Индо-иранского происхождения ознаменовал
Начало развития идеологии паниранизма,
Направленной в первую очередь
Против пантюркистских
И пансоветских (реже – панарабистских) притязаний.
Показательно, что авторы «концепции противостояния»
Не выделяли паназербайджанизм в отдельное течение
И рассматривали его в контексте как пантюркизма,
Так и пансоветизма.
Пропаганда паниранизма часто приобретала обостренные и достаточно агрессивные формы. И тем не менее в основе зарождения этой идеологии – идея сопротивления пантюркистским, пансоветским, а также некоторым другим возможным притязаниям извне, причем притязаниям не только и не всегда территориальным. Паниранизм призывался и призывал «усилить арийские позиции в стране», расшатанные многовековым тюркским правлением, отстоять территориальную целостность государства и, что особенно важно, великое наследие иранской цивилизации, ее исторические и культурные ценности. Приставка «пан» содержала, скорее, призыв к сохранению «всего» Иранского мира, «где бы он ни находился сегодня».
Придание тюркской республике исторического названия соседнего иранского края воспринималось паниранистами крайне враждебно и очень болезненно. Отмечалось, что политический проект «Азербайджан» задумывался пантюркистами как механизм расчленения государства путем постепенного отторжения земель с преобладающим тюркским населением. Фиксировалось также и посильное большевистское участие в отстаивании права применить это название в отношении восточно-закавказских земель (термин «Кавказский Азербайджан» был признан и растиражирован большевиками практически сразу после Октябрьской революции).
«Правящие круги в Тегеране долгое время требовали от Советского Союза переименования Советского Азербайджана, например, в Арранскую ССР»[279]. Действительно, иранское правительство неоднократно заявляло категорический протест в связи с проецированием исторического наименования «Азербайджан» на Восточное Закавказье. Внешне ситуация походила на нынешний спор между Афинами и Скопье по «македонскому вопросу». С учетом принадлежности топонима к эллинскому миру, а также наличия на севере Греческой Республики одноименной административной единицы Афины настаивают на невозможности признания за соседним государством права на подобное официальное название. Кроме того, Греция усматривает за этим потенциальные претензии на свои северные земли.
Тем не менее, несмотря даже на внешнюю схожесть, «азербайджанский прецедент» принципиально отличается от «македонского» своим внутренним содержанием. Власти Бывшей Югославской Республики Македония далеки от мысли относительно предъявления прав на древнюю македонскую историю, они также не выдвигают территориальных претензий к южному соседу. Славянский народ этой республики («македонцы») вполне предметно осознает отсутствие близкого родства с греками, потому не озвучиваются и тезисы о необходимости воссоединения «разделенной надвое нации». Совсем иначе обстояло (и обстоит) дело в «азербайджанском случае». В связи с этим иранское негодование выражалось в разных формах. Известны даже случаи, когда в официальной переписке тегеранские дипломаты специально употребляли вместо «Баку» другую (и тоже персидскую) форму обозначения этого города – «Баде кубе» (обдуваемый ветром).
Возмущение паниранистов вызывала и большевистская политика, ориентированная на советизацию северных провинций Ирана, демонстративно проявившая себя еще в самом начале двадцатых годов в форме провозглашения «Персидской ССР» в Гилянской области (об этом ниже). В аспекте иранского восприятия и толкования региональных процессов проект «Азербайджан» стал эстафетой, врученной большевикам младотурками. Конструирование же «азербайджанской социалистической нации» и «передача» ей «в собственность» виднейших представителей иранской истории и культуры лишь подливали «апшеронской нефти в зороастрийский огонь негодования».
Паниранизм, в отличие от пантюркизма (впрочем, принципиальных отличий слишком много), никогда не преследовал цель объединения в рамках единого политического союза рассеянных на обширных пространствах от Индии до Анатолии и Кавказа родственных народов (таджиков, белуджей, пуштунов, курдов, зазаков, осетин, талышей и др.). Он не рассматривал вопрос о расширении границ государства и ограничивался тем, что в категорической форме осуждал любые притязания на национальное наследие и национальный суверенитет. Это диктовалось реалиями времени: пантюркистские круги все еще продолжали заявлять о неизбежности объединения в перспективе всех тюрконаселенных земель, большевики же эффективно работали с тюркским населением – «взращивали» политиков, революционеров, поэтов (в начале тридцатых поэт Мовджуз воспевал образ Ленина («Ленин») и Октябрьскую революцию («Революция грянет», «Наконец»).
Иранский ученый Ахмад Касрави-Табризи писал в начале сороковых: «…чем можно объяснить коммунистические замашки этих групп, большинство членов которых не имело даже отдаленного представления о коммунизме <...> Просто для своих целей – отторжения Азарбайджана от Ирана они нашли во всех отношениях удобную идеологическую базу. В создании указанных групп и организации беспорядков большую роль сыграло просочившееся в последние годы из Закавказья значительное количество эмигрантов, засевших также и в сельских местностях, руками которых в деревнях создавались комитеты по разбою и убийствам»[280].
Стремлением эффективно противодействовать всем этим угрозам во многом и объясняется постепенное сближение паниранистов с германским идеологическим лагерем. Вообще следует подчеркнуть, что иранский монарх изначально симпатизировал нацистской теории о «высших и низших расах», особенно привлекательными ему казались тезисы и постулаты об «истинных арийцах» (в иранском переложении – «настоящих ариях»). Подобный расклад прекрасно сочетался с его собственным ощущением «исторического момента». В течение тысячелетия Персией управляли отпрыски не арийских домов (редкие исключения никак не складывались в стабильную династию), посему сам факт свержения тюркской правящей фамилии воспринимался шахом и как великое идеологическое действо.
Во второй половине тридцатых на иранском направлении образовался сложнейший узел антагонистических течений: пансоветизм, пантюркизм, паназербайджанизм (развившийся именно из недр первых двух) и собственно паниранизм. Более того, учитывая особые принципы представления нацистской пропагандой «арийского родства», а также очевидный германский интерес к региону, с некоторыми оговорками можно говорить и о присутствии здесь «пангерманизма в арийском преломлении». Особенно усилились позиции фашистской идеологии после прихода нацистов к власти в Германии.
Одним из центров радикального паниранизма стал журнал «Иран-е Бастан» («Древний Иран»), еженедельно издававшийся в 1933-1937гг. Он публиковал материалы о политической, идеологической и военной жизни Германии, о достигнутых национал-социалистами «беспрецедентных успехах»
(показательно, что издание финансировалось германской фирмой «Сименс»). Еженедельник озвучивал частые требования «очистить иранскую почву от марксистских идей и чужеродных элементов», «отдать предпочтение иранцам в национальных и торговых делах». Редактор журнала Сейф Азад писал: «Главная цель германской нации состоит в том, чтобы вернуть ее былую славу <…> в точности таковы и наши цели»[281].
Такая «общность взглядов» послужила фоном для обращения (в марте 1935г.) Реза шаха Пехлеви к странам мира с требованием придерживаться в дипломатической документации названия «Иран» (государство ариев) как официального названия монархии.
В этой связи германское внешнеполитическое ведомство издало особый
меморандум, в котором топоним «Персия» представлялся уничижительно (в ракурсе ослабления позиций ариев), тогда как «Иран» будил воспоминания о блестящем прошлом. По сообщению «Нью-Йорк таймс», в персидский Новый
год (21 марта) 1935г. нацисты официально признали название «Иран», причем
при принятии решения особо подчеркивался германский интерес к возрождению «истинно арийских наций».
Двумя годами позже в нескольких иранских газетах была помещена статья «Запад и Восток», указывавшая, что «олицетворением Запада является имперская Германия, а Иран – это колыбель арийской расы, соответственно и Германии». В 1938г. в Тегеране вышла брошюра «Раса и язык», где утверждалось, что «все ученые, изучавшие вопрос о первоначальной родине арийцев, считают, что среди арийцев именно иранцы составили группу, внесшую самую весомую лепту в деле создания государства, именуемого Ираном»[282]. Тогда же в Тегеране и Берлине увидели свет книги «Гитлер» и «Реза шах Пехлеви», причем фюрера представлял иранец (В.Мазендерани), а шаха – немец (Г.Мельциг).
Вместе с тем следует отметить, что паниранизм был все-таки не до конца оформленной идеологией. В качестве механизма противодействия тому же пантюркизму он родился спонтанно и, в отличие от последнего, не проходил достаточно долгий путь развития, не имел возможности продемонстрировать собственную состоятельность в периоды великих потрясений – революций, Мировой войны, гражданских противостояний. Осознание преемственности с великим ахменидским или сасанидским прошлым хотя и поддерживалось на генетическом уровне ценностного восприятия, однако носило преимущественно декоративный характер и к тому же вступало в явное противоречие с настоящим (мусульманским вероисповеданием).
Реза шах Пехлеви, несмотря на все свои военные таланты, никогда не выделялся особой просвещенностью в идеологических вопросах. Когда он еще воевал против бахтияров (иранцев), поддерживавших на престоле последнего тюркского правителя Каджарской династии Ахмед шаха, лозунг «арийской солидарности» им не озвучивался. В соответствии с ономастической традицией «среды обитания» он дал сыновьям обычные мусульманские имена и был весьма далек от мысли назвать одного из них, например, Киром – в честь великого правителя Ахеменидской империи (показательно, что это сделал его сын и наследник Моххамед Реза Пехлеви).
В 1935г. он издал декрет об обязательном снятии чадры (женщины, которые не подчинялись этому декрету, преследовались полицией). Тогда же был введен запрет на ношение мужского мусульманского головного убора («кулах»), причем ослушники жестоко карались (в частности, по шахскому приказу в Мешхеде была открыта стрельба из пулеметов по нескольким тысячам человек, которые сели в бест мечети имама Резы в знак протеста). Мусульманское духовенство лишилось судебной власти, а также традиционных рычагов влияния на образовательный и воспитательный процессы (большинство школ перешло из ведения духовенства к Министерству просвещения).
Вместе с тем чем дальше уходил шах «в великое прошлое», тем больше отдалялся от неопределенного настоящего и, соответственно, от стабильного для новой монаршей фамилии будущего. Собственно на этом и пытались строить политику заинтересованные в установлении своего влияния в новом Иране державы. В частности, Англия сумела убедить шаха в необходимости «поддержания исламской солидарности в сложном регионе и в сложное время», что и привело в 1937г. к подписанию Саадабадского пакта между Ираном, Турцией, Ираком и Афганистаном («Ближневосточная Антанта»), направленного в том числе против СССР.
Еще больше преуспела в заигрываниях Германия. В частности, активно работал на противоречиях нацистский министр экономики Хялмар Шахт, заинтересованный в минимизации британского экономического присутствия в Иране. Им неоднократно отмечалось пагубное воздействие на цивилизацию «варварского окружения», причем в качестве «наглядного примера» специально приводился иранский вариант с непременным упоминанием об арийском происхождении иранцев. Также им озвучивалось традиционное стремление западных колониальных держав окончательно поработить древнейшие очаги цивилизации.
Все это, естественно, окрыляло паниранистов, предлагало им «выходы» из сформированного коридорами недоработанных теорий идеологического лабиринта. Именно в такой благоприятной среде (особенно на фоне успехов германского оружия) и стали впервые озвучиваться лозунги о необходимости «возвращения семнадцати иранских городов» в Закавказье. Подобные заявления послужили дополнительным импульсом для окончательного формирования идеологии паназербайджанизма.
V