ОКТЯБРЬСКИЕ И НОЯБРЬСКИЕ ДНИ

Когда «Neue Rheinische Zeitung» с 12 октября начала вновь выходить в свет с оповещением, что в состав ее редакции вступил Фрейлиграт, на ее долю выпало счастье приветствовать новую рево­люцию. 6 октября венский пролетариат ударил дюжим кулаком по коварному плану габсбургской контрреволюции. План этот заключался в том, чтобы после побед Радецкого в Италии сначала разбить при помощи славянских народностей мятежную Венгрию, а затем добраться и до немец­ких мятежников.

С 28 августа по 7 сентября Маркс пробыл в Вене с целью просвещения тамошних масс. Судя по имеющимся очень скудным газетным сведениям, это ему не удалось, потому что венские рабочие находились еще на сравнительно низкой ступени развития. Тем выше следует оценить истинно революционный инстинкт, в силу которого они воспротивились движению полков, получивших приказ выступить против Венгрии. Этим способом они отвлекли в свою сторону первый удар контрреволюции — великодушная жертва, на которую венгерская знать была не способна. Она хотела вести борьбу за независимость своей страны, опираясь на свои вписанные в конституцию права, и венгерское войско отважилось лишь на робкий натиск, который не только не облегчил, а напротив — сделал еще более трудной борьбу венских повстанцев не на жизнь, а на смерть.

Не лучше вела себя и немецкая демократия. Она прекрасно сознавала, сколь многое и для нее самой зависит от успеха венского восстания. В случае победы в австрийской столице контррево­люция нанесла бы решительный удар и в прусской столице, где она давно уже подкарауливала удобный момент. Но немецкая демократия расплывалась в сентиментальных жалобах, в бесплод­ных симпатиях и воззваниях о помощи, обращенных к беспомощному правителю империи. Демо­кратический конгресс, который собрался во второй раз в Берлине в конце октября¹, издал состав­ленное Руге воззвание в защиту осажденной Вены, и «Neue Rheinische Zeitung» удачно заметила, что оно заменяет недостаток революционной энергии пафосом проповеднического завывания, прикрывающим полное отсутствие каких-либо мыслей и страстей. Пламенные воззвания газеты, написанные внушительной прозой Маркса и великолепными стихами Фрейлиграта и настаивав­шие на той единственной помощи, которая только и могла

¹ Второй демократический конгресс состоялся 26—30 октября 1848 г. в Берлине. Вместо принятия действенных мер для мобилизации масс на борьбу с контрреволюцией конгресс занимался пустыми разговорами и выработкой бес­полезных, противоречивых резолюций. — Ред.

РЕВОЛЮЦИЯ И КОНТРРЕВОЛЮ

205

их спасти, — на победе над контрреволюцией у себя дома, — эти воззвания остались гласом во­пиющего в пустыне.

Этим была решена участь венской революции. Преданные буржуазией и крестьянами у себя дома, находя поддержку только у студентов и части мелкой буржуазии, венские рабочие оказыва­ли геройское сопротивление. Но вечером 31 октября штурм осаждавших войск увенчался успехом, и 1 ноября над башней св. Стефана развевалось огромное черно-желтое знамя.

Тотчас вслед за потрясающей трагедией в Вене разыгралась жалкая трагикомедия в Берлине. Министерство Пфуля было распущено и сменилось министерством Бранденбурга, которое прика­зало Собранию удалиться в провинциальный город Бранденбург, а Врангель вступил со своими гвардейскими полками в Берлин, чтобы привести в исполнение этот приказ силой оружия. Бран-денбург, незаконный Гогенцоллерн, слишком лестно сравнивал самого себя со слоном, который растопчет революцию. «Neue Rheinische Zeitung» правильнее называла Бранденбурга и его соуча­стника Врангеля «двумя людьми без головы и без сердца, без собственного образа мыслей и толь­ко с усами»; в качестве таковых они оказались, однако, достойным противовесом почтенному Со­бранию соглашателей.

Действительно, достаточно было «одних усов», чтобы устрашить это Собрание. Оно, правда, отказывалось покинуть назначенное ему конституцией местопребывание в Берлине, а когда удар стал следовать за ударом, когда распущена была гражданская гвардия и введено осадное положе­ние, Собрание объявило министров государственными изменниками и подало на них донос про­курору. Но оно отклонило предложение берлинского пролетариата восстановить с оружием в ру­ках попранные права страны и возвестило о своем «пассивном сопротивлении», иными словами, — о благородном намерении подставить спину под удары противника. Оно не сопротивлялось, когда войска Врангеля гнали его из одного зала в другой, и только, наконец, вспылив при виде вторгнувшихся на его заседание штыков, заявило, что лишает министерство Бранденбурга права распоряжаться государственными финансами и собирать налоги, до тех пор пока Собрание не сможет свободно заседать в Берлине. Но как только Собрание было разогнано, его председатель фон Унру в страхе за дорогой труп Собрания созвал бюро, чтобы занести в протокол, что поста­новление об отказе в праве собирать налоги, которое он уже разослал по всей стране, не может вступить в силу вследствие некоторых допущенных формальных погрешностей.

«Neue Rheinische Zeitung» суждено было оказать достойнее сопротивление насильственному перевороту правительства. Она считала, что наступил тот решительный момент, когда контррево­люцию должна победить вторая революция. Газета изо дня в

206

ГЛАВА ШЕСТАЯ

день убеждала массы ответить на насилие всяческими насильственными же действиями. Пассив­ное сопротивление должно иметь своим основанием сопротивление активное, иначе оно будет на­поминать барахтанье теленка в руках мясника. Без колебаний отвергались всякие юридические хитросплетения теории соглашательства, за которыми скрывалась трусость буржуазии: «Прусская корона, — писала газета, — с своей точки зрения, правомерно противопоставляет себя Собранию в качестве абсолютной короны. Но Собрание действует неправомерно, не противопоставляя себя короне в качестве абсолютного собрания... Но старая бюрократия не хочет унизиться до роли служанки буржуазии, для которой она была до сих пор деспотической наставницей. Феодальная партия не хочет принести в жертву на алтарь буржуазии свои привилегии и свои интересы. И, на­конец, корона видит в элементах старого феодального общества — общества, которое сна увенчи­вает собой, как его уродливое порождение, — свою настоящую, родственную ей общественную основу, в то время как в буржуазии она усматривает чуждую ей, искусственную почву, на которой она может только зачахнуть.

Романтическое право «божьей милостью» буржуазия превращает в прозаическое право, осно­ванное на документе, господство благородной крови в господство бумаги, королевское солнце в буржуазную астральную лампу.

Поэтому королевская власть не поддалась льстивым уговорам буржуазии. На половинчатую ре­волюцию буржуазии корона ответила полной контрреволюцией. Она толкнула буржуазию обратно в объятия революции, народа, провозгласив:

Бранденбург в Собрании и Собрание в Бранденбурге» ¹. «Neue Rheinische Zeitung» превосходно перевела этот лозунг контрреволюции словами: «Военная казарма — в Собрании и Собрание — в военной казарме». Она надеялась, что народ победит этим паролем; она считала этот пароль мо­гильной надписью бранденбургского дома.

Когда Берлинское собрание приняло постановление об отказе в уплате налогов, демократиче­ский окружной комитет потребовал в воззвании от 18 ноября, подписанном Марксом, Шаппером и Шнейдером, чтобы демократические союзы Рейнской провинции приняли следующие меры к осуществлению этого постановления: попыткам насильственного взимания налогов должно быть оказано повсюду всевозможное сопротивление; всюду должно быть организовано ополчение для отражения врага; для неимущих оружие должно быть приобретено на общественные средства или на счет добровольных взносов; если власти откажутся признать постановление Собрания и выпол­нять его, то должны быть уч-

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., 2 изд., т. 6, стр. 11, 12. — Ред.

РЕВОЛЮЦИЯ И КОНТРРЕВОЛЮ

207

реждены комитеты безопасности, по возможности в согласии с общинными советами; общинные советники, сопротивляющиеся постановлениям Законодательного собрания, должны быть переиз­браны всеобщим народным голосованием. Демократический окружной комитет принимал, таким образом, меры, которые должно было принять Берлинское собрание, если бы оно серьезно отне­слось к своему постановлению об отказе в уплате налогов. Но эти герои сейчас же устрашились своего собственного героизма: они поспешили в свои избирательные округа, чтобы исподтишка свести на нет свои собственные постановления, а затем покатили в Бранденбург продолжать свои совещания. Этим Собрание настолько унизило себя, что 5 декабря правительство сумело одним пинком разогнать его, октроировав новую конституцию и новый избирательный закон.

Благодаря этому и рейнский окружной комитет оказался бессильным в своей провинции, за­пруженной войсками. 22 ноября был арестован в Дюссельдорфе Лассаль, воодушевленно следо­вавший призывам воззвания. В Кёльне против подписавших воззвание выступил государственный прокурор, но не осмеливался арестовать их, 8 февраля они предстали пред кёльнскими присяжны­ми по обвинению в призыве к вооруженному сопротивлению военным и гражданским властям.

Маркс в яркой речи разбил попытку государственного прокурора вывести из законов 6 и 8 ап­реля, из тех именно законов, которые правительство разорвало своим путчем, неправоту Собрания и в еще большей степени — виновность подсудимых. Тот, кто успешно производит революцию, может вешать своих противников, но не может осуждать их; может устранять их со своего пути как побежденных врагов, но не может казнить их как преступников. Только трусливое лицемерие применяет ниспровергнутые совершившейся революцией или контрреволюцией законы против защитников этих законов. Вопрос о том, кто был прав — корона или Собрание, — исторический вопрос, и дело истории, а не суда присяжных решать его.

Но Маркс шел дальше и вообще отказывался признавать законы от 6 и 8 апреля. Он говорил, что они являются произвольной стряпней Соединенного ландтага, при помощи которой последний хотел избавить корону от признания ее поражения в мартовской борьбе. Нельзя судить по законам феодальной корпорации Собрание, которое является представителем современного буржуазного общества. Утверждение, что общество зиждется на законе, есть лишь юридическая выдумка. На­оборот, закон опирается на общество. «Вот этот Code Napol e on¹, который я держу в руке, не соз­дал современного буржуазного общества.

Уголовный кодекс Наполеона. — Ред.

208

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Напротив, буржуазное общество, возникшее в XVIII веке и продолжавшее развиваться в XIX веке, находит в этом Кодексе только свое юридическое выражение. Как только он перестанет соответ­ствовать общественным отношениям, он превратится просто в пачку бумаги. Вы не можете сде­лать старые законы основой нового общественного развития, точно так же, как и эти старые зако­ны не могли создать старых общественных отношений»¹. Берлинское собрание не поняло своего исторического положения, каким оно вышло из мартовской революции. Упрек прокурора в том, что оно не приняло никакого компромисса, бьет мимо цели: несчастьем и ошибкой Собрания яв­ляется именно то, что оно низвело себя с положения революционного конвента до роли двусмыс­ленной братии соглашателей. «То, что здесь происходило, не было политическим конфликтом двух фракций на почве одного общества — это был конфликт между двумя обществами, соци­альный конфликт, принявший политическую форму, — это была борьба старого феодально-бюрократического общества с современным буржуазным обществом, борьба между обществом свободной конкуренции и обществом цехового строя, между обществом землевладения и общест­вом промышленности, между обществом веры и обществом знания»². Между этими обществами не может быть мира, а возможна только борьба, борьба не на жизнь, а на смерть. Отказ в уплате налогов, вопреки смехотворному утверждению прокурора, не потрясает основы общества, а явля­ется лишь мерой самообороны общества против правительства, которое угрожает самым основам общества.

Отказав в праве взимания налогов, Собрание не нарушило закона, но оно действовало противо­законно, провозгласив пассивное сопротивление. «Но если взимание налогов объявляется неза­конным, разве я не обязан насильственно сопротивляться насильственно совершаемому беззако­нию?»³.

Так как господа, отказавшие в уплате налогов, не решились идти революционным путем, чтобы не рисковать своими головами, то народу пришлось самому стать на революционную почву для осуществления запрета взимать налоги. Поведение Собрания — не закон для народа. «Националь­ное собрание само по себе не имело никаких прав — народ доверил ему только защиту своих соб­ственных прав. Раз оно не действует согласно данному ему мандату — этот мандат теряет свою силу. Сам народ тогда собственной персоной выступает на сцену и действует на основании своей суверенной власти... Когда корона совершает контрреволюцию, народ с полным правом отвечает революцией»^4.

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., 2 изд., т. 6, стр. 259. — Ред. Там же, стр. 267. — Ред. Там же, стр. 271. — Ред. Там же, стр. 272. — Ред.

РЕВОЛЮЦИЯ И КОНТРРЕВОЛЮ

209

Маркс заключил свою речь указанием, что теперь окончен первый акт драмы. Продолжением бу­дет либо полная победа контрреволюции, либо новая победоносная революция. Быть может, побе­да революции возможна только после завершения контрреволюции.

После этих слов, полных революционной гордости, присяжные оправдали подсудимых, и вдо­бавок старшина присяжных поблагодарил оратора за его поучительную речь.

УДАР ИЗ ЗАСАДЫ

С победой контрреволюции в Вене и Берлине участь Германии была решена. От революцион­ных завоеваний оставалось только Франкфуртское собрание, которое давно потеряло всякое поли­тическое доверие, изнемогая в бесконечных словоизлияниях о своей бумажной конституции, от­носительно которой оставалось только одно сомнение: какой шпагой ее проткнуть — австрийской или прусской.

В декабре «Neue Rheinische Zeitung» снова изложила в ряде блестящих статей историю прус­ской революции и контрреволюции, а в начале 1849 г. она с надеждой направила свой взор на вос­стание французского рабочего класса, ожидая, что оно приведет к мировой войне. «Страна, кото­рая превращает целые нации в своих наемных рабочих, которая своими гигантскими руками охва­тывает весь мир, которая уже однажды взяла на себя расходы европейской Реставрации, страна, в собственном лоне которой классовые противоречия развились в наиболее резкой и бесстыдной форме, — Англия кажется скалой, о которую разбиваются революционные волны, которая хочет уморить голодом новое общество еще во чреве матери, Англия господствует над мировым рын­ком. Переворот в экономических отношениях любой страны европейского континента или даже всего европейского континента без Англии — только буря в стакане воды. Промышленные и тор­говые отношения внутри каждой нации зависят от ее сношений с другими нациями, они обуслов­лены ее отношением к мировому рынку. Но Англия господствует над мировым рынком, а буржуа­зия — над Англией»¹. Поэтому всякий французский социальный переворот разобьется об англий­скую буржуазию, о промышленное и коммерческое мировое господство Великобритании. Всякая частичная социальная реформа во Франции и вообще на европейском континенте, поскольку она мыслится окончательной, есть лишь пустое доброе пожелание. А старую

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., 2 изд., т. 6, стр. 159—160. — Ред.

210

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Англию свергнет только мировая война. Только такая война создает для чартистов, для англий­ской организованной рабочей партии, условия успешной борьбы против их исполинских угнетате­лей. Только в тот момент, когда чартисты окажутся во главе английского правительства, социаль­ная революция выйдет из царства утопии и вступит в царство действительности.

Предпосылка этих надежд на будущее не осуществлялась. Со времени июньских дней француз­ский рабочий класс, истекая кровью от тысячи ран, был не способен на новое выступление. Со­вершив свой круговорот, начиная от парижских июньских дней через Франкфурт, Вену и Берлин, европейская контрреволюция до поры до времени закончила свое движение 10 декабря избранием лже-Бонапарта в президенты французской республики. Революция же держалась еще только в Венгрии, и в лице Энгельса, который тем временем вернулся в Кёльн, имела своего самого крас­норечивого и умелого защитника. В остальном «Neue Rheinische Zeitung» приходилось ограничи­ваться мелкой войной с надвигавшейся контрреволюцией, и она боролась в этой войне столь же смело и упорно, как и в великих сражениях предшествовавшего года. Ряд процессов печати, кото­рые министерство возбудило против нее как против «худшей из всех плохих газет», она встретила насмешливым замечанием, что имперская власть — самая комичная из всех комичных властей. На хвастовство «пруссачеством», обычное у восточноэльбских юнкеров после берлинского государ­ственного переворота, она отвечала заслуженной насмешкой: «Нам, жителям Рейнской провин­ции, посчастливилось на великом торге людьми в Вене заполучить нижнерейнского «великого герцога», не выполнившего затем условий, на которых он был объявлен «великим герцогом». «Король Пруссии» существует для нас лишь в силу решения Берлинского национального собрания, а так как для нашего нижнерейнского «великого герцога» никакого Берлинского национального собрания не существует, то и для нас не существует никакого «короля Пруссии». Нижнерейнскому великому герцогу мы достались в результате торга народами! Когда мы вырастем настолько, что перестанем признавать торговлю человеческими душами, мы потребуем от «нижнерейнского ве­ликого герцога» предъявить свой «документ на право владения»!»¹ И это писалось среди самых диких оргий контрреволюции!

Одного, однако, нет на столбцах «Neue Rheinische Zeitung», что, казалось бы, должно было сто­ять на первом месте: подробного отчета о рабочем движении того времени в Германии. Оно про­никло даже в восточноэльбские районы и было вовсе не так незначительно. Оно имело свои съез­ды, свои организации, свои

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., 2 изд., т. 6, стр. 80—81. — Ред.

РЕВОЛЮЦИЯ И КОНТРРЕВОЛЮ

211

газеты. Его самый даровитый вождь, Стефан Борн, был дружен еще с Брюсселя и Парижа с Эн­гельсом и Марксом. Он и теперь писал из Берлина и Лейпцига в «Neue Rheinische Zeitung». Борн очень хорошо понимал «Коммунистический манифест», хотя и не очень умело приспособил его к совершенно неразвитому в большей части Германии сознанию пролетариата. Энгельс лишь впо­следствии высказывался с несправедливой резкостью о тогдашней деятельности Борна. Борн гово­рит в своих «Воспоминаниях» — и это вполне правдоподобно, — что Маркс и Энгельс в револю­ционные годы никогда ни одним словом не выражали недовольства его тогдашней деятельностью. Возможно, однако, что кое в чем они были ею недовольны. Во всяком случае они сами сблизились весною 1849 г. с рабочим движением, которое возникло независимо от их влияния.

Недостаточное внимание «Neue Rheinische Zeitung» к этому движению объяснялось отчасти тем, что в Кёльне выходил тогда два раза в неделю особый орган кёльнского Рабочего союза под редакцией Молля и Шаппера, а главным образом тем, что газета считала себя прежде всего «орга­ном демократии», т. е. отстаивала общие интересы буржуазии и пролетариата против абсолютизма и феодализма. Это действительно было самым необходимым, ибо готовило почву, на которой пролетариат мог начать схватку с буржуазией. Однако буржуазная составная часть этой демокра­тии со временем все сильнее расшатывалась, при каждом более или менее серьезном испытании она проваливалась. В пятичленном Центральном комитете, который был избран первым Демокра­тическим конгрессом в июне 1848 г., участвовали такие люди, как Мейен и вернувшийся из Аме­рики Криге. При таких руководителях эта организация быстро пришла в упадок, что проявилось с ужасающей ясностью, когда она собралась во второй раз в Берлине накануне прусского государст­венного переворота. Если тогда и был избран новый Центральный комитет, в состав которого во­шел также Д'Эстер, человек, лично и политически близкий к Марксу, то этим был лишь выдан вексель на будущее время. Парламентская левая Берлинского собрания оказалась неспособной к действию во время ноябрьского кризиса, а Франкфуртская левая еще больше погрузилась в болото жалких компромиссов.

При таком положении вещей Маркс, Вильгельм Вольф, Шаппер и Герман Беккер заявили 15 апреля о своем выходе из состава окружного комитета демократов¹. Они мотивировали свое ре­шение следующим образом: «Мы считаем, что теперешняя организация демократических союзов включает слишком разно-

¹ Заявление датировано 14 апреля 1849 года. 15 апреля того же года оно было опубликовано в «Neue Rheinische Zeitung» № 273. — Ред.

212

ГЛАВА ШЕСТАЯ

родные элементы и это препятствует успешной работе в пользу дела. Мы скорее думаем, что сле­дует предпочесть тесную, сплоченную организацию рабочих союзов, так как они состоят из одно­родных элементов». Одновременно с этим кёльнский Рабочий союз вышел из Союза рейнских де­мократов, созвав затем все рабочие и другие союзы, примыкавшие к принципам социальной демо­кратии, на провинциальный конгресс 6 мая. Этому съезду предстояло решать вопрос об организа­ции рейнско-вестфальских рабочих союзов, а также о том, следует ли принять участие в конгрессе всех германских рабочих союзов, созываемом лейпцигским Рабочим братством. Во главе лейпциг-ского Рабочего братства стоял Борн, и конгресс был назначен на июнь в Лейпциге.

Еще до этих заявлений «Neue Rheinische Zeitung» выступила уже 20 марта с пламенными стать­ями Вильгельма Вольфа о силезских миллиардах, статьями, призывавшими сельскохозяйственный пролетариат к восстанию, а 5 апреля выступил и сам Маркс. Он напечатал доклады, которые читал в брюссельском Рабочем союзе о наемном труде и капитале. Раньше на примере грандиозной мас­совой борьбы 1848 г. газета доказывала, что всякое революционное движение, даже когда его цель кажется далеко стоящей от классовой борьбы, должно потерпеть неудачу, пока не победит рево­люционный рабочий класс. Теперь она намеревалась перейти к разбору экономических отноше­ний, на которых зиждется существование буржуазии и рабство рабочих.

Этот многообещающий план был, однако, нарушен борьбой за бумажную имперскую консти­туцию, которая, наконец, была сфабрикована Франкфуртским собранием. Сама по себе она не стоила того, чтобы пролить за нее хоть каплю крови. Наследственная императорская корона, кото­рую она хотела нахлобучить на голову прусского короля, походила скорее на шутовской колпак. Король не принимал ее, но вместе с тем и не отказывался от нее. Он хотел сговориться об импер­ской конституции с немецкими князьями в тайной надежде, что они признают прусскую гегемо­нию, если он сокрушит прусским мечом последние остатки революционных сил в средних и ма­лых немецких государствах.

Это было ограблением трупа революции и вызвало новую вспышку революционного пламени. Произошел ряд восстаний, которым имперская конституция дала название, но не содержание. Конституция все же воплощала собой суверенитет народа, поэтому шла подготовка к убийству этого суверенитета из-за угла с целью восстановления суверенитета князей. В королевстве Саксо­нии, в великом герцогстве Баденском, в баварском Пфальце поднялась вооруженная борьба за им­перскую конституцию, и повсюду прусский король играл роль палача, причем, однако, его наду­вали те же властители, которых он спасал: они отказывали ему в плате за услуги палача. И в Рейн­ской провинции

РЕВОЛЮЦИЯ И КОНТРРЕВОЛЮ

213

произошли отдельные восстания, но они были в самом зародыше подавлены численным переве­сом войск, которыми правительство наводнило внушавшую ему страх провинцию.

Наконец, власти набрались достаточной храбрости для того, чтобы нанести уничтожающий удар «Neue Rheinische Zeitung». По мере того как усиливались признаки нового революционного подъема, все ярче разгоралось пламя революционной страсти на столбцах газеты. Ее экстренные выпуски в апреле и мае представляли собой воззвания к народу, призывавшие его готовиться к выступлению. Тогда газета получила из уст «Kreuzzeitung» почетную похвалу «дерзости, превы­шающей Чимборасо», перед которой бледнеет «Moniteur» («Вестник») 1793 г. Правительство дав­но уже собиралось схватить газету за горло, но как было отважиться на это! Два процесса против Маркса закончились, при тогдашнем настроении рейнских присяжных, лишь новым торжеством для него. Когда из Берлина пришло предложение вновь ввести в Кёльне осадное положение, трус­ливая крепостная комендатура на это не решилась. Она предпочла обратиться к директору поли­ции с предложением выслать Маркса как «опасного человека».

Директор полиции в своем затруднительном положении обратился в свою очередь к кёльнско­му окружному управлению, а то выплакало свою боль на груди Мантёйфеля, ибо он, как министр внутренних дел, был его начальником. Директор полиции сообщил 10 марта, что Маркс все еще пребывает в Кёльне, не имея там права на жительство, и что редактируемая им газета по-прежнему проводит свои разрушительные идеи, подстрекает к ниспровержению существующих государст­венных учреждений и к созданию социальной республики, издеваясь решительно над всем тем, что люди уважают и считают священным. Газета, как гласило донесение, оказывает тем более вредное влияние, что ее нахальство и тон, в котором написаны статьи, все больше увеличивают круг ее читателей. Директор полиции, однако, высказывал свои сомнения относительно целесооб­разности предложенной крепостной комендатурой высылки Маркса, полагая, что правительство признает эти сомнения основательными: высылка «без особого внешнего повода», «только ввиду опасного направления газеты», могла бы вызвать демонстрацию со стороны демократической пар­тии.

Получив это сообщение, Мантёйфель обратился к Эйхману, обер-президенту Рейнской провин­ции, чтобы выслушать и его мнение.

Эйхман ответил 29 марта, что высылка хотя и вполне оправдывается обстоятельствами, но не является безопасным мероприятием, пока Маркс не провинится в чем-либо. Вслед за этим Ман-тёйфель заявил 7 апреля, что он не возражает против высылки, но предоставляет кёльнскому пра­вительству решить, когда

214

ГЛАВА ШЕСТАЯ

она явится своевременной; желательно, чтобы она произошла в связи с какой-либо провинностью со стороны Маркса. Высылка действительно последовала 11 мая¹, однако, не по причине какого-либо особого проступка Маркса, а ввиду опасного направления «Neue Rheinische Zeitung». Други­ми словами, правительство почувствовало себя 11 мая достаточно сильным, чтобы нанести удар из засады, на который оно еще не решалось 29 марта и 7 апреля. Прусский профессор, извлекший не­давно эту документальную справку из архивов, хотел, по-видимому, прославить поэтическую про­зорливость Фрейлиграта, который под свежим впечатлением высылки Маркса писал:

Не честный удар в лихом бою, Но коварной клики обходы Сломили внезапно мощь мою — Калмыков прусской породы.