Новое евангелие – «Моя борьба»

Нацизм в Германии развивался на благодатной почве. Десятки миллионов немцев, задыхавшихся под гнетом репараций, и особенно миллионы тех, кто эмигрировал из Польши, Мемеля и Судет, жаждали реванша. Им недо­ставало вождя, который бы просто и понятно мог объяс­нить миллионам немцев, кто главный враг и как его мож­но победить, если сплотиться в единую германскую на­циональную общность. Нужен был человек, способный воодушевить немецкий народ на борьбу за восстановле­ние империи. И Адольф Гитлер стал таким человеком. Это была гениальная личность, обладавшая незаурядны­ми ораторскими и организаторскими способностями, пусть и вошедшими в историю с огромным знаком ми­нус. Гитлер был политиком масштаба Бисмарка. И полу­чилось так, что он разрушил то, что собрал «железный канцлер». Только столь сильная личность могла высту­пить как могильщиком Веймарской республики — пер­вой республики в германской истории, так и могильщи­ком Германской империи. Перед гибелью Гитлеру уда­лось поднять Рейх на небывалую в истории высоту, по крайней мере в плане территориальных захватов. И тем страшнее для народа было последовавшее затем стремительное падение.

Краеугольным камнем национал-социалистической идеологии стала книга «Моя борьба». Приступая к напи­санию своего главного труда, Гитлер, ничтоже сумняшеся, заявил: «Я научился большему, чем десятки тысяч на­ших интеллектуалов». Свою главную книгу Гитлер начал с призыва к аншлю­су Австрии: «Объединение двух немецких государств... кажется той заветной целью, которой нужно добиваться всеми средствами. Немецкая Австрия во что бы то ни ста­ло должна вернуться в лоно великой германской метро­полии, и притом вовсе не по соображениям хозяйствен­ным. Нет, нет. Даже если бы это объединение с точки зре­ния хозяйственной было безразличным, более того, даже вредным, тем не менее объединение необходимо. Одна кровь — одно государство. До тех пор пока немецкий на­род не объединит всех своих сынов в рамках одного госу­дарства, он не имеет права стремиться к колониальным расширениям. Лишь после того как немецкое государст­во включит в рамки своих границ последнего немца, лишь после того как окажется, что такая Германия не в состоянии прокормить в достаточной мере все свое на­селение, — возникающая нужда дает народу моральное право на приобретение чужих земель. Тогда меч начинает играть роль плуга, тогда кровавые слезы войны орошают землю, которая должна обеспечить хлеб насущный буду­щим поколениям».

Аншлюс должен был быть только первым шагом. За­хват «жизненного пространства» стал краеугольным камнем программы национал-социалистов. Гитлер при­зывал искать «чужие земли» для Рейха прежде всего на Востоке — в Польше, в Советском Союзе. Именно земли этих государств должен был в первую очередь вспахать плуг войны и оросить ее кровавые слезы. В книге «Моя борьба» Гитлер писал: «Мы, национал-социалисты, сознательно подводим черту под внешне­политическим направлением нашей довоенной поли­тики. Мы начинаем с того, на чем остановились шесть столетий тому назад. Мы прекращаем вечное герман­ское устремление на юг и запад Европы и обращаем взор на страну на Востоке. Мы расстаемся наконец с колониальной и торговой политикой довоенного вре­мени и переходим к территориальной политике буду­щего. Когда мы сегодня говорим в Европе о новых землях, мы можем в первую очередь думать только о России и подчиненных ей пограничных государствах...»

А дальше Гитлер обвинил в агрессии сами потенциаль­ные жертвы германского экспансионизма: «В русском боль­шевизме мы должны видеть предпринятую в двадцатом сто­летии попытку евреев завоевать мировое господство...

Германия является сегодня ближайшей крупной целью большевизма. Потребуются все силы молодой миссио­нерской идеи, чтобы поднять наш народ на освобожде­ние от пут этой международной змеи и остановить внут­реннее заражение нашей крови, чтобы направить осво­бождающиеся силы нации на сохранение нашего национального духа, что могло бы и в самом отдаленном будущем предотвратить повторение последних катаст­роф».

Рано или поздно Советский Союз и Германский Рейх должны были столкнуться в смертельной схватке, а пока главными противниками Германии были государства версальской системы — Франция, Чехословакия и Поль­ша. Именно их Гитлер собирался сокрушить в первую очередь после прихода к власти. Польшу и Прибалтику необходимо было оккупировать, так как при отсутствии общей границы воевать с Советским Союзом было физи­чески невозможно.

Гитлер мечтал о единении всех немцев и обретении ими «жизненного пространства». Для этого необходимо было создать государство нового типа как инструмента достижения мирового господства: «То государство, кото­рое в эпоху отравления рас посвятит себя делу совершен­ствования лучших расовых элементов на земле, раньше или позже неизбежно овладеет всем миром».

Эта идея нашла отражение и в популярной нацистской песне, написанной в начале 30-х годов поэтом Гансом Баумом:

Дрожат одряхлевшие кости

Земли перед боем святым.

Сомненья и робость отбросьте!

На приступ! И мы победим!

Нет цели светлей и желаннее!

Мы вдребезги мир разобьем!

Сегодня мы взяли Германию,

А завтра — всю Землю возьмем!..

Так пусть обыватели лают —

Нам слушать их бредни смешно!

Пускай континенты пылают,

А мы победим все равно!..

Пусть мир превратится в руины

Все перевернется вверх дном!

Мы — юной земли властелины —

Свой заново выстроим дом!

Программа же национал-социалистической партии, ставшая после 1933 года законом государства, прямо со­держала пункт, гласящий: «Мы требуем земли и замор­ские территории для поддержания нашего народа и коло­низации нашим избыточным населением».

Но для того чтобы начать завоевывать «жизненное пространство», необходимо было прежде всего прийти к власти в Германии. А для достижения этой цели нацис­ты собирались использовать националистические и по­пулистские лозунги. Еще 28 июля 1922 года Гитлер так рассуждал о единстве национального и социального в программе НСДАП: «Тот, кто готов рассматривать цели нации как свои собственные в той мере, когда для него нет более высокого идеала, чем благосостояние нации; тот, кто понимает наш государственный гимн «Германия превыше всего» в том смысле, что для него нет в мире ни­чего выше его Германии, народа и земли, тот является со­циалистом».

В книге «Моя борьба» Гитлер обосновал «интересами народа» необходимость использовать как легальные, так и нелегальные методы борьбы. В этом он следовал за сво­ими учителями — социал-демократами и большевиками: «Лишь та государственная власть имеет право на уважение и на поддержку, которая выражает стремления и чувства народа или, по крайней мере, не приносит ему вреда...

Когда правительственная власть все те средства, каки­ми она располагает, употребляет на то, чтобы вести целый народ к гибели, тогда не только правом, но и обязаннос­тью каждого сына народа является бунт...

Каждая правительственная власть, конечно, будет на­стаивать на том, чтобы сохранять свой государственный авторитет, как бы плохо она ни выражала стремления на­рода и как бы ни предавала она его направо и налево. Что же остается делать действительным выразителям народ­ных чаяний и стремлений. Инстинкт самосохранения в этом случае подскажет народному движению, что в борьбе за свободу и независимость следует применять и те средства, при помощи которых сам противник пыта­ется удержать свое господство. Из этого вытекает, что борьба будет вестись легальными средствами лишь до тех пор, пока правительство держится легальных рамок, но движение не испугается и нелегальных средств борь­бы, раз угнетатели народа также прибегают к ним».

И фюрер подчеркивал: «На будущее, чтобы мы могли рассчитывать на успех, следует применять самые жесткие средства борьбы».

Однако к власти НСДАП, как известно, пришла впол­не легальным путем — посредством демократических вы­боров. Вот когда уже власть оказалась в руках у нацистов, они стали весьма широко применять совсем не парла­ментские методы для устранения своих противников, на­чиная с использования поджога рейхстага в качестве предлога для установления однопартийной диктатуры и террора против оппозиции и кончая полной ликвида­цией всей неподконтрольной государству политической деятельности.

В книге «Моя борьба» Гитлер провозглашал: «Если бы германский народ был в расовом отношении монолит­ным, то Рейх уже сегодня стал бы властелином земного шара. Не исключено, что благодаря этому мир достиг бы цели, которой сегодня многие пацифисты хотят достичь путем молитвенных заклинаний». Ради мирового господ­ства стоило истребить «расово неполноценные» элемен­ты. И Гитлер уже тогда заявил: «Если бы мы во время вой­ны потравили газом 12 или 15 тысяч евреев — растлите­лей народа... то это, возможно, спасло бы жизни миллионов людей, неизмеримо гораздо более ценных для будущего Германии». И точно так же Гитлер предлагал поступить с «ноябрьскими предателями». Что ж, у всех диктатур, и особенно тоталитарных, логика была одна: гибель сотен и тысяч должна спасти сотни тысяч и мил­лионы.

При нацистах провозглашался приоритет в экономике производительного, «чистого» капитала, который, как утверждал Гитлер в книге «Моя борьба», «является по­следним продуктом творческого труда», над финансо­вым, «спекулятивным» или «ростовщическим» капита­лом, снабженным уничтожающим эпитетом «еврей­ский». Вождь нацистов считал необходимым отстранить биржевой капитал от народного хозяйства и «начать борьбу против интернационализации германского хозяй­ства, не открывая одновременно борьбы против капитала вообще как фактора, необходимого для сохранения неза­висимого народного хозяйства». Национальный герман­ский капитал должен был играть ведущую роль в Рейхе, а затем и во всем мире.

Гитлер считал, что германская раса может господство­вать над другими народами, если удастся создать подхо­дящий механизм такого господства: «Если конгломерат народностей, называемый Австрией, в конце концов все-таки погиб, то это не говорит против политических качеств немецкой части этого государства. Это только не­избежный результат того, что 10 миллионов не могут в те­чение слишком долгого времени управлять 50-миллион­ным государством, состоящим из различных наций, если своевременно не созданы совершенно определенные предпосылки для этого... Государство должно было обра­зоваться и управляться либо самым централизованным образом, либо оно не могло существовать вовсе». Под управлением «самым централизованным образом» Гитлер понимал жесткую диктатуру без каких-либо эле­ментов демократии. Такая диктатура и была установлена его партией в Германии. Парламентскую демократию Гитлер отвергал под тем предлогом, что «парламентарный принцип решения по большинству голосов уничтожает авторитет личности и ставит на ее место количество, за­ключенное в той или другой толпе. Этим самым парла­ментаризм грешит против основной идеи аристократиз­ма в природе, причем, конечно, аристократизм вовсе не обязательно должен олицетворяться современной вы­рождающейся общественной верхушкой». К личностям же парламентариев, будь то германские, австрийские или какие-либо другие, будущий фюрер питал безграничное презрение: «Чем мельче этакий духовный карлик и поли­тический торгаш, чем ясней ему самому его собственное убожество, тем больше он будет ценить ту систему, кото­рая отнюдь не требует от него ни гениальности, ни силы великана, которая вообще ценит хитрость сельского ста­росты выше мудрости Перикла. При этом такому типу ни капельки не приходится мучиться над вопросом об ответ­ственности. Это тем меньше доставляет ему забот, что он заранее точно знает, что независимо от тех или других ре­зультатов его «государственной» пачкотни конец его ка­рьеры будет один и тот же: в один прекрасный день он все равно должен будет уступить свое место такому же могу­щественному уму, как и он сам.

Для сборища таких «народных представителей» всегда является большим утешением видеть во главе человека, умственные качества которого стоят на том же уровне, что их собственные. Только в этом случае каждый из этих господ может доставить себе дешевую радость время от времени показать, что и он не лыком шит. А главное — тогда каждый из них не имеет права думать: если возглав­лять нас может любой икс, то почему же не любой игрек, чем Стефан хуже Иоганна?

Эта демократическая традиция в наибольшей степени соответствует позорному явлению наших дней, а именно отчаянной трусости большого числа наших так называе­мых руководителей. В самом деле, какое счастье для та­ких людей во всех случаях серьезных решений иметь воз­можность спрятаться за спину так называемого большин­ства».

Гитлер в своем презрении к демократии ссылался на фронтовой опыт: «Разве наши молодые полки шли во Фландрии на смерть с лозунгом «Да здравствует всеоб­щее тайное избирательное право» на устах? Нет, неправ­да, они шли на смерть с кличем «Германия превыше все­го». Маленькая, но все же весьма существенная разница! Те крикуны, которые теперь (осенью 1918 года. — Б. С.) искали на фронтах всеобщего тайного избирательного права, раньше и носа не показывали на фронт».

Себя самого Гитлер не без оснований считал человеком незаурядным и храбрым — даром, что ли, заработал на фронте во Фландрии два Железных креста? И когда он требовал от своих сторонников «систематически воспи­тывать чувство уважения к выдающейся личности», он имел в виду под выдающейся личностью в первую оче­редь самого себя. Фюрер очень чутко уловил потребность германского общественного мнения в великом герое-мессии, который выведет страну из болота Версаля, из унижения репараций к новым вершинам духа и, как надеялся измученный инфляцией и безработицей обыва­тель, к материальному достатку и экономической ста­бильности. Мало кто думал в тот момент, что за освобож­дением от пут Версаля опять последует мировая война и будет она еще страшнее прежней. Спасителя видели в Гинденбурге, в Людендорфе, в Тирпице, а позднее в ко­нечном счете уверовали в гений Гитлера, который про­возглашал: «Не под бесцветной сенью парламента с его скучными словесными дуэлями, а под грохот пушек на фронтах немецких армий, окруживших со всех сторон Париж, родилось решение, единодушно принятое всеми немцами, начиная от королей и кончая простыми сына­ми народа, — образовать на будущие времена одну еди­ную империю и возложить на голову прусского короля имперскую корону, символизирующую это братское единство. Это был не результат каких-нибудь жалких ин­триг. И не дезертиры, не тыловые герои стали основате­лями бисмарковской империи. Империю создали наши славные полки на фронте». Гитлер-то прекрасно пони­мал, что ему необходима для достижения амбициозных внешнеполитических целей еще одна мировая война. И, строго говоря, в книге «Моя борьба» содержится не­мало прозрачных намеков на это, в том числе и неодно­кратные напоминания о том, что Германская империя была создана «железом и кровью». Но обыватель предпо­читал эти намеки не замечать и баюкал себя мыслью, что одного возрождения военной и экономической мощи Германии окажется достаточно, чтобы избавиться от «по­зора 1918 года».

Нацисты демагогически провозглашали «культ лично­сти». Гитлер утверждал: «Весь прогресс и вся культура че­ловечества покоятся исключительно на гениальности и энергии личностей, а ни в коем случае не являются про­дуктом «большинства».

Чтобы наша нация могла вернуть себе свое величие и свою силу, она должна суметь культивировать личность и вернуть ей все права».

На самом деле при Гитлере личность была всецело под­чинена государству и лишена каких-либо политических прав на всех уровнях. И это касалось не только рядовых граждан, но и руководителей Рейха, которые все должны были подчиняться единой воле Гитлера и не обладали ни­какой политической самостоятельностью.

«Гнилой» австрийской, французской или британской демократии Гитлер противопоставлял «германскую демо­кратию», которая, по его мнению, заключалась в «сво­бодном выборе вождя с обязанностью для последнего — взять на себя всю личную ответственность за свои дейст­вия. Тут нет места голосованию большинства по отдель­ным вопросам, тут надо наметить только одно лицо, которое потом отвечает за свои решения всем своим иму­ществом и жизнью. Если мне возразят, что при таких условиях трудно най­ти человека, который посвятит себя такой рискованной задаче, то я на это отвечу:

— Слава богу, в этом и заключается весь смысл гер­манской демократии, что при ней к власти не может прийти первый попавшийся недостойный кандидат и мо­ральный трус — громадность ответственности отпугивает невежд и трусов».

Этот «фюрер-принцип» при Гитлере был возведен в аб­солют и не ограничивался более никакими парламент­скими, партийными или сословно-классовыми «сдержками и противовесами». И, отдадим Гитлеру должное, он сдержал обещание и ответил за крах своего «прыжка к мировому господству» собственной жизнью и имущест­вом, как и обещал. Ведь по иронии судьбы никто из род­ственников фюрера так и не смог вступить в права насле­дования, и личное завещание Гитлера (впрочем, как и по­литическое) не было выполнено.

Фюрер был убежден, что, «раз создается такое положе­ние, которое угрожает свободе или даже самому сущест­вованию народа, — вопрос о легальности или нелегаль­ности играет только подчиненную роль. Пусть господст­вующая власть тысячу раз божится «легальностью, а инстинкт самосохранения угнетенных все равно при­знает, что при таком положении священным правом на­рода является борьба всеми средствами.

Только благодаря этому принципу были возможны те великие освободительные битвы против внутреннего и внешнего порабощения народов на земле, которые ста­ли величайшими событиями мировой истории.

Человеческое право ломает государственное право.

Если же окажется, что тот или другой народ в своей борьбе за права человека потерпел поражение, то это зна­чит, что он был слишком легковесен и недостоин сохра­ниться как целое на земле. Вечно справедливое провиде­ние уже заранее обрекло на гибель тех, кто не обнаружил достаточной готовности или способности бороться за продолжение своего существования.

Для трусливых народов нет места на земле».

Гитлер подчеркивал: «Грехи против крови и расы явля­ются самыми страшными грехами на этом свете. Нация, которая предается этим грехам, обречена».

Государство, по Гитлеру, должно стать средством «со­хранения и дальнейшего развития коллектива одинако­вых в физическом и моральном отношениях человечес­ких существ».

Смешение рас ослабляет государство и ведет его к ги­бели. По мнению Гитлера, «рядом живущие, но не впол­не смешавшиеся друг с другом расы и остатки рас не уме­ют должным образом объединиться против общего врага. С этим связано то свойство, которое у нас называют сверхиндивидуализмом. В мирные времена это свойство иногда может еще быть полезно, но если взять эпоху в це­лом, то приходится констатировать, что из-за этого ульт­раиндивидуализма мы лишились возможности завоевать мировое господство».

Национал-социалисты критиковали культуру Второй империи, которая будто бы и привела страну к катастро­фе в 1918 году. Гитлер писал в книге «Моя борьба», имея в виду культурные явления модерна и декаданса: «Худшая черта нашей культуры в довоенные годы заключалась не только в полной импотенции художественного и об­щекультурного творчества, но и в той ненависти, с кото­рой стремились забросать грязью все прошлое. Почти во всех областях искусства, особенно в театре и в литерату­ре, у нас на рубеже XX века не только ничего не творили нового, но прямо видели свою задачу в том, чтобы подо­рвать и загрязнить все старое. Направо и налево кричали о том, что такие-то и такие-то великие произведения прошлого уже «превзойдены», как будто в самом деле эта ничтожная эпоха ничтожных людей способна была что бы то ни было преодолеть».

Как созвучна эта сентенция сетованиям российских патриотов рубежа XX и XXI веков о том, что поливают грязью российское и особенно советское прошлое. Боль­шинство из ревнителей непорочной чистоты отечественной истории наверняка даже и не подозревают, кому они невольно подражают.

Насчет же того, что советская система была гораздо то-тальнее германской, хорошо написал один из соратников генерала Власова — Вильфрид Штрикфельдт: «И нацист­ский режим стремился к тоталитарной, всеобъемлющей власти, но она еще не достигла дьявольского совершенст­ва сталинизма. В Третьем Рейхе все же сохранялись ка­кие-то основы старой государственной и общественной структуры; еще не были задушены полностью частная инициатива и частная собственность; еще было возмож­но работать и жить, не завися от государства. Немцы еще могли высказывать свое мнение, если оно и не сходилось с официальной догмой, могли даже до известной степе­ни действовать так, как считали лучшим. Хотя партийное давление и увеличивалось все более ощутимо... но эта форма несвободы в Германии оценивалась подавляющим большинством бывших советских граждан мерками ста­линского режима насилия и поэтому воспринималась все же как свобода. И в этом была большая разница между нами».

При Гитлере примат государства во всех сферах достиг невиданных в германской истории размеров. Только в Советском Союзе степень огосударствления жизни была выше. В книге «Моя борьба» по этому поводу ут­верждалось: «Государство не имеет ничего общего с кон­кретной экономической концепцией или развитием... Го­сударство является расовым организмом, а не экономи­ческой организацией... Внутренняя сила государства лишь в редких случаях совпадает с так называемым эко­номическим процветанием; последнее, как свидетельст­вуют бесчисленные примеры, очевидно, указывает на приближающийся крах государства... Пруссия с ис­ключительной наглядностью подтверждает, что не мате­риальные средства, а лишь идейные ценности позволяют создать государство. Только при их наличии может благо­приятно развиваться экономическая жизнь. Всегда, когда в Германии отмечался политический подъем, экономические условия становились первостепенной заботой наро­да, а идейные ценности отходили на второй план, госу­дарство разваливалось и вскоре возникали экономичес­кие трудности... До сих пор никогда в основе государства не лежали мирные экономические средства...»

В 1933—1945 годах проповедь «немецкой исключитель­ности» перешла в Германии все возможные пределы. На­чало было положено Гитлером, в книге «Моя борьба» призывавшего: «Давайте воспитывать немецкий народ с самого раннего возраста в чувстве исключительного признания прав своего собственного народа, давайте не развращать уже с детских лет нашу молодежь, давайте освободим ее от проклятия нашей «объективности» в та­ких вопросах, где дело идет о сохранении своего собст­венного «я». Тогда в кратчайший срок мы убедимся, что и немецкий католик по примеру католиков Ирландии, Польши или Франции остается немцем, остается верным своему народу».

Чувство исключительного признания собственных прав немецкой нации стоило ей миллионов, а всему чело­вечеству — десятков миллионов погибших. И здесь слова Гитлера очень напоминают проповедь национальной ис­ключительности в других странах мира, в том числе в России.

Позднее, в 30-е годы, Гитлер говорил Герману Раушнингу: «Я никогда не соглашусь, чтобы другие народы были равноправны с немецким, наша задача — порабо­тить иные народы. Немецкий народ призван дать миру новый класс господ.

Буржуазия сыграла свою роль... Но и у этих историчес­ки уполномоченных «верхних слоев», у этого календар­ного дворянства (сведения о дворянских родах заноси­лись в исторические календари. — Б. С.), у этих выродив­шихся потомков древних аристократических родов осталась только одна задача — «красиво умереть»... Но­вые «верхние слои» создают, и есть только одно средство для их создания: борьба. Отбор нового класса вождей — вот моя борьба за власть. Кто признает меня, тот призван — уже потому, что он меня признает... Великое рево­люционное значение нашей долгой, упорной борьбы за власть, что в ней родится новый класс господ, при­званный руководить судьбами не только немецкого наро­да, но и всего мира...

Вот как будет выглядеть грядущий социальный поря­док. Будет класс господ — исторически сложившийся, созданный из различных элементов посредством борьбы. Будет множество иерархически организованных членов партии. Они станут новым средним сословием. И будет большая масса безымянных, вечно немых — класс служа­щих. И все равно, кем они будут, — представителями бур­жуазии или дворянства, рабочими иди ремесленниками. Их экономическое положение и прежняя общественная роль не будут иметь ни малейшего значения. Все их сме­хотворные различия сольются в едином революционном процессе. Но ниже их будет стоять слой порабощенных иноземцев, проще говоря — слой современных рабов. А на самом верху будет новая высшая аристократия, осо­бо заслуженные и особо ответственные лидеры. Только так, в борьбе за власть и господство внутри народа и вне его, возникают новые классы...»

Гитлер хотел создать пирамиду новой социальной иерархии, основанную не на социальном происхождении и современном положении в обществе, а на социально-биологическом принципе. Наверху должны были быть те, кто обладает сильнейшей волей и выказал наибольшую активность в борьбе за торжество национал-социализма в Германии и германской расы — во всем мире. А в осно­вании пирамиды должны были находиться порабощен­ные представители низших рас, прежде всего славян. Но приступить к строительству этой пирамиды можно было только после победы Германии во Второй мировой войне. Ранее этого срока было опасно трогать сложившу­юся социально-экономическую структуру.

Гитлер внимательно присматривался к опыту социал-демократов и коммунистов по работе с массами. В книге «Моя борьба» он писал: «Психика широких масс совершенно невосприимчива к слабому и половинчатому. Ду­шевное восприятие женщины менее доступно аргумен­там абстрактного разума, чем не поддающимся определе­нию инстинктивным стремлениям к дополняющей ее си­ле. Женщина гораздо охотнее покорится сильному, чем сама станет покорять себе слабого. Да и масса больше лю­бит властелина, чем того, кто у нее чего-либо просит. Масса чувствует себя более удовлетворенной таким уче­нием, которое не терпит рядом с собой никакого другого, нежели допущением различных либеральных вольнос­тей. Большею частью масса не знает, что ей делать с либе­ральными свободами, и даже чувствует себя при этом по­кинутой. На бесстыдство ее духовного терроризирования со стороны социал-демократии масса реагирует так же мало, как и на возмутительное злоупотребление ее чело­веческим правом и свободой. Она не имеет ни малейше­го представления о внутреннем безумии всего учения, она видит только беспощадную силу и скотски грубое вы­ражение этой силы, перед которой она в конце концов пасует.

Если социал-демократии будет противопоставлено учение более правдивое, но проводимое с такой же силой и скотской грубостью, это учение победит, хотя и после тяжелой борьбы...

Мне стало совершенно ясно самое учение социал-де­мократии, а также технические средства, при помощи ко­торого она его проводит.

Я хорошо понял тот бесстыдный идейный террор, ко­торый эта партия применяет против буржуазии, неспо­собный противостоять ему ни физически, ни морально. По данному знаку начинается настоящая канонада лжи и клеветы против того противника, который в данный момент кажется социал-демократии более опасным, и это продолжается до тех пор, пока у стороны, под­вергшейся нападению, не выдерживают нервы, и, что­бы получить передышку, она приносит в жертву то или другое лицо, наиболее ненавистное социал-демо­кратии.

Глупцы! Никакой передышки они все равно не по­лучат!»

В отличие от социал-демократов и даже от коммунис­тов нацистам удалось довольно быстро найти популист­ские лозунги, объединявшие широкие слои германского населения. Они были просты: «Долой оковы Версаля, безработицу и еврейских плутократов! Да здравствует вечное величие германской расы!» Слова социал-демо­кратов о социальном партнерстве в период острого эко­номического кризиса звучали не слишком убедительно. А коммунисты обещали спасение в грядущем земном рае только пролетариям и батракам, но не лавочникам или зажиточным крестьянам.

Как утверждал Гитлер, «миллионы рабочих сначала были внутренне враждебны социал-демократической партии, но их сопротивление было побеждено тем, порой совершенно безумным поведением буржуазных партий, которое выражалось в полном и безусловном отказе пой­ти навстречу какому бы то ни было социальному требова­нию. В конце концов, этот отказ пойти на какое бы то ни было улучшение условий труда, принять меры против травматизма на производстве, ограничить детский труд, создать условия защиты женщин в те месяцы, когда она носит под сердцем будущего «сына отечества», — все это только помогало социал-демократии, которая с благо­дарностью регистрировала каждый такой отказ и пользо­валась этими настроениями имущих классов, чтобы заго­нять массы в социал-демократический капкан».

Гитлер подчеркивал: «Глубочайшие интересы народа и государства требуют недопущения того, чтобы народ­ные массы попадали в руки плохих, невежественных и просто беспечных «воспитателей». Обязанностью госу­дарства было бы взять на себя контроль за этим воспита­нием и систематически бороться против злоупотребле­ний печати. Государство должно следить особенно вни­мательно за газетами, ибо влияние газет на людей является самым сильным и глубоким хотя бы уже потому, что газеты говорят с читателем изо дня в день. Именно равномерность пропаганды и постоянное повторение од­ного и того же оказывают исключительное влияние на читателей. Вот почему в этой области более, чем в ка­кой-либо другой, государство имело бы право применять абсолютно все средства, ведущие к цели. Никакие крики относительно так называемой свободы печати не должны были бы останавливать государство, которое просто обя­зано обеспечить нации столь необходимую ей здоровую умственную пищу. Здоровое государство должно во что бы то ни стало взять в свои руки это орудие народного воспитания и по-настоящему поставить печать на службу своей нации».

Гитлер одним из первых в мире понял, что настроени­ями народа можно целенаправленно манипулировать, и это — верный путь к власти. Здесь фюрер творчески развил опыт социал-демократов и коммунистов. Он при­знавался: «В пропаганде вообще я видел инструмент, ко­торым марксистско-социалистические организации пользуются мастерски. Я давно уже убедился, что пра­вильное применение этого оружия является настоящим искусством и что буржуазные партии почти не умеют пользоваться этим оружием. Только христианско-социальное движение, в особенности в эпоху Лютера, еще умело с некоторой виртуозностью пользоваться средства­ми пропаганды, чем и обеспечивались некоторые его ус­пехи».

Следует признать, что в искусстве пропаганды фюрер стал подлинным виртуозом, далеко превзойдя своих учи­телей. А национал-социалистическое движение обрело форму религиозного движения, иными словами, стало гражданской религией. После прихода нацистов к власти для оболванивания германского народа иего моральной подготовки к войне было создано имперское министер­ство пропаганды. Еще в книге «Моя борьба» Гитлер пи­сал: «То, что мы постоянно обозначаем словами «общест­венное мнение», только в очень небольшой части поко­ится на результатах собственного опыта или знания. По большей же части так называемое «общественное мнение» является результатом так называемой «просве­тительской работы».

Религиозная потребность сама по себе глубоко заложе­на в душе человека, но выбор определенной религии есть результат воспитания. Политическое же мнение массы является только результатом обработки ее души и ее разу­ма — обработки, которая зачастую ведется с совершенно невероятной настойчивостью.

Наибольшая часть политического воспитания, которое в этом случае очень хорошо обозначается словом «пропа­ганда», падает на прессу. В первую очередь именно она ведет эту «просветительскую работу» (в 30-е годы наряду с прессой все больше используется радио; недаром мно­гие речи Гитлера были рассчитаны на то, чтобы оказывать гипнотический эффект на миллионы радиослушате­лей. — Б. С). Она в этом смысле представляет собой как бы школу для взрослых. Беда лишь в том, что «преподава­ние» в данном случае находится не в руках государства, а в руках очень низменных сил». Гитлер также подчерки­вал, что пропаганда должна учитывать особенности раз­личных слоев населения, охватывая все формы человече­ского мышления: «Пропаганда вечно должна обращаться только к массе. Для интеллигенции или для тех, кого ны­не называют интеллигенцией, нужна не пропаганда, а на­учные знания... Задача пропаганды заключается не в том, чтобы дать научное образование отдельным индивиду­умам, а в том, чтобы воздействовать на массу, сделать до­ступными ее пониманию отдельные важные, хотя и не­многочисленные факты, событии, нужды, о которых мас­са до сих пор не имела и понятия».

Гитлер также отмечал, что вину за прошедшую миро­вую войну следует возлагать на страны Антанты, не при­знавая и малейшей доли германской вины, ибо только та­кой тезис будет иметь безусловный успех у большинства населения Рейха. Он писал: «Огромной принципиальной ошибкой было ставить вопрос о виновниках войны так, что виновата-де не одна Германия, но также и другие страны. Нет, мы должны были неустанно пропагандировать ту мысль, что вина лежит всецело и исключительно на противниках. Это надо было делать даже в том случае, если бы это и не соответствовало действительности. А между тем Германия и на самом деле не была виновата в том, что война началась...

Народные чувства не сложны, они очень просты и од­нообразны. Тут нет места для особенно тонкой диффе­ренциации. Народ говорит «да» или «нет»; он любит или ненавидит. Правда или ложь! Прав или не прав! Народ рассуждает прямолинейно. У него нет половинчатости».

В дальнейшем, придя к власти, нацисты достигли то­тального огосударствления средств массовой информа­ции, сделав их орудием управления политическим созна­нием людей. В последний период своего существования при Гитлере Германская империя включилась в механизм самых современных политических технологий, которые только и могли поддерживать волю масс вести совершен­но безнадежную для Рейха войну.

Развивая мысли Гитлера, министр пропаганды Геб­бельс утверждал: «Пропаганда сама по себе не обладает каким-то набором фундаментальных методов. Она имеет одно-единственное предназначение: завоевание масс. И всякий метод, не способствующий осуществлению данного предназначения, плох... Методы пропаганды приходят из повседневной политической борьбы».

Роль СМИ в Австрии и Германии в первой четверти XX века, как изобразил ее Гитлер в книге «Моя борьба», очень напоминает функцию телевидения в России в конце XX — начале XXI века. Фюрер отмечал: «Прессе удавалось в течение каких-нибудь нескольких недель вытащить на свет божий никому не известные детали, имена, каким-то волшебством заставить широкие массы связать с этим именем невероятные надежды — словом, создать этим именам такую популярность, которая ни­когда и не снилась людям действительно крупным. Имена, которые всего какой-нибудь месяц назад еще никто не знал или знал только понаслышке, получали громадную известность. В то же время старые, испытанные деятели разных областей государственной и обще­ственной жизни как бы совершенно умирали для обще­ственного мнения, или их засыпали таким количеством гнуснейших клевет, что имена их в кратчайший срок становились символом неслыханной низости и мошен­ничества. Над