальными портретами джентльменов восемнадцатого века никто бы в викторианскую эпоху не опубликовал.
Так и появился на свет код Стивенсона, позволяющий вычленить из незамысловатой юношеской истории истинное отношение автора-шотландца к английским джентльменам.
Но ведь Ливси в нашей версии – шотландец? Его-то за что так?
А как именно? Доктору Ливси автор весьма симпатизирует… Мятежник-якобит? – так это в глазах шотландца Стивенсона недостатком не является. У него и в других романах появляются вполне симпатичные якобиты. А вот к сквайру Трелони безжалостны оба – и Стивенсон, и доктор Ливси.
Кстати, говоря о том, что он якобы служил в войсках герцога Кумберлендского, Ливси именует своего якобы начальника полным титулом Его Королевское Высочество принц Кумберлендский (в переводе титул утерян). Горькую иронию этих слов в устах шотландца не понять, не зная хотя бы в кратких чертах биографию принца и герцога…
Итак, господин Кумберлендский, он же Камберлендский и Кемберлендский в разных написаниях. Принц, сын Георга Второго. Полководец, причем крайне неудачливый. Принц был бит под Фонтенуа, проиграл другие битвы Войны за австрийское наследство. На полях сражений Семилетней войны тоже не победил ни разу.
Единственная баталия, в котором ему удалось отличиться – битва при Куллодене 16 апреля 1746 года. Битва с шотландскими якобитами Молодого Претендента, Карла Эдуарда Стюарта…
Герцог Кумберлендский победил в этой битве, воспользовавшись более чем двукратным превосходством в личном составе и подавляющим в количестве артиллерии. И на радостях приказал перебить пленных, в том числе раненых, – чем заслужил прозвища «мясник» и «палач Шотландии».
После того искореняли и усмиряли мятеж с размахом. Вешали ускользнувших с поля боя, сжигали селения, уничтожали скот, заподозренных в сочувствии сотнями ссылали за океан, на Барбадос… Шотландцам запретили носить палаши, и хранить запретили. Не разрешали надевать килты и вообще любую национальную одежду с цветами кланов. Даже волынки запретили…
Резня при Куллодене и всё, что за ней последовало, – страшная, долго кровоточившая рана в англо-шотландских отношениях. Она и сейчас не позабыта, а уж во времена Стивенсона тем более.
Так что доктор Ливси, боровшийся против мясника и палача Шотландии Кумберленда, никак не мог быть для Стивенсона изменником… А вот «канонический» Ливси, служивший под командой мясника… О таком факте в биографии симпатичного персонажа автор-шотландец просто не стал бы упоминать. Эпоха полна войн и сражений, недолго подобрать для биографии героя битву, никак не связанную с именем герцога Кумберлендского.
Хотя отрицательными чертами доктор и наделен, большая авторская симпатия к нему хорошо ощущается. Ну так и Джон Сильвер не ангел с белыми крыльями. Однако и ему автор симпатизирует… Любил Р. Л. Стивенсон своих персонажей, что уж скрывать.
А к персонажам-шотландцам испытывал особую слабость.
* * *
Мы уже не раз вспоминали «Владетеля Баллантре» – самый глубокий, самый трагичный и пронзительный роман Стивенсона.
Центральная аллегория там проста: два главных персонажа, два абсолютно непохожих друг на друга брата символизируют Англию и Шотландию.
«Правильный» брат, лорд Генри – символизирующий Англию – все делает как надо. Он и в гражданской войне выбрал правильную сторону ганноверской династии, и законопослушен, и семьянин отличный, и в делах честен, и вообще… Только навевает персонаж сначала уныние и скуку, а потом – из маленьких черточек, полутонов, намеков – вырастает просто-напросто читательское омерзение и ожидание, что сотворит-таки этот тип в конце концов нечто запредельно мерзкое. Лорд Генри ожидания оправдывает, совершает расчетливое и гнусное братоубийство руками нанятых бандитов.
«Неправильный» брат, Баллантре, – символ Шотландии – мятежник-якобит, авантюрист, играющий в орлянку со смертью, при оказии даже пират. Нарушает слово, и соблазняет чужих жен, и моральными препонами не стеснен… Но обаятельный, черт возьми, симпатичный. Дерется – не раз и не два – за обреченное дело и никогда не сдается, совсем как шотландские горцы под Куллоденом.
Вот, собственно, вся суть отношения Стивенсона к правильным английским джентльменам и к «своим» шотландцам – они, конечно, непутевые, заплутавшие в лабиринтах большой политики, и вляпавшиеся в грязь и кровь в этих блужданиях… Но все же свои.
А с кого брать пример юношам, обдумывающим житьё…
Пусть юноши сами решают.
Глава двадцать вторая
Утро перед битвой
Едва Джим Хокинс успел проснуться, как немедленно оказался в гуще событий: к блокгаузу явился Джон Сильвер под белым флагом. Не капитулировать, естественно, – на переговоры.
В результате Джим был вынужден делать два дела одновременно: участвовать в переговорах в качестве пассивной стороны (проще говоря, слушать беседу Сильвера и капитана) и одновременно страдать от голода, не позавтракав. По этой причине, или по иной, но очень многое Хокинс в переговорах пропустил. Или же не пропустил, но не пожелал сообщать нам по тем или иным причинам.
Лакуны в повествовании Хокинса о переговорах видны невооруженным глазом. Очень уж не состыкованы реплики в разговоре, очень резко и без причин меняется поведение собеседников…
Рассмотрим все по порядку.
«Сильверу было мучительно трудно взбираться по склону холма. На крутизне, среди сыпучего песка и широких пней, он со своим костылем был беспомощен, как корабль на мели. Но он мужественно и молчаливо преодолел весь путь, остановился перед капитаном и отдал ему честь с величайшим изяществом. На нем был его лучший наряд: длинный, до колен, синий кафтан со множеством медных пуговиц и сдвинутая на затылок шляпа, обшитая тонкими кружевами.
– Вот и вы, любезный, – сказал капитан, подняв голову. – Садитесь.
– Пустите меня в дом, капитан, – жалобно попросил Долговязый Джон. – В такое холодное утро, сэр, неохота сидеть на песке».
На первый взгляд странный скачок: Сильвер мужественно преодолевает трудный путь, чтобы тут же жалобно проситься в дом… Пришел к врагам на переговоры – так и общайся с ними достойно и твердо, нечего скулить под дверью, как замерзшая собачонка. Не Арктика, не покрылся бы сосульками Сильвер за недолгий разговор.
Но в этом моменте Хокинс ничего не упустил. Стоит немного поразмыслить, неясность исчезает. Сильвер не просто переговорщик, он еще и разведчик, попасть внутрь блокгауза ему жизненно важно.
Накануне, обстреливая крепость из пушки, Израэль Хендс сумел-таки однажды накрыть сруб прямым попаданием. «Одно ядро пробило у нас крышу и пол», – свидетельствует доктор.
Сильвер должен был оставить наблюдателя, следящего за обстрелом издалека, например с вершины сосны. Глупо тратить в больших количествах боеприпасы и совершенно не интересоваться результатами канонады. Про ядро, угодившее в блокгауз, Долговязый Джон знал.
Удачное попадание вполне могло уменьшить гарнизон на два-три человека. А это дает совсем другой баланс сил, осажденные после таких потерь обороняться толком не смогут и можно прессовать их на переговорах, как душе угодно.
И Сильвер, отложив в сторону гордость, жалобно просится внутрь. Вдруг там пара убитых и тяжелораненый?
Но капитан Долговязого Джона внутрь не пустил, да еще и уселся в дверях, перекрыв проем. Либо Смоллетт вспомнил про угодившее в сруб ядро, либо проявил осторожность на всякий случай.
Сильвер в блокгауз не попал и остался в неведении. На самом деле все целы и невредимы, но главарь мятежников мог о том лишь догадываться.
Одноногий продолжает свои попытки. Он видит Джима и доктора Ливси, тоже подошедших к двери и остановившихся за спиной у капитана. Теперь дверной проем полностью перекрыт, кто еще есть внутри, не разглядеть. Сильвер забрасывает удочку: «Да вы тут все в сборе, словно счастливое семейство, если разрешите так выразиться…»
Ливси и капитан – твердые орешки, но юный Хокинс мог бы и сорваться в ответ на такой пассаж, если бы в блокгаузе и в самом деле оказались убитые ядром.
Опять не выгорело. Хокинс не сорвался и ни в чем пиратов не обвинил.
И тогда Сильвер совершил ошибку… Невольную, вызванную недостатком информации. Поведал о партизанской вылазке Бена Ганна, об убитом в результате пирате. Сильвера можно понять: будь он хоть трижды предусмотрителен, но такое: наличие на острове робинзонящего экс-пирата, готового немедленно обратить оружие против былых коллег, – не предугадать никому. Разве что Ванга-провидица смогла бы предусмотреть подобный вариант.
Сильвер хотел лишь заявить: дисциплину мы подтянем, больше у вас такого не получится. Но попутно дал доктору и Джиму бесценную информацию: Бен Ганн и в самом деле готов им помогать, и уже помог самым реальным и действенным способом; а вечно пьяные мятежники по ночам беззащитны: караулы не помогут, если назначать в них натрескавшихся рому матросов. Все равно задрыхнут.
Капитан Смоллетт не понял ничего. «Все, что говорил Сильвер, было для капитана загадкой», – пишет Хокинс, тем самым подтверждая: мы правильно восстановили события, о Бене Ганне узнали далеко не все осажденные. Иначе капитан тут же сообразил бы, кто заявился под утро в лагерь пиратов.
Затем Сильвер был вынужден озвучить свой вариант: карта в обмен на жизнь, – вслепую, без необходимой предварительной информации. Потому что предлагать такое можно исключительно людям, которых держишь за горло. С чего бы осажденным соглашаться? Пираты не ворвались в блокгауз и не взяли их на прицел. Крепость по меньшей мере нивелирует преимущество врага в численности, припасы пока имеются, есть возможность и желание защищаться…
Нет никаких резонов соглашаться на предложение Сильвера.
Они, резоны, появились бы, если бы ядро Хендса и в самом деле ополовинило гарнизон. Но Сильверу и здесь не повезло. Подарок, полученный накануне от Ливси, исчерпал лимит везения пиратского капитана, Остров Сокровищ надолго стал для Сильвера Островом Невезения.
Далее следует крайне примечательный обмен репликами. Приведем его полностью, он того стоит.
«– Нам нужна ваша карта, вот и все, а лично вам я не желаю ни малейшего зла…
– Перестаньте, любезный, – перебил его капитан, – не на такого напали. Нам в точности известно, каковы были ваши намерения. Но это нас нисколько не тревожит, потому что руки у вас оказались коротки.
Капитан спокойно взглянул на него и стал набивать свою трубку.
– Если Эйб Грей… – начал Сильвер.
– Стоп! – закричал мистер Смоллетт. – Грей ничего мне не говорил, и я ни о чем его не спрашивал. Скажу больше: я с удовольствием взорвал бы на воздух и вас, и его, и весь этот дьявольский остров! Ясно, милейший?
Эта гневная вспышка, видимо, успокоила Сильвера. Он уже начал было сердиться, но теперь сдержался».
В диалоге зияет громадная лакуна. Ну никак не объясняют сказанные слова изменение настроения, причем у обоих собеседников.
С чего так взвился капитан Смоллетт? Только что держал себя с ледяным спокойствием, трубку набивал… И вдруг взвивается, словно осой укушенный, кричит, слюной брызжет, остров взорвать грозится… Что случилось? Что за всплеск беспричинной ярости?
Да и Сильвер демонстрирует нетипичную реакцию. Начал было сердиться, и вспышка капитана по идее должна бы еще больше разозлить пирата… Ан нет, она его успокаивает.
Надо признать, что многоточие после слов Сильвера «Если Эйб Грей…» скрывает нечто большее, чем одну недосказанную фразу. Долговязый Джон ее произнес-таки, и еще несколько фраз добавил.
Но в окончательный вариант мемуара слова Сильвера не попали, и есть основания предположить, что вымарал их Ливси-редактор.
Что же столь провокационное изрек одноногий?
Вызвать ярость капитана он мог самым простым способом: изложить свое видение вчерашних событий.
Если Эйб Грей, мог сказать Сильвер, наплел вам небылиц о том, как мы кровожадно собирались перерезать вам глотки, – то это всего лишь слова одного человека, сэр, никакими делами не подтвержденные. А у меня есть полтора десятка свидетелей, готовых рассказать любому суду, хоть под присягой, хоть под пытками, о ваших поступках, сэр. Что с ними ни делай, они будут твердить одно и тоже: вы покинули корабль, вы дезертировали, вы первыми начали стрелять в безоружных матросов и разбивать им головы во время сна. Если ваших людей допросить поодиночке – что расскажут они? Наверняка ведь, сэр, даже если сговорятся, будут противоречить друг другу в деталях и подробностях… Пушка Хендса? А при чем тут он? Старина Хендс истосковался по любимому делу, и не будем винить его за маленький салют, устроенный в честь прибытия на остров. Или он случайно зацепил кого-то из ваших? Не верю, сэр, чтобы такой опытный канонир… При всем моем уважении, капитан, – извольте предъявить трупы.
Вот что сказал Сильвер. Форма могла быть иной, но содержание сомнений не вызывает.
Удар пришелся не в бровь, а в глаз. Сильвер сказал правду, крайне неприятную для капитана: если дело угодит в суд, придется отвечать за неспровоцированное убийство матросов.
Капитан кричит и грозит взорвать остров лишь потому, что возразить ему нечего.
А Сильвер успокаивается. Собеседник проникся, теперь можно обсуждать новый вариант сделки: карта против жизни и свободы от уголовного преследования.
Дав время капитану выкурить трубку и успокоиться, Сильвер предлагает новые условия. Естественно, вымарав его предыдущие слова, полностью изложить предложенную сделку Ливси не может. В ход идут уже не только редакторские ножницы, приходится вносить отсебятину.
В результате предложение Сильвера приобретает странный и нелепый вид:
«Вы нам даете карту, чтобы мы могли найти сокровища, вы перестаете подстреливать несчастных моряков и разбивать им головы, когда они спят. Если вы согласны на это, мы предлагаем вам на выбор два выхода. Выход первый: погрузив сокровища, мы позволяем вам вернуться на корабль, и я даю вам честное слово, что высажу вас где-нибудь на берег в целости. Если первый выход вам не нравится, так как многие мои матросы издавна точат на вас зубы, вот вам второй: мы оставим вас здесь, на острове. Провизию мы поделим с вами поровну, и я обещаю послать за вами первый же встречный корабль».
Что за ерунда? Эту ахинею серьезный человек всерьез предлагал другим серьезным людям?
Где гарантии? Отсутствие гарантий для кладоискателей на корабле очевидно настолько, что даже виртуальный двойник Сильвера, сочиненный Ливси, это признаёт: не уследить мне за матросиками, прирежут они вас за трех товарищей своих загубленных, как пить дать прирежут…
Прислать первый встречный корабль? Еще смешнее… Допустим, Сильвер человек чести, на свой лад, разумеется. Пиратское слово тверже железа, пират сказал – пират сделал.
Но каким образом Долговязый Джон сдержит слово?
Ситуация: матросики одни, не имея на борту человека, которого можно с успехом выдать за законного капитана, плывут по океану. С полным трюмом золота, между прочим. Встречают корабль. Надо обменяться приветственными сигналами и быстро-быстро плыть свои курсом.
Какое-либо общение с капитаном встречного судна категорически не приветствуется. Не скажешь ведь ему: мы тут капитана своего и прочее начальство на необитаемый остров высадили, заберите их, будьте так любезны… С одной пушкой и с малочисленным экипажем такая просьба может обернуться скверно.
И соврать-то толком нельзя… Первый встречный вопрос: отчего сами-то людей с острова не забрали? – и ответить нечего.
Эти соображения ясны всем и сразу. Капитан всё понимает. Сильвер всё понимает. И глупое условие сделки придумал не он, – Ливси, с меньшей вероятностью Хокинс. Но никак не Сильвер.
С тем, что Сильвер не говорил и не мог сказать, всё понятно. Интересно другое: что он на самом деле сказал? Предложил сочинить в качестве гарантии некий документ, снимающий с кладоискателей ответственность за начатую бойню? Грамотные матросы, распишутся, неграмотные крестики поставят… Может быть… Хотя и без документа можно обойтись. Получив и поделив золото Флинта, пиратам в суд обращаться уже не с руки.
Но вот вопрос: не предложил ли одноногий кое-что еще? Он ведь пришел договариваться всерьез. И мог выложить на стол переговоров убойный козырь. Предложить поделить не только провизию, но и золото. Пополам.
Выход, всех устраивающий.
Сильверу не надо гнать людей под пули, исчезает риск уничтожения карты противниками в последний момент.
Кладоискателям тоже не надо вступать в схватку, чреватую неизбежными потерями, можно получить половину золота и продуктов, – и спокойно дожидаться спасательную экспедицию.
Конечно, и те, и другие получат вдвое меньше, чем рассчитывали. Но и половина сокровища Флинта – золото на огромную сумму. Не лучше ли взять половину, чем пытаться захватить все, рискуя свернуть себе шею?
Гарантии продумать не проблема – шесть тонн золота не схватишь и тут же с ними не убежишь (не уплывешь на «Испаньоле»).
Характерный момент – в конце своей тирады Сильвер повышает голос и говорит: «Надеюсь, все ваши люди тут в доме слышат мои слова, ибо сказанное одному – сказано для всех». Все логично, сквайр Трелони – главный пайщик концессии, и ему неплохо бы слышать такие предложения из первых уст.
Но в обратную сторону принцип почему-то не работает… Сильвер пришел на переговоры не один, в сопровождении пирата с белым флагом. Почему тот не стоит рядом в ходе переговоров? Почему вожак оставил его за частоколом?
Под конец уцелевшие пираты будут обвинять Сильвера в двойной игре, в переговорах, которые он вел за их спинами с врагами. Вполне обоснованное обвинение, и начались эти переговоры в утро битвы при блокгаузе.
Пожалуй, и двойная игра началась тогда же…
Иначе свидетель Сильверу не помешал бы: вот, ребята, Чарли подтвердит, о чем мы там толковали со стрекулистами тонконогими.
Но Чарли, или как там его еще звали, остался за частоколом. Между прочим, защитники крепости не требовали, чтобы Сильвер подошел к ним непременно один, поскольку двое безоружных опасности для семерых вооруженных не представляют. Чуть дернутся – и врагов станет на двое меньше, только и всего.
Однако Сильвер ковыляет наверх один. По рыхлому песку, с огромным трудом… Что бы Чарли ему не помочь, не подставить плечо?
Не помог. Не нужен Сильверу свидетель.
Можно предположить, что в пиратском коллективе единства мнений не наблюдалось: максималисты во главе с Джобом Эндерсоном желали получить всё до последнего пенса, а также всенепременно перерезать глотки стрекулистам.
И Сильвер делал смелые предложения на свой страх и риск.
Как бы он их тогда реализовал? Получил бы, допустим, немедленное согласие концессионеров, – и что?
Не срастается… Не вытанцовывается…
Должен был Долговязый Джон добавить что-то еще… Как-то дать понять, хотя бы намеком: есть тут у меня чугунные головы, которым очень хочется вашей крови. Но мы ведь, если договоримся, сумеем их вразумить? Они рвутся в драку, и я не буду им мешать, – но у вас ведь найдется, чем их встретить?
Предположение о подобном намеке Сильвера достаточно смелое. Доказать его сейчас затруднительно. Оставим нашу догадку пока в ранге гипотезы. Если последующие события можно объяснить без нее, гипотеза отправится в мусорную корзину. Ни к чему плодить лишние сущности.
Ответ на предложение Сильвера капитан дает немедленно. Не просто отказывается, но делает это в крайне грубой форме. Производит, как сам позже выразился, залп всем бортом:
«А теперь послушайте меня. Если вы все придете ко мне сюда безоружные поодиночке, я обязуюсь заковать вас в кандалы, отвезти в Англию и предать справедливому суду. Но если вы не явитесь, то помните, что зовут меня Александр Смоллетт, что я стою под этим флагом и что я всех отправлю к дьяволу. Сокровищ вам не найти. Уплыть на корабле вам не удастся: никто из вас не умеет управлять кораблем. Сражаться вы тоже не мастера: против одного Грея было пятеро ваших, и он ушел от всех. Вы крепко сели на мель, капитан Сильвер, и не скоро сойдете с нее. Это последнее доброе слово, которое вы слышите от меня. А при следующей встрече я всажу пулю вам в спину. Убирайтесь же, любезный! Поторапливайтесь!»
Насчет суда Смоллетт погорячился… В суд в его положении лучше не соваться. И пуля в спину – не в лоб, не в грудь – какая-то не очень джентльменская угроза. Это скорее намек: не рассчитывай на своих пьяных часовых – захотим, всех перестреляем спящими. Без всякого джентльменства.
Однако если Сильвер и в самом деле предложил поделить золото, почему Смоллетт выдал столь резкую отповедь? Почему не взял срок на раздумья? Предложение заслуживало