Гитлер и еврейский вопрос

Одним из главных врагов и одновременно пропаган­дистских мишеней национал-социалистов стали «ми­ровые плутократы» — воротилы международного фи­нансового капитала. Многие из них были еврейского происхождения, что нацисты старательно подчеркивали.

Вместе с тем основную массу германских евреев со­ставляли мелкие торговцы, адвокаты, врачи, ремеслен­ники, журналисты. Они никак не могли быть причисле­ны к крупным бизнесменам, но были удобным объектом расовой ненависти. Чужаки по вере, почти не занятые физическим трудом, они сделались объектом нападок со стороны разорявшихся крестьян, безработных рабочих, а немецкие торговцы и ремесленники, видя в еврейских коллегах своих конкурентов, особенно неприятных в пе­риод кризиса и падения спроса, также не питали теплых чувств к сынам Израиля.

Еще в книге «Моя борьба» Гитлер открыто выразил со­жаление, что накануне и в ходе Первой мировой войны «не удалось отравить газом 12— 15 тысяч этих еврейских предателей народа». Именно евреев он считал виновни­ками «удара кинжалом в спину» сражающейся герман­ской армии в 1918 году.

С 1933 года государственной политикой Германии стал антисемитизм, что означало вытеснение евреев из обще­ственной жизни, культуры и всех более или менее пре­стижных профессий, а с началом Второй мировой вой­ны — полное физическое уничтожение еврейского наро­да в рамках «окончательного решения еврейского вопроса». Такая политика коренилась в патологическом антисемитизме Гитлера, развившемся еще в Вене кануна Первой мировой войны. В книге «Моя борьба» он вспо­минал: «Окончательно оттолкнуло меня от евреев, когда я познакомился не только с физической неопрятностью, но и с моральной грязью этого избранного народа...

Разве есть на свете хоть одно нечистое дело, хоть одно бесстыдство какого бы то ни было сорта, и прежде всего в области культурной жизни народов, в которой не был бы замешан по крайней мере один еврей? Как в любом гнойнике найдешь червя или личинку его, так в любой грязной истории непременно натолкнешься на еврей­чика.

Когда я познакомился с деятельностью еврейства в прессе, в искусстве, в литературе, в театре, это неизбеж­но должно было усилить мое отрицательное отношение к евреям...

Это чума, чума, настоящая духовная чума, хуже той черной смерти, которой когда-то пугали народ. А в каких несметных количествах производился и распространялся этот яд!..

Одобрительные театральные рецензии всегда относи­лись только к еврейским авторам. Резкая критика никог­да не обрушивалась ни на кого другого, кроме как на нем­цев. Уколы против Вильгельма II становились системой, так же как специальное подчеркивание французской культуры и цивилизации. Пикантность литературной но­веллы возводили до степени простого неприличия. Даже в их немецком языке было что-то чужое...

Отношение евреев к проституции и еще больше к тор­говле девушками можно наблюдать в Вене лучше, чем где бы то ни было в Западной Европе, за исключением, быть может, некоторых портов на юге Франции. Стоило выйти ночью на улицу, чтобы натолкнуться в некоторых кварта­лах Вены на каждом шагу на отвратительные сцены, ко­торые большинству немецкого народа были совершенно неизвестны вплоть до самой мировой войны, когда часть наших германских солдат на Восточном фронте имела возможность или, точнее сказать, вынуждена была по­знакомиться с таким зрелищем...

Что было совершенно непонятно, так это та безгранич­ная ненависть, с которой они относятся к собственной народности, к величию своего народа, та ненависть, с ко­торой они бесчестят историю собственной страны и вы­валивают в грязи имена ее великих деятелей.

Это борьба против собственной страны, собственного гнезда, собственного очага бессмысленна и непонятна. Это просто противоестественно.

От этого порока их можно было излечить иногда на не­сколько дней, максимум на несколько недель. В скором времени при встрече у тех, кто казался тебе излеченным, приходилось убеждаться, что он остался прежним, что он опять во власти противоестественного».

Гитлер провозглашал: «Никакое примирение с евреями невозможно. С ними возможен только разговор по прин­ципу: либо — либо! либо они — либо мы!»

Раз нельзя излечить, надо уничтожить. И уничтожили почти 6 миллионов человек, приведя их, так сказать, в «естественное состояние».

Геббельс, по части антисемитизма занимавший в на­цистской верхушке почетное второе место после Гитлера, в 1937 году на партийном съезде в Нюрнберге заявил: «Взгляните, вот еврей — враг человечества, разрушитель цивилизации, паразит рода людского, воплощение зла, гнилостная бактерия, демон, приносящий вырождение человечества».

А Гитлер, вслед за другими антисемитами, утверждал: «Еврейский народ — при всем том, что внешне он кажется очень развитым, — на самом деле никакой истинной куль­туры не имеет, а в особенности не имеет никакой своей собственной культуры. Внешняя культура современного еврея на деле есть только извращенная им культура других народов». При этом «евреи живут, как паразиты, на теле других наций и государств. Это и вырабатывает в них то свойство, о котором Шопенгауэр должен был сказать, что «евреи являются величайшими виртуозами лжи»».

Фюрер прямо связывал еврейство с марксизмом и со­циал-демократией. Порой слова «еврей», «марксист», «коммунист» и «социал-демократ» выступали для него как синонимы. И всех их Гитлер считал злейшими врага­ми германской нации, объединяя в своем сознании поли­тические и расовые категории. Он заявлял: «Когда я стал глубже изучать всю роль еврейского народа во всемирной истории, у меня внезапно мелькнула мысль, что, может быть, неисповедимые судьбы по причинам, которые нам, бедным людям, остаются еще неизвестными, все-таки предначертали окончательную победу именно этому ма­ленькому народу. Может быть, этому народу, который ис­покон веков живет на этой земле, все же в награду доста­нется вся земля?

Имеем ли мы объективное право бороться за самосо­хранение или это право имеет только субъективное обос­нование?

Когда я окончательно углубился в изучение марксизма и со спокойной ясностью подвел итог деятельности ев­рейского народа, судьба сама дала мне свой ответ.

Еврейское учение марксизма отвергает аристократиче­ский принцип рождения и на место извечного превосход­ства силы и индивидуальности ставит численность массы и ее мертвый вес. Марксизм отрицает в человеке цен­ность личности, он оспаривает значение народности и расы и отнимает таким образом у человечества предпо­сылки его существования и его культуры. Если бы марк­сизм стал основой всего мира, это означало бы конец вся­кой системы, какую до сих пор представлял себе ум чело­веческий. Для обитателей нашей планеты это означало бы конец их существования.

Если бы еврею с помощью его марксистского символа веры удалось одержать победу над народами мира, его ко­рона стала бы венцом на могиле всего человечества. Тог­да наша планета, как было с ней миллионы лет назад, но­силась бы в эфире, опять безлюдная и пустая.

Вечная природа безжалостно мстит за нарушение ее за­конов.

Ныне я уверен, что действую вполне в духе Творца все­могущего, борясь за уничтожение еврейства, я борюсь за дело Божие».

Уничтожение евреев стало одной из главных целей внешней и внутренней политики Третьего Рейха. Гитлера не остановило то, что четверть всех германских нобелев­ских лауреатов были людьми еврейского происхождения. Кроме того, еврейская тема стала мощным оружием на­цистской пропаганды. Все антифашисты в Германии объявлялись евреями или пособниками евреев. А насчет правительств стран антигитлеровской коалиции утвержда­лось, что они находятся под мощным еврейским влиянием.

Строго говоря, в истреблении евреев был значитель­ный элемент иррациональности. «Окончательное реше­ние» демонстрирует тот вред, который несла расовая док­трина Гитлера с прагматической точки зрения. Одно де­ло, когда евреев лишали гражданских прав и вытесняли из экономической жизни. Это только приветствовалось основной массой германского народа и было мощным пропагандистским средством повышения популярности национал-социалистов. Но совсем иное — поголовное уничтожение евреев. Это никак не могло встретить одоб­рения не только подавляющего большинства немцев, но и многих отъявленных антисемитов. Основная часть немцев, даже если и испытывала негативные чувства по отношению к евреям и приветствовала накладывав­шие на евреев жесткие ограничения Нюрнбергские зако­ны, совсем не была готова принять их физическое уни­чтожение. Как орудие пропаганды факт уничтожения ев­реев использовать не было никакой возможности. Поэтому «окончательное решение еврейского вопроса» приходилось проводить в глубокой тайне и от германско­го народа, и от мировой общественности. Если бы об этом преступлении стало известно, данное обстоя­тельство принесло бы нацистской Германии громадный вред, а шансов надежно скрыть организованное убийство миллионов евреев не было, учитывая общее число людей, вовлеченных в акцию.

Уничтожая миллионы евреев, нацисты в условиях во­енного времени лишали германскую экономику миллио­нов рабочих рук, которые вполне можно было использо­вать, пусть даже на подневольной основе. «Окончатель­ное решение» порой затрудняло снабжение армии, так как еврейских ремесленников не всегда можно было бы­стро заменить. Не случайно по просьбе военного коман­дования и оккупационной администрации зондеркоманды до поры до времени щадили евреев-ремесленников, работавших для нужд армии. Казалось бы, с рациональ­ной точки зрения для национал-социалистов выгоднее было бы согнать евреев Европы в трудовые лагеря, где они могли бы работать для увеличения военно-экономи­ческого потенциала Рейха. Гитлер прекрасно понимал все невыгоды «окончательного решения» как в экономичес­ком, так и пропагандистском отношении. Однако он пи­тал просто мистическую, звериную, необоримую нена­висть к евреям и предпочел пойти по пути их полного уничтожения, несмотря на все очевидные риски и невы­годы подобного образа действий. Уничтожение евреев в его сознании неразрывно связывалось с торжеством германской расы. Фюрер проповедовал лозунг: «Евреи должны погибнуть, чтобы жили немцы, чтобы жила Гер­мания». Трагедия мирового еврейства и всего человечест­ва заключалась в том, что бессмысленное с точки зрения здравого рассудка и бесчеловечное «окончательное реше­ние» осуществлялось вполне рациональными и даже оп­тимальными методами в плане уничтожения в кратчай­шие сроки максимального числа людей.

Следует признать, что антиеврейские лозунги нацис­тов падали на благодатную почву традиционного антисе­митизма. Евреев винили и в поражении 1918 года, и в по­следовавшей за ним революции, и в тяготах репараци­онных выплат, особенно из-за связей с «еврейской плутократией» Англии, Франции и США. При этом в Германии к евреям все же относились менее жестоко, чем в родной Гитлеру Австрии. Принятые в 1935 году так называемые Нюрнбергские законы предоставляли всю полноту политических и юридических прав только граж­данам Рейха, которые обязаны были документально до­казать, что в их жилах течет немецкая кровь. Евреи же ли­шались политических и большинства имущественных прав и объявлялись только «подданными Рейха». Один из законов, «об охране немецкой крови и немецкой чес­ти», запрещал браки и сексуальные связи между евреями и неевреями. Однако в Рейхе вплоть до «хрустальной но­чи» ноября 1938 года, спровоцированной убийством со­ветника германского посольства в Париже еврейским юношей — эмигрантом из Германии, прямому преследо­ванию, связанному с неприкрытым насилием, евреев еще не подвергали. В Австрии же сразу после аншлюса в мар­те 1938 года жители Вены выгнали евреев на улицы и, из­деваясь, заставили их мыть с мылом тротуары. С началом же Второй мировой войны, как мы помним, был осуще­ствлен переход к политике «окончательного решения ев­рейского вопроса», имевшей своей конечной целью пол­ное физическое истребление евреев Европы. Задачу уда­лось выполнить наполовину, истребив 6 из 12 миллионов евреев.

Жупел «еврейской угрозы» должен был послужить оп­равданием для германского народа в развязывании Гитле­ром Второй мировой войны. Еще 30 января 1939 года Гит­лер сделал зловещее предупреждение: «Если междуна­родным еврейским финансовым кругам в Европе и за ее пределами удастся снова втянуть народы в мировую вой­ну, то ее результатом станет не большевизация мира и, следовательно, триумф еврейства, а уничтожение еврей­ской расы в Европе». А 21 марта 1943 года, уже после Ста­линграда и Эль-Аламейна, фюрер демагогически утверж­дал: «Вечное еврейство навязало нам эту жестокую и бес­пощадную войну».

Если до начала Второй мировой войны нацисты все­рьез обсуждали проекты депортации германских евреев на Мадагаскар или в какую-либо другую азиатскую или африканскую страну, то условия военного времени были сочтены как весьма благоприятные для более радикальных действий. Особенно удобной была обстановка на Восточном театре военных действий, где не действо­вали никакие международные конвенции об обращении с военнопленными и жителями оккупированных терри­торий и не было никаких наблюдателей и корреспонден­тов из нейтральных стран. Шедшие сразу же вслед за на­ступающими частями вермахта эйнзатцгруппы и зондеркоманды СД (службы безопасности) сразу же выявляли всех евреев на занятой территории, в чем им активно по­могала значительная часть местных жителей, и расстре­ливали их. Глава Германского трудового фронта Роберт Лей заявил еще в мае 1942 года в Карлсруэ: «Необходимо не просто изолировать человечество от еврейского неду­га — евреи должны быть истреблены».

2 апреля 1941 года, накануне похода против России, Гитлер вызвал будущего рейхсминистра оккупированных восточных территорий Альфреда Розенберга и информи­ровал его о планах «окончательного решения» еврейско­го вопроса путем полного истребления евреев Европы. Оккупированным территориям СССР в этом деле отво­дилась особая роль. Сюда, подальше от глаз обществен­ности, собирались депортировать евреев Западной Евро­пы, чтобы всех уничтожить. После двухчасовой беседы ужаснувшийся планам Гитлера Розенберг только и смог записать в дневнике: «Сегодня я не могу писать об этом, но я этого никогда не забуду». А 20 мая 1941 года в отде­ле IV В4 СД Адольф Эйхман получил указания, что «в скором времени предстоит окончательное решение ев­рейского вопроса», в связи с чем всем полицейским под­разделениям предписывалось не допустить эмиграции евреев из Рейха и оккупированных территорий Западной Европы. Впоследствии на оккупированную советскую территорию депортировали для уничтожения евреев из Германии, Польши и стран Западной Европы. Всего здесь погибли почти 2 миллиона примерно из 6 миллио­нов истребленных нацистами евреев.

На оккупированных территориях политика нацистов по отношению к евреям встречала поддержку среди значительной части местного населения, которому в подав­ляющем большинстве была свойственная та или иная сте­пень антисемитизма. Например, руководитель советского подполья Могилева Казимир Мэттэ признавал: «В первые месяцы оккупации немцы физически уничтожили всех евреев. Этот факт вызвал много различных рассуждений. Самая реакционная часть населения, сравнительно не­большая, полностью оправдывала это зверство и содейст­вовала им в этом. Основная обывательская часть не согла­шалась с такой жестокой расправой, но утверждала, что евреи сами виноваты в том, что их все ненавидят, однако было бы достаточно их ограничить экономически и поли­тически, а расстрелять только некоторых, занимавших от­ветственные должности. Остальная часть населения — со­ветски настроенная — сочувствовала и помогала евреям во многом, но очень возмущалась пассивностью евреев, так как они отдавали себя на убой, ни сделав ни одной, хо­тя бы стихийной попытки выступления против немцев в городе или массового ухода в партизаны. Кроме того, и просоветски настроенные люди отмечали, что очень многие евреи до войны старались устроиться на более до­ходные и хорошие служебные места, установили круговую поруку между собой, часто позволяли нетактичное отно­шение к русским, запугивая привлечением к ответствен­ности за малейшее выступление против еврея и т. д. «И вот теперь евреи тоже ожидают помощи от русских Иванов, а сами ничего не делают», — говорили они. Общий же вы­вод у населения получился таков: как бы немец не рассчи­тался со всеми так, как с евреями. Это заставило многих призадуматься, внесло недоверие к немцам». Подобные антиеврейские настроения преобладали среди значитель­ной части населения Польши, Украины, Белоруссии и Прибалтики, входивших прежде в пресловутую «черту оседлости» в Российской империи, восточнее которой ев­реям селиться было запрещено. Это облегчало проведение «окончательного решения».

Сначала уничтожение евреев осуществлялось в глу­бокой тайне даже от ряда высших чиновников Рейха. Но 6 октября 1943 года Гиммлер, выступая перед гаулей­терами и рейхслейтерами в Познани, несомненно, по по­ручению Гитлера, решил, что пришла пора ввести их в курс программы уничтожения еврейства, чтобы сделать их безусловными соучастниками геноцида. Рейхсфюрер говорил проникновенным, задушевным голосом, но от услышанного у собравшихся мороз пробежал по коже: «Я хочу откровенно поговорить с вами об очень серьез­ном деле. Сейчас, между собой, мы можем говорить о нем вполне открыто, но никогда не стану говорить об этом публично. Точно так же, как, повинуясь приказу, мы, вы­полняя свой долг, 30 июня 1934 года ставили к стенке за­блудших товарищей (имеется в виду убийство Рема и его сторонников. — Б. С.), — но никогда не говорили и не станем говорить об этом. Наш природный такт побуждал нас никогда не касаться этой темы. Каждый из нас ужа­сался, но в то же время понимал, что в следующий раз, если это будет необходимо, он поступит так же.

Сейчас речь идет о депортации и об истреблении ев­рейской нации. Звучит это просто: «Евреи будут уничто­жены». И все члены нашей партии, безусловно, скажут так: «Искоренение евреев, истребление их — это один из пунктов нашей программы, и он будет выполнен».

А потом приходят к нам все 80 миллионов достойных немцев, и каждый просит за своего порядочного еврея. Все остальные, конечно, свиньи, но вот именно этот — хороший еврей. Ни один из тех, кто говорит так, не видел своими глазами, как это происходит... Большинство при­сутствующих здесь знает, что это такое — видеть 100, или 500, или 1000 уложенных в ряд трупов. Суметь выдер­жать это — за исключением отдельных случаев человече­ской слабости — и сохранить в себе порядочность — вот испытание, которое закалило нас. Это славная неписаная страница нашей истории, ибо мы знаем, как трудно было бы нам сегодня — в условиях бомбежки, тягот и лишений военного времени, если бы в каждом нашем городе еще жили евреи: скрытые саботажники, агитаторы и смуть­яны...

Богатство, которым они владели, мы у них забрали. Я дал строгий приказ, выполненный обергруппенфюрером СС Полем (начальником хозяйственного управления СС. — Б. С.), передать все это Рейху. Мы ничего не оста­вили себе. Совершившие ошибки понесут наказание в соответствии с приказом, отданным мной в самом нача­ле, который гласил: каждый, кто присвоит себе хотя бы одну марку из этих, подлежит казни. Несколько сотруд­ников СС — их немного — нарушили этот приказ, и их казнят. Пощады не будет. У нас есть моральное право, у нас есть обязательство перед немецким народом уни­чтожить эту нацию, которая хотела уничтожить нас. Но у нас нет права обогащаться, даже если речь идет толь­ко об одной шубе, об одних часах, об одной марке или од­ной сигарете. Наконец, мы не хотим, уничтожая бациллу, дать ей заразить себя и умереть самим. Я никогда не поз­волю себе остаться в стороне и наблюдать за тем, как по­является пусть даже маленькая червоточина и как она на­чинает расти. Где бы она ни появилась, мы вместе вы­жжем ее. Однако в целом мы можем сказать, что, вдохновленные любовью к нашему народу, мы справи­лись с этой труднейшей задачей. При этом мы не нанес­ли никакого вреда нашему внутреннему миру, нашей ду­ше, нашему характеру...»

Осознав всю меру ответственности в случае приближа­ющегося и все более неотвратимого военного поражения, чиновники с горя перепились. Рейхслейтеров и гаулейте­ров уложили как бревна в вагоны поезда, увозившего их из Познани. После этого инцидента Геббельс пообещал в будущем не позволять гаулейтерам выпивать больше двух рюмок коньяка в день. И ведь кое-кого из гаулейте­ров действительно повесили. Но лишь меньшинство. Из­бежали петли и такие активные участники «окончатель­ного решения», как рейхскомиссар Украины и гаулейтер Восточной Пруссии Эрих Кох и рейхскомиссар Остланда, куда входили Прибалтика и Белоруссия, Генрих Лозе. Первый получил пожизненное заключение, а второй от­делался 10 годами тюрьмы.

Во время войны, особенно начиная с 1943 года, крыла­той стала фраза Геббельса: «Во всем виноваты евреи». Им приписывали вину как за войну в целом, так и за по­ражения, которые начал терпеть вермахт.

И в своем предсмертном политическом завещании Гитлер излил всю свою ненависть, прибегнув к откровен­ным фальсификациям: «Это неверно, будто я или кто-то другой в Германии желал в 1939 году войны. Ее желали и развязали исключительно интернациональные государ­ственные деятели либо еврейского происхождения, либо работавшие на еврейские интересы. Я вносил множество предложений по сокращению и ограничению вооруже­ний, которые грядущие поколения не смогут вечно отри­цать, чтобы возложить ответственность за возникновение этой войны на меня. Я никогда не хотел, чтобы после первой злосчастной мировой войны возникла еще одна мировая война против Англии или, тем более, против Америки. Пройдут века, но из руин наших городов и па­мятников искусства будет постоянно вырастать обновля­ющаяся ненависть к тому народу, которому мы обязаны всем этим: к интернациональному еврейству и его пособ­никам.

Еще за несколько дней до того, как разразилась герма­но-польская война, я предложил британскому послу в Берлине решение германо-польской проблемы — как и в случае с Саарской областью — под международным контролем. Это предложение тоже нельзя отрицать. Но оно было отвергнуто, потому что влиятельные круги английской политики желали войны, а отчасти подгоня­лись к ней организованной интернациональным еврейст­вом пропагандой.

Но я не оставлял также сомнения и на этот счет, что, если народы Европы рассматриваются как пакеты акций для интернациональных финансовых и промышленных заговорщиков, будет привлечен к ответственности и тот народ, который является единственным виновником этой смертоубийственной войны: еврейство! Я также не оставлял никакой неясности насчет того, что на сей раз настоящий виновник, пусть и гуманными средствами (даже перед лицом смерти фюрер называл полное истреб­ление евреев Европы «гуманным средством»! — Б. С.), но поплатится за то, что миллионы детей европейцев арийской расы умрут от голода, что свою смерть найдут миллионы взрослых мужчин, а сотни тысяч женщин и де­тей сгорят в наших городах или погибнут от бомбежек». О бомбардировках люфтваффе британских, голландских, французских, польских, югославских, советских городов фюрер не вспоминал.

Правда, с 1943 года, когда успехи вермахта сменились поражениями, «окончательное решение» претерпело не­которые метаморфозы. Уцелевшие к середине 1943 года евреи-специалисты, занятые на работах, больше не под­вергались поголовному истреблению. Их отправили в концлагеря или в гетто, и они получили, пусть неболь­шой, шанс уцелеть. Правда, в случае восстания евреи ис­треблялись практически полностью, как это случилось, например, при подавлении восстания в Варшавском гет­то. Но в тех странах, где «окончательное решение» только начиналось (например, как в Венгрии после ее оккупа­ции германскими войсками в марте 1944 года), евреи ис­треблялись почти полностью.

Верил ли Гитлер в Бога?

Гражданская религия национал-социализма с ее Вет­хим и Новым Заветом — книгой «Моя борьба», с ее сим­волом веры — «одна страна, один народ, один фюрер», с ее пантеоном мучеников после прихода Гитлера к влас­ти довольно быстро оттеснила все традиционные религии на второй план.

Сам Гитлер не был атеистом, но его веру никак нельзя назвать христианской. Фюрер скорее тяготел к языческо­му мистицизму и ветхозаветным жестоким заповедям, хотя к собственно иудейской религии питал патологичес­кую ненависть. Он утверждал в книге «Моя борьба»: «Протестантизм лучше выражает нужды немецкого само­сознания. Но он непригоден там, где защита националь­ных интересов осуществляется в сфере, которая либо от­сутствует в его системе понятий, либо отрицается им по каким-либо причинам... Протестантизм всегда высту­пал за развитие германского самосознания... поскольку дело касалось внутренней чистоты, углубления нацио­нального духа и немецкой свободы... но он встречает в штыки любую попытку вырвать нацию из удушающих объятий ее смертельного врага, так как его позиция по отношению к еврейству более или менее определена его догмами. А между тем речь здесь идет о вопросе, без решения которого любые попытки немецкого воз­рождения были и останутся абсолютно бессмысленными и невозможными».

Гитлер, однако, совсем не восхищался протестантиз­мом, хотя как национальную немецкую религию ставил гораздо выше более космополитического католицизма. При нацистах была даже попытка основать «немецкую национальную церковь». Под давлением национал-соци­алистов и при активном участии симпатизировавшей им фракции «немецких христиан» синод евангелической церкви в Германии избрал 27 сентября 1933 года пастора Кенигсбергского военного округа Людвига Мюллера «епископом Рейха». Гитлер потребовал от него создать евангелическую автокефальную «церковь Рейха», но эта затея провалилась, встретив противодействие большин­ства германских лютеран.

Уже в 1941 году фюрер сожалел: «Нам не повезло, что наша религия убивает радость красоты. Протестантское ханжество еще хуже, чем католическая церковь». Но тут же добавил: «Я не занимаюсь догматами веры, но и не по­терплю, чтобы священник занимался земными делами. Надо так сломать организованную ложь (так Гитлер име­новал церковное христианство. — Б. С.), чтобы государ­ство стало абсолютным властелином». А 13 декабря 1941 года, выразив неосновательную надежду, что «война идет к концу», Гитлер с гордостью добавил: «У меня шесть дивизий СС, ни один из этих солдат не ходит в церковь, и тем не менее они со спокойной душой идут на смерть». Поэтому-то на ременных пряжках эсэсовцев было выгра­вировано, не: «С нами Бог», как у солдат вермахта, а: «Моя честь — верность». Гитлер возмущался герман­скими министрами и генералами, которые убеждены, что «нам не победить без благословения церкви». Между тем эсэсовцы умирали с именем Гитлера на устах, а не с име­нем Бога.

Объективно национал-социалистической партии и го­сударству никакая церковь не была нужна. Католическую церковь, более склонную к вмешательству в земные дела и следованию принципам гуманизма независимо от по­зиции светских властей, нацисты всячески принижали, к протестантским, как в большей мере «национально мыслящим», относились более терпимо. Впрочем, и ка­толики под гнетом диктатуры и в условиях победоносного шествия вермахта довольно быстро присмирели. Так, Ватикан даже не рискнул публично осудить истребление евреев. В будущем же, в случае победы Германии в войне, и протестантам, и католикам была уготована не слишком завидная участь: слиться в полностью огосударствленной единой церкви. Как говорил Гитлер в узком кругу сорат­ников, «война когда-нибудь кончится. Последней вели­кой задачей нашего времени станет тогда решение про­блемы церкви. Лишь тогда немецкая нация может счи­тать свое будущее обеспеченным».

24 октября 1941 года, когда германские танковые ко­лонны рвались к Москве, фюрер утверждал: «Большеви­ки полагают, будто могут одержать триумф над Всевыш­ним... Но мы, откуда бы мы ни черпали свои силы, будь то из катехизиса или философии, имеем возможность сделать шаг назад, в то время как они со своим материа­листическим мировоззрением в конце концов съедят друг друга». В действительности Гитлер и его соратники верили, что творят волю Бога, и хотели продиктовать судьбу всему человечеству, для большинства — страш­ную. Но настоящим ужасом она обернулась для самих немцев.

В книге «Моя борьба» Гитлер провозглашал себя фило­софом, чья вера в Бога носит внецерковный характер. В то же время он признавал для масс необходимость цер­ковных догматов. Фюрер писал: «В нашем мире религи­озные люди не могут обойтись без догматических обрядностей. Широкие слои народа состоят не из философов: для массы людей вера зачастую является единственной основой морально-нравственного миросозерцания... Ес­ли мы хотим, чтобы религиозные учения и вера действи­тельно господствовали над умами широких масс народа, мы должны добиваться того, чтобы религия пользовалась безусловным авторитетом... Сотни тысяч более высоко развитых в умственном отношении людей отлично про­живут и без этих условностей. Для миллионов же людей эти условности совершенно необходимы... Только благо­даря догмату религиозная идея, вообще говоря, поддающаяся самым различным истолкованиям, приобретает определенную форму, без которой нет веры... Политику приходится прежде всего думать не о том, что данная ре­лигия имеет тот или другой недостаток, а о том, есть ли чем заменить существующую, пусть и не вполне со­вершенную, религию. И пока у нас нет лучшей замены, только дурак и преступник станет разрушать старую ве­ру». После прихода нацистов к власти в качестве религи­озной альтернативы стала все больше выступать расовая доктрина НСДАП, пропагандирующая борьбу за «жиз­ненное пространство для наиболее полноценной герман­ской расы».

Гитлер демагогически призывал к объединению всех сторонников христианских конфессий для борьбы с «ев­рейской опасностью»: «Сотни тысяч членов нашего на­рода гибнут в результате отравления крови, а мы прохо­дим мимо всего этого, будто совершенно слепые. Эту свою гнусную работу евреи проводят совершенно плано­мерно. Эти черноволосые паразиты совершенно созна­тельно губят наших неопытных молодых светловолосых девушек, в результате чего мы теряем невосстановимые ценности. И что же?.. И католический, и протестантский лагери относятся совершенно равнодушно к этим пре­ступлениям евреев и не замечают, как эти паразиты наро­дов преступно уничтожают самые ценные, самые благо­родные дары Божий на земле. Судьбы мира решаются не тем, победят ли католики протестантов или протес­танты католиков, а тем, сохранится ли арийское челове­чество на нашей земле или оно вымрет.

И при таком положении вещей католические и проте­стантские лагери не умеют соединиться против врагов че­ловечества, а вместо этого подумывают, как бы уничто­жить друг друга! Мы считаем, что обязанность подлин­ных патриотов — позаботиться о том, чтобы верующие обоих лагерей перестали всуе поминать имя Божие, а ста­ли бы на деле выполнять волю Божию и сумели бы поме­шать евреям позорить дело Божие. Разве не Божья воля создала человека по образу и подобию Творца Всевышнего. Кто разрушает дело Божие, тот ополчается против во­ли Божией...

Национальное единство нельзя укрепить тем, чтобы разжечь войну между католиками и протестантами. Толь­ко при взаимной уступчивости, только при одинаковой терпимости с обеих сторон можно изменить нынешнее положение вещей и добиться того, чтобы в будущем на­ция действительно стала единой и великой».

В этом была трагедия германского народа. Националь­ное единство и взаимную терпимость немцев разных хри­стианских вероисповеданий Гитлер цементировал непри­крытой расовой ненавистью.

Христианские церкви Гитлер до поры до времени готов был терпеть как необходимый массам институт. Но он не намерен был вступать в какие-либо устойчивые отно­шения с ними. И не скрывал своего презрения к людям, глубоко и искренне верующим в христианского Бога. В «застольных разговорах» в ставке фюрер настаивал, что «партия хорошо делает, что не вступает ни в какие отно­шения с церковью. У нас никогда не устраивались молеб­ны в войсках. Пусть уж лучше — сказал я себе — меня на какое-то время отлучат от церкви или предадут про­клятию. Дружба с церковью может обойтись очень доро­го. Ибо, если я достиг чего-либо, мне придется во всеус­лышание объявить: я добился этого только с благослове­ния церкви. Так я лучше сделаю это без ее благословения, и мне никто не предъявит счет...

Если бы не националисты-добровольцы, то в 1918— 1920 годах священники у нас стали бы жертвой большевиз­ма. Попы опасны, когда рушится государство. Тогда они собирают вокруг себя темные силы и вносят смуту: какие только трудности не создавали римские папы германским императорам! Я бы с удовольствием выстроил всех попов в одну шеренгу и заставил побеспокоиться о том, чтобы в небе не появились английские или русские самолеты. В данный момент (осенью 1941 года. — Б. С.) больше поль­зы государству приносит тот, кто изготавливает противо­танковые орудия, чем тот, кто машет кропилом...»

Тогда же Гитлер высказал сомнения в христианских Догматах с рационалистической точки зрения и подчерк­нул значение языческих элементов культуры, которые ничуть не ниже христианских, хотя и не имеют уже сего­дня прежнего религиозного значения: «В наши дни чело­век, знакомый с открытиями в области естествознания, уже не сможет всерьез воспринимать учение церкви: то, что противоречит законам природы, не может быть Бо­жественного происхождения, и Господь, если пожелает, поразит молнией также и церковь. Целиком основываю­щаяся на взглядах античных мыслителей, религиозная философия отстает от современного уровня развития на­уки. В Италии и Испании это закончилось резней (Гитлер имел в виду процессы инквизиции. — Б. С.).

Я не хочу, чтобы у нас случилось то же самое. Мы сча­стливы, что сохранились Парфенон, Пантеон и другие святыни, хотя с религиозной стороной этих сооружений мы уже давно не имеем ничего общего. Будь их у нас еще больше, это было бы просто великолепно. Мы ведь все равно не будем поклоняться в них Зевсу...

Я ничего не знаю о загробном мире и достаточно чес­тен, чтобы открыто признаться в этом. Другие же утверж­дают, что кое-что знают о нем, а я не могу представить до­казательства, что это не так.

Крестьянке я бы не хотел навязывать свою филосо­фию. Учение церкви тоже своего рода философия, пусть даже и не стремящаяся отыскать истину. Но поскольку людям крупномасштабные материи недоступны, это не страшно. В итоге все в общем-то сводится к призна­нию беспомощности человека перед вечным законом природы. Не повредит также, если мы придем только лишь к выводу, что спасение человека — в его стремлении постичь волю Божественного провидения, а не в вере в свою способность восстать против закона. Это же про­сто замечательно, когда человек безропотно чтит законы.

Поскольку любые потрясения суть зло, лучше всего бу­дет, если нам удастся, просвещая умы, постепенно и без­болезненно преодолеть такой институт, как церковь. Самыми последними на очереди были бы, видимо, женские монастыри».