Гитлер готовится к войне

Все действия Гитлера после прихода к власти были на­правлены на укрепление военно-экономической мощи Германии для начала борьбы за мировое господство, ко­торая, как Гитлер прекрасно понимал, не может не закон­читься новой мировой войной. Для военной мобилиза­ции, по его убеждению, лучше всего годилась диктатура. Но отнюдь не только по этой причине он выбрал именно такой вид политического строя. Избранный народ, верил Гитлер, должен управляться одним вождем — фюрером — и не может позволить себе роскоши внутриполитической борьбы, неизбежной при любой форме демократии. «Один народ, один фюрер, одна партия» — только там можно было достичь величия. И именно в этой политиче­ской системе фюрер никогда не мог ошибаться. А Гитлер всегда верил в собственную непогрешимость и высокую миссию. В книге «Моя борьба» он утверждал: «В ходе долгого пути развития человечества бывают случаи, когда в человеке возникает сочетание политических качеств и умения видеть на перспективу. Чем прочнее этот сплав, тем сильнее сопротивление, которое приходится преодо­левать такому политику. Он работает не над потребностя­ми, понятными каждому обывателю, а над целями, суть которых ясна лишь немногим. Поэтому его жизнь разры­вается между любовью и ненавистью. Протест современ­ников, не понимающих такого человека, борется с при­знанием потомков, ради которых он работает. Чем вели­чественнее труд этого человека ради будущего, тем меньше его могут понять в настоящем...» А позднее, в 1930 году, в одном из выступлений настаивал: «Каждое существо стремится к экспансии, а каждый народ — к мировому господству. Лишь тот народ, у которого есть эта цель, находится на правильном пути».

Как отмечал В. Мазер, «с точки зрения Гитлера, «пра­вильно» понятая политика предстает как беспощадная борьба за власть в рамках диктуемой законами природы борьбы за существование». А для этого требуется идеоло­гическая монолитность народа. Как заявил Гитлер еще 19 марта 1934 года, «победа партии означает смену прави­тельства, а победа мировоззрения — это революция, ко­торая изменяет саму природу народа». Германский народ предстояло превратить в «расу господ», способную пове­левать «низшими расами», и освободить всех немцев от химеры, именуемой совестью.

Гитлер допускал возможность выборов своего преем­ника после собственной смерти, но отнюдь не посредст­вом всеобщих выборов, а высокопоставленными пред­ставителями элиты, наподобие конклава, избирающего римского папу: «Если со мной что-нибудь случится, то новый глава государства так же не должен быть избран всем народом, как папу не избирают все католики, а дожа венецианского не избирали все жители Венеции. Если основная масса народа участвует в выборах, то выборы превращаются в пропагандистскую шумиху.

Разумеется, пропаганда в поддержку тех или иных кан­дидатов вносит разлад в народ. Но если выборы прово­дятся в узком кругу — лучше всего было бы делать это в сенате — и возникнут разногласия, это не будет играть никакой роли. Нужно лишь не делать разногласия досто­янием гласности. После выборов тот, кто набрал наи­большее число голосов, несмотря на все расхождения во мнениях до выборов, становится главой государства. Приведение к присяге новому главе государства вермах­та, партии и чиновников в течение трех часов после вы­боров полностью обеспечит общественный порядок.

Я не питаю иллюзий, что в результате выборов во главе Рейха непременно станет выдающаяся личность, которой сама природа предназначила быть вождем. Но в любом случае он должен быть подлинно незаурядным челове­ком, чтобы — до тех пор пока весь аппарат в полном по­рядке — можно было не опасаться за судьбу Рейха.

Традиционный германский принцип избрания импе­раторов, собственно говоря, был бы идеальной формой организации верховной власти в Рейхе. К сожалению, он не дал результатов из-за того, что князья были наследст­венными владетелями своих феодов. Поскольку Герма­ния на протяжении нескольких столетий служила симво­лом Европы и никакой опасный враг не угрожал ей из­вне, князья решили, что ради своих интересов могут позволить себе роскошь избирать императорами слабых и ничтожных людей и тем самым существенно ослабить верховную власть в Рейхе.

Поэтому национал-социализм зиждется на том, что ни одно гау, ни одна должность в государственном или пар­тийном аппарате не может передаваться по наследству».

Вся жизнь в Германии после 1933 года была подчинена подготовке к войне. Гитлер неоднократно повторял, что строй Германии отныне — «это порядок в укрепленном лагере». Он призывал: «Во всех тех случаях, где дело идет о разрешении на первый взгляд невыполнимых задач, прежде всего нужно сосредоточить все внимание народа на этом одном вопросе, и сделать это с такой силой, как если бы от этого зависела вся судьба народа».

Сущность тоталитарного государства Гитлер определил в книге «Моя борьба» следующим образом: «Необходимо создать структуры, в которых будет проходить вся жизнь индивида. Любая деятельность и потребность каждого отдельного человека будет регулироваться партией, пред­ставляющей всю общность. Не будет больше никакой «самодеятельности», не будет никаких свободных прост­ранств, где индивидуум принадлежал бы сам себе... Вре­мя личного счастья кончилось». Этим он и занимался вплоть до 1945 года. И сделал так, что «время личного счастья» для немцев действительно кончилось не на го­ды, а на десятилетия.

4 сентября 1934 года Гитлер заявил на съезде национал-социалистической партии в Нюрнберге: «Немецкий по­рядок жизни бесспорно предопределен на тысячу лет». Существовать «тысячелетнему Рейху» оставалось 10 лет 8 месяцев и 4 дня.

Согласно широко распространенному мнению, то­тальное огосударствление сначала политической, а затем общественной, культурной и экономической жизни при­вело к тому, что коррупция в Германии должна была су­щественно вырасти. По утверждению бывшего бургомис­тра Данцига Германа Раушнинга, пламенного сторонника Гитлера, позднее ставшего одним из самых его неприми­римых врагов, в оправдание коррупции в нацистской верхушке после прихода к власти фюрер говорил: «Когда мы делаем Германию великой, у нас есть право подумать и о себе». Однако следует заметить, что книга Раушнинга, изданная в Лондоне в 1940 году, в разгар Второй мировой войны, — источник ненадежный. Ее автор вполне ис­кренне ненавидел Гитлера и былых соратников по НСДАП и в целях военной пропаганды вполне мог вложить в уста фюрера дискредитирующие нацистов сло­ва, которые тот в действительности никогда не произно­сил. Подтвердить или опровергнуть сообщаемое Раушнингом не представляется возможным, поскольку на де­ликатные темы они беседовали с Гитлером (если беседовали) тет-а-тет.

Однако схожие довольно снисходительные сентенции о коррупции, которую фюрер вполне прагматически рас­сматривал как неизбежное зло, содержатся не только в мемуарах Раушнинга, но и во вполне аутентичных «За­стольных разговорах» Гитлера. Так, 1 августа 1941 года он заявил в «Вольфшанце» (ставка вблизи Растенбурга в Восточной Пруссии): «От меня постоянно требуют, что­бы я сказал похвальное слово бюрократии. Но я не могу этого сделать.

Разумеется, в нашем аппарате работают чистые, не­подкупные чиновники, аккуратные и очень педантич­ные. Но аппарат слишком заорганизован, и штаты кое-где чрезмерно раздуты. И еще: никого не интересует ко­нечный результат, никто не хочет получить под свое нача­ло определенный участок работы и отвечать только за не­го, все зависят друг от друга... Они вечно цепляются за свои кресла. За исключением одного рода войск, сухопут­ных, у нас в вермахте больше самостоятельности и мень­ше казенщины, чем в гражданских учреждениях! И это при мизерных окладах военных.

А этот идефикс: законодательство может быть лишь единым для всей территории Рейха. А почему бы не раз­работать проект указа лишь для части Рейха? Но для них, бюрократов, единство Рейха осуществляется по принци­пу: лучше плохой закон, но для всей территории, чем хо­роший, но не для всей территории страны. Главное, что­бы руководство было в курсе деятельности аппарата и держало в своих руках все нити.

В вермахте высшая награда полагается тем, кто вопре­ки приказу, по собственному разумению, своими реши­тельными действиями спас положение. В гражданском же аппарате любое нарушение предписаний может сто­ить головы всем без исключения. Поэтому чиновникам не хватает мужества взять на себя всю ответственность.

Радует лишь то, что под нашей властью (в ходе этой войны) постепенно оказался целый континент. И уже из-за разного положения солнца над разными его частями невозможно никакое «единообразие». Мы вынуждены управлять округами размерами от 300 до 500 километров, имея в распоряжении лишь небольшую кучку людей. Ес­тественно, полиция вынуждена там свободно применять оружие. Люди партии сделают все как надо.

За науку приходится платить: злоупотребления неиз­бежны. Ну и пусть, если только мне через 10 лет доложат: «Данциг, Эльзас, Лотарингия онемечены, но при этом в Кольмаре выявлено 3 и 4, а там-то и там-то 5 и 10 слу­чаев злоупотреблений». Мы готовы примириться с этим, лишь бы только не потерять провинции. Через 10 лет в нашем распоряжении окажется отборный человеческий материал, о котором мы будем знать: для этой цели мы возьмем того, для другой — другого, если для выполнения определенных новых задач потребуются испытанные ма­стера. Будет выведена новая порода людей, истинных по­велителей по своей натуре...»

Как и большевики, нацисты возлагали надежды на со­здание нового человека. Только у первых он должен был беззаветно трудиться во имя построения коммунистичес­кого общества и счастья всех народов земли, а у вторых — во имя торжества германской расы и уничтожения расо-во неполноценных элементов. Поистине дьявольская разница! Общим было лишь то, что и советский, и гер­манский «новый человек» должен быть начисто свободен от химеры, именуемой совестью, и исповедовать в одном случае классовую, а в другом — расовую мораль. Он дол­жен быть готов терпеть любые лишения и муки за идею.

Трудно объективно судить о том, уменьшилась ли кор­рупция при Гитлере, громко поносившем продажность властей Веймарской республики. Хотя взятки брали и при Гитлере, и после него. Вспомним хотя бы относи­тельно недавние коррупционные скандалы с первым канцлером объединенной Германии Гельмутом Колем, которого за вклад в восстановление германского единст­ва порой сравнивали с Бисмарком. Что ж, прав был рус­ский мыслитель белорусского происхождения Иван Со-лоневич: «Такого чиновничества, которое не крадет, нет и не было вообще нигде в мире». Антифашисты и пропа­ганда стран антигитлеровской коалиции пытались со­здать у общественности впечатление, что нацистские вожди погрязли в коррупции. Действительно, роскошь, в которой жили Геринг, шеф Гитлерюгенда Бальдур фон Ширах и некоторые другие, бросалась в глаза. Однако вряд ли здесь можно усмотреть коррупцию. Щедрые по­дарки в виде имений и денежных субсидий они получали от Гитлера в награду за верную службу, а не от благодар­ных промышленников и финансистов за лоббирование их интересов.

Не существовало и равенства, которое декларирова­лось как одна из целей национал-социалистического государства. Высшие чиновники пользовались привилеги­ями, которые не снились не только рабочим, крестьянам и мелким клеркам в Рейхе, но и их высокопоставленным коллегам в демократической Англии или США и номен­клатуре в сталинском Советском Союзе.

Думаю все же, что коррупция в Третьем Рейхе была на порядок ниже, чем в Веймарской республике. В усло­виях все более усиливавшегося при нацистах государст­венного контроля над всеми сферами жизни полученные в виде взяток или украденные из казны деньги было очень непросто куда-нибудь вложить.

Централизация власти воплотилась в фигуре фюрера, обладавшего полномочиями главы исполнительной влас­ти, Верховного главнокомандующего вооруженными си­лами, а также прерогативами законодательной и судеб­ной власти. 31 марта 1942 года Гитлер в своей ставке так обосновал преимущества титула «фюрер» (вождь) перед титулом «рейхсканцлер», одновременно сформулировав основные принципы организации власти в национал-со­циалистическом государстве: «В отличие от понятия «Рейх» понятие «рейхсканцлер» за многие столетия, к со­жалению, исчерпало себя и — после того как исполин (князь Отто фон Бисмарк. — Б. С.) еще раз возвеличил его — из-за таких политических калек, как Вирт, Брюннинг и им подобные, окончательно перестало радовать слух. При авторитарной государственной системе, кото­рую мы ныне сделали основой нашей политической жиз­ни, оно также не нужно. Более того, было бы неправиль­но именовать так главу государства, поскольку это поня­тие исторически связано с представлением, что канцлер отвечает еще перед кем-то, кто является верховным пра­вителем, неважно, называется он кайзером, президентом или как-то еще.

При нашей нынешней форме государственного уст­ройства для наименования главы государства лучше все­го подходит термин «вождь» («фюрер»). Помимо всего прочего, тем самым подчеркивается, что во главе госу­дарства находится избранный вождь германского народа... Словом «фюрер» нам нельзя бросаться, и оно одно должно иметь уникальное значение. Если главу террито­риальной группы НСДАП будут называть не «вождь», а «руководитель» (гаулейтер), то любой согласится, что это слово вполне соответствует сути этой должности...

Германский Рейх должен быть республикой. Фюрера следует избирать. Его необходимо наделить всей полно­той власти.

В качестве коллективного органа должно сохраниться народное представительство, которое обязано оказывать поддержку фюреру и имеет право в случае необходимос­ти вмешиваться в государственные дела.

Выборы фюрера проводятся не этим народным пред­ставительством, а сенатом. Полномочия сената ограни­ченны, и состав его не является постоянным. Его членст­во связано с занятием ряда высших должностей, а значит, иногда происходят замены. Члены сената благодаря сво­ему воспитанию и жизненному опыту должны быть про­никнуты сознанием того, что фюрером следует избрать не какую-нибудь слабую и ничтожную личность, но самого лучшего из них.

Выборы фюрера должны проводиться не на глазах всего народа, но за закрытыми дверьми. Когда происхо­дят выборы нового папы, народ тоже не допускают за кулисы... Выборы фюрера должны зиждиться на том, что в течение всего процесса его избрания всякие дис­куссии между выборщиками должны категорически пресекаться.

В течение трех часов с момента окончания выборов члены партии, военнослужащие и государственные чи­новники должны быть приведены к присяге на верность новому фюреру.

Высшей заповедью для нового фюрера должно быть понимание необходимости четкого отделения законода­тельной власти от исполнительной. Подобно тому как СА и СС являются лишь мечом для проведения в жизнь по­литической линии партии, так и исполнительная власть должна не заниматься политикой, но проводить в жизнь разработанные законодательными органами политичес­кие директивы; если потребуется — мечом.

Пусть даже форма государственного устройства, осно­ванная на таких принципах, и не продержится вечно, 200—300 лет она точно просуществует. Ибо она зиждется на разумных началах, в то время как в основе тысячелет­ней организации католической церкви лежит ложь и чушь».

Гитлер также полагал, что имперские гау должны иметь в своем распоряжении собственность, чтобы иметь возможность удовлетворять «культурные запросы населения» и не зависеть от милости берлинских чинов­ников. В «Застольных разговорах» он подчеркивал, что не стоит опасаться сепаратизма гаулейтеров, даже если в их распоряжении окажется значительная собствен­ность. Ведь «в Рейхе, который с магнетической силой притягивает к себе даже сопредельные страны и рядом с которым не смогли отстоять свою независимость Гол­ландия, Бельгия и т. д., в отдельных имперских гау прак­тически исключено появление каких-либо тенденций к отделению. Кроме того, у Рейха есть вермахт, полиция, имперская почта, имперские железные дороги, партия со всеми ее структурными подразделениями и формиро­ваниями, единая экономика, валюта, финансы, которые все теснее сплачивают Рейх в единое целое. И гаулейте­ру, который решился бы отделиться, место — в сумас­шедшем доме. Гаулейтеры не могут превратиться в им­перских князей, поскольку их в любой момент можно снять или переместить с должности. Ни одна должность в партии и государстве не должна передаваться по на­следству».

В то же время фюрер верил, что, «только предоставив гаулейтерам и имперским наместникам возможности для самостоятельных действий, можно выявить среди них та­ланты. Иначе они превратятся в тупых бюрократов. Толь­ко разрешив региональным руководителям принимать решения под свою ответственность, можно воспитать людей, не боящихся брать ответственность на себя, а значит, иметь под рукой достаточный запас умных голов, способных руководить...

Нет ничего более вредного для системы управления Рейха, чем чрезмерное ограничение самоуправления. А именно к такому ограничению всегда стремятся юри­сты... Нужно предоставить органам самоуправления самое широкое пространство для деятельности, но од­новременно иметь гарантию дисциплинированного вы­полнения поступивших сверху директив. Если вышесто­ящая инстанция считает своим долгом вмешаться, все должно быть подчинено ее воле. Все распоряжения, от­данные от ее имени, должны быть беспрекословно вы­полнены».

Практически в данном случае под «самоуправлением» подразумевались самостоятельные действия партийного руководства на местах, призванного выполнить директи­вы вышестоящих партийных инстанций, не считаясь с формальными законодательными ограничениями ком­петенции местных органов власти. К этому привело фак­тическое слияние государственных и партийных органов на уровне гay и ниже. То же самое на десятилетие раньше произошло в Советском Союзе. Фактически в обеих им­периях руководители всех уровней опасались не суда, а прежде всего ответственности по партийной линии, ко­торая одна могла дисциплинировать их в отсутствие пра­вового государства и независимой судебной власти. А ка­ра партии могла быть разнообразна: от выговора до смертной казни. Правда, стоит отметить, что в Герма­нии при Гитлере ни один гаулейтер не был казнен.

Частью государства стали и профсоюзы. Гитлер ут­верждал: «Национал-социалистические профсоюзы не должны быть органами классовой борьбы, а лишь ор­ганами профессионального представительства. Нацио­нал-социалистическое государство не знает «классов». Оно в политическом отношении знает только граждан, пользующихся совершенно одинаковыми правами и не­сущих одинаковые обязанности, а рядом с ними — под­данных государства, которые никакими правами не пользуются (к последним Гитлер относил лиц «неарийского происхождения, прежде всего евреев. — Б. С.)...

Труженики национал-социалисты должны быть увере­ны в том, что процветание национального хозяйства обеспечивает и их собственное материальное благосо­стояние.

Работодатели национал-социалисты должны быть уве­рены в том, что счастье и довольство их рабочих являют­ся предпосылкой дальнейшего процветания их собствен­ных предприятий.

И рабочие национал-социалисты, и работодатели на­ционал-социалисты одинаково являются только слугами общества и выполняют его поручения».

Цель профсоюзов в национал-социалистическом госу­дарстве Гитлер видел в том, чтобы обеспечивать «общую работу всех и каждого во благо народа и государства в со­ответствии с природными способностями и тем развити­ем, которое дало этим способностям и силам общество». Соответственно социал-демократические и иные незави­симые от государства профсоюзы были ликвидированы.

В связи с этим Гитлер провозглашал: «Свободные профсоюзы стали одним из ужаснейших орудий террора против независимости и прочности национального хо­зяйства, незыблемости государства и свободы личности». При этом социал-демократическую идею он непосредст­венно связывал с мировым еврейством: «Только знаком­ство с еврейством дает в руки ключ к пониманию внут­ренних, т. е. действительных намерений социал-демокра­тии. Только когда познакомишься с этим народом, у тебя раскрываются глаза на подлинные цели этой партии, и из тумана неясных социальных фраз отчетливо вырисовы­вается оскалившаяся маска марксизма».. Национал-социалисты, в свою очередь, дабы обеспе­чить у масс популярность национально-расовой идеи, после прихода к власти осуществили ряд социальных преобразований, за которые прежде ратовала социал-де­мократия. Все социальные гарантии предоставлялись от имени фюрера и партии. Была ликвидирована безработица за счет организации массовых общественных ра­бот и наращивания производства в связи с начавшейся ремилитаризацией страны. Одновременно был оставлен лишь один гигантский профсоюз — Германский трудовой фронт.

С самого начала своего правления Гитлер и НСДАП одним из основных инструментов управления выбрали неприкрытое насилие. Все недовольные новым режи­мом сразу же были репрессированы, изгнаны из страны или загнаны в глубокое подполье. Террор был провоз­глашен законным способом ведения государственной политики. Для того чтобы ринуться в борьбу за мировое господство, прежде надо было «зачистить» всех недо­вольных внутри страны. Так, 7 июня 1942 года Гитлер в своей ставке с удовлетворением отмечал: «Я распоря­дился составить списки всех известных изменников, чтобы, после того как национал-социалистическое дви­жение придет к власти, эти элементы не ушли от спра­ведливого наказания. И если мы в 1933 году избавились от большинства этого отребья без прямого нашего вме­шательства, то это объясняется тем, что не менее 65 ты­сяч наших граждан эмигрировали сразу же после прихо­да национал-социалистов к власти. Так и не установле­но, насколько у каждого из них рыльце в пушку. Но несомненно, что большинство из них собственная нечистая совесть побудила бежать за границу; затем, правда, многие одумались и выразили желание вернуть­ся в Германию. Но притоку в огромном количестве не­желательных элементов мы воспрепятствовали, объя­вив, что каждый возвращающийся будет помещен в концлагерь и любой, кого уличат в каких-либо пре­ступлениях, будет расстрелян. Так за пределами Рейха остались тысячи асоциальных элементов, которых в противном случае было бы трудно поймать или изоб­личить в преступлении. Остальным же Гейдрих со своей службой безопасности сломал хребет — заслуга, которую уже потому следует высоко оценить, что судебные орга­ны оказались не в состоянии справиться с этой задачей.

Судьи своим подходом к рассмотрению дел по обвине­нию в государственной измене часто доводили меня до бешенства. Так, они однажды вознамерились было по­миловать предателя, поскольку он «первым делом» зани­мался контрабандой, и потому его следует в первую оче­редь считать контрабандистом и соответствующим обра­зом наказать. Лишь с огромным трудом удалось убедить министра юстиции доктора Гюртнера в необходимости быть жестокими и безжалостными по отношению к госу­дарственным изменникам...

Я заявил Гюртнеру, что твердо решил в случае, если обычный суд вынесет слишком мягкий приговор, отдать приказ подразделению СС забрать изменника из тюрьмы и расстрелять... Каждый государственный изменник дол­жен быть казнен, невзирая на размер причиненного им ущерба.

Приговоры, выносимые созданным в 1938 году Народ­ным трибуналом (в чью подсудность входили политичес­кие преступления, в том числе и измена родине. — Б. С.), сперва тоже были не столь суровыми, как мне бы хоте­лось. Даже приспособить законодательство к четко выра­женным интересам государства оказалось совсем не так просто, поскольку многие юристы из числа членов пра­вительства с большим трудом соглашались признать го­сударственную измену идеологическим преступлением.

Я постоянно вынужден был указывать на то, что не бы­вает государственной измены, совершаемой по идейным соображениям. Если и есть преступление, подпадающее под категорию государственной измены и в определен­ной степени объясняющееся идейными мотивами, то это отказ нести службу из-за религиозных убеждений. Этим элементам, не желающим воевать из-за религиозных убеждений, нужно прямо заявить, что они, очевидно, хо­тят есть добытое другими, но это недопустимо по сообра­жениям высшей справедливости, и поэтому их будут мо­рить голодом. И если это не было исполнено и так назы­ваемые толкователи Библии (свидетели Иеговы. — Б. С.), общим числом 130 человек, были просто расстреляны, то этим они обязаны моему мягкосердечию. Впрочем, расстрел этих ста тридцати, подобно грозе, очистил атмо­сферу. У тысяч их единомышленников при сообщении о расстреле пропало всякое желание со ссылкой на ка­кие-то места из Библии пытаться уклониться от военной службы.

Тот, кто хочет успешно вести войну и вообще помочь своему народу пережить тяжелые времена, не должен со­мневаться в том, что в эти времена каждый, кто активны­ми действиями или в душе отторгает себя от народного сообщества, будет этим сообществом ликвидирован.

Тот, кто во имя гуманизма отходит от этого четкого принципа, не сможет предотвратить распад государства, начало которого мы в настоящее время можем наблюдать в такой стране, как Швеция».

Террор против оппозиции внутри страны рассматри­вался Гитлером как способ подготовки и ведения войны. Частью террора также стал провозглашенный фюрером принцип коллективной ответственности за политические преступления. По этому поводу 1 июля 1942 года он за­явил: «На те семьи, которые играют особенно значитель­ную роль в политической жизни, распространяется принцип коллективной ответственности. И если выходец из такой семьи использует свое политическое влияние во вред, то вполне естественно, что кара должна также пасть и на головы всех остальных членов этой семьи. В конце концов, что мешало им заблаговременно отмежеваться от этого подрывного элемента?» В годы Второй мировой войны этот принцип широко применялся на оккупиро­ванных территориях в виде казней заложников и репрес­сий против семей тех, кто боролся с оккупантами. В са­мой же Германии «коллективную ответственность» нача­ли применять по отношению к членам семей участников заговора 20 июля 1944 года, а также в самые последние месяцы войны против родственников дезертиров.

В «Застольных разговорах» 1942 года фюрер похвалял­ся: «Если я сумел назначить на большинство руководя­щих постов людей, успешно выполняющих поставленные перед ними задачи, то это не в последнюю очередь объясняется тем, что они заняли эти посты не потому, что получили юридическое образование, а потому, что про­шли школу жизни и достойно выдержали ее испытания».

Юристы в национал-социалистическом государстве вообще были на вторых ролях, ибо право при Гитлере «от­дыхало». Единственного юриста из своего ближайшего окружения, начальника личной канцелярии рейхсканц­лера статс-секретаря Ганса Генриха Ламмерса, фюрер ха­рактеризовал как человека, который «знает, что он здесь для того, чтобы изыскать правовое обоснование для нужд государства, и не путает юридические абстракции с ре­альной жизнью. Несмотря на свое юридическое образо­вание, Ламмерс сохранил в себе здравый смысл», т. е. лов­ко приспосабливает существующие законы под нуж­ды национал-социалистической доктрины. В апреле 1942 года фюрер получил от рейхстага неограниченные полномочия «Верховного судьи», и судебная система Рейха стала чисто формальным институтом. А 20 августа 1942 года в своей ставке в Виннице (объект «Вервольф») Гитлер издал указ «Об особых полномочиях министерст­ва юстиции», окончательно превративший в фикцию все правовые нормы как в Рейхе, так и на оккупирован­ных территориях. Там, в частности, говорилось: «Для вы­полнения задач Великогерманского Рейха необходимо твердое правосудие. Сим я даю полномочия министру юстиции и поручаю ему, согласно моим указаниям и во взаимодействии с шефом рейхсканцелярии и с руко­водителем партийной канцелярии, систему национал-со­циалистического судопроизводства и провести все необ­ходимые для этого мероприятия. При этом ему разреша­ется отходить от норм существующего права».

Гитлер был убежден, что строение тоталитарного госу­дарства подобно биологическому организму, в основе существования которого заложены законы природы. По­этому, подобно всем живым организмам, государствен­ный аппарат должен обновляться. В «Застольных разго­ворах» он утверждал: «Нет никакого сомнения в том, что через какое-то время любая организация или учреждение стареет. По мере продвижения по бурным рельсам обы­денной жизни все становится неразумным, ломается, об­разуются шлаки, ржавчина и т. д.» С точки зрения фюре­ра, национал-социалистическая революция призвана бы­ла влить молодую кровь в государственный организм Германии.

На партийном съезде в сентябре 1934 года, когда была подавлена всякая оппозиция Гитлеру как в Германии, так и в НСДАП, Рудольф Гесс провозгласил: «Мы видим, как благодаря фюреру возрождается вермахт. Величие буду­щего — только оно позволит оценить величие фюрера. Фюрер — это Германия! Его приговор — приговор нации. Германия — это дом для немцев всего мира».

Теперь можно было приступать к осуществлению бли­жайших внешнеполитических целей. Они сводились к прекращению репарационных выплат, признания воен­ного равенства Германии с другими великими держава­ми, ремилитаризации Рейнской области и воссоедине­ния Саара с Рейхом. Все эти цели, провозглашенные в программе НСДАП, были достигнуты уже в 1936 году без какого-либо серьезного противодействия со стороны держав Антанты.

А такого противодействия Гитлер серьезно опасался. 3 февраля 1933 года, выступая перед руководством рейхс­вера, он прямо заявил: «Самое опасное время — это вре­мя создания нами мощной армии. Тогда станет ясно, имеет ли Франция настоящих государственных мужей. Если имеет, то она не даст нам для этого необходимого времени, а нападет на нас (вероятно, вместе со своими восточными приспешниками)». В том же выступлении фюрер призвал внутри страны полностью покончить с пацифизмом, истребить марксизм, «согнуть того, кто не дает себя согнуть», перейти к «строго авторитарному» руководству государством, ликвидировать «раковую опу­холь» демократии и ввести смертную казнь «за измену го­сударству и народу». Для восстановления мощной армии Гитлер потребовал ввести всеобщую воинскую повинность, что и было осуществлено в 1935 году. Вермахт, как заявил фюрер генералам, может быть использован как «для обретения новых возможностей для экспорта», так и, что более вероятно, «для завоевания нового жизненно­го пространства на Востоке и его беспощадной германи­зации».

Чтобы быстрее пройти угрожаемый период, нацисты форсированными темпами увеличивали военные расхо­ды и соответственно — дефицит бюджета. К середине 1939 года вся германская промышленность по сравнению с 1928 годом выросла почти на 37 процентов. К этому вре­мени германские военные расходы вдвое превышали во­енные расходы Франции и более чем на треть — военные расходы Великобритании. В 1932/33 хозяйственном году доходы германского бюджета составили 6,4 миллиарда марок, а расходы — 7,3 миллиарда. В следующем финан­совом году военные расходы составили 1,9 миллиарда из общих расходов в 8,1 миллиарда марок. А в 1938/39 хо­зяйственном году военные расходы достигли 18,4 милли­арда марок, или 58 процентов из общих расходов в 31,8 миллиарда марок. Соответственно и общий дефи­цит государственного бюджета в этом году возрос до 14,5 миллиарда марок. Также и общий объем государст­венной задолженности с конца 1932 года до конца 1939 года увеличился с 8,5 миллиарда до 47,3 миллиарда марок, а в конце войны, весной 1945 года, государствен­ный долг Рейха достиг астрономической величины в 387 миллиардов марок. Гитлер и его соратники рассчи­тывали, что долги будут покрыты за счет контрибуций с побежденных противников и эксплуатации оккупиро­ванных территорий.

Наращивание численности армии и производства во­оружений, а также строительство стратегических авто­страд помогло Гитлеру практически ликвидировать без­работицу и добиться устойчивого роста экономики. Вот как оценивал деятельность фюрера в этой сфере генерал Фридо фон Зенгер-Эттерлин: «Успехи Гитлера, казалось, свидетельствовали в его пользу. Он действительно решил самую сложную для Европы проблему — ликвидировал безработицу. Он построил замечательные дороги и ожи­вил экономику, начав производство вооружения, строи­тельство казарм и объявив призыв на воинскую службу. Никто не объяснил народу, что большая часть его про­граммы включала непродуктивный труд, результаты которого не могли увеличить благосостояние страны, по­скольку продукт этого труда нельзя было экспортиро­вать... Росла якобы покупательная способность государ­ства, потому что оно печатало деньги, которые можно было тратить. Это привело к появлению нового класса потребителей и обеспечило подъем внутреннего рынка. Но что должно было случиться, когда все дороги постро­ены и армия вооружена новейшим оружием?» Ответ на­прашивается сам собой: тогда непременно должна была разразиться Вторая мировая война. Но еще до ее начала германский народ платил за ускоренную программу во­оружений инфляцией и стагнацией реальных доходов. Главное же — его благополучие всецело ставилось в зави­симость от мировой войны, победа в которой была ос­новной целью Гитлера.

Но одно только форсированное наращивание военных расходов не гарантировало само по себе невмешательство Франции и Англии. Угроза применения силы с их сторо­ны, не говоря уж о конкретных действиях, могла предот­вратить ремилитаризацию Германии. Однако это была только теория, которой в державах — победительницах в Первой мировой войне никто не хотел следовать. Стра­ны Антанты, с трудом оправлявшиеся от мирового эко­номического кризиса, не склонны были оказывать воен­ное или экономическое давление на Гитлера, чтобы за­ставить его соблюдать статьи Версальского договора. Хуже того, они более или менее спокойно проглотили, в рамках безумной политики «умиротворения», и откры­тые акты агрессии — аншлюс Австрии и оккупацию Су-детской области, которую в результате Мюнхенского со­глашения Англия и Франция преподнесли на блюдечке с голубой каемочкой. Западные политики готовы были закрыть глаза на отнюдь не цивилизованное отношение к нормам международного права, пока дело касалось присоединения к Рейху территорий с резко преобладаю­щим немецким населением. Не исключено, что Лондон и Париж побудили бы и Польшу пойти на уступки в во­просе о Данциге и «коридоре», если бы этому требованию Гитлера не предшествовала германская оккупация Чехо­словакии в марте 1939 года. Чемберлен и Даладье слиш­ком поздно поняли, что программа достижения мирово­го господства, заявленная в книге «Моя борьба», — это не пропагандистский продукт для внутреннего потребле­ния, а реальная программа действий Гитлера и его пар­тии. Пример Чехословакии показал, что собственно тер­риториями с немецким населением аппетит Гитлера ни в коем случае не ограничится. Поэтому Польше были даны гарантии территориальной целостности, что очень скоро вовлекло Англию и Францию в войну с Германией. Но западные армии так и не сумели оказать Польше ка­кую-либо реальную помощь. Во Франции слишком рас­пространены настроения: «Не будем умирать за Дан­циг!» — а Англия в тот момент не располагала большой сухопутной армией.

Таким образом, Гитлеру удалось провести своих парт­неров и в сравнительно благоприятных внешнеполитиче­ских условиях подготовить страну к войне, возродив во­оруженные силы и военно-промышленный комплекс и подготовив плацдармы для успешных боевых действий.

В то же время, поскольку военную промышленность в середине 30-х годов пришлось возрождать почти с нуля, степень милитаризации экономики к началу Второй мировой войны в Германии б