Граф Солтык возвращался из театра. Антракты он провел в ложе Огинских, по окончании спектакля усадил их в карету, приказал своему кучеру ехать домой, а сам пошел пешком. Он был взволнован и хотел пройтись, чтобы успокоить нервы. Дойдя до своего дома, он повернул в узенький, слабо освещенный переулок, ведущий к реке. Вскоре он очутился в лабиринте незнакомых улочек. У него невольно мелькнула мысль о ночном приключении, и тут же в тишине ночи раздались громкие проклятия и грубый хохот очевидно пьяных мужчин и среди них, диссонансом, — звучный женский голос. Граф поспешил на помощь и, подойдя ближе, увидел женщину, окруженную толпою молодых людей. Защищаясь с неимоверной храбростью, ей удалось сильным толчком в грудь повалить на землю одного из нападавших, и выхватить револьвер. Мужчины отшатнулись, и она произнесла твердым голосом:
— Я застрелю как собаку каждого, кто осмелится подойти ко мне!
Несмотря на это предостережение, Солтык сделал шаг вперед и сказал, вежливо снимая шляпу:
— Сударыня, позвольте мне предложить вам свои услуги.
— Благодарю вас, хотя я и не нуждаюсь в посторонней помощи, — произнесла незнакомка, сурово взглянув на графа сквозь вуаль. — Хорошо, потрудитесь проводить меня, — прибавила она, беря его под руку.
Между тем, шайка негодяев уже успела опомниться.
— Так вот почему вы ломались! — вскричал один из них.
— Этот новый претендент нравится ей больше, чем мы! — заорал другой.
— Мы потребуем от него удовлетворения, — прибавил третий.
— Удовлетворения?! — гордо вскинув голову, воскликнул граф. — Берегитесь, как бы вас самих не привлекли к ответственности!.. Прочь с дороги, если не хотите, чтобы моя палка познакомилась с вашими спинами!
— Попробуйте!
Граф не стал повторять, и через мгновение двое из нападавших, окровавленные, лежали на снегу, а остальные — спасались бегством.
Незнакомка молча шла под руку со своим защитником, а он любовался ее величественной осанкой, безукоризненным профилем и выбившимися из-под меховой шапочки золотистыми волосами. Им овладело странное, незнакомое чувство: он еще не был влюблен в эту женщину, но ему казалось, что он, наконец, нашел подругу жизни, с которой его ничто не сможет разлучить.
На углу одной из улиц незнакомка остановилась и с благодарностью пожала ему руку.
— Я вам больше не нужен? — спросил граф, устремляя на нее выразительный, умоляющий взгляд.
— Очень вам благодарна… Теперь я могу дойти домой без провожатого… здесь недалеко.
— Как вам угодно… Но признаюсь вам, мое сердце болезненно сжимается при мысли, что мы с вами уже более не встретимся.
— Быть может, когда-нибудь вы меня и увидите.
— Позвольте узнать…
— Нет, нет, нет, — быстро прервала его незнакомка. — Сегодня вы от меня ничего не услышите, кроме того, что я благородная девушка, достойная защиты графа Солтыка.
— Вы меня знаете?
— Да… Но, довольно об этом… Скоро вы обо мне услышите. До свидания! — и она ушла, надменно кивнув ему головой.
Граф долго смотрел ей вслед и вдруг ударил себя ладонью по лбу:
— Ведь это она, — пробормотал он, — та странная, отважная девушка, о которой говорил Сесавин… Это личность выдающаяся… такие встречаются редко… И зачем столкнула меня с ней судьба, для счастья или для погибели?..
Вернувшись домой, граф долго сидел в задумчивости перед угасающим камином. Весь следующий день он мечтал о таинственной незнакомке: ее очаровательный образ преследовал его и на катке, и в клубе, и за обедом у знакомых, и даже вечером, у Огинских.
Когда Солтык вошел в гостиную, Эмма Малютина была уже там, и хозяйка дома тотчас познакомила их. Но начинало смеркаться, а лампы еще не зажигали, так что граф не мог рассмотреть ее черты. Он только внимательно прислушивался к звуку ее голоса и этот голос казался ему знакомым.
Наконец гостиную осветили, и чудная девушка предстала перед его взором во всей красоте. На ней было черное бархатное платье, отделанное белым кружевом, роскошные волосы были гладко зачесаны назад и копной лежали на затылке. Благородная простота этого наряда придавала ей неотразимую прелесть. Она разговаривала с Анютой. Случайно обернувшись и увидев Солтыка, она бросила на него выразительный взгляд. Это не ускользнуло от патера Глинского и произвело на него самое неприятное впечатление.
— Вы сдержали свое слово, — чуть слышно произнес граф, подойдя к Эмме.
— Пользуюсь случаем, чтобы еще раз поблагодарить вас за услугу, — отвечала красавица, протягивая ему руку.
В эту минуту к ним подошел иезуит.
— Слышали ли вы, граф, об ужасном происшествии в Каменец-Подольске? Там в лесу нашли наполовину сожженную на костре молодую женщину.
— Ах, какой ужас… Кто же виновники этого преступления? — раздалось со всех сторон.
— Полагают, что это дело рук секты, так называемых «Небесных посланников, или парадизиаков».
— Вам известно что-нибудь о них? — спросила Огинская.
— Я слышал кое-что, — отвечал патер Глинский.
— Расскажите же нам! — вскричала Анюта.
— Все, что вы знаете! — прибавила Генриетта.
— Это таинственная секта, члены которой убивают своих ближних во имя Бога Живаго. До сих пор полиции не удалось передать в руки правосудия ни одного из ее приверженцев.
— Не выдумка ли это? — спросил Солтык.
— Нет, граф, ужасные доказательства ее существования обнаруживаются почти ежедневно. Она сродни известной индийской секте душителей. Догматы их верования основаны на том, что мы живем на этом свете для искупления своих грехов и только те из нас попадут в царство небесное, которые окончат жизнь добровольной мученической смертью. Но и это еще не все. Мнимые благодетели рода человеческого стараются завлечь в свои сети некоторых, заранее намеченных ими личностей, и, если те не пожелают добровольно принести себя в жертву, они без церемонии убивают их во имя Божие, обещая за то отпущение грехов. Кроме того, они подвергают своих жертв ужасающим пыткам, и когда несчастные мученики, истощенные невыносимыми страданиями, начинают молить о смерти, их укладывают на жертвенник перед изображением распятого Спасителя и жрец или жрица из секты умерщвляют их во славу Божию.
— Это невероятно! — воскликнул Сесавин.
— Поверьте, что я не грешу против истины, — подтвердил иезуит. — В этой секте, как и в большинстве русских сект, например, у духоборов, беспоповщины и других, женщины играют заглавную роль и представляют три различных типа: во-первых, кающаяся грешница или добровольная мученица, подвергающая себя истязаниям в надежде на отпущение грехов; затем, так называемая, «спасительница душ», заманивающая грешников в свои сети; и, наконец, жрица, хладнокровно вонзающая нож в неповинную жертву. Самая опасная из них — «спасительница душ», потому что она скрывается под маской светской дамы, и мы не подозреваем об ее присутствии среди нас.
При этих словах Анюта инстинктивно взглянула на Эмму, которая, казалось, равнодушно слушала иезуита. Но после слов о «спасительнице душ» она устремила на оратора такой взгляд, что невинная девочка невольно содрогнулась. Это был кровожадный взгляд разъяренной тигрицы.
Никто из присутствующих ничего не заметил, но на Анюту увиденное произвело неизгладимое впечатление. Она вдруг вспомнила, что Казимир Ядевский знаком с Эммой Малютиной, и сердце ее замерло от ужаса.
XXIII. Куда?
— Наконец-то я застал тебя дома! — воскликнул Казимир, входя однажды вечером в гостиную Эммы. — Ах, как давно мы с тобою не видались!.. За что ты меня так наказываешь? — прибавил он, становясь перед ней на колени и покрывая ее руки горячими поцелуями. — Где ты была? Вероятно, у новых друзей, которые для тебя дороже, чем я!
— Мы не виделись всего один день, — улыбнулась девушка.
— Нет, три дня, они показались мне тремя годами!.. Вечностью!
— Ты все преувеличиваешь… Я навестила свою больную приятельницу и отдала визит Огинским.
— Так ты у них бываешь?.. Желал бы я знать, с какой целью они с тобою познакомились? Чего они от тебя хотят?
— Решительно ничего… Да если бы у них и была какая-нибудь предумышленная цель, то поверь, я сумела бы ее разгадать. Неужели ты сомневаешься в твердости моего характера?
— Нисколько… Я и сам не знаю, почему это меня так тревожит… Ты, вероятно, уже познакомилась с Солтыком?
— Разумеется!
— И он произвел на тебя сильное впечатление?
— Ни малейшего… Да встань же, сделай одолжение, сюда может войти тетушка или кто-нибудь из посторонних, а ты стоишь передо мной на коленях.
— Какая ты красавица, Эмма! — воскликнул Ядевский, садясь возле нее на стул.
Действительно, девушка в эти последние дни расцвела, как майская роза. Неудивительно: впервые в жизни она была влюблена. Это чувство оживило ее, придало всему ее существу еще большую прелесть. Теплая, напитанная запахом цветов атмосфера комнаты, слабый свет лампы под зеленым абажуром, белое платье с голубыми бантами, хорошенькие ножки в голубых бархатных туфлях — все это производило на влюбленного юношу чарующее впечатление. Долго любовался он красавицей и наконец спросил:
— Любишь ли ты меня?
— Люблю, — отвечала Эмма тоном, уничтожавшим всякое сомнение, — тебя одного, и никого никогда больше любить не буду.
— Дорогая моя, ты согласна стать моей женой?
— Да… но не теперь, а со временем.
— Почему же?
— Для супружеского счастья недостаточно одной любви… быть может, мы не сойдемся характерами… А чтобы изучить друг друга, потребуется немало времени. Нельзя, закрыв глаза, броситься в бурный водоворот жизни. Он увлечет нас, а куда?.. Этого мы не знаем.
— Куда? — в раздумье повторил Казимир. — Это и есть главная загадка человеческой жизни. Я не ошибусь, если скажу: в могилу! Не правда ли?
Эмма вздрогнула и побледнела.
— О, нет! — с трудом произнесла она, и губы ее задрожали. Казимир обнял ее за талию, и она прибавила чуть слышно: — Прошу тебя, не прикасайся ко мне.
Юноша в изумлении взглянул на нее, как бы желая разгадать, что значат эти слова, но это ему не удалось. Эмма поспешила переменить тему разговора.
— Я еду завтра верхом в село Мешково, — сказала она, — не проводишь ли ты меня?
— В такой мороз?.. Впрочем, как тебе угодно.
За чаем молодые люди говорили о политике, о театре, о киевских студентках. Когда они наконец расстались, было уже совсем поздно. Казимир не заметил, что когда он спускался по лестнице, какая-то женщина внимательно следила за ним, стоя на площадке.
— Ты видела его? — спросила Эмма, когда Рахиль вошла в гостиную.
Еврейка утвердительно кивнула головой.
— Узнаешь его при случае?
— Такие черты лица, как у этого барина, нелегко забыть.
— Слушай же: ты и твои люди должны следить за каждым его шагом и обо всем ежедневно докладывать мне.
— Будет исполнено.
— Нет ли чего-нибудь новенького?
— Вы увидите в Мешкове нашего апостола. Скажите ему, что частный пристав Бедросов делал обыск в шинке и допрашивал меня. Он спрашивал, часто ли бывал у меня Пиктурно и не встречался ли он в моем заведении с какой-то дамой.
— Что же ты ему отвечала?
— Я отвечала, что Пиктурно был влюблен в меня по уши и бывал очень часто, но никогда не назначал в шинке свиданий другим дамам.
— Хорошо. Впредь надо быть осторожнее.
— Понимаю… Мне грозит такая же опасность, как и вам. Прощайте, барышня, спокойной ночи.
На следующий день рано утром Эмма и Казимир отправились в село Мешково.
— Чудный день! — воскликнула девушка, садясь на лошадь.
— Но очень холодно.
— Скорость согреет нас: за городом можно пустить лошадей в галоп.
Эмма Малютина была в самом веселом расположении духа. Проезжая по городу, она любовалась роскошными магазинами и, как ребенок, хохотала, глядя на евреев в долгополых кафтанах, которые, словно стая ворон, сновали взад и вперед по улицам. За городом она дала волю своей лошади и с быстротой молнии помчалась по дороге, блестевшей, как серебряная лента под утренними лучами солнца. По пути повстречалась им едущая на розвальнях баба, и Эмма вдруг высказала свое странное мнение о русских женщинах.
— С первого взгляда они кажутся одалисками, в сущности же они скифские амазонки, неутомимые, неустрашимые и жестокие создания.
Подъезжая к усадьбе села Мешково, девушка объявила, что пробудет здесь до вечера, и попросила подождать ее в шинке.
— Хорошо, — ответил Ядевский и спросил, издали увидев на дворе мужчину, закутанного в шубу: — Что это за человек? Он ждет тебя?
— Это священник… Не расспрашивай меня… Прощай.
Казимир отправился в шинок, а Эмма подошла к апостолу и сказала:
— Я приехала сюда по твоему приказанию.
— Пойдем в дом, и дай мне отчет по делу, которое на тебя возложено, — сухо ответил апостол.
Он привел ее в комнату, слабо освещенную лампой под красным абажуром и заставленную массивной старинной мебелью, сел в кресло и приступил к допросу. Умное красивое лицо его рельефно выделялось на темном фоне обоев, ноги покоились на пушистой медвежьей шкуре; на пальце, как крупная капля крови, блестел огромной величины рубин. Девушка, стоя, рассказывала ему о своих делах.
— Не ожидал я такого быстрого и благоприятного результата, дочь моя, — с благосклонной улыбкой заметил апостол, выслушав рассказ Эммы. — Но теперь мы должны быть очень осторожны. — Ты хочешь еще что-нибудь поведать мне? — прибавил он после минутного размышления.
— Ты угадал, святой отец, — прошептала юная грешница, — ты заглядываешь в самые сокровенные глубины человеческого сердца… и я не смею таиться от тебя…
— Ты желаешь исповедаться?
Эмма упала на колени и горько заплакала.
XXIV. Исповедь
— Расскажи мне, что обременяет твою совесть? — кротким мягким голосом начал апостол, кладя свою холеную руку на поникшую голову кающейся.
— Я великая грешница.
— Не заблуждаешься ли ты, дочь моя? Расскажи мне откровенно все, что лежит на твоей совести.
— Я люблю, — прошептала Эмма и еще ниже склонила голову, трепеща как преступница, ожидающая смертного приговора.
— Это было мне известно еще тогда, когда ты сама об этом не подозревала.
— Грех мой так велик, что я готова искупить его моей смертью, если ты это прикажешь.
— Я не имею права ни осудить, ни наказать тебя, потому что ты не сделала ничего дурного. На земле все происходит по воле Божией, и мы должны ей повиноваться. Пути провидения неисповедимы! Ты не жаждала этой любви, она овладела тобой независимо от твоей воли. Ты считаешь это чувство пагубным, ты борешься против него всеми силами и не ожидаешь в будущем ничего, кроме скорби. Смею ли я наказывать тебя за такую любовь? Она послана тебе Богом неизвестно с какой целью… Покорись же Его премудрому всемогуществу, дитя мое, а я, смиренный раб Божий, именем Его отпускаю тебе этот грех.
— И позволяешь мне любить Казимира?
— Позволяю.
— Но он требует, чтобы я сделалась его женой… До сих пор я не соглашалась под различными предлогами… Научи, что мне делать?
— Догматы нашего верования не запрещают вступать в брак.
— Нет, мне этого мало… Скажи, разрешаешь ли это ты?.. Мне необходимо твое благословение. Я готова повиноваться твоему приказанию, как бы жестоко оно ни было.
— Поступай по влечению твоего сердца, дочь моя. Стань женой любимого человека и постарайся спасти его душу.
— Я это сделаю.
— Свято исполняй возложенные на тебя обязанности. До сих пор ты делала это безукоризненно, продолжай свою миссию и в замужестве. Рассчитываешь ли ты обратить своего мужа на путь истины?
— Да, с помощью Божией.
— До времени не открывай мужу нашей тайны.
— В этом я поклялась перед алтарем и не изменю своей клятве. Если он меня действительно любит, то будет слепо следовать за мной, если же нет… в таком случае, лучше нам теперь же расстаться с ним навсегда!
— Так, дитя мое, эту благую мысль внушил тебе сам Господь. На тебе лежит Его благословение. Он избрал тебя для великих целей, недоступных нашему разуму. Ты наследуешь царство небесное, где ликуют святые угодники… Встань, дочь моя.
— Я давно уже не была на богослужении, — сказала Эмма, — когда позволишь ты мне помолиться вместе с моими братьями и сестрами?
— Сегодня!.. Приготовься… Я пришлю за тобой.
Эмма поцеловала руку своего духовного отца и вышла из комнаты. В сенях ее встретила старушка и отвела в маленькую комнату.
— Отдохните здесь, милая барышня, — сказала она, — я принесу вам что-нибудь покушать.
Несколько минут спустя она принесла девушке обед и платье, в котором та должна была присутствовать при богослужении.
Было уже почти темно, когда во двор начали съезжаться экипажи и в коридоре послышался шорох шагов. Наконец явилась старушка и доложила Эмме, что пора идти на молитву.
В зале собралось человек тридцать мужчин и женщин — все они, стоя на коленях, усердно молились. У стены был устроен алтарь, за которым возвышалось распятие. Все присутствующие были в серых одеждах, подпоясанных веревками. Апостол вошел в залу в сопровождении двух хорошеньких мальчиков, поднялся по ступенькам к алтарю и обратился к молящимся с назидательной речью. Затем все вместе запели покаянный псалом, некоторые при этом били себя кулаками в грудь. Вдруг один из молящихся, пожилой мужчина атлетического сложения, выступил вперед, растянулся крестообразно на полу перед алтарем и закричал:
— Братья и сестры мои и ты, служитель Господа, помогите мне искупить грехи мои! Спасите мою душу! Спасите ее от вечной погибели! Вырвите ее из когтей сатаны!
Мальчики обнажили плечи кающегося грешника. Апостол подошел к нему и три раза топнул ногой по его затылку, приговаривая:
— Господи, отпусти ему грехи его и воззри на его смирение! — потом, взяв плеть, трижды ударил гиганта по плечам и сказал: — Прими это бичевание, которое для твоего искупления от первородного греха претерпевал Господь наш Иисус Христос, Спаситель мира, единородный Сын Божий; и Он, ведающий грехи мира, отпустит тебе твои прегрешения!
То же самое повторили поочередно вслед за апостолом и все присутствующие.
Тут вышел на середину залы молодой человек с бледным изнуренным лицом и блуждающим взором. Он бросился на колени и воскликнул:
— Наденьте мне на голову терновый венец, бейте меня по щекам, дайте мне испытать все страдания моего Божественного Искупителя!
В одно мгновение руки добровольного мученика были связаны веревками, которыми были подпоясаны одежды сектантов, девушка надела ему на голову терновый венок и дюжина женских рук придавила его с такой силой, что кровь ручьями заструилась по лицу юноши. Третий фанатик попросил пригвоздить его к кресту и проколоть ребро копьем. Одна из женщин раскаленным железом сделала себе раны на руках и ногах, ничем не обнаруживая своего страдания. Мало-помалу все притихли и, стоя на коленях, стали молиться. Апостол снова подошел к алтарю, простер руки к небу и произнес звучным голосом:
— Возрадуемся о Господе, братия мои, и прославим Творца небесного!
При этих словах он сбросил с себя верхнюю одежду, и остался в белоснежной тунике, в какой изображают ангелов. Все присутствующие последовали его примеру и, стоя в этом ангельском облачении, хором запели хвалебный гимн. Девушки украсили головы венками, взяли в руки зеленые ветки и под звуки тамбуринов начали плясать вокруг алтаря.
Было уже совершенно темно, когда Эмма подъехала к шинку и хлыстом постучала в окно.
— Хорошо ли ты провела время? — спросил Казимир, садясь на лошадь.
— Да, очень хорошо, — сухо ответила девушка, и они шагом поехали по дороге.
— Мне нужно поговорить с тобой, — начала Эмма после долгого молчания, — и поговорить откровенно… Скажи, хочешь ли ты на мне жениться?
— Можешь ли ты в этом сомневаться? Да я так счастлив, что…
— Я согласна сделаться твоей женою, но только с одним условием, которое ты можешь принять или отвергнуть по своему усмотрению.
Выслушай меня… Ты, вероятно, в детстве читал волшебные сказки… Вообрази, что перед тобой стоит гений: добрый или злой — неизвестно, и требует твоего безусловного повиновения его воле, обещая тебе за это самую счастливую будущность… Гений этот — я… Будешь ли ты мне повиноваться?
— Конечно, буду… Ведь ты мой ангел-хранитель?
— Я люблю тебя, Казимир, и желаю, чтобы ты был счастлив не только в продолжение твоей земной жизни, но и на том свете… Я постараюсь спасти твою душу от вечных страданий и ввести ее в царство небесное.
— Эмма, я уже давно догадался, что ты сектантка.
Девушка устремила на него взор полный страдания, но не возразила ни слова.
— Я охотно буду тебе повиноваться, — продолжал Ядевский, — но прошу тебя, выскажи мне все, что у тебя на сердце.
— Изволь… Ты не будешь мучить меня мелочными подозрениями?
— Никогда!.. Клянусь тебе!
— Не будешь ревновать?
— К кому же?
— Да, например, хоть бы к графу Солтыку?
— Опять загадка, прелестный мой сфинкс!
— Нет, милый, я говорю серьезно… Если в тебе есть хоть тень сомнения, я готова отказаться от твоей любви. Теперь я предоставляю тебе полную свободу выбора; после венца будет уже поздно, я буду требовать твоего повиновения… Обдумай мои слова, прежде чем ты решишься сделать этот важный шаг.
— Я уже решился! — вскричал пылкий юноша. — Ничто на свете не разлучит нас, моя Эмма.
XXV. Ледяная Венера
Граф Солтык приглашал всю киевскую аристократию на костюмированный бал. Не только юные сердца трепетали от радости — пожилые люди с напряженным любопытством ждали этого бала, зная, что завзятый выдумщик наверняка готовит им какой-нибудь сюрприз.
Просторные залы барского дома превратились в волшебные сады, гроты, палатки и т. п. Казалось, что все страны света наперебой помогали графу в исполнении его фантазий. Хозяин дома в безукоризненном, выписанном из Парижа бальном туалете принимал гостей, стоя на верхней площадке мраморной лестницы. Родственник графа Тараевич и патер Глинский вводили их в залу и оставляли восхищаться необыкновенной роскошной обстановкой.
Вдруг снизу раздался сигнальный свисток, возвещающий о приезде Огинских. Солтык встретил их у подъезда, и с удовольствием заметил, что вместе с ними приехала и Малютина. Рассыпаясь в комплиментах, радушный хозяин повел старуху Огинскую вверх по ступенькам украшенной экзотическими растениями и изящными коврами лестницы. За ними шли Огинский под руку с Эммой и Анюта — с Сесавиным.
Огинская была в черном бархатном платье; в ушах, на шее и на руках ее блестели фамильные алмазы. На Анюте было креповое платье золотистого цвета, отделанное крошечными колибри, и такая же птичка была приколота у нее в волосах брильянтовой шпилькой. Ее обнаженные плечи прикрывала ротонда из темно-красного плюша, подбитая чернобуркой. Эмма была поразительно хороша в легком розовом платье, усеянном букетами мелких роз. Шею ее обвивало дорогое жемчужное ожерелье.
Граф ввел своих гостей в зал, утопающий в зелени и цветах: колонны, поддерживающие свод, были обвиты гирляндами, фонтаны обрушивались в серебряные бассейны с золотыми рыбками. На эстраде за стеной из зелени оркестр играл полонез, под звуки которого прохаживались взад и вперед нарядные дамы и кавалерами.
За огромным танцевальным залом шли анфиладой пять комнат меньшего размера, каждая из которых изображала одну из частей света. Там были устроены уединенные уголки для людей, не любящих шумной толпы. Обширная столовая была украшена картинами, изображающими сцены охоты, оленьими рогами, чучелами зверей и охотничьим оружием. Старинный резной буфет был заставлен серебряными подносами и вазами, на которых грудами лежали экзотические фрукты и конфеты. В следующей за тем передней гости надели свои шубы и вышли на террасу. По обеим сторонам ее стояли чучела белых медведей с пылающими факелами в лапах; ступеньки были устланы медвежьими шкурами. Широкая сосновая аллея вела к пруду: воздух был пропитан запахом смолы, ветви деревьев — увешаны разноцветными фонариками. Гости ступали по мягким, оленьим шкурам, которыми была выстелена мерзлая земля аллеи.
Все это было прелестно, точь-в-точь картинка из волшебной сказки!
Посреди озера красовался ледяной храм, наподобие знаменитого ледяного дома на Неве, построенного в царствование императрицы Анны Иоанновны. Внутри храма стояла ледяная статуя Венеры с венком из цветов на голове. Вдоль берегов замерли ледяные дельфины. Из их открытых пастей извергались фонтаны горящей нефти, ярко освещая это искрящееся ледяное великолепие. Эскимосы катались в санях, запряженных оленями, собачья упряжка промчала салазки камчадалов; на украшенной зеленью эстраде играли музыканты в костюмах белых медведей; на берегу юрты из звериных шкур так и манили влюбленных на свидание с глазу на глаз.
Граф Солтык заметил, что Эмма стоит на берегу одна и как будто ищет кого-то глазами в толпе гостей.
— Вы, вероятно, потеряли вашего кавалера, — сказал он ей, — позвольте предложить вам свои услуги?
Девушка взяла его под руку.
— Вот ваша эмблема, — продолжал граф, указывая на ледяной храм.
— В каком смысле?
— Вы ледяная богиня любви.
— Лед тает под первыми лучами весеннего солнца.
— Совершенно справедливо… Но когда же настанет для вас эта весна? Какое солнце совершит над вами это чудо?
— Я слышала об одном чародее, легко покоряющем женские сердца…
— Скажите лучше чародейке, то есть любви… Но вы неспособны полюбить кого-нибудь.
— Мне и самой так кажется.
— У вас нет сердца.
— Есть… но ледяное.
— О, если бы пламя моей любви могло растопить его!
— Мое сердце не игрушка, граф, — серьезно возразила Эмма.
Граф прикусил губу… В эту минуту к ним подошла Анюта, и разговор прекратился.
«Он мой, — думала Эмма, входя под руку с Анютою в танцевальную залу, — я употреблю всю свою хитрость и все свое кокетство; буду дразнить его своей неприступностью… Думаю, это то, что нужно. Бедный граф! Для меня тем легче будет завлечь и погубить его, что он не возбуждает во мне ни малейшей симпатии».
Думая об этом, она заметила, что Казимир Ядевский задумчиво стоит у колонны и пожирает глазами Анюту. Какая-то мысль промелькнула у Эммы в голове — она незаметно вышла из зала, воспользовавшись тем, что ее юная соперница с кем-то вальсировала.
В конце коридора находились уборные для дам, желающих переменить костюм в продолжение бала. У одной из дверей стоял Борис с огромной картонкой в руках. По приказанию своей барышни он отворил дверь комнаты, но стоило Эмме ступить за порог, как ее обхватили две нежные ручки и пара прелестных голубых глаз приветливо заглянули ей в лицо.
— Наконец-то я поймала вас, моя милочка! — воскликнула Генриетта. — Теперь уж я с вами не расстанусь!
— Нам поневоле придется расстаться, — возразила Эмма, — я затеваю маленькую маскарадную интригу и пришла сюда, чтобы переодеться. Надеюсь, вы не помешаете мне осуществить эту невинную шалость.
— Боже меня сохрани! Я никому не выдам вашей тайны. Позвольте мне помочь вам переодеться.
Девушки вошли в уборную и заперли за собою дверь. Картонка с костюмом уже стояла в углу, у окна. Эмма подошла к зеркалу и начала раздеваться, между тем как Генриетта, вынимая одну за другой различные принадлежности костюма, громко выражала свой восторг. Когда красавица была одета, юная пансионерка, вскричала, влюбленно глядя на нее:
— Не знаю, почему все, даже Анюта Огинская, считают вас загадочной, опасной личностью! Я же с первого взгляда полюбила вас всем сердцем!
— Берегитесь, — улыбнулась Эмма, — быть может, под этой юбкой скрывается рыбий или змеиный хвост.
— Вы необыкновенное неземное создание! Вы обладаете таинственной властью привлекать и покорять сердца. Я испытываю эту власть на себе… Меня влечет к вам непреодолимая сила… Примите меня в число ваших союзниц… Я буду вашей сестрой… вашей самой покорной ученицей!
— Вы говорите это, не шутя? — пристально глядя на Генриетту, спросила сектантка.
— Я готова следовать за вами, куда бы вы меня ни повели, без малейшего страха и колебаний…
— Ну, это мы увидим. У вас будет возможность доказать вашу покорность и смирение А сейчас, для начала, наденьте на меня чулки и башмаки.
Генриетта немедленно опустилась на колени и принялась исполнять приказание, а Эмма смотрела на нее с величественным равнодушием гордой повелительницы.