Следует отметить, что отношения между кемалистами и большевиками (за исключением «коминтерновского крыла», представленного К.Радеком, Г.Зиновьевым, примкнувшим к ним А.Скачко, М.Вельтманом и др.) никогда и не отличались особой доверительностью. Фундамент стратегического союза слагался обоюдным осознанием взаимной необходимости и крайне редко выходил за рамки такого прагматического понимания.
Однако непосредственно контактировавшие с делегациями Кемаля советские дипломаты понимали характер этих отношений намного глубже кого-либо. Они неоднократно обращали внимание на перспективную опасность чрезмерно частых заявлений политического руководства о приоритетности восточного направления внешней политики, о первоочередной необходимости работы с мусульманскими депутациями. Отмечалось, что подобное заигрывание в какой-то момент способно убедить турецкое руководство в безнадежности «изолированного положения России» и предоставить ему возможность для маневров уже в западном направлении.
9 января 1923г. нарком Георгий Чичерин в отправленном из Лозанны письме своему заместителю Максиму Литвинову отмечал: «Кемалисты в своей двуличной политике спекулируют на нашей изолированности. На Исмета произвело сильное впечатление, когда я упомянул в разговоре с ним (в осторожнейшей форме) о наших непосредственных парижских связях. Кемалисты выезжают на том, что считают нас, во-первых, изолированными и, во-вторых, неизменно верными принципиальной восточной политике, ведущей к дружбе с Турцией. Они поэтому думают, что могут делать с нами все, что угодно»[263].
Разумеется, большевики понимали, что подписанный 16 марта 1921г. Московский договор являлся «советским подарком Турции», что урезывание армянских территорий в пользу соседних тюркских образований хотя и диктовалось всей философией Восточной политики, однако производилось с грубым попранием провозглашенных ранее ценностей. Единственным пунктом в этом соглашении, который в той или иной степени соответствовал интересам большевиков, был пятый пункт о проливах, предусматривавший определение окончательного статуса Босфора и Дарданелл на специальной конференции представителей причерноморских государств. Он ограничивал непосредственный доступ западных (нечерноморских) стран в стратегическую акваторию.
Статья V Договора гласила: «Дабы обеспечить открытие Проливов и свободное прохождение через них для торговых отношений всех народов, обе Договаривающиеся Стороны соглашаются передать окончательную выработку международного статуса Черного моря и Проливов последующей конференции из делегатов прибрежных государств с тем, что вынесенные ею решения не нанесут ущерба полному суверенитету Турции, равно как и безопасности Турции и ее столицы Константинополя»[264].
Показательно, что через год после заключения Московского договора кемалисты (депутат Великого Национального Собрания Турции Юсуф Кемаль) проявили первые признаки заинтересованности в обсуждении вопроса о проливах в обход России. В этой связи заместитель наркома по иностранным делам Л.Карахан напишет в апреле 1922г. российскому полпреду в Ангоре С.Аралову:
«Основным вопросом, на котором сосредотачивается наше внимание, является вопрос о переговорах, которые Юсуф Кемаль вел с Антантой и с Константинопольским правительством. Мы не знаем полностью всех условий, которые были поставлены совещанием трех премьеров, но можно совершенно определенно сказать, что условия эти таковы, что Ангорское правительство может пойти на них или, вернее, готово пойти на них <...> Мы не можем делать существенных отступлений от Московского договора, не зная, какой ценой эти отступления делаются. Поэтому мы должны знать все, что турки получат вследствие того, что мы готовы будем отступить от ст. 5-й. К Вашему личному сведению я хотел бы отметить, что кроме общего значения, которое Московский договор имел для установления отношений между нами и Турцией и для завершения нашей политики на Ближнем Востоке, единственным пунктом в самом договоре, в котором мы что-то такое получали, была ст. 5-я; весь остальной договор был лишь нашими уступками и нашими подарками Турции. Конечно, отступать от этого единственного положительного для нас пункта в пользу турок стоит только ценой каких-либо серьезных приобретений»[265].
Подобные примеры демонстрируют реальную степень доверия между
большевиками и кемалистами в период военно-стратегического партнерства. Естественно, каждая из сторон вела собственную игру и каких-либо чувств особой привязанности и преданности к союзнику своему не питала. Впрочем, имелось соответствующее «политическое решение», которое периодически озвучивалось, особенно в переломные моменты, когда казалось, что «былое доверие» постепенно отходит в прошлое. Вспомним сталинское изречение о том, что «на наш Союз Республик весь Восток смотрит как на опытное поле».
Если в первой половине двадцатых на многие явления рекомендовалось просто «закрывать глаза», то позже, по мере активизации усилий Кемаля по поиску взаимопонимания с западными державами относительно перспективных развитий и привнесения в османский быт определенного набора западных ценностей (ряд исследователей – например, американский социолог и политолог Самюэль Хантингтон – называют эту политику «радикальной вестернизацией в кемализме»), обстановка в корне изменилась. Это обстоятельство послужило определенным импульсом в процессе комплектации новой «азербайджанской нации», своеобразным катализатором этого процесса.
В рамках националистической концепции Кемаля гражданство было законодательно отождествлено с этничностью и все жители страны – курды, евреи, арабы, оставшиеся армяне и греки, другие национальности – объявлялись «турками», причем все языки, кроме турецкого, были запрещены. Вся система просвещения базировалась на воспитании духа турецкого национального единства, и, что особенно важно, эти постулаты были закреплены в Конституции 1924г.
«Одной из самых важных составляющих нации является язык. Тот, кто говорит о своей принадлежности к турецкому народу, должен обязательно говорить на родном турецком. Трудно поверить человеку, утверждающему о своей принадлежности к турецкой нации, если он не говорит на турецком языке», – утверждал Мустафа Кемаль[266].
Вместе с тем никакой иной альтернативы, кроме как «стать турком», другим национальностям не предлагалось. По сути, осуществлялась политика насильственной ассимиляции, причем для усмирения недовольных учредились (с марта 1925г.) военно-полевые суды (так называемые «суды независимости») под руководством бывшего младотурецкого полковника Исмета Иненю – соратника Кемаля, позже ставшего его преемником на посту президента Турции. Всех противившихся тюркизации расстреливали на месте, национальные группы силой принуждались к отступничеству. В такой форме и насаждался «турецкий национализм», пришедший на смену «расовому пантюркизму».
Националистическая идеология Кемаля распространялась не только в рамках обозначенных Лозаннским мирным договором (июль 1923г.) границ Турецкой Республики. Основатель республиканского строя Турции трактовал «тюркское братство» точно так же, как позднее нацисты понимали «братство германской нации». Вот что говорил он сам: «Турецкий народ еще во время освободительной войны и даже перед освободительной войной думал о свободе и независимости народов, которые находятся под кабалой. Придерживался принципа поддержки благородного дела этих народов. Никто не должен ожидать от нас того, что мы не будем беспокоиться о судьбе нашего народа, живущего за пределами наших границ <…> нам дорога даже культура и язык якутов – тюрков, которые живут за Байкалом, в тысячах километров от нас»[267].
Кемаль осознавал невозможность осуществления (именно в текущих условиях) пантюркистских целей путем войны против Советского Союза и отторжения от России «тюркских земель» (позднее его преемники попытаются решить этот вопрос посредством германской помощи). Тем не менее, будучи уверенным в том, что «Россия однажды развалится» (об этом ниже), Кемаль считал стратегически важным сохранение тюркского самосознания и языка. «Необходимо вычислить границы движения и определить последовательность действий. Турки и тюрки, оставшиеся за пределами Турции, в первую очередь должны заниматься сохранением своей культуры <…> Дело нации, прежде чем стать темой политики, должно стать продуманным идеалом»[268].
В 1926г. в СССР была проведена I Всесоюзная перепись населения, в списках которой исповедующие шиизм тюркские племенные объединения Советского Азербайджана фигурировали под прежним, унаследованным от мусаватистов, названием «тюрки». Это были обособленные союзы с разным пониманием базовых ценностей, отстаивающие свои отдельные пастбища, свои отдельные шатры. Однако воспитанная в пантюркизме тюркская элита республики видела в лице Кемаля (в его посылах и риторике) фактического преемника младотурецкой политики и весьма усердно работала с населением кочевий. Работа вставлялась в контекст образовательных реформ советского государства.
Пантюркистов, многие из которых «перевоплотились» в коммунистов, вдохновляло также и новое официальное название титульной (и единственной, согласно идеологии Мустафы Кемаля) нации Турецкой Республики – «турки», заменившее старый и несколько обособлявшийся термин «османы». В аспекте интересов азербайджанских шовинистических кругов идентичное звучание понятий нации и расы («турок» и «тюрок») автоматически «трансформировало» национализм в расизм.
Очевидное похолодание в сфере советско-турецких отношений вкупе
с политическим курсом Кемаля и активизацией пантюркистских настроений в Азербайджане сопровождались беспрецедентным (за годы стратегического партнерства) размахом пропагандистской деятельности уже эмигрировавших мусаватистов. Достаточно отметить, что в 1927г. «Новый Кавказ» опубликовал целый цикл материалов, предвещавших скорый и неминуемый распад СССР (16 апреля вышла статья «Преследование в Азербайджане», 15 июня – «Положение в Азербайджане», 1 июля – «Восстание в Азербайджане», 18 июля – «Россия в тупике», 31 июля – «Сосланные националисты», 15 сентября – «О мятеже в Ленкорани» и т.д.).
С 1 февраля 1928г. в Стамбуле начал выходить новый журнал «Азери-Тюрк», о миссии которого писал Расулзаде: «Это орган печати, который будет построен на новостях о тюрках. На страницах журнала все мы будем стараться показать политический фронт азербайджанских тюрок и вообще постараемся не обойти стороной проблемы ни одного тюркского народа. Самая основная цель журнала – пропаганда независимости»[269].
1 марта 1929г. на босфорских берегах увидел свет также и первый номер журнала «Страна огней», открыто призывавший «советских мусульман» к священной борьбе против России. «Журнал знакомит тюркские народы друг с другом и в особенности дает сведения читателям, относящиеся к единственной независимой Турецкой республике в тюркском мире; считает особенно важным независимость, самостоятельность и освобождение Кавказа и для реализации этого призывает всех кавказцев заключить союз против их общего врага; оправдывает освободительные движения Востока, в особенности осужденные тюркские народы и возвышает национальную борьбу»[270].
Активизация деятельности осевших в Турции мусаватистов проявлялась и в операциях по доставке в советскую республику пантюркистской литературы. Эффективность подобного оборота обеспечивалась гибридным характером азербайджанской руководящей элиты именно как результата «политического скрещивания» большевистской и пантюркистской идеологий. Иными словами, «принимающая сторона» ожидала эту контрабандную литературу.
Неудивительно, что уже в 1929г. состоялось слушание «Бакинского дела», в ходе которого рассматривался вопрос «об активизации деятельности мусаватистов и иттихадистов», которые, по выражению Сталина, «в последнее время подняли голову». Тогда же, в целях «окончательного разрыва» между азербайджанскими и турецкими тюрками, он использовал в отношении шиитов (и не только) этой республики термин «азербайджанцы». Через несколько лет данное словоупотребление станет официальным.
***