Когда Черчилль получил от короля полномочия, стало уже темно. Он возвращался в адмиралтейство вместе с телохранителем, инспектором Томсоном. По воспоминаниям инспектора, они возвращались "в полной тишине", но когда Черчилль выходил из машины, он спросил: "Знаете ли вы, зачем я ездил в Букингемский дворец, Томсон?". Инспектор ответил, что знает и приносит свои поздравления. "Мне только хотелось бы, чтобы вы заняли этот пост в ваши лучшие времена, ведь это огромное бремя". Глаза Черчилля наполнились слезами: "Один бог знает, как тяжела эта ноша. Я надеюсь, что для меня еще не слишком поздно. Я боюсь этого. Но мы приложим все силы". Черчиллю было шестьдесят пять лет, он пять месяцев назад уже мог претендовать на пенсию по старости. Он был значительно старше всех основных участников драмы - Рузвельта, Сталина, Муссолини, Гитлера.
Когда Черчилль в своем новом качестве сел в палате общин между Чемберленом и Эттли, единственный, кто приветствовал нового премьера, был Ллойд Джордж, упомянувший о "блистательном интеллектуальном даре, бездонном мужестве, глубоком знании войны, опыте в управлении". В ответ Черчилль выступил с тем, что Никольсон в дневнике назвал "очень коротким заявлением". Как пишет У.Манчестер, "слова этой речи ныне известны миллионам тех, кто еще не был рожден в то время, кто никогда не видел Англии и кто даже не говорит по-английски". Черчилль говорил так, как еще не говорили под сводами Вестминстера: "Я хотел бы сказать палате, как я уже сказал тем, кто вошел в правительство: "Мне нечего предложить вам кроме крови, труда, слез и пота... Вы спросите, в чем наша политика? Я отвечу: вести войну на море, земле и в воздухе со всей силой, данной нам Богом... Такова наша политика. Вы спросите, в чем наша цель? Я могу ответить одним словом: победа, победа любой ценой, победа, несмотря на весь террор, победа, какой бы трудной и долгой ни была дорога; ибо без победы для нас нет выживания". Как пишет Черчилль в мемуарах, это была самая короткая и самая популярная программа в долгой истории британского парламента.
Черчилль взял бразды правления уверенно: "Когда я пошел спать в 3 часа утра 11 мая 1940 года, у меня было чувство глубокого удовлетворения. Наконец-то в моих руках была власть дать направление событиям на всей сцене. Я чувствовал себя словно бы шагал вместе с судьбой и как будто вся моя прежняя жизнь была лишь приготовлением к этому часу, к этому испытанию. Одиннадцать лет я находился в политической изоляции. Мои предупреждения о грядущей катастрофе в течение последних шести лет были столь многочисленны, что никто не мог упрекнуть меня за недостаточную подготовленность к ней. Я был уверен, что не подведу. Поэтому, страстно ожидая наступления утра, я заснул спокойно и у меня не было необходимости погружаться в фантазии. Факты лучше, чем мечты". Глядя из исторического далека, можно согласиться с тем, что вся его жизнь была вольным или невольным приготовлением к часу, когда вся ответственность за судьбу страны падет на него. На посту стратегического руководства он оказался самым большим мастером британской политики в ХХ веке.
* * *
Влияние Черчилля на проведение британской политики во второй мировой войне трудно преувеличить. Черчилль доминировал на английской политической арене, он определял стратегию, он вырабатывал планы, он добивался их выполнения. В ходе войны и создания антигитлеровской коалиции Черчилль стал величайшей фигурой британской дипломатии ХХ века.
Уже в самом начале войны Черчилль пришел к заключению, что Британия не может позволить себе кровопролитных битв масштаба Соммы и Пашендейля. Результатом стало то, что за шесть лет второй мировой войны число убитых британских военнослужащих не составило и трети погибших в первую мировую войну. Черчилль бросил войска в европейскую битву только тогда, когда германская мощь была надломлена.
Заслугой Черчилля перед собственной страной было то, что взаимосвязь военного и политического руководства стала органической. Правительство и начальники штабов работали в тесном контакте - чего не было в Британии в первую мировую войну. Между Черчиллем и его ведущими генералами существовало взаимное понимание.
Важно отметить, что, будучи генератором энергии, Черчилль продолжал оставаться хладнокровным и эффективным администратором. Весь поток сведений с фронтов стекался к генералу Исмею и тот регистрировал решения премьер-министра. Поток от гражданских учреждений сходился к секретарю кабинета сэру Эдварду Бриджесу. В сухом документальном потоке не было ничего случайного, и пульт управления оставался в руках Черчилля. Он никогда не настаивал на своей непогрешимости, он делал мелкие и крупные ошибки, но он видел общую картину и знал как ошибки исправить.
И что вспоминают те, кто жил на острове в эти трагические дни: WSC умертвил это страшное полуожидание, так быстро порождающее слухи и отчаяние; своими неимитируемыми речами он сплотил нацию и дал каждому своего рода иррациональную веру в то, что дело не может закончиться ничем, кроме победы.
Если сразу же "в лоб" говорить о конкретных случаях ошибочности мнения и позиции Черчилля в ходе осуществления дипломатии во второй мировой войне, то в качестве первого пункта нужно отметить переоценку эффективности блокады стран "оси" как инструмента достижения победы. Вторым ошибочным мнением Черчилля в ходе разворачивающегося конфликта была вера в то, что в конечном счете война примет примерно те же очертания, что и первая мировая, т.е. что французский фронт выстоит и что при переходе к позиционной войне потребуются большие долговременные усилия для сокрушения Германии в борьбе на истощение. Мы видим, что даже эвакуация британского экспедиционного корпуса из Дюнкерка рассматривалась им почти как победа. Он еще верил, что британские войска будут долгое время использоваться на французском фронте. В реальности этот фронт исчез спустя полтора месяца после начала боевых действий. Не в пользу Черчилля как военного стратега говорит его совет французским войскам (после начала германского наступления) не пытаться защищать водные преграды, а обратиться к "отчаянным атакам" - это говорит о непонимании им истинного положения вещей. У французской армии не было современных средств для контрнаступления, а приказы, подобные вышеприведенному совету Черчилля, лишали французов шансов на эффективное сопротивление. Если бы французы дрались на критически важных водных преградах, они, может быть, ослабили бы силу германского наступления.
Но никакие ошибки, стратегического и тактического плана, не могут уменьшить значимости Черчилля, как руководителя страны, которая не сдалась перед захваченным Германией континентом, которая продолжала борьбу тогда, когда на ее благоприятный исход было трудно надеяться. Речи Черчилля этой поры находили отклик в сердце английского народа, а его руководству полностью доверились те, кто непоколебимо верил, что "никогда бритт не будет рабом".
Вырабатывая свой метод правления, Черчилль учился у своих предшественников. На Черчилля произвели глубокое впечатление две черты премьерства Ллойд Джорджа во время первой мировой войны. Первая - это потеря политического могущества из-за недостатков в руководстве партией; вторая - продолжительные и разрушительные противоречия премьер-министра и его военных советников. Он полагал, что в целом мистер Ллойд Джордж был прав, а представители флота и армии - неправы. Но он был полон решимости, если удастся, предотвратить повторение подобных конфликтов. В ходе войны гражданская власть - он имел в виду свою собственную личную власть - должна быть преобладающей и неоспоримой. Поэтому, став в мае 1940 года премьером, он создал механизм, обеспечивающий благоприятное для себя соотношение сил между офисом премьер-министра, начальниками штабов и крупными министерствами. Он избрал для решения этой задачи генерала Исмея, профессора Линдемана и мистера Бракена. Они работали секретно, принимая решения жизненной важности и проводя конференции - часто глубоко заполночь - и всегда вдали от посторонних взоров. Как пишет очевидец - лорд Бусби, "периодически возникали сложности. Уинстон Черчилль мог быть не только жестким в действиях, но и довольно грубым в отношении отдельных лиц. Существовало несколько методов избавления от неугодных ему персон. Он не всегда выбирал самые мягкие".
Есть немало сравнений Ллойд Джорджа и Черчилля, которые можно сделать не в пользу последнего. Ллойд Джордж любил окружать себя выдающимися людьми. Возможно, он был уверен, что сумеет затмить их. Черчилль ощущал больший комфорт, когда его окружали люди меньшего калибра. В качестве исключения указывают на его тесную дружбу с Т.Е.Лоуренсом (Аравийским) в 1921-1922 годах. (Но эта дружба продолжалась лишь год и ее инициатором был Лоуренс, предложивший Ллойд Джорджу свой способ решения ближневосточных проблем, и предложивший Черчилля, а не предполагавшегося вначале Эмери, возглавить эту инициативу). Трудно сказать несколько это было целенаправленно, но Черчилль откровенно старался удалить возможных конкурентов. Так, единственный имеющийся на горизонте претендент на пост премьер-министра от консервативной партии - лорд Галифакс был послан с дипломатической миссией в Вашингтон, а растущего претендента от лейбористов Стаффорда Крипса Черчилль сумел отвлечь от дороги на Даунинг-стрит, 10. Ему предстояла дипломатическая миссия в Москву. Черчилль всегда выделял Идена как фаворита, но, возможно, во многом потому, что тот не выражал далеко идущих амбиций. И самыми важными помощниками Черчилля были чиновники и специалисты, а не политические деятели.
В целом, назначив Э.Бевина как бы своим заместителем по внутрианглийским делам (чем тот, представляя лейбористскую партию, занимался достаточно успешно), Черчилль мог полностью обратиться к внешнеполитической арене. Именно он формировал стратегию и осуществлял ее.
Каждую полночь редакции присылали Черчиллю свои газеты. Нередко он прочитывал их еще до отхода ко сну. Если статья его интересовала, он читал ее второй раз утром. Это часто давало премьеру "боковую" точку зрения, он мог "объемно" рассматривать событие. Каждое утро он читал телеграммы министерства иностранных дел. Но задача политиков - не холодный анализ. Их главная задача - возбуждать доверие, создавать чувство цели, порождать уверенность. Черчилль справлялся с этой задачей. Начальник оперативного отдела генерал Кеннеди 17 июля 1942 года записал в дневнике: "Уинстон определенно вызывает уверенность. Я восхищаюсь тем неспешным образом, каким он пробирается сквозь колоссальные завалы работы и при этом кажется, что он делает все шутя. Я могу понять, почему те, кто находится рядом так преданы ему и готовы ему подчиняться. Я помню как Дадли Паунд однажды сказал: "Вы не можете не любить его", я могу лишь присоединиться к этому мнению. Существует то, что должны признать и враги и критики Уинстона - у него лишь один интерес в жизни в данный момент, и это задача победить в войне. Каждая секунда посвящена этому. Ему нравится его особенная жизнь, он всегда внутри и редко выходит наружу. Но это не утомляет и не видно ни малейших признаков усталости или измождения, он выглядит лучше, чем те политики, которые работают меньше. Исключительное проявление силы".
Англия под руководством Черчилля предприняла огромные усилия. Позднее, говоря о своем положении в антигитлеровской коалиции. Черчилль всегда ссылался на то, что начиная с 1940 и по июнь 1944 г. Британия и ее империя выставили на Западе больше дивизий, чем Соединенные Штаты. Все эти годы Британия была равным партнером великой антигитлеровской коалиции. Лишь в июле 1944 г. - после высадки в Северной Франции - число активно задействованных в боях с противником американских дивизий превысило английский контингент.
В самое сложное время английской истории Черчилль наладил тесную связь с американским президентом. Он посылал Рузвельту телеграммы в американское посольство в Лондоне, которое находилось в прямом контакте с Белым домом. Черчилль регулировал эту переписку глядя на часы. Те послания Рузвельту, которые он готовил поздно вечером (до 2-х часов ночи), попадали к Рузвельту до того, как тот отправлялся спать. Часто Черчилль получал ответ, проснувшись в 8 часов утра в своей кровати. Первое письмо президенту было тревожным: "Хотя я изменил место своей работы, я уверен, что вы не захотите прекратить нашу частную переписку. Как вы без сомнения знаете, сцена ныне быстро помрачнела. Враг имеет значительное превосходство в воздухе, его новая техника произвела глубокое впечатление на французов. Лично я полагаю, что наземные сражения только начались. Я надеюсь на поворот в ходе событий, когда будут взведены в действие основные массы войск. Думаю, что есть еще время ввести в действие специализированные подразделения танков и военной авиации". Черчилль ожидал худшего от Италии: "Муссолини поспешит получить свою долю. Мы ожидаем атаки на нас с воздуха военно-десантными войсками противника в ближайшее время и готовимся к их приему. Если необходимо, мы будем продолжать войну одни, и мы не боимся этого. Я хотел бы, чтобы вы, господин президент, поняли, что голос и сила Соединенных Штатов будут значить немногого, если вы будете отстоять от этой битвы слишком долго. Нацисты могут завоевать Европу слишком быстро и вес наступающих сил может оказаться больше, чем мы способны выдержать".
На этом этапе Черчилль считал самым важным гарантировать для себя "дорогу через Атлантику", для этого он нуждался в дополнительной технике, прежде всего в эсминцах. "В начале следующего года у нас будет достаточный потенциал, но за это время Италия может выступить против нас с еще одной сотней подводных лодок и мы можем оказаться перенапряженными до точки разрыва. Во-вторых, мы нуждаемся в нескольких сотнях самолетов новейших образцов. В-третьих, мы нуждаемся в зенитной артиллерии. В-четвертых, нам необходима железная руда, чтобы компенсировать потерю поставок из Швеции и Северной Африки и, возможно, из Северной Испании". Рузвельт, отвечая 18 мая, указал, что передача 40 или 50 старых эсминцев потребует согласия конгресса. Он пообещал ускорить передачу западным союзникам новейших типов американских самолетов и зенитной артиллерии.
* * *
Десятого мая трехмиллионная армия Германии перешла в наступление на Западном фронте силами 136 дивизий, имевших 7378 орудий и 2445 танков и поддерживаемых 3643 самолетами. Общая численность войск западных союзников составляла около 4 миллионов человек. Они располагали 148 дивизиями, оснащенными 13 874 орудиями и 3373 танками. Их авиация насчитывала 2833 самолета. При этом французская армия состояла из 105 дивизий с личным составом в количестве 2240 тысяч солдат и офицеров и насчитывала 10700 орудий, 3063 танков, 1200 самолетов; бельгийская армия состояла из 22 дивизий, голландская – – из 11, английская – из 10.
Таким образом, наземные войска союзников превосходили противника в силах и средствах. Германия имела перевес лишь в авиации. Главное же преимущество гитлеровских войск состояло в том, что они напали на страны, политическое и военное руководство которых было неспособно организовать эффективную оборону.
В первый же день наступления германские дивизии, оттесняя плохо управляемые и несогласованно действующие армии союзников, вторглись в Бельгию, Голландию и Люксембург. В ответ на это генерал Гамелен отдал приказ о выдвижении крупных сил навстречу противнику. Французские и английские войска достигли и бельгийской территории; 11 мая 7-я армия генерала Жиро вступила в Голландию. В Гааге в то время уже шли бои, в Роттердаме появились немецкие парашютисты. В тот же день вражеские танки захватили Бред. Голландское правительство и командование, оказавшись бессильными организовать сопротивление, 13 мая вступили в переговоры с верховным командованием вермахта.
Оккупировав Голландию, немецкая 18-я армия двинулась через Бельгию, но 14 мая была остановлена 16 бельгийскими и 25 французскими и английскими дивизиями, занявшими оборону на фронте от устья реки Шельда до города Намюр. У союзного командования появилась надежда на улучшение обстановки. Но она оказалась тщетной, так как южнее упомянутой линии, в Арденнах, еще накануне начала стремительно продвигаться вперед мощная танковая группа генерала Клейста. Не встретив серьезного сопротивления, она преодолела горы и устремилась к реке Маас. Союзное командование, узнавшее об югом слишком поздно, бросило навстречу танкам кавалерию, но она была разгромлена. Танковые соединения генералов Рейнгардта и Гудериана почти беспрепятственно достигли берегов Мааса и в тот же день форсировали реку. Так Германия начала широкое наступление на Францию. Ее танковые войска разбили оборонявшиеся на этом участке 2-ю и 9-ю французские армии. 14 мая немцы пробили восьмидесятикилометровую брешь между двумя основными армиями французов. Эффективная поддержка с воздуха обеспечила успех танковых колонн. А Франция уже потеряла половину своих бомбардировщиков. На запруженные беженцами дороги пикировали штурмовики. 20 мая немцы вышли к Ла-Маншу, отрезав северные армии от решающих полей сражения.
Гитлер несколько решающих дней панически боялся повторения германского несчастья 1914 года на Марне. Но к вечеру 14 мая он успокоился. Семь танковых дивизий пробили оборону французов и вышли с юга к устью Соммы, окружив три французские армии, бельгийцев и весь британский экспедиционный корпус. Йодль фиксирует: “Фюрер вне себя от радости... Он работает над проектом мирного договора, не упуская из виду основную мысль: возвращение территорий, которые были отняты у немецкого народа на протяжении последних 400 лет”.
В половине восьмого утра 15 мая Черчилль был разбужен звонком премьер-министра Рейно. Тот говорил по-английски, явственно волнуясь: "Мы потерпели поражение". И поскольку шокированный Черчилль не мог задать ни одного вопроса, Рейно повторил: "Мы потерпели поражения в этой битве". Черчилль на самолете "Фламинго" в 5.30 вечера прибыл в Париж. Глядя на карту, на которой было показано быстрое продвижение прорвавших фронт немцев, Черчилль задал лишь один вопрос: "Где находится стратегический резерв?" Последовало молчание. Черчилль перешел на французский: "Где находится стратегический резерв?" Генерал Вейган повернулся к премьер-министру, покачал головой и сказал: "У нас его нет". Последовала долгая пауза. Черчилль в воспоминаниях пишет: "Что мы должны были после этого думать о великой французской армии и ее лучших военных руководителях?" И заключает: "Это был один из самых трудных моментов моей жизни".
Между 10 и 14 мая 1800 германских танков буквально друг за другом прошли сквозь горное сито Арденн. И кого они встретили? Две слабые дивизии бельгийских стрелков, чья старомодная отвага была просто неуместна перед лицом танковых колонн. За ними располагалась 9-я армия французского генерала Корапа и хвост 2-й армии генерала Хунцингера (более нам известного по германской транслитерации как Хунцингера). К не чести французов нужно сказать, что эти армии после контакта с немцами немедленно отошли, отдав тем самым бесценные переправы через Маас. Вечером 14-го первые танки Роммеля перешли реку и за ними следовала пехота. Неожиданно эффективными оказались налеты штурмовой авиации. «Штуки» и «Дорнье 17» одним звуком своего пикирования наводили ужас на французских солдат. Многочисленные плацдармы, захваченные немцами быстро расширялись, и французы – даже их лучшие части – не могли остановить потока. Роммель посчитал, что наиболее слабое место французов – 9-я армия генерала Андре Корапа. Потеряв всего 15 человек, Роммель 15 мая прошел двадцать пять возможно решающих километров сквозь оборону Корапа. Поражены были сами немцы Их военный журналист Штакельберг вопрошал: «Как стало возможным то, что после первой же битвы на французской территории – победы немцев на Маасе – последуют нечто гигантское? Как могли французские солдаты и офицеры быть полностью подавленными, полностью деморализованными, более или менее добровольно идя в плен?»
Отдельные танковые атаки французов (17 мая их вел в бой полковник де Голль) были отбиты. Семь танковых дивизий мощным катком двинулись в прорванную брешь. Именно тогда Черчилль задал французкому военному руководству отныне знаменитый вопрос: «Где стратегические резервы?», чтобы получить ответ, что их нет. Во французском министерстве иностранных дел начали жечь секретные документы. Из Мадрида и Сирии привезли национальные реликвии – маршалов Петэна и Вейгана. 9-я французская армия начала распадаться. 18 мая германские танки прокатились мимо позиций своих отцов в предшествующую мировую войну, 20 мая две дивизии Гудериана вошли в Аббевиль (устье Соммы), чем разделили великую французскую армию на две части.
Британия с ее 10 дивизиями потрясенно смотрела на Францию с ее 103 дивизиями. Да, Черчилль знал, что нужно все сконцентрировать в решающем месте в критический час, но в глубине сознания и он не мог не задавать себе вопрос, что будет с Британией, если она отдаст последнее - свою авиацию французскому фронту, который может не выдержать? Он верил Фошу и Клемансо, он, увы, сомневался в Вейгане и Петэне. И в ходе шести майских визитов во Францию он все больше уьеждался, что гений Наполеона покинул страну. И десять эскадрилий истребителей были посланы во французское небо с тяжелым чувством вынужденной жертвы.
Относительно плодотворным выглядит второй визит - назначение Вейгана вместо Гамелена позволяло верить в возвращение непримиримого духа 1918 года. Семидесятитрехлетний Вейган выглядел в глазах Черчилля «пятидесятилетним» и произвел благоприятное впечатление первоначальной энергией и уверенностью. По крайней мере, у него был план: ударить северной группировкой в южном направлении во фланг наступающим немцам, одновременно косолидируя силы на «линии Мажино», в Северной Африке и многочисленных колониях. Строго говоря, это был предполагаемый ход действий Гамелена с той лишь разницей, что Вейган еще не потерял веры в успех.
Даже ближайшие друзья усомнились в верности текущего курса. Бивербрук, который не был ни трусом, ни предателем, считал, что наступило время подумать о переговорах со столь удачливым противником, добиться достойных условий мирного соглашения, удалиться в пределы Британской империи, вооружиться до зубов, оставить континентальную Европу ее собственной участи и, полагаясь на собственные силы, готовиться к финальной схватке. Бивербрук отошел от отстаивания этой позиции только после того как Черчилль назначил его министром авиационной промышленности- конкретные дела отвлекали от стратегии. Более могущественным сторонником идеи не исключать возможности договориться с немцами был Галифакс, чье влияние в консервативной партии было исключительным и который был влиятельнейшим членом узкого военного кабинета.
20 мая Черчилль написал Рузвельту: "Если наше правительство будет свергнуто и другие политики придут к власти, единственным препятствием между вами и Германией будет британский флот".
Неправильно было бы думать, что Черчилль стоял в героическом меньшинстве. Английский народ все более воспринимал Черчилля как выразителя национальной точки зрения. Дальтон пишет в эти дни (обсуждая слова Черчилля “мы должны исключить для себя переговоры и продолжать сражаться”): “Это человек, единственный человек, которого мы имеем в эти дни”. И наверно неправда думать, что Черчилль стоял только в героической позе. Колвил встречал его 17 мая в аэропорту по возвращении из Парижа, где он вел переговоры с французским правительством: «Уинстон полон боевой энергии, он расцветает в кризисе». Но уже 21 мая: «Я никогда не видел Уинстона в такой депрессии...» Однажды он исчез на целый день в Чартвеле и сидел весь день молча над прудом, подкармливая своих черных лебедей. Но это был лишь эпизод, страна видела человека, полного решимости. И он был прирожденным лидером, власть его не тяготила, она поднимала его. Он любил власть, ему нравилось определять направление событий.
Стремясь предотвратить выступление Италии в войну на стороне Германии, Черчилль написал 16 мая 1940 г. письмо Муссолини. В нем он вспоминал их встречу в 1927 г. и задавал вопрос: "Не следует ли остановить реку крови, текущую между британским и итальянским народами? Я никогда не был врагом Италии. В то же время, что бы ни случилось на континенте, Англия пойдет до конца и нам все в большей степени будут помогать Соединенные Штаты". Черчилль призывал Муссолини не начинать действий против Франции. Ответ поступил 18 мая и его единственным достоинством была откровенность: "Не уходя слишком далеко в историю, я напомню вам об инициативе, предпринятой а 1935 г. вашим правительством, чтобы организовать в Женеве санкции против Италии, когда она пыталась найти для себя небольшое место под африканским солнцем. Именно честь, заставляющая следовать данному слову, привела ваше правительство к решению объявить войну Германии. То же чувство уважения к итало-германскому договору руководит итальянской политикой". С этого момента Черчиллю стало ясно, что Муссолини непременно вступит в войну.
Уже через несколько дней Черчилль слушал выступление по радио Рузвельта, посвященное вступлению в войну Италии: "Рука, которая держала кинжал, нанесла удар в спину своего соседа". Ночью этого дня Черчилль написал Рузвельту: "Мы все слушали ваши слова и они укрепили нашу решимость. Обещание материальной помощи Соединенных Штатов, которая будет сказана союзникам в их борьбе, воодушевляет нас в этой черный, но не безнадежный час".
Вечером в субботу 25 мая командующий британским экспедиционным корпусом генерал Горт пришел к выводу, что военный план Вейгана мертв. Более того, немцы отрезали первую армию французов от английских дивизий и прижали их к морю. Может быть Черчилль и бывал периодически груб с подчиненными, но с Рузвельтом и руководством французов он был самим обаянием. Он видел падение духа французских генералов, но не хотел, чтобы в душе у них остался рубец неприязни к англичанам. 26 мая он пишет кабинету: «Важно, чтобы у французов не было обид на нас, чтобы у них не было чувства, что мы оставили их». 31 мая в Париже он говорит на своем далеком от совершенства французском, что пойдет с французами «bras dessus, bras dessous» - рука в руке. И все же это была мрачная встреча. Лорд Исмей пишет как его поразил старческий вид Петэна, снявшего униформу. Трудно было поверить, что это герой Вердена. Рейно еще аплодировал оде стойкости, произнесенной Черчиллем, обещавшего, что «волю английского народа не сломить, мы будем сражаться до горького конца», но слова французского премьера, как отметил британский посол, «шли уже от головы, а не от сердца».
Между 27 мая и 1 июня 335 тысяч англичан у Дюнкерка переплывали Ла-Манш. Бросив вооружение не менее 224 тысяч - основа британской армии - возвратились на остров. Без них нельзя было и думать об отражении германского вторжения. У Черчилля был соблазн представить происшедшее как победу. Но он предолел его. «Войны не выигрываются эвакуациями» - сказал он в палате общин 4 июня. И теперь он мог призывать Рейно продолжать борьбу.
Военное положение к концу июня стало хуже, чем когда-либо в посленаполеоновский период. Бельгийский король попросил о перемирии, большинство британских войск на континенте располагались в песках Дюнкерка. Противовоздушная оборона Англии напряглась до предела. В один из прекрасных уик-эндов лорд Галифакс, сидя на террасе своего дома, обозревая непередоваемо живописную долину Йорк, пришел к выводу, что его человеческой задачей является сохранить то, что он любит - дивный ландшафт, иерархически правильно выстроенное общество, свободу от насилия или вульгарного окостенения. Следует начать переговоры о мире. Даже в случае поражения Британия будет не менее свободна, чем Испания Франко. Ее отделяет от Гитлера Ла-Манш не менее надежно, чем испанцев Пиренеи. Ничего подобного не могло прийти в голову Черчиллю.
Между 27 и 30 числами мая кабинет обсуждал эту страшную тему: способность сражаться в одиночестве. Галифакс убеждал, что целью является не крушение Германии, а сохранение независимости и цельности Британии. Черчилль увел Галифакса в сад, но не примирение, а ожесточение вышло на поверхность. Галифакс не исключал для себя обращения к Муссолини как посреднику. Сухие строки протокола заседания правительства говорят: «Премьер-министр сказал, что удручен бессмысленностью предлагаемого обращения к синьеру Муссолини, которое тот определенно отвергнет с презрением». Что касается посредничества Рузвельта, то «действия в этом направлении преждевременны. Если мы отважно выступим против Германии, то вызовем уважение и восхищение; но жалкая унизительная просьба, прозвучавшая сейчас, способна произвести самый нежелательный эффект».
Перед лицом Галифакса и Чемберлена Черчилль сделал шаг, который спас честь Британии - он созвал не узкий состав военного кабинета, а полный состав совета министров, двадцать пять человек. На закрытых заседаниях военного кабинета министр иностранных дел Галифакс выступал за уступки Италии (с чем соглашались французы), чтобы стимулировать Муссолини выступить с мирной инициативой.
Речь Черчилля достойна цитирования: “Я долго думал в эти дни, не является ли моей обязанностью вступит в переговоры с Этим Человеком. Но бессмысленно думать, что мы можем получить больше того, что получим сражаясь. Немцы потребуют наш флот - они назовут это “разоружением” - наши морские базы и многое другое. Мы станем государством рабов с марионеточным прогитлеровским режимом... И чем мы станем в конце всего этого?” В заключение он сказал: “И я убежден, что каждый из вас вскочил бы со своего места и разорвал бы меня на клочья, если бы я хоть на секунду подумал о переговорах и сдаче. Если уж долгая история нашего острова подходит к концу, пусть этот конец наступит тогда, когда каждый из нас будет дымиться в собственной крови”. Хладнокровные, критичные, выдержанные англичане сорвались со своих мест. Это был конец политики умиротворения. Триумф Черчилля наступил после слов премьера о том, что «что бы ни случилось у Дюнкерка, мы будем продолжать сражаться». Это была высшая точка судьбы Черчилля. Большинство членов кабинета вскочило со своих мест и бросилось к вождю. Отныне не могло быть сомнения: Британия не встанет на колени, бритт не будет рабом.