КОММУНИСТИЧЕСКИЙ МАНИФЕСТ»

Тем временем в Лондон уже была послана в печать рукопись «Коммунистического манифеста».

Подготовительная работа проделана была отчасти после первого конгресса, который перенес на второй конгресс обсуждение коммунистической программы. Этой задачей, естественно, занялись теоретики движения: Маркс и Энгельс, а также Гесс сделали несколько первых набросков.

Из них сохранился только тот набросок, о котором Энгельс следующим образом писал Марксу 24 ноября 1847 г., т. е. незадолго до второго конгресса: «Обдумай немного «Катехизис». Я думаю, что было бы лучше отбросить форму катехизиса и назвать эту вещь «Коммунистический мани­фест». Так как в нем придется коснуться истории, то теперешняя форма совершенно не подходит. Я привезу проект, который написал тут. Он написан в простой повествовательной форме, но ужасно плохо редактирован, наспех»¹. Энгельс добавил также, что проект еще не представлен на обсуждение парижским общинам, но он надеется — за исключением лишь нескольких мелочей — провести его.

Проект Энгельса написан еще вполне в форме катехизиса, и форма эта скорее способствовала бы, нежели повредила бы общедоступности изложения. Для непосредственно агитационных задач проект Энгельса был более подходящим, чем позднейший Манифест, с которым он совершенно совпадает по содержанию. Если Энгельс с самого начала все же пожертвовал своими двадцатью пятью вопросами и ответами ради исторического изложения, то это доказывает его добросовест­ность. Он исходил из того, что Манифест, в котором коммунизм выступает как всемирно-историческое явление, должен быть — согласно определению греческого историка — произведе­нием непреходящего значения, а не полемической брошюрой для беглого чтения.

И сама классическая форма «Коммунистического манифеста» обеспечивает ему прочное место в мировой литературе. Это не значит, что правы те балбесы, которые выхватывали отдельные фра­зы и пытались на основании их доказать, что авторы Манифеста обокрали Карлейля или Гиббона, Сисмонди или еще кого-то. Такие обвинения есть чистейшее шарлатанство: Манифест —

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXI, стр. 88. — Ред.

176

ГЛАВА ПЯТАЯ

абсолютно самостоятельное и оригинальное произведение. Несомненно лишь то, что Манифест не содержит ни одной мысли, которую Маркс или Энгельс не высказали бы раньше в своих писани­ях. Манифест не был новым откровением: он только отразил новое мировоззрение авторов в зер­кале безупречной ясности и самых сжатых размеров. В окончательной редакции, насколько можно судить по стилю, Марксу принадлежала, вероятно, преимущественная роль, хотя Энгельс, как это видно по его наброску, стоял не на более низкой ступени понимания и его должно считать равно­правным соавтором Манифеста.

Со времени выхода в свет Манифеста прошло две трети века, и эти шесть-семь десятков лет были временем огромнейших экономических и политических переворотов, не прошедших бес­следно для Манифеста. В некоторых отношениях историческое развитие совершалось иначе, и прежде всего оно шло гораздо медленнее, чем предполагали авторы Манифеста.

Чем дальше их взгляд проникал в грядущее, тем более близким оно представлялось им. Но можно сказать, что без тени нет и света. Уже Лессинг подметил это психологическое явление у людей, «которые очень верно видят будущее»: «То, для чего природе нужны тысячелетия, созре­вает для них в момент их существования». Маркс и Энгельс ошиблись, конечно, не на тысячеле­тия, но все же на добрые десятки лет. При составлении Манифеста они приписывали капиталисти­ческому способу производства уже ту высоту развития, которой он едва достиг в настоящее время. Это еще резче, чем в самом Манифесте, сказалось в составленном Энгельсом проекте. Он утвер­ждает, что в цивилизованных странах почти все отрасли труда сведены к фабричному производст­ву и что почти во всех отраслях труда ремесленное производство и ручной труд вытеснены круп­ной промышленностью.

В своеобразном противоречии с этим утверждением находились сравнительно скудные заро­дыши рабочих партий, перечисленных в «Коммунистическом манифесте». Даже самая значитель­ная из этих партий — английский чартизм был еще проникнут в большой степени мелкобуржуаз­ными элементами, не говоря уже о партии социальных демократов во Франции. Радикалы в Швейцарии и те польские революционеры, для которых крестьянская эмансипация являлась необ­ходимым условием национального освобождения, были тогда лишь китайскими тенями на стене. Авторы Манифеста сами указывали впоследствии на то, как ограничены были тогда пределы рас­пространения пролетарского движения, и особенно подчеркивали отсутствие его в России и Со­единенных Штатах. «Это было время, когда Россия являлась последним большим резервом всей европейской реакции и когда эмиграция в Соединенные Штаты поглощала избыточные силы ев­ропейского

БРЮССЕЛЬСКОЕ ИЗГНАНИЕ

177

пролетариата. Обе эти страны снабжали Европу сырьем и служили в то же время рынком для сбы­та ее промышленных изделий. Обе они, следовательно, являлись тогда так или иначе оплотом су­ществующего в Европе порядка»¹. Как все это изменилось уже в следующем поколении и тем бо­лее в настоящее время! Но разве Манифест опровергается тем, что «в высшей степени революци­онная роль», которую он приписывает капиталистическому способу производства, оказалась еще значительно более живучей, чем предполагали авторы Манифеста?

В связи с этим надо подчеркнуть следующее: захватывающее, великолепное изображение клас­совой борьбы между пролетариатом и буржуазией, составляющее первую главу Манифеста, про­никнуто непревзойденной правдивостью, однако изложение этой борьбы слишком общо. В на­стоящее время нельзя выставлять как всеобщее явление тот факт, что современный рабочий — в отличие от прежних угнетенных классов, у которых были по крайней мере обеспечены условия их рабского существования, — что этот рабочий, вместо того чтобы подниматься с развитием про­мышленности, все более опускается ниже условий существования своего собственного класса. Хо­тя капиталистический способ производства и проявляет такую тенденцию, все же широкие слои рабочего класса обеспечили себе и на почве капиталистического строя условия существования, стоящие даже выше жизненных условий мелкобуржуазных слоев населения.

Конечно, не следует вместе с буржуазными критиками делать из этого вывод о несостоятельно­сти «теории обнищания», провозглашенной «Коммунистическим манифестом». Эта теория, ут­верждающая, что капиталистический способ производства ввергает в нищету массы тех стран, где он господствует, существовала задолго до появления «Коммунистического манифеста» и даже до того, как Маркс и Энгельс впервые стали водить пером по бумаге. Эту теорию развивали социали­стические мыслители, радикальные политики и в первую очередь даже буржуазные экономисты. Мальтусовский закон народонаселения пытался прикрасить «теорию обнищания», выдавая ее за вечный закон природы. «Теория обнищания» отражала определенную практику, о которую споты­калось даже законодательство господствующих классов. Они сочиняли законы о бедных и возво­дили Бастилии для бедняков, в которых обнищание рассматривалось как вина обнищавших и ка­ралось как таковая. Маркс и Энгельс были настолько далеки от того, чтобы выдумать эту «теорию обнищания», что, наоборот, с самого начала восставали против нее. Они, конечно, не оспаривали этот сам по себе несомненный и всеми признанный факт

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения в двух томах, т. I, 1955, стр. 3. — Ред.

178

ГЛАВА ПЯТАЯ

массового обнищания, но доказывали, что обнищание есть не вечный закон природы, а историче­ское явление, вполне устранимое, и что оно и будет устранено следствиями того самого способа производства, который его породил.

В этом отношении Манифесту можно поставить в упрек лишь то, что он недостаточно освобо­дился от взглядов буржуазной «теории обнищания». Манифест исходил еще из закона заработной платы, каким его развивал Рикардо по мальтусовской теории народонаселения, и поэтому отно­сился слишком пренебрежительно к борьбе за заработную плату и к профессиональным организа­циям рабочих: он видел в них по существу только поле битвы для упражнений и маневров в поли­тической классовой борьбе. В английском билле о десятичасовом рабочем дне Маркс и Энгельс не признавали еще, как признавали впоследствии, «победу принципа». В условиях капитализма этот билль представлялся им лишь реакционными путами крупной промышленности. Словом, Мани­фест не признавал еще фабричные законы и профессиональные организации этапами пролетар­ской борьбы за эмансипацию, которой суждено преобразовать капиталистическое общество в со­циалистическое и которая должна дойти до конца — до осуществления своей конечной цели, а не то будут утеряны результаты и первых с трудом завоеванных успехов.

Сообразно с этим Манифест слишком односторонне рассматривал — только в свете политиче­ской революции — реакцию пролетариата против порождения нищеты капиталистическим спосо­бом производства. У авторов носились перед глазами примеры английской и французской рево­люций; они предполагали, что пройдет несколько десятилетий гражданских войн и войн между нациями, и в этих тепличных условиях пролетариат быстро достигнет политической зрелости. Взгляды авторов выступают с полной ясностью, когда они говорят о задачах коммунистической партии в Германии. Манифест стоит за совместную борьбу пролетариата с буржуазией — коль скоро буржуазия выступает революционно — против абсолютной монархии, феодального земле­владения и мещанства, причем — так учит Манифест — ни на минуту нельзя упускать из виду, что в пролетариате необходимо воспитать максимально ясное сознание враждебной противопо­ложности между ним и буржуазией.

Далее в Манифесте говорится:

«На Германию коммунисты обращают главное свое внимание потому, что она находится нака­нуне буржуазной революции, потому, что она совершит этот переворот при более прогрессивных условиях европейской цивилизации вообще, с гораздо более развитым пролетариатом, чем в Анг­лии XVII и во Франции XVIII столетия. Немецкая буржуазная революция, следовательно, может быть лишь непосредственным прологом пролетарской рево-

БРЮССЕЛЬСКОЕ ИЗГНАНИЕ

179

люции»^1. Буржуазная революция действительно произошла в Германии непосредственно после появления в свет Манифеста, но условия, при которых она свершилась, возымели как раз обратное действие: они остановили буржуазную революцию на полпути, и несколько месяцев спустя июнь­ская битва в Париже отбила у буржуазии и в особенности у немецкой буржуазии охоту к каким бы то ни было революционным поползновениям.

Так время подточило кое-какие отдельные, точно высеченные из мрамора утверждения Мани­феста, Уже в 1872 г. в предисловии к новому изданию авторы сами признали, что их программа «местами устарела», но они могли бы с полным правом прибавить, что изложенные в Манифесте основные положения в общем и целом по-прежнему совершенно верны. Они останутся верными до тех пор, пока не будет доведена до конца всемирно-историческая борьба между буржуазией и пролетариатом. Решающие теоретические положения этой борьбы изложены с несравненным мас­терством в первой главе Манифеста, а во второй главе с таким же совершенством изложены ос­новные мысли современного научного коммунизма. Критика социалистической и коммунистиче­ской литературы, составляющая третью главу, хотя и доходит только до 1847 г., но так глубоко схватывает основу революционных процессов, что с тех пор не возникло ни одного социалистиче­ского или коммунистического течения, которое не было бы уже критически разобрано в этой час­ти Манифеста. И даже предсказания четвертой и последней главы — о развитии движения в Гер­мании — оказались верными, но в другом смысле, чем полагали авторы: буржуазная революция в Германии, хотя она и зачахла в зародыше, была только прологом к мощному развертыванию про­летарской классовой борьбы.

Непоколебимый в своих основных истинах и поучительный даже в своих ошибках, «Коммуни­стический манифест» является документом мировой истории, и через всю эту историю звучит боевой клич, которым заканчивается Манифест: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

Глава шестая