Джим снова углубился в смутный монолог, цитируя поэтов типа Рембо и Блейка.
- Дорога эксцессов ведет во дворец мудрости, - вновь и вновь повторял он, как эхо.
Встреча с Джимом стала смертью моей наивности.
К счастью, музыка была великим уравнивающим фактором для нас обоих. Скажем так, его восхищали мои возможности, как музыканта, а меня – его ум и образованность.
- Что ты имел в виду, когда говорил, на том концерте, что гитарист играет запредельно? – спросил Джим, когда мы, уже ближе к ночи, ехали в Голивуд.
- Он забирался так далеко, насколько возможно, в пределах структуры аккорда. Другими словами, он реально отрывался. Ты хочешь как можно дальше отклониться от темы, чтобы звучать по-настоящему свободно, но не настолько, чтобы выпасть из общей гармонии. Ты можешь немного поплясать на краю. Как Колтрейн или Майлз. У них есть право забираться в дебри, потому что они заплатили все долги, сделали массу прекрасных мейнстримовских записей.
Я был уверен, что он меня понимает. Когда я говорил о музыке Колтрейна как о потоке сознания в виде «звуковых полотен», Джим слушал очень внимательно, по ходу вставляя свои литературные ассоциации.
- Ну да, все верно. Как у Рембо, «разрушение смыслов». Слушай, а поехали в «Trip»? говорят, Аллен Гинзберг должен выступать.
- Хорошо. Знаешь… если джаз и поэзию можно как-то соединить… Я думаю, это мы и есть.
- Поспорим? – перебил меня Джим.
- Что?
Джим вытащил из кармана монетку в четверть доллара, подбросил в воздух и на лету поймал ее ртом.
- Ты что, проглотил ее?
- Угу.
- Ты псих.
-Угу. Ха-ха.
Глава 5
Light My Fire
Зажги мой огонь
Оххай, 1977
Солнце садилось на запад, и знаменитый оххайский «розовый миг» - когда последние солнечные лучи освещают долину, вычерчивая в небе контуры хребта Топа-Топа, прямо за моей конюшней – должен был вот-вот наступить (Ojai - "oh-high" – маленький городок в горах Южной Калифорнии, бывшая деревушка индейцев племени Чумаш – прим перев.). Подсветка была ошеломляющей. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались апельсиновые рощи, акры и акры апельсиновых рощ. Я слез со своей лошади, Метчен, и повел ее в поводу вдоль скалистого обрыва к ранчо Тэтчер Скул. Сорок лет назад, таким же туманным вечером, Роналд Колмен вот так же тащился вдоль этого самого обрыва и глядел с высоты на волшебную долину Шангри-Ла в классической киноленте «Последний горизонт». Мне было ясно, почему киношники выбрали для натурных съемок именно это место. Я влюбился в него с первого взгляда, когда подыскивал пристанище для двух моих лошадок.
Метчен забила копытом и громко заржала, почуяв своих товарок в коррале. Она была не любительница дальних прогулок и всегда норовила завернуть домой, но я боролся с ней уже десять лет и воспринимал, как члена семейства.
Вот уже десять лет прошло с тех пор, как Жак Хольцман, президент «Elektra Records», подарил мне ее после оглушительного успеха песни «Light My Fire».
Джим выбрал себе машину, Mustang Cobra, Рей и Робби захотели магнитофоны, а я попросил коня. Мы шутили тогда насчет этого. Потоп только начинался.
***
Шел июль 1965-го. Рей взял (в долг) три часа студийного времени у своего приятеля Дика Бока, хозяина «World Pacific Recording Studious» в Голливуде, решив воспользоваться шансом записать, наконец, несколько песен и заодно выяснить, на что похоже то, что мы играем.
Я прибыл на полчаса раньше, чтобы установить барабаны. По мере приближения к студии, мое волнение все нарастало, но когда, войдя в просторное помещение для записи, я застал там группу Рави Шанкара, сворачивающую инструменты, мой пульс и вовсе заколотился, как бешенный. У меня даже голова закружилась. Вот он я, в одной студии с музыкантами, которыми так долго восхищался издалека.
Я наблюдал, как Алла Ракха, барабанщик Рави, упаковывает свои маленькие индийские барабанчики. На вид они казались куда примитивней моей барабанной установки, но я знал, что играть на них куда сложней.
Дик Бок распрощался с индусами, и они ушли, запахнувшись в свои разноцветные сари. Он спросил, какие у меня будут пожелания.
- Я хочу быть рядом с пианино, - ответил я, слегка запинаясь. Это был мой первый в жизни сеанс звукозаписи. Кто я такой, чтобы указывать продюсеру, где ставить барабаны?
Он пожал плечами: «no problem», и очертил пальцем в воздухе зону вокруг рояля. Окей. Так я буду рядом с Реем. Я был приятно удивлен, что у нас с ним нашлось много общих кумиров среди джазовых музыкантов, и именно с ним мне бы хотелось поддерживать контакт во время записи.
Я окинул взглядом звукопоглощающие стены комнаты, в которой устанавливал барабаны, она чем-то смахивала на офис. Стены были сплошь оклеены специальными акустическими плитками, с миллионами маленьких дырочек в каждой, для поглощения звука. Вам ни к чему эхо в помещении для записи звука. Если надо, вы можете добавить его позже. Я был в курсе.
Рей и Дороти прибыли вместе с Джимом, вслед за ними зашли Рик и Джим Манчзареки. За три последующих часа, используя только один или два дубля, мы записали шесть песен: «Moonlight Drive», «End Of The Night», «Summer Almost Gone», «Hello, I Love You», «Go Insane» и «My Eyes Have Seen You».
Работали без передышки. Все вживую. Бок был сдержанным человеком и специализировался на записи джаза – а джазовым музыкантам не надо давать советы, как играть - так что за все время нашего сеанса он не сказал и двух слов. Мы не успели опомниться, как все закончилось, и мы снова оказались на улице.
И – при нас была «ацетатка» с записью наших шести песен («acetate» – звуковой диск для демо-записей в до-магнитофонную эпоху. Имел пластиковую или алюминиевую основу и лаковое ацетатное покрытие, на котором нарезались звуковые дорожки. Прим пер.). Рей сунул ее под мышку и, вслед за Дороти и Джимом, нырнул в желтый фольксваген-«жук». Отъезжая, он прокричал нам в окно, что начнет предлагать наш материал фирмам звукозаписи уже в ближайшие дни. Джим, впервые услыхавший свой голос в записи, сиял на заднем сидении.
Реакция лейблов на нашу демку была забавной. Рей вспоминал позже: «Это была потеха; мы гоняли туда-сюда по Лос-Анджелесу с нашей пластиночкой, заходили в офисы и говорили: вот шесть песен, у нас есть еще много-много других, послушайте эти. И везде, буквально везде нам отвечали: «Нет! Как вы можете – это ужасно – выключите немедленно – нет, нет и нет!». Мне особенно запомнился тот парень, на «Liberty». Он послушал, а потом как заорет: «Кто вам позволил, кто вам только позволил такое исполнять!» Он чуть не кидался на нас с кулаками, выставляя из офиса!»
Когда мне живописали все эти истории, я был разочарован и при этом слегка удивлен, узнав, что Рей непременно заставлял их дослушать до конца нашу самую эксцентричную песенку, «A Little Game», после того, как они отвергали другие, менее провокационные вещи:
Я как-то раз в игру сыграл
К себе в мозги я заползал
Игра моя знакома вам
Зовется, "как сойти с ума"
До меня дошло, когда Рей рассказал очередной анекдот, про то, как наши песни прослушивал Лу Адлер, продюсер «Mamas and Papas». Он, натурально, перебрасывал иглу с песни на песню, выслушивая по паре первых нот в каждой, после чего заявлял: «Тут ничего, ничего такого, что я мог бы использовать!».
Ну и дела, подумал я. Они просто не поняли наше видение. Да они тупые, блин!
***
После того, как наше демо завернули, энтузиазма на репетициях поубавилось. Во время очередной, когда Моррисон вышел на перерыв, Джим и Рик Манчзареки воспользовались моментом, чтобы отвести нас с Реем в сторонку и сообщить, что они уходят из группы.
Я отлично их понимал: Рик с Джимом, как и Рей, привыкли нормально зарабатывать, выступая по клубам, и им был не в кайф упираться на шару неизвестно зачем, да еще в компании с таким непрофессионалом, как Моррисон. Однако я считал, что они совершают большую ошибку.
Моррисон появился в гараже, олицетворение невинности.
Все остальные переминались в смущении, и я предложил сыграть пару песен. Вышло не очень. Мы играли вяло, и я знал, что братья Рея уже не с нами. Рей сидел с вытянувшимся лицом, но я пытался приободрить его, бросая многозначительные взгляды в его сторону: не переживай, возможно, все к лучшему. Я надеялся, что мы найдем им замену в лице гитариста, который сможет солировать.
***
Моя половая жизнь на тот момент прекратила свое существование. Я, наконец, заявился проведать Хейди в дом к ее родителям на Беверли Хиллз. Мы не виделись восемь месяцев. После моего посвящения в медитации и контркультуру, она показалась мне простушкой и наивнячкой. Я заподозрил, что ей просто нужен муж, двое детей да собственный дом. Я откланялся, вернулся домой и поставил одну из своих любимых песен Боба Дилана:
Иди прочь от моего окна, беги со всех ног
Я не тот, кого ты хочешь, бейби, я не тот, кто тебе нужен
Ты говоришь, что ищешь кого-то
Кто не знает слабости и всегда полон сил,
Чтобы оградить и защитить тебя
Неважно, права ты иль нет,
Кого-то, кто распахнет перед тобой все двери…
Но я не тот, бейби, нет, нет, нет, я не тот
Я не тот, кого ты ищешь, бейби
Хейди – в прошлом. Мечты о группиз, изнывающих от страсти по мне – в будущем. А в настоящем - я и моя собака Лофти, спящие в одной постели. Я влюблялся по нескольку раз за день, просто колеся по городу. Наверно, у меня был спермотоксикоз. При этом я так боялся женщин, что не мог решиться заговорить хотя бы с одной.
Я знал, что вполне симпатичен и способен быть «чувственным» с девушкой, но страх оказаться отвергнутым был столь силен, что мне оставалось только фантазировать. Когда наша группа, наконец, чего-то добьется, воображал я, мы будем выгребаться из-под телок, которые повалятся на нас со всех сторон!
Так или иначе, надежда, что наши песни достаточно хороши, была тем, ради чего стоило жить.
***
Я откинулся назад и стал раскачиваться на двух задних ножках стула, сидя за столом в родительской гостиной. Я любил так делать еще ребенком, несмотря на порицание, которое достигло кульминации в тринадцать, когда стул подо мной сломался. И вот я снова здесь, занимаюсь тем же. Но я нервничал, а это занятие меня успокаивало. К моему облегчению, званый обед со спагетти, которые моя мама приготовила для всей нашей группы, проходил гладко. Больше всего я переживал за Джима, в обществе моих родителей, но он был в образе джентльмена-с-Юга и посему вел себя тихо и скромно. Полагаю, его желудок был счастлив. Мои друзья, похоже, изголодались и стосковались по домашней еде. «Дом» у Рея остался в Чикаго, а у Джима - во Флориде.
Дороти, подружка Рея, была привычно молчалива, зато Рей бурно беседовал с моей мамой. Пара вечных оптимистов. Мой младший брат, Джим, двенадцати лет, был всецело сосредоточен на том, как намотать спагетти на вилку и донести до рта. Отец, как всегда, отмораживался, так что я попытался взломать лед.
- Я думаю, если мы сможем сделать хитовый альбом, именно - золотой альбом, а не просто синглы, вот тогда мы будем в дамках. Когда ты продаешь миллион синглов, деньги начинают крутиться, но фирма звукозаписи берет себе огромный процент за производство плюс прибыль, так что артисту перепадает процентов пять, не больше. Поэтому нужно сделать целый альбом хитов, и тогда – мы богачи.
- Правильно рассуждаешь, - отозвался папа. – А название у вас есть?
- Пока нет.
- Еще спагетти? – вклинилась мама. – Добавки сколько угодно!
- Я, пожалуй, не откажусь, - Рей привстал. Он оглянулся на Дороти, и она протянула ему свою тарелку, которую он тоже вручил маме за очередной порцией.
Милый вечерок. Все отправились по домам с полными животами, и состояние сытости держалось еще несколько дней.
После ухода Рика и Джима Манчзареков я привел на репетицию Билла Вольфа. Он был хорошим соло-гитаристом, но Рей посчитал, что он не очень вписывается, то ли музыкально, то ли визуально. Джиму было особо нечего сказать на этот счет, он, похоже, оставлял решение всех музыкальных вопросов Рею и мне.
У Рея не было никаких знакомых гитаристов, и он покровительственно разрешил мне привести на аудиенцию еще одного бывшего члена «Psychedelic Rangers», Робби Кригера. Рея беспокоила его скромность, поскольку манера игры Робби была полной антитезой громогласной электрогитаре, которая стала общепризнанным символом рок-н-ролла. Зато у него было уникальная манера звукоизвлечения. Вместо медиатора Робби использовал свои длинные ногти, как играют фолк или фламенко.
Кроме того, Робби обладал фундаментальными представлениями об аккордной структуре, что, как я надеялся, очень пригодится в работе над нашими песнями. И еще один плюс: Робби умел играть на электрогитаре «бутылочным горлышком» - слайдером, прием, который он позаимствовал у старых блюзовых гитаристов.
По традиции, блюзовый гитарист должен отбить горлышко от винной бутылки и вставить в него мизинец. Затем взять аккорд и начать скользить горлышком по грифу, заставляя гитару издавать пронзительные, потусторонние вопли. Я слышал такое на дисках нескольких исполнителей, которыми увлекся с подачи Робби, но живьем игру «горлышком» на электрогитаре видел только в его исполнении.
И мне сорвало башку. У меня не было ни малейших сомнений, что у Рея с Джимом ее тоже снесет, как только они услышат этот мелодичный и одновременно пробирающий до костей саунд.
- Я думаю, ты прошел собеседование, - выпалил я на ухо Робби, когда мы ехали с репетиции к нему домой в Пелисейдз. – Я нервничал ровно до того момента, пока ты не взял слайдер в «Moonlight Drive». Shit, Рей смотрел на тебя, как на Бога!
Робби перестал нервно накручивать кудри на пальцы и поправил очки.
- Да ладно. Хотя, вроде, неплохо получилось. Но вспомни, как в той песне у Роберта Джонсона, что я тебе ставил: «Сожми мои лимоны, пока сок не потечет на - бииирррввввввуууууууууууу» - вот это, я понимаю, слайдер!
- Мало кто играет слайдером на электрике, да?
- Майк Блумфилд играет иногда с «Butterfield». - Он мимолетно усмехнулся, глядя на окна, когда мы подъезжали к дому. – Кстати, а как вы нашли это место для репетиций?
- Его арендует однокурсник Рея и Джима, с кино-факультета. Он сказал, что будет нормально, если мы будем репетировать там днем. Прикольно, да - маленький домик, в укромном месте, за всеми этими складами в Санта Монике?
- Да, клево. Но Джим… певец. А он не подарок. Ты видел, как он наорал на своего приятеля, помнишь, который вошел, уселся за кухонный стол с кульком травы и стал крутить джойнты – Феликс? Так его зовут? Вау, странная тусовка.
- Да уж! Причем, мы можем запросто попалиться из-за всей этой движухи, что мы тут устраиваем. Я тусовался как-то с Джимом, месяц назад. Мы зашли в Venice West Cafe, и он там зацепился с каким-то чуваком, тот был уже бухой, конкретно. Джим зазвал его к Рею послушать пластинки, и когда мы зашли, Джим как начнет щелкать выключателем, то гасить свет, то зажигать, то гасить, то зажигать – чувак реально пересрал. Мы как раз диск Чета Бейкера слушали – тот, где он поет – и тут пацан подрывается, говорит, что ему пора валить и резко делает ноги. Джим сидел с довольной рожей. Сказал, что просто хотел устроить ему экзамен.
- Меня не удивляет, - невозмутимо сказал Робби.
- Экзамен, подумал я. Мы что – в школе? И что за предмет мы здесь изучаем – страх?
- Да, я бы не хотел принимать кислоту одной компании с ним, - пробурчал я. – Вот уж не хотел бы. Думаешь, он слишком сумасшедший?
- Да… и может стать большой звездой при этом. Иногда одно сопутствует другому, верно?
- Ха, не стану спорить.
Я подрулил к дому. Робби помешкал, прежде чем вылезать.
- Скажи, тебе понравилась группа? – в лоб спросил я.
- Да, я хотел бы в этом поучаствовать. Мне еще надо разобраться с другой своей группой, но – да! – Он вылез из машины, захлопнул дверь, затем сунул голову в окно. – Стой, подожди. Я играю в другой группе, но ты – ты-то ведь тоже, причем, сразу в двух?
- Ну и что, - прокричал я в окно, включая зажигание. – Ты подвяжешь со своей одной, а я подвяжу со своими двумя!
Поздно вечером, добравшись домой, я позвонил Рею.
- Хай, это Джон. Ну, так что ты думаешь насчет Робби?
- Мне очень понравился слайдер, - ответил он. – Слушай, а он не сможет так играть в каждой песне? – Рей, похоже, завелся не на шутку.
- Да ладно, а многовато не будет?
- Только он какой-то… ну совсем не агрессивный. Я беспокоюсь, как он будет смотреться на сцене. Он же себя вообще никак не подает. А гитарист должен быть наполовину шоуменом.
- Кто кому что должен? Не всем же быть такими позёрами, как я.
- Ладно, давай еще порепетируем с ним, там будет видно.
Зная его, вопрос с Робби можно было считать решенным. Я возликовал. Похоже, группа у нас все-таки складывается.
***
Репетировать теперь стало в радость. Уважение, которое каждый из нас питал к мастерству другого, вылилось в естественную демократию. Рей, Робби и я годами играли на своих инструментах, поэтический дар и начитанность Джима были неоспоримы, и от каждого ожидалось, что он вставит свои два цента, когда возникнет новая идея.
Подобрать басиста оказалось куда сложней, чем найти гитариста. Нужен был не просто хороший – требовался подходящий. Однажды мы даже попробовали порепетировать с девушкой (предполагалось, что это внесет некое отличие), сыграли «Unhappy Girl», «Break On Through» и еще пару каких-то наших вещей. Потом попробовали блюзы – наш кавер «Back Door Man», сделанный под влиянием Джона Хаммонда и еще совсем сырую версию «Little Red Rooster» Хаулин Вольфа. Все равно мы продолжали звучать слишком традиционно. Как только появлялась бас-гитара, мы тут же превращались в типичный рок-н-ролл бед. Слишком похоже на «Rolling Stones». Хоть мы и обожали их и готовы были бесконечно говорить об их свежем альбоме, «Aftermath», мы были обречены делать все что угодно, лишь бы звучать по-другому.
Мне нравилось репетировать вообще без баса: только два инструмента и голос Джима. Звук был таким открытым. Моей первой задачей было держать ритм, не позволяя кому-либо ускоряться или отставать, во всем остальном каждый имел полную свободу выражать свою индивидуальность, и группа сразу же начинала звучать необычно. Из моего джаза, из классической музыкальной школы и последующего увлечения блюзом у Рея, из фолка и фламенко у Робби и Джимовской одержимости старыми блюзерами мы медленно вытачивали саунд «Doors».
В конце концов Рей набрел на клавишный бас «Fender Rhodes», и проблема басиста отпала сама собой. Добавился последний штрих. Поскольку Рей играл на басу левой рукой, а правой – на органе, это заставляло его играть простые басовые партии, когда он концентрировался на своей правой руке, играя на органе. «Rhodes» звучал немного расплывчато, зато давал нам необходимую основу и делал наш звук еще более оригинальным.
Отсутствие настоящего басиста оставляло мне пространство для заполнения, и я наслаждался, добавляя перкуссионные комментарии к пению Джима. Почему-то мне особенно нравилось делать это в самые тихие моменты, как тот, что поздней вошел в «The End», когда я взрывался одним-двумя барабанными «выстрелами», ломая напряжение. Я отлично осознавал, как пугающе звучат мои барабаны в тишине, и мне хотелось, чтобы они звучали еще более пугающе.
«У нас никогда не было сомнений, получится у нас или нет, - говорит Робби сегодня. – Нам было изначально ясно, что наш материал – самый интересный, а наш певец – самый красивый, с какой группой ни сравнивай. Что могло не получиться?». У нас было все, что надо – так мы себя ощущали.
Единственным, чего нам пока не хватало, было название. В те времена большинство американских групп имели длинные психоделические названия типа «Strawberry Alarm Clock» (Земляничный Будильник), «Jefferson Airplane» или «Velvet Underground».
Было время цветения апельсинов, лето 65-го, погода для футболок, и я сидел на заднем сиденье в желтом «жуке» Рея. Мы ехали на юг по фривею Сан Диего. Джим сидел рядом с Реем спереди, в джинсах, футболке и босиком. Казалось, он вообще не носит обуви. Он поджег очередной косяк.
- Что вы думаете по поводу названия «Двери»? – спросил Джим, обернувшись и протягивая мне косяк.
- Гмм… коротко и просто, - отозвался я, принимая у него самокрутку. – А тебе не стремно курить в машине?
Джим пожал плечами. Я коротко затянулся и торопливо передал косяк обратно.
- Страх нужно давить, как таракана, да, чуваки? – пробасил Рей. – Дайте и мне пыхнуть.
Джим поднес косяк к губам Рея, и тот сделал длинный напас.
- Джим взял идею названия из книжки Хаксли, «Двери восприятия».
«Двери». Я покрутил слово в мозгу.
- Мне нравится. Не похоже ни на кого и звучит прикольно.
Хаксли, подумал я, что-то я про него слышал. Надо будет книжку почитать.
Моррисон пояснил, что Хаксли сам позаимствовал фразу у Вильяма Блейка: «Если бы двери восприятия были чисты, человек увидел бы все таким, как оно есть – бесконечным». Услыхав такое, я окончательно удостоверился, что у нас в группе есть настоящий поэт.
«Двери». «The Doors». Мне понравилось. Коротко и ясно. Прямо в лоб.
- А как, по-вашему, нам одеваться для сцены? – продолжил Джим c деловым лицом. – Может, в костюмы?
- Ну, не знаю… давай как-нибудь потом, посмотрим, - пробормотал я, думая про себя, что предложение Джима по поводу нашего гардероба – это худшее, что можно себе представить.
Какой Джим все-таки бывает наивный, подумал я. Его сельские корни нет-нет, да и дают о себе знать. Парень из Джексонвилля, штат Флорида. В моде не сечет. Провинция, что вы хотите…
***
Очередной проблемой, ставшей на нашем пути, был призыв в армию. Сама идея, что мне придется учиться убивать людей, вызывала у меня тошноту. Не меньшую тревогу вызывал страх, что наша группа развалится, если кого-то из нас заберут в армию. Во Вьетнаме все быстро разгоралось. Нескольких друзей уже загребли. Я не мог понять, с чего это вдруг наше правительство решило, что нашей национальной безопасности угрожают коммунисты из небольшой дальневосточной страны на другом конце света.
Рей уже успел побывать в армии несколько лет назад. Служить он был не обязан. Я помнил сюжет из его студенческого фильма, «Призыв», который был целиком автобиографичным. Находясь в депрессии по случаю разрыва с любимой, Рей записался добровольцем. (Надо полагать, совсем затосковал. Видно, та еще была подружка!) Проведя в Азии год и научившись курить траву и «тайские палочки» (популярный в 60-70-х сорт марихуаны, и, одновременно, способ ее курения, когда засушенные «шишечки»-соцветия конопли вставлялись в бамбуковую палочку, через которую и курились, прим. пер.), Рей решил, что с него достаточно.
Он проглотил маленький шарик из алюминиевой фольги, который на рентгеновском снимке выглядел, как язва. Для большей убедительности Рей заявил, что он гомосексуалист, и ему сказали «go home».
Этим летом мне, Робби и Джиму пришли повестки явиться и пройти армейскую медкомиссию. Состоятельные родители Робби заплатили психиатру, чтобы тот сочинил бумагу, в которой было написано, что мальчик не годится для службы. После чего отправили Робби с этой бумагой проходить призывную комиссию в Тусон, Аризона, где местное движение за отмену призыва еще не сформировало у военных иммунитет к любым справкам.
Мне предстояло явиться на призывной центр в Лос-Анджелесе. Джиму – тоже, неделей позже.
Накануне медосмотра я совсем пал духом. Заголовки в «Los Angeles Times» сообщали, что первый из отказавшихся служить уже отправлен в тюрьму. Он был приятелем приятеля, с которым я как-то раз пообщался. Не в силах избавиться от тревоги, я не спал сутками, без конца глотая метедрин, которым меня заботливо снабдил Рей и читая «Дневник Альбиона Мунлайта» Кеннета Пэтчена для вдохновения. С пацифистской риторикой за поясом и одинокой губной гармошкой Боба Дилана, играющей «God Is On Our Side» (Бог на нашей стороне), в качестве музыкального фона, я пытался отыскать в себе решимость истинного борца за веру. Но к моменту, когда предки высадили меня из машины перед дверями призывного центра, я был на грани нервного истощения. Я толкнул вращающуюся дверь и шагнул внутрь огромного, шумного помещения армейского штаба, навстречу своей судьбе. На мне была потная рубашка в розовую и голубую полоску и коричневые вельветовые штаны, месяц не бывшие в стирке. Моя одежда смердела так, что я сам едва не падал в обморок от удушья.
- Бойцы, слушай мою команду! – рявкнул нам сержант-вербовщик, словно мы уже были на службе. – Заполните вот эти анкеты и марш на второй этаж, где будет производиться ваш медосмотр!
Я заполнил анкеты настолько коряво и неряшливо, насколько это мог бы сделать умственно неполноценный, думая о том, что если мне не дадут отсрочку, я сам стану умственно неполноценным прямо здесь на месте. Благодаря кислоте я открыл наличие здравого смысла в этом безумном мире. Благодаря армии я уже готов был его утратить. Моя музыкальная карьера, казалось, испаряется прямо у меня на глазах.
Заполняя анкеты, я заметил своего давнего школьный приятеля Эда Воркмана – тот бодро маршировал через зал прямо ко мне. Shit, подумал я, сейчас он меня попалит. Я низко нагнул голову, пытаясь спрятать лицо.
- Привет Джон! Как дела? Ну что, увидимся во Вьетнаме, братишка?
Его мачо-юмор не вызвал во мне никакого восторга. Я скорчил гримасу, боясь даже взглянуть на него, дабы не выйти из образа дауна, в который я так усиленно пытался войти. К счастью, он учуял исходящий от меня аромат, внимательно посмотрел на меня, покачал головой и молча пошагал дальше.
Когда он ушел, я встал и отправился сдавать анализы. У дверей лаборатории, где принимали анализ мочи, я подумал, как хорошо было бы подлить какой-нибудь гадости в мензурку с моим анализом – жаль, не догадался прихватить чего-нибудь заранее.
Но – увы, и мне оставалось только продолжать свой трип из кабинета в кабинет. Моя ярость и отчаянье росли, достигнув пика в очереди на прием к армейскому психиатру. Дело шло к развязке и у меня не было никаких идей. Если бы именно в этот момент у меня просто проверили пульс, то меня бы точно признали негодным к строевой без всякого дальнейшего медосмотра.
Стоя в очереди, я обратил внимание на женоподобного черного красавчика. Красавчик вел себя шумно, нетерпеливо, томно и жеманно. Я был готов поставить сто баксов, что уж он-то отсрочку получит.
Он послужил для меня источником вдохновения, в котором я так остро нуждался.
В кабинет психиатра я заходил на каменных ногах. Голова кружилась, сердце выскакивало, коленки подгибались. Психиатр сидел за столом. Избегая встречаться с ним взглядом, я взял стул, стоявший перед столом и со скрежетом протащил его в противоположный угол кабинета.
Затем уселся на него лицом к стене, прямо под портретом Президента Джонсона и большой фотографией бомбардировщика B-52.
- А НУ ИДИ СЮДА, ТЫ, ЗАСРАНЕЦ! - взревел психиатр.
Дрожа от страха, но обреченный далее следовать своему импровизированному плану, я с тем же скрежетом потащил стул обратно к столу. Усевшись, я перегнулся через невротично чистый стол, пока мое лицо не оказалось в нескольких дюймах от очков психиатра. Своим дыханием я мог бы сбить B-52 на том фото. Я неделю не мылся и не чистил зубы.
- В армии служить хочешь? – осведомился врач, откинувшись назад и сдерживая вдох.
- Нет, сэр, честное слово, я боюсь, что не смогу с этим справиться, сэр – искренне ответил я. Мои глаза наполнились крокодиловыми слезами. Впервые в жизни я проходил пробу на актерское мастерство, даже не задумываясь об этом.
- Тебе пойдет на пользу! – отрезал психиатр, с отвращением тряся головой. Он шлепнул штемпель на мои бумаги, равнодушный к моим театральным талантам, и направил меня в следующий кабинет. Пошатываясь, я вышел за двери.
И очутился перед длинным столом, на котором складывались заполненные анкеты. Чернокожая женщина-волонтер приняла у меня документы. На вид лет пятидесяти, в униформе, едва не лопавшейся по швам и с добрым лицом – единственным добрым лицом, которое я видел за весь день. Когда я протягивал ей бумаги, она ощутила состояние моей души и чуть задержала меня возле стола. Указав на клеточку «гомосексуальные тенденции» в анкете, она спросила: «Проверьте внимательно, вы все заполнили?»
Я взглянул на нее, вначале испуганно, затем с надеждой, и она кивнула головой. Я так и не знаю, действительно ли она подумала, что я гей, или я просто показался ей слишком хрупким для армии.
Несколько часов спустя мне выдали мою классификацию: 1Y. Клерк сообщил мне, что через год я должен буду явиться на повторную проверку, но сейчас я был СВОБОДЕН! Мне бы конечно, хотелось получить 4F, что означало полную непригодность для армии, но желания подзадержаться здесь и начать им что-то доказывать у меня не возникло.
Мама подобрала меня на углу МакАртур Парк. Садясь в машину, я очень стеснялся, что от меня плохо пахнет, но когда я, наконец, рассказал ей о своих злоключениях, я понял, что мой запах – это самое меньшее, что ее беспокоило.