Царь Чжэн сказал:
— Увы! Не видел ли и сам судья во сне, что разделил чужого оленя?
Царь спросил совета у помощника. Помощник же сказал:
— Ваш слуга не может разобраться, сон это был или не сон. Отличить сон от яви могли лишь Жёлтый Предок и Конфуций. Кто же их различит, если ныне нет ни Жёлтого Предка, ни Конфуция? Значит, можно довериться решению Наставника мужей.
Конфуций и «блохи»
Цзы-Юй представил великого китайского мыслителя Конфуция сунскому министру. Когда Конфуций удалился, Цзы-Юй вошёл к министру узнать его мнение о госте.
— После того как я увидел Конфуция, — сказал министр, — вы уже кажетесь мне крошечным, как вошь или блоха. Я сегодня же представлю его государю.
И тогда Цзы-Юй, опасаясь, что государь слишком возвысит Конфуция, сказал министру:
— Когда государь увидит Конфуция, вы тоже покажетесь ему вошью или блохой!
И министр отказался от своего намерения.
Упрямая тётушка
Однажды Мудрая Свинья остановилась погостить у одной из своих многочисленных тётушек, которая жила у бедного и злого крестьянина, питалась впроголодь, да и к тому же часто получала побои сучковатой палкой.
В это же время один богатый человек купил в местах, где происходила эта история, небольшое стадо свиней на племя и собирался перегнать их в свои владения. Человек он был добрый и щедрый, к животным относился хорошо и всегда предпочитал продавать их или обменивать, чем пускать на мясо, а потому лучшего хозяина, чем он, во всей округе было не сыскать.
Обо всём этом Мудрая Свинья узнала из беседы со сторожевыми псами, охранявшими стадо от волков и воров. Поспешила она к своей тётушке и стала её уговаривать прибиться к стаду доброго человека, но тётушка наотрез отказалась.
— Иди, если хочешь, — сказала она племяннице, — а мне неохота ноги топтать, да и привыкла я тут. От добра добра не ищут.
Так и многие люди часто не хотят менять семечко сорняка на мешок риса. А что касается наших свиней, так упрямая тетушка давно околела от голода и побоев, в то время как Мудрая Свинья, когда не путешествует, живёт в холе и неге у доброго хозяина, играет в доме и во дворе с его детьми, а по вечерам рассказывает им притчу об упрямой тётушке.
Милосердие и справедливость
Конфуций отправился на запад, чтобы спрятать книги в чжоуском хранилище, а Цзы-Лу ему сказал:
— Я слышал, среди летописцев в Чжоу был Лао-цзы. Но он отказался от должности и вернулся к себе домой. Не отправиться ли к нему за помощью, если вы, учитель, хотите спрятать книги?
— Прекрасно, — сказал Конфуций и отправился к Лао-цзы, но тот отказался помочь, и Конфуций стал его убеждать, излагая все двенадцать основ.
— Слишком пространно, — прервал его Лао-цзы и сказал, — хочу услышать самое важное.
— Самое важное — это милосердие и справедливость, — ответил Конфуций.
— Разрешите узнать, каков характер милосердного и справедливого? — спросил Лао-цзы.
— Хорошо, — ответил Конфуций. — Без милосердия нельзя стать благородным мужем; без справедливости нельзя даже родиться благородным мужем. Милосердие и справедливость — таков характер истинного человека. Как же может быть иначе?
— Разрешите спросить, — сказал Лао-цзы, — что вы называете милосердием и справедливостью?
— От души радоваться вместе со всеми вещами, любить всех без пристрастия. Таковы чувства милосердия и справедливости, — ответил Конфуций.
— О! Почти как в речах последышей. Любовь ко всем разве не нелепость? Беспристрастие — разве это не пристрастие? — сказал Лао-цзы. — Если вы, учитель, не хотите, чтобы Поднебесная лишилась своих пастырей, вы должны желать ей постоянства такого же, как у неба и земли. Ведь, конечно, будут светить солнце и луна, будет свой порядок у звёзд и планет, будут стаи птиц и стада зверей, и деревья будут расти вверх. Если бы вы, учитель, действовали, подражая их свойствам, следовали их путём, то уже достигли бы истинного. К чему же столь рьяно вещать о милосердии и справедливости, точно с барабанным боем отыскивать потерянного сына? Ах, вы, учитель, вносите смуту в характер человека!
Конфуций спросил Лао-цзы:
— Можно ли назвать мудрым человека, который овладевает путём, будто подражая сильному: делая невозможное возможным, неистинное истинным; или софиста, который говорит, что отделить твёрдое и белое ему так же легко, как различить светила на небе?
— Это суетливый мелкий слуга, который трепещет в душе и напрасно утруждает тело. Ведь умение собаки загнать яка, ловкость обезьяны исходят из гор и лесов, — ответил Лао-цзы. — Я скажу тебе, Цю, о том, чего нельзя услышать, о чём нельзя рассказать. У многих есть голова и ноги, но нет ни сердца, ни слуха. Но нет таких, кто, имея тело, существовал бы вместе с не имеющим ни тела, ни формы. Причины движения и покоя, смерти и рождения, уничтожения и появления не в самих людях, но некоторые из причин управляются людьми. Того же, кто забывает обо всех вещах, забывает о природе, уподоблю забывшему самого себя. Только забывшего о самом себе и назову слившимся с природой.
Убить свою мать
Горный Китай, монастырь Чжоан Чжоу. Год от Рождества Христова 853-й.
Некто спросил Линьцзи:
— Что такое мать?
— Алчность и страсть есть мать, — ответил мастер. — Когда сосредоточенным сознанием мы вступаем в чувственный мир, мир страстей и вожделений, и пытаемся найти все эти страсти, но видим лишь стоящую за ними пустоту, когда нигде нет привязанностей, это называется — убить свою мать.
Не любивший машины
Цзы-Гун возвращался домой из путешествия в Чу вместе со своими учениками и по пути увидел старика, который вскапывал огород и поливал его, лазая в колодец с глиняным кувшином. Старик трудился неутомимо, сил тратил много, а работа у него шла медленно.
Цзы-Гуну стало жаль старого человека, и он обратился к нему с такими словами:
— Разве ты не знаешь, что существует механизм для полива? Это такое чудесное устройство, что за один день может полить сотню грядок! Много сил с ним тратить не нужно, а работа продвигается быстро. Не лучше ли тебе приобрести такую машину?
Крестьянин посмотрел на него и спросил:
— А что это за машина?
— Её делают из дерева, задняя часть у неё тяжёлая, а передняя лёгкая. Вода из неё бьёт, как из родника. Её называют водяным колесом.
Старик нахмурился и сказал с усмешкой:
— Мой учитель так говорил мне: «Тот, кто работает с машиной, сам всё делает как машина. У того, кто всё делает как машина, сердце тоже становится машиной. А когда сердце становится как машина, исчезают целомудрие и чистота. Если же нет целомудрия и чистоты, не будет и твёрдости духа. А тот, кто духом не твёрд, не сбережёт в себе Дао».
Устыдившись своих слов, Цзы-Гун опустил голову и смолчал. Тогда старик спросил его:
— Ты кто такой?
— Я ученик Конфуция, — ответил Цзы-Гун.
— Не из тех ли ты, кто копит знания, чтобы похваляться перед другими? — спросил старик. — Не из тех ли ты, что печально поют в одиночестве, мечтая о славе? Если бы ты забыл про свой дух и освободился от своей телесной оболочки, ты, может быть, и приблизился бы к правде. Но ты ведь сам с собой сладить не можешь, где тебе найти управу на всю Поднебесную. Уходи! Не мешай мне работать.
Устыжённый Цзы-Гун в задумчивости пошёл прочь. Лишь пройдя тридцать ли, он пришёл в себя. Тогда ученики спросили его:
— Что это был за человек? Почему ты побледнел после разговора с ним и целый день не можешь опомниться?
— Раньше я думал, что в Поднебесной есть только один человек, а теперь узнал, что в ней есть ещё один, — ответил Цзы-Гун. — Учитель наставлял меня: в делах будь благоразумен, к успеху стремись неустанно, малыми силами добивайся многого — таково Дао истинно мудрого. А этот человек учит по-другому: кто следует Дао, в том жизненные свойства целостны, в ком целостны жизненные свойства, целостно и тело, а в ком тело целостно, дух тоже целостен. Быть целостным в духе — вот Дао истинно мудрого.
Вверяясь жизни, мудрый действует заодно со всеми людьми и не знает, почему так поступает. Так прост он и так безыскусен! Мысли о заслугах и выгодах, уловках и удачах не тревожат его сердце. Такой человек против своей воли не пойдёт, наперекор своим желаниям жить не будет. Добившись успеха, он не станет любоваться собой, даже если весь мир будет хвалить его. Потерпев неудачу, он не смутится, даже если весь мир будет бранить его. Ни хвала, ни хула света ничего ему не прибавят и ничего от него не отнимут. Вот что такое человек, чьи жизненные свойства целостны! Я же из тех, кого носит ветер по волнам.
Вернувшись в Лу, Цзы-Гун рассказал обо всём Конфуцию, и Конфуций сказал:
— Тот человек думает, что владеет древними тайнами приближения к Дао. Он знает лишь одно и не желает знать другого: заботится о внутреннем и не думает о внешнем.
Сердцем прозрел, душой безыскусен,
недеяньем живёт, вернулся к началу,
природу постиг, бережёт в себе дух,
чтоб привольно скользить в пошлой жизни мирской.
Как тут не подивиться? Но разве дано тебе и мне познать это искусство?
Милосердие
Дан, главный жрец, ведающий закланием жертвенного скота в Шан, спросил Чжуан-цзы, что такое милосердие.
— Милосердны тигры и волки, — ответил Чжуан-цзы.
— Что это значит?
— Как же не милосердны, если волчица и волчата любят друг друга?
— Разрешите спросить о настоящем милосердии!
— Для настоящего милосердия не существует родственных чувств.
— Я, Дан, слышал о том, что без родства нет и любви, без любви нет и сыновней почтительности. Ведь не может быть настоящего милосердия без почтительного отношения к родителям!
— Нет, это не так, — ответил Чжуан-цзы. — Настоящее милосердие высоко. О нём, конечно, не стоит и говорить, исходя из сыновней почтительности. В твоих же словах сыновняя почтительность не преувеличена, а преуменьшена. Ведь отчего, подходя к Ин с юга, не замечают на севере гору Миншань? Оттого, что она далека от Ин. Поэтому и говорится:
Уважать родителей легче, чем их любить.
Любить родителей легче, чем их забыть.
Забыть родителей легче, чем заставить родителей забыть о тебе.
Заставить родителей забыть о себе легче, чем самому забыть обо всём в Поднебесной.
Забыть обо всём в Поднебесной легче, чем заставить всех в Поднебесной о тебе забыть.
Ведь обладающий свойствами забывает про Высочайшего и Ограждающего и предаётся недеянию. Блага его распространяются на тьму поколений, а Поднебесная о нём и не знает. Как можно только вздыхать да твердить о милосердии, о сыновней почтительности? Ведь всем этим — почтительностью к родителям и старшим братьям, милосердием и справедливостью, преданностью и доверием, целомудрием и честностью — люди заставляют себя служить собственной добродетели, большего всё это не стоит. Поэтому и говорится: «Настоящее благородство отвергает царские почести, настоящее богатство отвергает царскую сокровищницу, настоящие чаяния отвергают имя и славу». От всего этого путь не изменяется.
Странствие сердцем
Конфуций увиделся с Лао-цзы. Тот только что вымылся и, распустив волосы, сушил их, недвижимый, будто не человек. Конфуций подождал удобного момента и вскоре, когда Лао-цзы его заметил, сказал:
— Не ослеплен ли я, Цю? Верить ли глазам? Только что вы, Преждерождённый, своей телесной формой походили на сухое дерево, будто оставили все вещи, покинули людей и возвысились, как единственный.
— Я странствовал сердцем в первоначале вещей, — ответил Лао-цзы.
— Что это означает? — спросил Конфуций.
— Сердце утомилось, не могу познавать, уста сомкнулись, не могу говорить. Но попытаюсь поведать тебе об этом сейчас. В крайнем пределе холод замораживает, в крайнем пределе жар сжигает. Холод уходит в небо, жар движется на землю. Обе силы, взаимно проникая друг друга, соединяются, и все вещи рождаются. Нечто создало этот порядок, но никто не видел его телесной формы. Уменьшение и увеличение, наполнение и опустошение, жар и холод, изменения солнца и луны, — каждый день что-то совершается, но результаты этого незаметны. В жизни существует зарождение, в смерти существует возвращение, начала и концы друг другу противоположны, но не имеют начала, и когда им придет конец — неведомо. Если это не так, то кто же всему этому явился предком, истоком?
— Разрешите спросить, что означает такое странствие? — задал вопрос Конфуций.
— Обрести такое странствие — это самое прекрасное, высшее наслаждение. Того, кто обрёл самое прекрасное, кто странствует в высшем наслаждении, назову настоящим человеком, — ответил Лао-цзы.
— Хотелось бы узнать, как странствовать? — спросил Конфуций.
— Травоядные животные не страдают от перемены пастбища. Существа, родившиеся в реке, не страдают от перемены воды. При малых изменениях не утрачивают своего главного, постоянного. Не допускай в свою грудь ни радости, ни гнева, ни печали, ни веселья. Ведь в Поднебесной вся тьма вещей существует в единстве. Обретёшь это единство — и станешь со всеми ровен, тогда руки и ноги и сотню частей тела сочтёшь прахом, а к концу и началу, смерти и жизни отнесёшься, как к смене дня и ночи. Ничто не приведёт тебя в смятение, а меньше всего приобретение либо утрата, беда либо счастье. Отбросишь ранг, будто стряхнёшь грязь, сознавая, что жизнь ценнее ранга. Ценность в себе самом, и с изменениями не утрачивается. Притом тьме изменений никогда не настанет конца, и разве что-нибудь окажется достойным скорби? Это понимает тот, кто предался пути!
— Добродетелью вы, учитель, равны Небу и Земле, — сказал Конфуций. — Всё же позаимствую ваши истинные слова для совершенствования своего сердца. Разве мог этого избежать кто-нибудь из древних благородных мужей?
— Это не так, — ответил Лао-цзы. — Ведь бывает, что вода бьёт ключом, но она не действует, эта способность естественная. Таковы и свойства настоящего человека. Он не совершенствуется, а вещи не могут его покинуть. Зачем совершенствоваться, если свойства присущи ему так же, как высота — небу, толщина — земле, свет — солнцу и луне.
Выйдя от Лао-цзы, Конфуций поведал обо всём Янь Юаню и сказал:
— Я, Цю, в познании пути подобен червяку в жбане с уксусом. Не поднял бы учитель крышку, и я не узнал бы о великой целостности неба и земли.
Сила сердца
Птица — Хранительница Чёрного Камня часто рассказывала историю о том, как молодой воин перед решающей битвой пришёл к своему учителю и в течение ста одного вдоха и выдоха сидел перед ним в молчании. После этого молодой воин легко одержал победу над опасным и опытным врагом.
Это ли не сила сердца?
Путь с тобою поселится
Беззубый спросил Учителя в Тростниковом Плаще, что такое путь? Учитель в Тростниковом Плаще сказал: «Если выпрямишь своё тело, сосредоточишь на одном свой взор, то к тебе придёт согласие с природой. Если соберёшь свои знания, сосредоточишься на одном мериле, то мудрость придёт в твоё жилище; свойства станут твоей красотой, и путь с тобою поселится. Ты будешь смотреть просто, словно новорождённый теленок, и не станешь искать всему этому причины».
Не успел Учитель договорить, как Беззубый заснул. В большой радости Учитель в Тростниковом Плаще пошёл от него и запел:
«Телом подобен иссохшим ветвям,
Сердцем подобен угасшему пеплу,
Сущность познал до глубоких корней,
Бремя прошедшего сбросив навеки.
Тёмный, туманный, без чувств и без мыслей,
Не говори с ним,
Ведь он — настоящий!».
Прежде неба и земли
Жань Цю спросил Конфуция:
— Можно ли узнать, что было прежде неба и земли?
— Можно, — ответил Конфуций. — В древности было то же, что и ныне.
Потеряв нить разговора, Жань Цю ушёл.
На другой день снова явился к учителю и сказал:
— Вчера я спросил: «Можно ли узнать, что было прежде неба и земли?». Учитель ответил: «Можно. В древности было то же, что и ныне». Осмелюсь ли задать вопрос, почему вчера мне это было ясно, а сегодня — нет?
— Вчера было ясно, — ответил Конфуций, — ибо ты духовно заранее подготовился к восприятию ответа. Сегодня неясно, ибо ты ищешь ответа не для духовного. Нет ни древности, ни современности, нет ни начала, ни конца. А могли быть сыновья и внуки до того, как появились сыновья и внуки?
Жань Цю не успел ответить, как Конфуций продолжил:
— Постой! Не отвечай! Умирают не оттого, что рождаются живые; живут не оттого, что умирают мёртвые. И смерть, и жизнь от чего-то зависят; у них обеих есть единое общее. Разве было вещью то, что родилось прежде неба и земли? Вещество в вещах, — это не вещь. Вещи не могли появиться прежде вещей. Совершенно так же были вещи, совершенно так же появлялись вещи — без конца. Подражая этому, и мудрец также всегда бесконечен в любви к людям.
Момент забытья
Взрелом возрасте Хуа-цзы из рода Ян-Ли государства Сун потерял свою память. Он мог получить подарок утром и забыть об этом вечером; он мог дать подарок вечером и забыть об этом к утру. На улице он мог забыть идти, дома он мог забыть сесть. Сегодня он не мог вспомнить, что было вчера; завтра — что было сегодня.
Его семья забеспокоилась и пригласила прорицателя, чтобы он рассказал будущее Хуа-цзы, но безуспешно. Они пригласили шамана, чтобы совершить благоприятствующий обряд, но это ни к чему не привело. Они пригласили доктора, чтобы вылечить его, но и это не принесло улучшения.
Был один конфуцианец из Лу, который, предлагая свои услуги, объявил, что он может поправить дело. Жена и дети Хуа-цзы обещали ему в награду половину своего состояния.
Конфуцианец сказал им:
— Ясно, что это — заболевание, которое не может быть предсказано гексаграммами и предзнаменованиями, не может быть заколдовано благоприятствующими молитвами, не может быть излечено лекарствами и иглами. Я буду пытаться преобразовать его ум, изменить его мысли. Есть надежда, что это восстановит его.
После этого конфуцианец пытался раздеть Хуа-цзы, и тот искал свои одежды; пытался морить его голодом, и тот искал пищу; попытался закрыть его в темноте, и тот искал выход к свету.
Конфуцианец остался доволен и сказал его сыновьям:
— Болезнь излечима, но моё искусство пронесено тайным через поколения и не рассказывается посторонним. Поэтому я запру его слух и останусь с ним наедине в его комнате на семь дней.
Они согласились — и никто не узнал, какие методы применял конфуцианец, но многолетняя болезнь рассеялась в одно утро.
Когда Хуа-цзы проснулся, он был очень зол. Он прогнал свою жену, наказал сыновей, погнался с копьём за конфуцианцем. Власти Сун арестовали его и пожелали узнать причину.
— Раньше, когда я забывал, — сказал Хуа-цзы, — я был без границ, я не замечал, существуют ли небо и земля. Теперь внезапно я вспомнил — и все бедствия и их преодоление, приобретения и потери, радости и печали, любви и ненависти двадцати-тридцати прожитых лет поднялись тысячью перепутанных нитей. Я боюсь, что все эти бедствия и преодоление их, приобретения и потери, радости и печали, любви и ненависти придут и сильно поразят моё сердце. Найду ли я снова момент забытья?
Небесное совершенство
Первый министр Шунь спросил императора Яо:
— Какие добродетели проявляет небесный государь?
Император ответил:
— Я не насмехаюсь над беспомощными, не отворачиваюсь от бедняков. Я оплакиваю усопших, радуюсь новорождённым и жалею женщин.
— Что ж, — сказал Шунь, — это прекрасно, однако для истинного величия недостаточно.
— Как же, по-твоему, мне нужно поступать? — спросил император.
— Правитель, обладающий небесным совершенством, — отвечал Шунь, — пребывает в покое, а возвышенный покой этот всё приводит в движение. Небо высоко, Земля спокойна. Солнце и луна светят, и времена года сменяют друг друга, как бегут друг за другом день и ночь.
— О, как я был суетлив! — воскликнул император. — Я искал единения с людьми, ты же стремишься к единению с Небом!
Блюдо из собаки
Однажды к Мудрой Свинье пришёл за советом бедняк.
— Недавно у меня умер отец и оставил в наследство трёх собак. Охранять мне нечего, поэтому я решил их съесть, но не знаю, как лучше распорядиться наследством, какую из собак зарезать первой и какие блюда из них приготовить? — спросил у Свиньи крестьянин.
Свинье стало жаль собак, и она сказала бедняку:
— Твоё наследство может кормить умного всю его жизнь, а глупому не хватит и на неделю. Приводи ко мне собак, и ровно через месяц я научу тебя, как извлекать из них пользу и обращать её в пропитание.
Ровно через месяц крестьянин пришёл к свинье и увидел неподалёку от свинарника новый дом, во дворе которого на мягких подушках лежали сытые и расчёсанные собаки, как раз те, которые и достались ему в наследство.
— Вот твой дом и твои собаки, — сказала Свинья крестьянину. — В доме хватит пищи для всех вас на долгое время, а в шкатулках из нефрита есть деньги на всякую всячину. Завтра с утра к тебе начнут приходить люди за исцелением. Лекарства ты найдёшь в плетёных коробочках, но каждый день ты должен пополнять их запасы. А теперь слушай и запоминай.
Тут Свинья поведала крестьянину, как и против каких болезней использовать шерсть, кал и кровь чёрной, жёлтой и белой собак, но не рассказала, как применять их жёлчь и мясо, чтобы не лишать бедняка источника благополучия, а собак — жизни.
Поистине полезно бывает знать о сути и предназначении вещей.
Нет лекарства против меча
Один вельможа дорожил своим здоровьем и оказывал покровительство всем лекарям, знахарям и врачевателям, жившим в его владениях.
— Какой недуг не под силу вылечить моим лекарям? — гордо спрашивал вельможа у своей свиты. — Какую болезнь не осилят мои знахари?
Советники и доверенные лица лишь угодливо кланялись да поддакивали своему властелину, утверждая, что лекари всесильны.
Однажды из окна своего дворца вельможа увидел одинокого странника, идущего по дороге, и велел слугам привести его к себе.
— Слушай моё слово, путник, — начал свою речь вельможа. — Если ты сможешь назвать недуг, против которого бессильны снадобья моих знахарей, то я щедро тебя награжу, но если ты не знаешь такого недуга, я навеки заберу тебя в услужение.
— Я бы мог назвать десятки и сотни недомоганий, против которых бессильны твои лекари, — не задумываясь ответил странник, — но я не буду утомлять твой слух перечислением, так как точно знаю, что у твоих врачевателей не найдётся лекарства от меча, перерубающего пополам.
Услышав такой ответ, вельможа очень испугался, но не подал виду, а приказал щедро наградить странника и отпустить восвояси…
Праведный мясник
Когда Чжао, царь Чу, потерял свои земли, вместе с ним в изгнание отправился мясник Юэ. Когда же правитель вернул себе царство, он решил наградить тех, кто был верен ему в изгнании. Дошла очередь и до Юэ, и пришли к нему гонцы от правителя. Но мясник сказал так:
— Когда наш государь потерял царство, я потерял свою лавку. Когда же он вернул себе царство, и я вернул себе лавку. Соседи уважают меня, как прежде; зарабатываю я столько же, сколько и раньше. Не понимаю, отчего господин хочет наградить меня?
Узнав о такой дерзости, правитель возмутился:
— Заставьте его принять награду! — приказал он.
Но Юэ взмолился:
— Нет моей вины в том, что наш господин потерял царство, поэтому наказания я не заслужил. И нет моей заслуги в том, что он вернул себе власть, так что не за что меня и награждать.
Тогда правитель распорядился привести к нему строптивого мясника.
Но Юэ и тут продолжал упрямиться.
— Согласно закону, — сказал он, — предстать перед государем может лишь человек, получивший награду за большие заслуги. Но у меня не хватило бы мудрости, чтобы управлять царством, не хватило бы смелости, чтобы выйти на бой с разбойниками. Когда враги захватили нашу столицу, я бежал от разбойников, а не последовал за государем по собственной воле. А теперь великий государь в нарушение всех законов желает, чтобы я предстал перед его очами. О таком мне и слышать не доводилось!
Тогда правитель сказал своему министру:
— Мясник Юэ — человек низкого звания, однако же рассуждает на редкость мудро. Пойди и проси его занять место среди моих ближайших советников.
Но и тут Юэ отказался.
— Я знаю, — сказал он, — сколь почетно звание царского советника. Известно мне и то, насколько жалованье советника больше доходов мясника. Но если я позволю себе иметь такой ранг и жалованье, моего государя назовут безрассудно расточительным! Уж лучше я вернусь на рынок и буду забивать баранов.
Кони выбились из сил
Цзи из Восточных степей показывал своё искусство езды на колеснице царю Чжуан-гуну. Он ездил вперёд и назад, словно по отвесу, поворачивал вправо и влево, точно по циркулю. Чжуан-гун счёл, что искусство Цзи не имеет себе равных в мире, велел ему проехать сотню кругов, и вернуться назад.
Янь Тай встретил Цзи на дороге и, придя в царский дворец, сказал Чжуан-гуну:
— Цзи загонит коней.
Царь ничего не ответил. В скором времени Цзи вернулся, и оказалось, что он и в самом деле загнал коней.
— Как ты узнал про это? — спросил царь Янь Тая.
— Кони уже выбились из сил, а он их всё погонял, — ответил Янь Тай, — вот я и сказал, что они скоро падут.
Прогулка над рекой
Прогуливаясь с Творящим Благо по мосту через Хао, Чжуан-цзы сказал:
— Пескари привольно резвятся, в этом их радость!
— Ты же не рыба, — возразил Творящий Благо. — Откуда тебе знать, в чём её радость?
— Ты же не я, — возразил Чжуан-цзы. — Откуда тебе знать, что я знаю, а чего не знаю?
— Я не ты, — продолжал спорить Творящий Благо, — и, конечно, не ведаю, что ты знаешь, а чего не знаешь. Но ты-то не рыба, и не можешь знать, в чем её радость.
— Дозволь вернуться к началу, — сказал Чжуан-цзы. — «Откуда тебе знать, в чём её радость?» — спросил ты, я ответил, и ты узнал то, что знал я. Я же это узнал, гуляя над рекой Хао.
Советы
Вночь перед решающим поединком со своим давним заклятым врагом воин из клана Спокойных пришёл к своему наставнику в надежде, что тот даст ему какой-нибудь совет, следуя которому, можно будет легко одержать победу.
— В ночь перед битвой следует спать, а не задавать глупые вопросы, — закричал Учитель в ответ на просьбу воина наставить его перед боем на истинный путь. — В последние часы перед боем умному не нужны советы, а дураку они не помогут, так как, чтобы стать умнее, нужно время. Перед битвой тебе нужны не советы, а секреты врага…
— Спасибо, Учитель! — улыбнувшись, сказал воин. — Я получил от тебя пять советов и буду неукоснительно им следовать…
— Ну, что же, лишний совет никогда не помешает, — рассмеялся наставник.
Разве достоин я хвалить такого?
Сидя рядом с вэйским Вэнь-хоу, Тянь Цзыфан усердно хвалил Юйгуна.
— Юйгун — ваш наставник? — спросил Вэнь-хоу.
— Нет, — ответил Цзыфан. — Он мой земляк. Речи его часто очень мудры, и земляки его почитают.
— Стало быть, у вас нет наставника? — спросил Вэнь-хоу.
— Нет, есть.
— Кто же он?
— Его зовут Дунго Шунь-цзы.
— Почему же вы, учитель, никогда о нём не упоминали?
— Это настоящий человек. Обликом он — человек как все люди, но сердце его — вместилище Небес. Следует превращениям, а в себе хранит подлинное; душой чист и всех на свете приемлет. Людей же неправедных он вразумляет своей праведной жизнью, так что их низкие человеческие понятия сами собой рассеиваются. Разве достоин я хвалить такого?
Цзыфан ушёл, а государь был так изумлён его словами, что за целый день слова не вымолвил. Потом он созвал своих придворных и сказал:
— Как далеко мне до мужа совершенных свойств! Прежде я считал пределом совершенства речи мудрых и знающих, поступки человечных и справедливых. Но с тех пор, как я услышал о наставнике Цзыфана, тело моё стало как бы невесомым, и во мне исчезло желание двигаться, уста же мои сомкнулись, и во мне пропало желание говорить. Мои прежние наставники — просто глиняные истуканы! И даже моё царство поистине перестало обременять меня!
Купец и вельможа
Водном городе жил купец. Все жители города уважали и любили его за справедливость и доброту. Дала купца шли в гору, но вдруг, начиная с года змеи, несчастья начали валиться на купца одно за другим.
Купец обращался за помощью ко многим гадальщика и астрологам, но никто не мог помочь ему. И только один старый гадальщик по книге И-цзин сказал купцу, что у него есть враг, один влиятельный вельможа. Купец очень удивился, так как он никогда не встречался с этим вельможей. Тем не менее купец взял богатые дары, отправился к вельможе и, набравшись смелости, попросил оказать ему милость и ответить на волнующий его вопрос: чем он, недостойный, прогневал господина, и за что тот посылает несчастья на его голову. Вельможа задумался, потом вдруг усмехнулся и сказал:
— Наверное, всё произошло из-за того, что когда я в прошлом году проезжал мимо торговых рядов, мне не понравилась твоя улыбка.
Запомните, причина, порождающая ненависть, может быть меньше рисового зерна.
Путь возвращения к подлинному
Пришло время осеннего разлива вод. Сотни потоков устремились в Жёлтую Реку, и она разлилась так широко, что на другом берегу невозможно было отличить лошадь от буйвола. И тогда Дух Реки Хэбо возрадовался, решив, что в нём сошлась красота всего мира. Он поплыл вниз по реке на восток и достиг Северного Океана. Долго смотрел он на восток, но так и не увидел предела водному простору. Повертев в недоумении головой, глядя на раскинувшуюся перед ним ширь, он сказал со вздохом Духу Океана по имени Жо: