К Даниэлю-Анри Канвейлеру мы отправились пораньше. В последние дни погода стояла пасмурная, неприятная, и я думал, что это надолго. Но в тот день на небе не было ни облачка, и лучи южного солнца щедро залили своим светом пейзаж по обе стороны дороги. Поместье Канвейлера – «Приёре» в Сент-Илер, недалеко от Этамп – великолепно расположено: на холме, откуда в долину ведет тополиная аллея. Внешний двор, прилегающий к развалинам бенедиктинской часовни, сплошь увитой плющом, приберег для нас сюрприз. Там высилась громадная скульптура, высотой в пять-шесть метров: что-то вроде гигантского насекомого, только что вылупившегося из куколки. Рядом на лужайке валялись остатки деревянной опалубки. Судя по всему, это произведение Пикассо. Пока не ушло солнце, я делаю несколько снимков, и в этот момент открывается маленькая дверь, соединяющая внешний двор с внутренним, и появляется хозяин, свежий как розан. Он озадачен присутствием нашей собаки Фуэго: его боксер Дина весьма нелюбезна с гостями.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Эта скульптура поначалу предназначалась для Осеннего салона. А потом мы передумали. Я поставил ее здесь, здесь она и останется. Установка только что закончена, всего две недели назад, а работы продолжались около месяца. Сначала пришлось делать опалубку, скульптура сделана из армированного бетона. Для нее требовался прочный постамент: вес ее – несколько тонн. Скульптор – норвежец, Карл Несжар, он сам придумал и технику, и материал – гравий, смешанный с цементом. Снаружи поверхность изваяния гладкая, но если ее подвергнуть пескоструйной обработке, гравий обнажится и, вместо гладких и светлых поверхностей, возникнут голубоватые зернистые. Интересно было смотреть на этого норвежца, когда он – в шлеме, как марсианин – брал в руки свое фантастическое оружие… Дуглас Купер тоже хотел бы установить одну из этих гигантских статуй Пикассо, прозванных «Ангелами», в своем поместье в Юзесе.
БРАССАЙ. Пикассо рассказывал мне об этом норвежском скульпторе и показывал макеты дома в Барселоне с большим количеством гладких поверхностей из цемента, на которых предполагалось выгравировать настенную роспись.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Этот дом уже построен, по той же технологии. Речь идет об изогнутой поверхности высотой в четыре метра, покрывающей угол здания. Производит потрясающее впечатление…
Следуя за Канвейлером, мы проходим по развалинам часовни, разрушенной во время Революции. От нее остались несколько капителей XII века. Под кронами больших деревьев, растущих рядом с часовней, стоят две связанные аркой колонны, сплошь увитые плющом.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Это Анри Лоран сделал их для коллекционера Жака Дусе. Капители исполнены в кубистском стиле. Кроме того, он сделал для Дусе фонтан. Все эти изделия находились в его поместье: Дусе хотел, чтобы модернистские произведения обжились в новой среде. С 1920-го «Авиньонские девицы» Пикассо висели в нише на лестничной клетке дома Дусе. После его смерти я купил скульптуры Лорана, а «Авиньонские девицы» отправились в Музей современного искусства в Нью-Йорке. Сейчас вы увидите фонтан – он в нижнем саду. У меня есть еще «Сирена» Лорана – напротив дома. В Иль-де-Франс[83]обожженная глина тверда как камень и быстро покрывается патиной. Ее прелестный розовый цвет местами уже приобретает зеленый оттенок.
«Приёре» – красивый дом, построенный во времена Империи. Канвейлер купил его лет десять назад. Я интересуюсь, бывал ли здесь Пикассо.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Всего один раз, лет восемь-девять назад, перед тем, как окончательно обосноваться на юге. С весны 1955-го Пикассо не бывал в Париже ни разу. Он по-прежнему живо интересуется всем, что здесь происходит, по-прежнему в курсе всего, хочет видеть как можно больше фотографий со своих выставок, но не выказывает ни малейшего желания присутствовать на них лично или покинуть юг. Естественно, он не видел «Приёре» в его нынешнем виде. Я почти полностью перестроил дом и заново разбил сад. В Германии мне очень понравились сады, которые обустраивал один ландшафтный дизайнер. Я пригласил его сюда. Он и посадил здесь все, что вы видите, – эти многолетние растения, довольно редкие для Франции, но весьма распространенные и любимые в Германии из-за своей круглый год зеленеющей листвы. Но есть и кое-что другое. Вот эти молодые кустики – будущее иудино дерево.
БРАССАЙ. Я видел, как они растут по берегам Босфора: весной кусты все усыпаны сиреневыми цветами… Великолепное зрелище…
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. На моих цветы белые… В этом году они уже отцвели… А вы видите яблони и сливы, расположенные шпалерами? Они хорошо плодоносят, за исключением тех, что посажены слишком близко к стене. Их придется пересаживать.
Хозяин показывает мне огород, где есть грядки с капустой, помидорами, салатом. Я немного удивлен живым интересом, с каким этот человек, всю жизнь торговавший картинами, относится к деревьям, цветам и плодам, и спрашиваю его, любит ли он деревню.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Я все же городской житель. Если бы не Зетта, мне бы никогда не пришло в голову купить дом в деревне. Это она искала его и нашла. Нам повезло, что мы попали на «Приёре». Сент-Илер – последняя деревня, окруженная зеленью, она расположена как раз на границе области Бос, которая простирается от округа Этамп до Орлеанского леса. А дальше – одни пшеничные поля, скучная, однообразная равнина… Как вам известно, в субботу моя галерея открыта только с утра. И каждую неделю после ее закрытия мы отправляемся в Сент-Илер и остаемся здесь до вечера понедельника.
Мы сидим на террасе – пьем аперитив. Канвейлер знакомит нас с двумя своими свояченицами. Берта замужем за художником Ласко, он тоже здесь. Их дочь вышла замуж за художника Вилато, племянника Пикассо. Я интересуюсь, есть ли у Канвейлера новости от Пикассо.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Мишель и Зетта виделись с ним две недели назад и нашли, что он в прекрасной форме. Продолжает заниматься линогравюрой… Сейчас он вырезает серию портретов бородатых мужчин, похоже, получается очень хорошо… А я говорил с ним вчера вечером, и он тоже сказал, что доволен результатом. Когда я ему позвонил, он собирался пойти с Жаклин на каннский пляж. Они купаются каждый день. В конце октября и в свои восемьдесят лет – потрясающе, правда? Особенно для человека, который всегда волновался по поводу своего здоровья! В молодости он был уверен, что у него чахотка. Он подозревал у себя чуть ли не все болезни, которые существуют на свете. А на самом деле никогда серьезно не болел. Страдал только от головных болей. А знаете, как он лечился? С помощью кошачьей шкуры! Я много раз видел, как он лежал, прикрыв плечи меховой шкуркой. Он работал так много, что создавалось впечатление, что он себя изматывает. На самом деле это не так: он следит за своим самочувствием, бережет себя. И сейчас часто ходит к своему врачу на медосмотр – кстати, к тому же, который лечил Матисса. Если он чувствует утомление, то может пролежать в постели два-три дня…
БРАССАЙ. Он уже окончательно переехал в свое новое поместье в Мужене?
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Окончательно? Трудно сказать. У Пикассо не может быть ничего окончательного. Во всяком случае, сейчас ему там нравится. Его «Нотр-Дам-де-Ви» – прелестный дом, очень уютный и удобный, там несколько ванных комнат. Пикассо пристроил к нему еще одно помещение – предполагаемую мастерскую. Он сам однажды с гордостью объявил мне, что в каждой комнате есть белый телефон. Дом очень современный, что бросается в глаза сразу: входная дверь снабжена микрофоном – посетитель должен назвать себя. А все владение окружено высоким забором, скрывающим от любопытных взглядов…
БРАССАЙ. А «Калифорния»?
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Почти все его вещи остались там. И время от времени он ездит туда, чтобы что-то забрать. Но если ему вдруг хочется там заночевать, он может это сделать: постели стоят застеленные.
БРАССАЙ. А что же с его владением в Вовенарге?
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Оно великолепно, но слишком просторно и сурово… Даже пейзаж там навевает печаль… Когда я попал туда в первый раз, то сказал ему об этом. Он ответил: «Слишком просторное, говорите? Я найду, чем его заполнить. Слишком суровое? Но не забывайте, что я – испанец, и печаль – чувство мне близкое…» И все же он так и не полюбил те места настолько, чтобы там поселиться. Что же касается Жаклин, то ее просто пугает этот замок – уединенный, мрачный, настоящий дом с привидениями.
БРАССАЙ. Пикассо хотелось иметь свой Эскуриал…
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Отчасти вы правы… Каприз. Он иногда останавливается там, когда едет в Ним или Арль на бой быков. Экс-ан-Прованс – это как раз по дороге.
Я рассказываю Канвейлеру, как был удивлен, застав недавно в Буажелу семью Пауло…
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. После войны, году в 1946-м, Пикассо хотел вернуться в Буажелу. Я поехал с ним. Усадьба оказалась в полном запустении. Все заросло, трава стояла по пояс. Вот тогда он и подумал, не отдать ли ее сыну. Простой, искренний парень. Он мне нравится и жена его тоже.
Я прошу хозяина рассказать мне о Маноло…
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Молодость Маноло прошла в ужасающей нищете. Чтобы выжить, он был вынужден мошенничать… На его беду, эта слава сопровождала его всю жизнь и сильно повредила его карьере художника. Но здесь можно вспомнить еще одну жертву собственной легенды – Эрика Сати. У него была привычка давать своим произведениям дурацкие, взятые с потолка названия. И это могло создать впечатление, что и музыка его тоже ничего не стоит… Однако Сати остался великим композитором. И к его музыке отношение самое серьезное. Только сейчас на это стали обращать внимание. Маноло был хорошим скульптором. Да, он ничего не понимал в кубизме, но его творения пронизаны мощью, настоящей крестьянской силой. Вы, конечно, слышали о его жульнических проделках… Я могу вам рассказать еще одну историю, которая случилась со мной лично. С тех пор как он обосновался в Сере, а потом в Кальдесе-ду-Монбуй в Испании, я посылал ему каждый месяц некоторую сумму. Однажды он написал мне, что работает над «очень большой скульптурой», и по этому случаю, просит удвоить сумму месячного пособия, что я и делал в течение нескольких месяцев. А когда он наконец выслал мне свое творение, то вместо «очень большой скульптуры» я получил статуэтку высотой в сорок сантиметров. Я удивился и потребовал у него объяснений. И знаете, что он мне ответил? «Моя скульптура кажется маленькой, потому что женщина сидит на корточках. Если она поднимется, то вы увидите, какая она высокая». Но я на него не сержусь. Впрочем, на него никто не сердился. Маноло был человеком очень обаятельным и остроумным, жизнелюбом, неистощимым на выдумки.
Наш разговор перекинулся на недавнюю поездку Сабартеса в Каталонию. Я спрашиваю у Канвейлера, как идут дела в Музее Пикассо в Барселоне.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Он расположился в великолепном особняке XIV века – дворце Агилар по улице Монкада. Как и большинство зданий в квартале Маре, Агилар был сильно разрушен: раньше его использовали под склад. Теперь здание полностью отреставрировано, и в ходе работ там были найдены фрески XVI века. Пикассо передал музею серию «Менины» со всеми эскизами. В принципе, музей должен был открыться этой осенью. И мы с Сабартесом собирались присутствовать на этом событии. Но по причине наводнения в Каталонии – а возможно, главным образом, из политических соображений – его открыли без особой помпы…
БРАССАЙ. А Музей Пикассо в Малаге?
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Он существует, но там нет ни одного произведения Пикассо! Странная история! Я заезжал туда некоторое время назад. Знаете, что выставлено в его залах? Там висят довольно бездарные картины художников Малаги, друзей дона Руиса, отца Пикассо… Правда, Сабартес собирается передать им свою коллекцию графики Пикассо, представляющую, кстати, очень большую ценность.
БРАССАЙ. А семья Вилато? Она согласна отдать музею Барселоны полотна, которые находятся у них? Родственники Пикассо однажды показали мне свою коллекцию. Я видел несколько ранних полотен Пикассо, таких как «Наука и милосердие», а также кое-что из более поздних произведений.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Семья Вилато небогата. Они не могут передать коллекцию в музей безвозмездно – только продать. И притом их согласие зависит от того, какую сумму им за нее предложат…
Обед накрыт в ярко освещенной столовой. Я вижу висящий на стене натюрморт Пикассо, скульптуру и рисунки Анри Лорана. Одну стену полностью занимает яркая абстрактная фреска Фернана Леже.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Не исключено, что это его последнее творение. Он написал ее здесь, прямо на стене, недели за две до смерти. Видите, в этом месте краска чуть-чуть подтекла? Леже собирался приехать еще раз и стереть этот подтек. Но все так и осталось. И меня это совершенно не смущает… Леже действительно был мастером декорирования больших стеновых пространств. Но поскольку у него не было заказов, он занимался этим очень редко… Государству не было до него никакого дела… Надо сказать, что во Франции только католическая церковь умеет поощрять современных крупных художников: Матисс, Леже, Руо, Ле Корбюзье. Если хочешь получить общее представление о современном искусстве, надо ехать в Ванс, Роншан, Санселлемо, Роканкур. Великая заслуга отца Кутюрье состоит в том, что он внушал духовенству уважение к этому искусству, но те вели себя двусмысленно, чтобы не сказать враждебно. Задача была не из простых. Ему возражали, и не без основания, что большинство этих художников были людьми неверующими. Но при всем том самое прекрасное, что создал Леже, это, без сомнения, витражи в Роканкуре. Мне кажется невероятным, что это религиозное произведение, созданное коммунистом и атеистом, нимало не оскорбляет чувств верующих… Ни в чем не погрешив против своего искусства и собственных идей, Леже просто взял те элементы распятия, которые ему подходили: молот, гвозди, губку, лестницу и прочее – словом, те предметы, которым он привык придавать красоту…
БРАССАЙ. В храме на плоскогорье Асси он действовал примерно так же. Весь мозаичный фасад посвящен атрибутике, сопровождающей образ Девы Непорочной: престол, венец и т. д. А Пикассо? Вы полагаете, что он сделал бы больше крупных фресок, если бы получал заказы?
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Пикассо – совсем другое дело… Он не очень любит работать по заказу… «Герника», «Война и мир» возникли стихийно. Работать над панно в ЮНЕСКО он согласился неохотно и только по настоятельным просьбам Жоржа Салля. И его труды, надо сказать, не были оценены по достоинству: ни одно из его произведений не принималось так холодно…
БРАССАЙ. В этом виноваты архитекторы! Они предоставили ему очень большое пространство для росписи, но не дали возможности видеть свою работу с достаточно удаленной точки… Вот что коробит в этой истории… Если отойти от панно подальше, то перспективу перекрывают подвесные мостки. А знаете, для чего они установлены? Чтобы туда было удобно ходить электрику, который обслуживает прожекторы, освещающие два соседних зала…
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Меня эти мостки тоже удивили… И я поинтересовался у архитектора Бройера, каково их предназначение. Он ответил: «Я сделал это, чтобы “разорвать” пространство…»
БРАССАЙ. Именно этот «разрыв» и не дает возможности получить целостное впечатление от панно…
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Вы ведь тоже делали панно для ЮНЕСКО.…
БРАССАЙ. Да, «Тростник», семь метров на три. Но мне жаловаться не на что, оно расположено хорошо… Как один из авторов, я присутствовал у Лорана на обеде, данном в честь художников, принимавших участие в оформлении дворца ЮНЕСКО. Там собрались все, кроме Пикассо и Миро. Какая мощная плеяда! Ле Корбюзье, Нерви, Бройер, Гропиус, Зерфус, Эванс; директор ЮНЕСКО произнес тост стоя. Разгоряченный виски и хорошими винами, он стукнул кулаком по столу: «Это сделано! Это существует! И это сделали мы!» – и насмешливо добавил: «А теперь наш друг Жорж Салль расскажет нам, что он на самом деле думает о панно Пикассо…» Слегка удивленный Жорж Салль уже собирался встать, но его опередил Ле Корбюзье: «Все, что могу сказать я, – надеюсь, мой опыт и мое мнение для вас не пустой звук – это то, что панно Пикассо – безусловный шедевр… Неважно, что о нем думают сегодня. Через десять, через двадцать лет эта красота станет очевидной для всех…» И предложил отправить автору поздравительную телеграмму с подписями всех присутствующих. Что и было сделано.
Мы сидим за столом.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Икра свежая. Прямиком из Москвы. Ее только что привезла Надя Леже, которая захватила в придачу и несколько бутылок водки. Она провела там несколько недель, готовила большую выставку Фернана Леже, которая откроется в декабре. Кстати, это будет самая большая его выставка из когда-либо проходивших… Там будет выставлено все, что есть в Музее Леже, и еще много другого. Я тоже туда передал кое-что. И думаю – надеюсь, – что это будет поворот в советской культурной жизни, из-за железного занавеса самой отсталой в Восточной Европе, если не считать Восточной Германии. В сравнении с ними Чехословакия вкупе с Польшей и Венгрией – это авангард… Я сам собираюсь в Россию на открытие выставки. Мишель и Зетта поедут со мной. Надя Леже уже спрашивала у нас размер головы, чтобы заказать меховые шапки, потому что в декабре в Москве может быть очень холодно…
Канвейлер, которому скоро должно исполниться восемьдесят лет, ест с большим аппетитом. Большой ложкой накладывает икру, выпивает несколько рюмок водки. Горячее блюдо – восхитительная утка с апельсинами, за ней сыр, на десерт – шоколадный пирог. Идет разговор о коллекционерах.
БРАССАЙ. Недавно мне довелось увидеть коллекцию г-жи Жанны Вальтер, вдовы Поля Гийома. Собрание оказалось гораздо богаче, чем я предполагал… Музей Оранжери сейчас готовится его принять. Но дарительница потребовала, чтобы картины были размещены так же, как у нее дома, – в окружении мебели, ковров, занавесей, светильников… Она передает коллекцию музею только на этих условиях.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Можно только восхищаться ценителями искусства, которые дарят свои собрания государству. Однако мне не кажется, что они правы, ставя подобные условия… Зачем? Это мешает расположить произведения искусства, следуя очевидной логике: весь Ренуар, весь Сезанн, весь Пикассо – все рядом. Можно сгруппировать их, исходя из принадлежности к определенной школе, можно собрать художников, творивших в одну эпоху, – интерес будет представлять только такая экспозиция. Любая коллекция, сколько бы усилий ни потребовалось на ее собирание, представляет весьма относительный интерес. Подобные собрания логично именно рассредоточивать, хотя имя дарителя, разумеется, должно фигурировать на каждой картине.
БРАССАЙ. Камондо поставил такие же условия, когда передавал свою коллекцию государству.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Да, и долгое время в Лувре существовала коллекция Камондо. Но поскольку это абсурд, в конечном счете она была рассеяна…
Я спрашиваю, какова судьба коллекции Роже Дютиёля.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Когда он умер, она перешла к Жану Мазюрелю, его племяннику, живущему в Рубэ. Он любит живопись и, наверное, продолжил бы дело своего дяди, если бы не прохладное отношение к этому его жены… Роже Дютиёль – великий коллекционер! И какой прекрасный человек! Знаете ли вы, что он был одним из первых, если не самым первым моим клиентом? Вильгельма Уде я тоже любил: образованный, тонкий человек… Сыграл очень важную роль в становлении современного искусства. Но его заслуги, увы, остались недооцененными… Он поселился в Париже в начале века и познакомился с Пикассо раньше меня. Кстати, это он рассказал мне о необычном полотне «Авиньонские девицы» и посоветовал посмотреть. Он, как и я, был немецким подданным. Уде потерял свою коллекцию в Первую мировую войну. Вернувшись во Францию, стал заниматься наивным искусством. И, таким образом, одним из первых узнал и полюбил Таможенника Руссо…
Разговор коснулся некоторых испанских художников, друзей Пикассо.
БРАССАЙ. Оскар Домингес был дьявольски ловок, в совершенстве владел искусством имитации, мог работать в любой технике… Во время войны он почти каждый день приходил в мастерскую Пикассо и сумел до такой степени перенять его стиль, что их полотна можно было различить с трудом.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР (с ироничной улыбкой). Он перебарщивал со своим миметизмом… Но Пикассо всегда был снисходителен к тем, кто ему подражал и даже изготовлял фальшивых «Пикассо»… Искусный художник, не сумевший сделать себе имя, почти неизбежно начинает изготовлять фальшивки… Однажды я завел с Пикассо разговор о подделках под Пикассо и сказал, что с этим надо что-то делать… И знаете, что он мне ответил? «Вы хотите, чтобы я подал на них в суд? И чтобы я, рядом со следователем, оказался лицом к лицу со своими друзьями, закованными в наручники? Не знаю…» Однажды, чтобы помочь какому-то латиноамериканскому художнику, Пикассо подарил ему свою пастель. Этот человек приходит ко мне и предлагает ее купить. Я ее покупаю. Несколько дней спустя ко мне прибегает Пьер Лоеб – он в бешенстве: «Я только что купил пастель работы Пикассо. Похоже, точно такая же есть у вас!» Мы сравниваем рисунки – его пастель оказывается копией. Этот ловкач изготовил три или четыре экземпляра и все их продал… Как же реагировал Пикассо? Он очень веселился по этому поводу. Парень пошел на мошенничество, потому что хотел уехать в свою страну, а денег на билет у него не было. Вернувшись на родину, он послал Пикассо телеграмму: «Пабло, я настоящий мерзавец…»
После обеда Канвейлер ведет нас осматривать дом. В каждой комнате – три-четыре картины, много Пикассо, особенно его последних работ. Мое внимание привлекла несколько нескромная обнаженная натура, с выпуклым животом и ярко прорисованным лобком, демонстрирующая свои прелести, лежа на постели. Кроме того, там были натюрморты Хуана Гриса, много Массона, несколько работ Кермадека, Рувра, работы Бодена и Ласко. Там же находился и прекрасный портрет г-жи Канвейлер кисти Дерена, репродукций с которого я не видел. Мне очень понравился и прелестный фаянсовый столик работы Пикассо. Библиотеку украшает одна из коз Пикассо – большое полотно, выдержанное в зеленых тонах. Эскизы к картине украшают стены лестничной клетки. Канвейлер достает из застекленного шкафа маленькую фигурку козы, еще одной работы Пикассо: ноги ее прикреплены к телу тонкими медными пластинками. В этом же шкафу вижу и необычную маску, расписанную Хуаном Грисом для костюмированного бала. Все рисунки и картины Пикассо, подаренные им Канвейлеру, имеют специальную табличку: «Моему другу Д. А. К. от Пикассо».
Мы покидаем «Приёре» поздним вечером.
Четверг 27 ноября 1962
У Луизы и Мишеля Лейрис, в доме № 52-бис по набережной Гранд-Огюстен. Застекленная кабина лифта поднимает нас на пятый этаж. Все пять расположенных в ряд комнат квартиры выходят окнами на Сену. Сквозь занавес из ветвей тополей и платанов, окаймляющих набережные, обыкновенно пустеющие поздней осенью, видны Дворец правосудия, набережная Орфевр, мост Пон-Нёф и Вер-Галан, складывающиеся в один из красивейших пейзажей Парижа, увы, обезображенный как проказой – и он тоже! – разбухающей автомобильной массой.
Мишель Лейрис принимает нас в «музыкальной комнате», где во времена оккупации состоялось представление пьесы Пикассо «Желание, пойманное за хвост». На стенах – прекрасные творения Хуана Гриса, Брака, Фернана Леже периода кубизма, Андре Массона и, разумеется, Пикассо. Но стиль дому придают ковры и кресла. Здесь ходят и сидят на произведениях искусства… Один из ковров – самый красивый, в серо-бежево-коричневых тонах – это работа Анри Лорана; другой, более яркий – произведение Миро. Стулья, расставленные вокруг обеденного стола, сделаны по эскизам Хуана Гриса в Обюссоне.
* * *
Канвейлер только что вернулся из своей галереи и угощает нас аперитивом. Он рассказывает о недавней поездке в Лондон, где состоялась широкая распродажа произведений искусства.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. В молодости я жил в Лондоне, а позже часто туда ездил. А мои брат и сестра живут там по-прежнему… И мне кажется весьма странным, что страна, ставящая себя выше других, страна, которая в некоторых областях действительно была лучшей в мире и до сих пор остается таковой, настолько отстала во всем остальном… Англичане тешат себя иллюзиями… В том, что касается удобств, Лондон превратился в город, где жить хуже всего… Центральное отопление существует сейчас повсюду. В Лондоне же оно есть лишь в некоторых домах, считающихся самыми роскошными.
Канвейлер показывает нам свою квартиру. У кровати я вижу сделанный углем прекрасный портрет хозяина работы Пикассо, существующий еще и в виде литографии. Здесь же и большой портрет г-жи Канвейлер – одно из самых известных творений Андре Дерена. Стены также украшают несколько полотен Фернана Леже и маленький ван Донген.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Я не коллекционер, я торгую картинами. Поэтому себе оставляю только те, которые мне очень нравятся, и если есть куда повесить. Моя коллекция – она сентиментальная… Но если я выбрал для себя какое-то полотно, то никакая сила на свете не заставит меня его продать… Эту квартиру Зетта нашла по время оккупации… Я в ту пору укрывался со своей женой в провинции Лимузен. А наша бывшая квартира находилась в Булони, чье сельское очарование исчезало под натиском наступающей мощи индустриального центра. Словом, жить в Булони становилось невозможно. Моя свояченица перевезла наши вещи сюда. Когда после Освобождения мы вернулись в Париж, нас ждал приятный сюрприз – наша квартира на набережной Гранд-Огюстен оказалась точно такой же, как в Булони, и вдобавок – в двух шагах от Пикассо…
В библиотеке, где два стеллажа были забиты книгами до потолка, идут работы по разбору деревянного камина…
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Ужасно не хочется рушить этот камин… Но он занимает слишком много места – мне некуда ставить книги по искусству. Здесь поместятся еще два стеллажа…
Повсюду, куда ни ступишь, груды книг: они заполонили квартиру, загромождают комнаты, не дают пройти по коридору… «Книжные пробки» в квартирах напоминают «автомобильные пробки» на улицах… От них страдают все мои друзья и знакомые. Не за горами то время, когда мы не сможем выйти на улицу из-за машин и войти в квартиру из-за книг…
БРАССАЙ. А Пикассо? Что он делает со своими книгами? Я никогда не видел у него книг на полках… И библиотеки тоже никогда не было… А ведь книги у него должны быть…
Д. А. КАНВЕЙЛЕР. Насколько я его знаю, они всегда валялись у него кучей. И, время от времени, чтобы расчистить пространство, он рассовывает их по ящикам… Ящики с книгами повсюду – в Париже, в Каннах, в Вовенарге… Пикассо уверяет, что помнит, в каком ящике что лежит, и может легко найти то, что ему нужно… До того как у Сабартеса случился односторонний паралич, книжным царством заведовал он… А теперь этим занимаемся мы с Зеттой: ищем для Пикассо то, что он попросит. Но время идет, и я уже не знаю, сколько грузовиков, больших и маленьких, отправлено на юг с вещами, которые оставались в Париже. На улице Гранд-Огюстен почти ничего не осталось… И, несмотря на составленные Пикассо «списки», несмотря на его феноменальную память и присмотр, который он ведет «дистанционно», кое-что из вещей исчезло бесследно… К примеру, нам так и не удалось разыскать серию гравюр, датированных примерно 1930 годом, очень ярких, которые, как утверждает Пикассо, он лично упаковал в один из ящиков…
Фотографии
1. И эта сокрушительная мощь сконцентрировалась во взгляде, который вас пронзает, покоряет, поглощает…
Пикассо в своей мастерской на улице Боеси. У него за спиной – «Ядвига» кисти Таможенника Руссо (1932)
2. Сваленные в кучу картины, непонятные свертки, среди которых затесались полотна Таможенника Руссо…
Мастерская Пикассо на улице Боеси. На стене – картина Таможенника Руссо (1932)
3. Высокие башни из пустых коробок из-под сигарет: он постоянно добавлял туда новые, потому что у него не доходили руки их выбросить.
Пустые коробки из-под сигарет, поставленные одна на другую, перекрашенная ваза и скульптура 1931 года (1932)
4. Прямо на паркете валяются кисти, склянки с краской и тюбики – выдавленные до основания, выжатые и перекрученные конвульсивным и лихорадочным движением пальцев Пикассо…
Его «палитра» на улице Боеси после ночной работы (1932)
5. Некий налет художественной фантазии хозяина нес на себе только один из каминов.
Квартира Пикассо на улице Боеси. На камине – «Новогодняя елка» и первая скульптура Пикассо, датированная 1899 годом (1932)
6. Керосиновая лампа, стоящая на земляном полу, отбрасывала на стены причудливые тени, кольцом окружавшие белые изваяния.
Скульптурная мастерская Пикассо в Буажелу ночью (1932)
7. В том же стремительном темпе мы осмотрели и маленькую ветхую часовню, сплошь увитую плющом. Пикассо объяснил, что это строение XIII века и что время от времени там служат мессу.
Часовня XIII века и вид Буажелу (1932)
8. Включили фары «испано-сюизы», и при этом боковом освещении я сделал последнее фото: слабый луч света, направленный на фасад маленького замка Пикассо…
Замок в Буажелу, освещенный фарами «испано-сюизы» (1932)
9. Я был очень удивлен, увидев их здесь, так сказать, во плоти и крови, точнее, в виде кривых и округлостей, с носами все более выдающимися, с шарообразными глазами, похожих на каких-то варварских богинь.
Скульптурная мастерская Пикассо в Буажелу (1932)
10. В парке Гюэль, показывая волнистые скамейки, инкрустированные цветными осколками абсолютно в стиле «Миро», только без авторской подписи, Миро говорил мне: «Все мое искусство вышло отсюда…»
Миро в парке Гюэль в Барселоне (1955)
11. Однажды, в том же 1932 году, встретил у Пикассо необычную пару…
Сальвадор Дали и Гала в своей парижской мастерской (1932)
12. «Фотограф Брассай сделал серию снимков декоративных элементов старых порталов, и никто не поверил своим глазам – настолько ар-нуво оказалось сюрреалистично» («Тайная жизнь Сальвадора Дали»).
Фрагмент декорирования входа на станцию метро 1900 года (1933)
13. Париж, по ночам укутанный темной пеленой, уже принял печальный облик столицы воюющего государства…
Церковь Сен-Жермен-де-Пре и «Дё-Маго», снятые ночью, во время отключения электричества (1939)
14. Я сделал несколько фото Пикассо в пивной «Липп» за дружеской беседой с Пьером Матиссом.
Пикассо в пивной «Липп» с Пьером Матиссом (1939)
15. Пикассо в сопровождении Сабартеса переходил на другую сторону бульвара Сен-Жермен, чтобы выпить кофе во «Флор»…
Пикассо в «Кафе Флор». За соседним столиком – Хайме Сабартес
16. Я снял его сидящим рядом с огромной пузатой печкой, купленной им у какого-то коллекционера.
Пикассо в своей мастерской на улице Гранд-Огюстен (фото напечатано в журнале «Лайф» по случаю большой выставки Пикассо в Нью-Йорке, в Музее современного искусства, 1939)
17. Я хотел снять его в новой мастерской, где Пикассо еще не жил…
Пикассо с одной из своих бронзовых скульптур (1939)
18. На том месте, где два года назад можно было видеть его знаменитое полотно «Герника», теперь стояло другое: «Женщины за туалетом».
Пикассо на фоне полотна «Женщины за туалетом», эскиз гобелена для Мари Куттоли. Проект не осуществлен (1939)
19. Один из снимков не пропустила военная цензура… Неужели показать всему миру фотографию руки Пикассо, держащей кисть, является разглашением гостайны, наносящим ущерб безопасности страны?
Рука Пикассо, смешивающая краски (фото, на которое был наложен запрет военной цензурой, 1939)
20. Этим утром я начал с первой скульптуры: «Череп». Я бы сказал, что это скорее блуждающий кусок камня, изрытый пустотами и выбоинами, полуразрушенный, отполированный и обкатанный долгими-долгими скитаниями…
«Череп», бронза (1943)
21. Мы рассматриваем серию голубей, и тут на ступеньке лестницы появляется живой голубь. Жак Превер: «А вот и он сам, наш загадочный персонаж… Легок на помине…»
Голубка на лестнице на улице Гранд-Огюстен (12 октября 1943)
22. Над огромным телом Воллара – темное небритое лицо, тяжелые веки наполовину скрывают взгляд хитрых крестьянских глаз.
Амбруаз Воллар в своем доме на улице Мартиньяк (1933)
23. Хотя эта шляпа – всего лишь расплющенный песочный куличик, шишковатый и кособокий, она наводит на мысли о Ван Гоге, Провансе, южном небе…
«Носильщик», бронза (1943)
24. Сабартес: «Глядите, Брассай снял меня на „троне“…» Пикассо: «Не хватает только скипетра и короны…»
Хайме Сабартес (22 декабря 1943)
25. Пикассо: «Забавная получится фотография, но подлинности в ней не будет… А знаете почему? Потому что вы передвинули мои тапочки… Я никогда их так не ставлю…»
Кресло в прихожей на улице Гранд-Огюстен. Над ним – эскиз портрета для «Мужчины с ягненком» (6 декабря 1943)
26. Пикассо: «А Инес красивая, согласны? Вы обратили внимание, какой у нее цвет глаз?»
Инес, горничная Пикассо, чистит обувь (9 апреля 1944)
27. Меня с этой кошкой связывает секрет ее рождения. Когда я смотрю на нее, то вижу в ней женщину.
«Сидящая кошка», гипс (1944)
28. Пикассо: «Я знаю, что мы сделаем! Перед этим полотном я буду изображать “настоящего художника”! Но мне нужна натурщица!» И он предлагает Жану Маре сыграть роль «женщины».
Пикассо изображает «настоящего художника». Жан Маре играет роль натурщицы (27 апреля 1944)
29. И тут моя нога задевает и опрокидывает чт<