– А по-вашему, как все было на самом деле, Буслаев? У вас есть своя версия? – мягко спросил Брух.
– Есть. Я думаю, Стивен Тейлор был хозяином чахлой портовой закусочной в Штатах. Взял на работу спившегося матроса русского торгового флота, научился у него готовить пельмени, шустренько оформил патент и быстро разбогател на них. А теперь его наследники и в Россию явились пельмени продавать! Спасибо еще, что не лед в Антарктиду возят!
Брух вновь чихнул, с подозрением подумав, что без котов тут явно не обошлось. Полный бардак у них здесь! Что хотят, то творят. Надо посоветовать главному сменить тут всю администрацию. Всех вон! Распоясались!
– Хорошо, Буслаев! Мы выслушали вашу версию и, возможно, доведем ее до сведения американских коллег! Их интересуют даже самые бредовые версии. Да будет вам известно, в Америке, в штате Джорджия, при школе подготовки управленческих кадров, существует музей истории нашей корпорации! Некоторым из вас, кто проявит себя с лучшей стороны, ещё предстоит там побывать, хотя всё, конечно, будет зависеть от усердия! – сказал он, многозначительно скосив глаза на Митину.
Митина просияла, как новый, только что отштампованный пятак, верящий пока что в мировую экономику. Директор по персоналу нашарил в кармане синенький кокетливый пистолетик противоаллергического спрея и поочередно пшикнул в ноздри и горло. Шик-пшик! Поможет, но не сразу. Прокляты будьте, о кошки!
– Продолжим! Памирджанов! Каковы универсальные корпоративные принципы компании «Звездный пельмень»?
Темный и смуглый Памирджанов вскочил сразу и, тотчас как стрелка компаса на север, уставился на Мефодия, ожидая подсказки. «Похоже, этот парень тут вроде неформального лидера!» – озабоченно подумал Брух.
– Будь пельменем на работе, в семье и учебе! – с вызовом произнес Буслаев.
Памирджанов кинулся повторять, но умная Митина дернула его за рукав и что-то шепнула.
– Карьера и рост – путь наш прост! – мгновенно поправился Памирджанов.
– Правильно, Памирджанов, но всё же тренируйте память! – похвалил Брух, ставя рядом с плюсиком кружок с точкой.
Сколько судеб перечеркнул этот карандаш и, напротив, сколько людей возвысил! Подумать приятно!
Адам Брух полюбовался карандашиком, испытав, как души его ласково коснулась мягкая лапка бережливости. Именно с этим карандашом он ездил с кадровыми инспекциями уже года два, хотя, разумеется, на карандашах и ручках фирма не экономила. Однажды Брух забыл его на открытии новой точки в Одинцово, из упрямства вызванивал сорок минут по телефону, отдавая точные команды и обрисовывая словесный портрет («Не длиннее половины мизинца! Заточен до латинской буквы «R»!), чтобы его карандаш не перепутали с каким-нибудь другим. После же, когда нашли, отправил за ним курьера. Это, конечно, блажь, но дело принципа!
– А зачем вы, дорогой мой, пришли работать в «Звездный пельмень», если, мягко скажем, не в восторге от нашей компании? – спросил Брух, вскидывая глазки на Буслаева.
Вполне очевидный вопрос застиг светловолосого врасплох. Он провел рукой по лбу. Лицо стало на миг напряженно-несчастным, как у человека, который внезапно осознал, что захлопнул в квартире ключи.
– Не хотите отвечать? Прекрасно! Пусть это будет вашей маленькой тайной. Тогда, может, хотя бы вспомните, как давно вы работаете у нас? – продолжал Брух, запуская взгляд в таблицу.
Обычно против каждой фамилии в соответствующей ячейке стояла дата приема на работу, однако в данном случае она отсутствовала. Бруха это озадачило. Он принял решение морально четвертовать секретаршу, когда вернется в главный офис.
– Да вроде давно уже… Не помню! – признался Буслаев нерешительно.
Теперь уже он, а не другие, клянчил взглядом подсказку.
– Кто-нибудь другой способен ответить на этот вопрос? – возвысил голос Брух.
Способных не оказалось. Одни считали, что около года. Другие давали на отсечение руки, ноги и головы, что не больше месяца. Даже толковая Митина промямлила что-то в духе: «Я уверена, что работает он давно, но почему-то мне кажется, что помню я его только несколько дней!»
Директор по подготовке персонала с досадой пшикнул в Митину из своего синенького противоаллергического пистолетика. А такой толковой казалась!
– Ну прямо амнезия! – сказал Брух, поднимая глаза на круглые, услужливо-четкие офисные часы.
Минутная и часовая стрелки встретились на цифре 12, а теперь к ним подползала еще и секундная. Директор по подготовке персонала удовлетворенно ухмыльнулся. У него было близкое к идеальному чувство времени. Даже когда ему хотелось опоздать, он всегда приходил вовремя.
– На сегодня всё! Благодарю всех за сотрудничество! Еще раз повторю для всех: девиз нашей компании – «Карьера и рост – путь наш прост!» – сказал Адам Брух, решительно вставая.
Перед тем как попрощаться и поехать в следующий ресторан быстрого питания, где его ждали к часу, он поставил против фамилии «Буслаев» большой минус, а с ним рядом маленькую стрелочку вниз. Стрелочка означала: «бунтарь-самоубийца».
– Мефодий, помяните мое слово! Вам никогда не продвинуться дальше уборки подносов! Кроме того, я не исключаю, что с будущей недели вас переведут работать на мойку холодильников или на парковку! – предупредил он и вновь чихнул.
Гадкие кошки! Чтоб вы все передохли!
* * *
Меф вышел на кухню к чпокающим пельменницам, бурлящим тестом и плюющимся фаршем. У него сильно болела голова – с того самого момента, как приехавший зануда стал спрашивать про «почему пришел» и «когда начал работать?»
И, действительно, если отбросить антипатию к этому типу. Почему? Зачем? Когда? Что он вообще тут делает? Меф согнул палец и суставом стал массировать себе центр лба. Так боль становилась меньше.
Кто-то сбоку швырнул в него скомканным полотенцем. Буслаев мгновенно, сам не задумываясь зачем, уклонился.
– Буслай, ты совсем обнаглел! Не мог на двадцать минут притвориться приличным человеком? Взял и разом всё себе перечеркнул!
Митина смотрела на Мефа со смесью восхищения и презрения. Так смотрит умная студентка мехмата на симпатичного однокурсника, лихо пьющего из горла между лекциями, параллельно думая про него, что он закончит жизнь под забором и рыть совместную норку с ним не стоит.
Мефодий равнодушно отмахнулся.
– Я в эти игры не играю. Работать здесь мне нравится. Ребята хорошие, веселые, а все эти промывания мозгов и черточки карандашиком… Тошнит! Цивилизаторы!
Проигрывая разные модели своего будущего, Меф нередко задумывался, что никакой последовательный карьеризм не может существовать без счастливой истории наивного юноши в тесном костюмчике, который пришел с улицы в крупную корпорацию. Поначалу его, разумеется, засадили облизывать почтовые марки, но он делал это так охотно и тщательно, что начальство вскоре передвинуло его на соседний стульчик, где надписывали адреса на конвертах. Прошли какие-то двадцать лет и профессиональные навыки юноши возросли настолько, что одним кислотным плевком в обзорное стекло он сбивал низколетящие вертолеты, телефонным звонком спасал рынок от кризиса, а довольное начальство запугивало им конкурентов.
Когда он, наконец, умер в сорок лет от переутомления, его похоронили с оркестром на лучшем кладбище города между известным актером и болтливым политиком. Это, конечно, прекрасно, но всё равно общий смысл такого существования от Мефа ускользал.
– Да пошли они! Подумаешь, короли свиного фарша! Американец, который запатентовал пельмени и открыл по всему миру сеть дешевых обжорок – наш кумир! Алло, дурдом! Как слышите меня?
– Буслаев, ты псих!
– Почему я-то псих? Ты-то хоть сама понимаешь, что это всё чушь собачья?
Митина пожала плечами.
– Какая разница? Существуют правила игры! Если ты хочешь преуспеть, значит должен верить, что он их действительно изобрел. Ну или хотя бы помалкивать!
Буслаев отмахнулся и пошел мочить голову под кран. Митина осталась одна.
– Да и Тейлор уже, в общем, умер сто лет назад. Чего теперь-то с ним воевать? – обращаясь к новой, еще не подключенной пельменнице, сказала она, точно доказывая себе что-то.
Проходя через зал, Меф окинул взглядом столики. Всё опять завалено подносами. На столах полно мусора, стаканчиков, тарелок. Взять бы краску и написать на дверях: «У нас самообслуживание! Полопал – убирай за собой!»
Голова продолжала трещать и раскалываться. Правой ноздрей Меф поймал табачное облачко. Тощий парень в черной майке нагло дымил прямо под табличкой с зачеркнутой сигаретой. В этом случае по инструкции полагалось позвать администратора, а тот уже охранника, однако Меф пока не привык к западному принципу цивилизованного стукачества.
– Простите! У нас не курят! – сказал Меф, кивая на табличку.
– Прощаю! Расслабься, пацан! – сказал парень и, демонстративно выдохнув дым в его сторону, затушил сигарету в бокале.
Меф миролюбиво хмыкнул, не желая связываться по пустякам, и отправился в туалет смывать под краном головную боль.
Когда Меф вернулся, наскоро высушив голову под сушилкой для рук, в кухне произошли некоторые радостные изменения. Из своего крошечного кабинетика выкатилась круглая и веселая директриса, имевшая прозвище Пончик. Фамилия у нее была просто контрговорящая – Тощикова. В «Пельмене» ее любили.
С ней рядом стояла хорошенькая девушка в джинсах и футболке. Волосы у нее были светлые, легкие, заколотые в два беспокойных невесомых хвоста, взлетавших вверх от малейшего сквозняка. На одном плече у нее небрежно болтался рюкзачок. Фирменную рубашку с эмблемой сети ей еще не выдали.
Пончик была женщина громкоголосная и все на свете делала оглушительно. Когда она говорила, даже телевизор невольно переходил на шепот.
– Друзья, знакомьтесь! Пименова Дарья Афанасьевна! – громко представила директриса. – С сегодняшнего дня она будет у нас стажироваться. Через два месяца, если мы понравимся ей, а она нам, Дарья Афанасьевна поступит к нам на пять смен в неделю. А там как пойдет. Правильно я поняла?
Девушка в джинсах кивнула и покосилась на директрису с легкой озабоченностью. Меф подумал, что быть Дарьей Афанасьевной ей не слишком уютно.
Возле хорошенькой девушки самцом рыбки гуппи уже вился смуглый Памирджанов. Сам не зная по какой причине, Меф испытал сильное раздражение. Ему назойливо захотелось приблизиться к Памирджанову сзади и нежно рубануть его ребром ладони по вертящейся шее.
«Надо же! Быть пельменем в учебе и в семье не захотел, а к девушкам лезет!» – подумал он.
Громадный Маркелов, которому новенькая тоже, видимо, нравилась, стоял неподвижно, как неработающий башенный кран и смотрел на нее. Потом плечом отжал Памирджанова в сторону и сказал басом: «Ну ты это… как тебя там… Афанасьевна! Привет!»
Зато Митиной девушка категорически не понравилась. Она безо всякого повода заключила, что перед ней одна из тех хорошеньких хитрюжек, которые сами работать не желают, притворяются беспомощными и делают все мужскими руками. Конечно, тезисы такого рода нуждаются в доказательствах, однако женская логика потому и женская, что любое субъективное суждение по умолчанию становится аксиомой.
– Просто на будущее: волосы надо носить под косынкой! Никто не хочет находить их в пельменях! – заявила Митина.
– Хорошо. Под косынкой так под косынкой! – ответила Даф смиренно.
Она не стала уточнять, что всякий, кто случайно съест волос светлого стража и отнесется к этому философски, не начав шипеть, обкачивать всех правами потребителя и дрыгать ногами в демонстративном обмороке, проживет на сорок лет дольше.
Убедившись, что новенькая вполне вписалась в коллектив, Пончик пришла к выводу, что ее роль хозяйки балаганчика на этом завершена, и, согрев всех дружелюбной улыбкой, укатилась в свой кабинет.
– Кстати, день рождения у Дарьи Афанасьевны был не так давно – 10 апреля. Так что с подарком вы еще не слишком пролетели! – крикнула она напоследок, голосом заставив качнуться шторы.
Примерно через час, задерганная ревнивой Митиной, Пименова Дарья Афанасьевна улизнула в зал вытирать столики. Там уже был Меф, отлавливающий освободившиеся подносы и сгребавший в бак пустую посуду.
– Стулья не задвигай! – посоветовал он ей. – Потом их все равно моментально выдвигают и по мозгам чиркает!
Новенькая быстро вскинула на него глаза. Мефу она нравилась, однако ронять слюни на кафель, как Памирджанов, или то и дело точно случайно проходить мимо, выпятив мускулистую грудь, как Маркелов, он не собирался.
– Чего ты такой сердитый? – спросила она.
– Башка болит.
Девушка огорчилась.
– Ты не против? – спросила она и, не дожидаясь разрешения, быстро коснулась его лба прохладной ладонью. – Теперь лучше?
Меф признал, что вроде получше. К ним подскочил Памирджанов, торопясь перечислить все места, которые у него болят. Боли у него были какие-то странные, блуждающие. Чтобы исцелить его, Дафне пришлось бы сделать Памирджанову массаж всего тела.
– Очень болит? – сочувствующе спросила Даф.
– Очень.
– Нездоровый ты человек, Памирджанов! – заметил Меф.
Памирджанов пригорюнился, признавая, что да, он очень-очень нездоровый человек.
– А у меня еще кулак болит! Особенно две крайние ударные костяшки, – пожаловался Меф.
С утра они вместе ходили в подвал за сухим льдом, и Памирджанов видел, как Буслаев ломал кулаком доски пустых ящиков. Сам ящик при этом оставался стоять. Меф даже удивлялся, что у него это получается. Вроде бы и не тренировался никогда.
Памирджанов понял намек и грустно побрел мыть санузел. Эту свою обязанность он ненавидел и нередко случалось, что назло заморскому начальству сливал жидкое мыло не в блок с кнопочкой, висевший над раковиной, а в пельмени. Или осторожно окунал в него палец и крупно писал на зеркале «ПРИВЕТ ВЕРБЛЮДАМ!» Когда мыло высыхало (обычно не раньше следующей смены), верблюды могли прочесть адресованный им привет. Это была месть Памирджанова капитализму.
– Ты Дарья? – спросил Меф, когда Памирджанов ушел мстить.
Глаза новенькой стали озабоченными.
– Имя Дарья мне не нравится.
– Тогда Даша? – предложил Меф.
– Зови меня Даф, – решившись, предложила девушка.
Ситуация была для нее невыносимой. Меф стоял рядом такой родной и одновременно такой чужой. Буслаев задумался, осмысливая странное имя. Не то чтобы оно было ему знакомо, но всё же память цепляло. Точно человек, купивший новый сорт мороженого, пытается сообразить, пробовал он когда-либо нечто похожее или нет.
Девушка смотрела на него со странным, неуловимым выражением.
– Ну Даф так Даф! Всякие бывают причуды! – милостиво признал Мефодий.
Стоявшая на столе сахарница сама собой раскололась, и сахар струйкой потек на стол. Стражи света тоже умеют сердиться. Другое дело, что им быстро становится неловко, что они вспылили.
– Стоят и болтают! Почему на пятом столике не убран поднос? Стул выдвинут на середину зала! Это создает затор! – закричала Митина, возникая рядом.
– Эксперименты с дизайном. Новое восприятие пространства. Эстетическое зомбирование, – буркнул Меф, не оборачиваясь.
– Че-его?
– Всё просто, как прямой правый в голову. Человек видит одиноко стоящий стул, и подсознательно вспоминает сказку: «Сяду на пенек и съем пирожок!» Он растроган. Все его детские воспоминания пробуждаются. На глазах – слезы. У него появляется непреодолимое желание сесть на стул и купить двойную порцию пельменей.
Юмор Митина понимала плохо. Он был ей не нужен, как лысому расческа. Чем буквальнее мышление, тем короче путь к карьере.
– Болван! – сказала Митина, сердитым толчком загоняя стул на место.
«Звездный пельмень» работал круглосуточно, с небольшим техническим перерывом с 4 до 5 утра, когда мылся зал. Смена Мефа заканчивалась в девять вечера. Можно было, конечно, освободиться и раньше, но он не любил начинать работу слишком рано, поскольку просыпался плохо и долго раскачивался. Когда же нужно было встать на рассвете, приходилось прибегать к мерам чрезвычайным. Будильников у Мефодия было три – все разного размера и разной степени писклявости. Он ставил их на разное время с интервалом в десять-пятнадцать минут, и, гоняясь за ними, постепенно просыпался.
Наконец избавившись от фартука, Меф бросил его в бак для стирки и взял себе бесплатный обед, полагавшийся ему как сотруднику.
Кофе в стакане у Мефа подозрительно пенился и имел мыльный вкус. Меф посмотрел на Памирджанова, стоявшего с подчеркнуто честным лицом.
– ТЫ? – спросил Меф.
Большой мягкий нос Памирджанова стал еще честнее. Теперь это была сама статуя правды, помноженная на бюстик совести.
– Где я? – испугался он, опуская голову и глядя сам на себя как на нечто постороннее. – Это не я!
Меф поменял себе кофе и, взяв поднос, подсел за столик к Даф. Дафна была не одна. Рядом статуей Геркулеса застыл Маркелов. Он был уверен, что девушки должны по умолчанию влюбляться в того, кто занимает больше места в пространстве и при погружении в ванну вытесняет больше воды.
– Мне Петя только что рассказывал. Правый бицепс у него сорок пять, а левый сорок три! – общительно сказала Дафна, заметив, что Меф и Маркелов поглядывают друг на друга как два молодых петуха.
– Что, серьезно? – спросил Меф.
Маркелов самодовольным кивком подтвердил, что всё так и есть.
– Безобразная диспропорция! – ужаснулся Буслаев. – Если бы у меня было так, я бы помалкивал и тихо сидел в спортивном зале, забившись в самый темный и непроветриваемый угол. Сорок пять и сорок четыре – это еще куда ни шло, но сорок пять и сорок три – это патология.
Маркелов забеспокоился.
– Врешь! Ничего не видно!
– Мне-то нет. Я человек темный. Но некоторым нашим посетителям бросается в глаза. Они по-дурацки ржут и, когда ты отворачиваешься, показывают пальцами, – сказал Меф.
Маркелов недоверчиво хмыкнул, но самоуверенности в нем поубавилось и, потоптавшись минуты три, он улизнул в туалет сравнивать бицепсы перед зеркалом.
– Ты живешь с матерью и дядей? – спросила Даф.
– Откуда ты знаешь? – удивился Меф и тотчас сам догадался: – А, ну да! Митина! Болтун – находка для шпиона!
Сравнение Дафне не понравилось.
– Тут явный симбиоз. Скорее уж шпион – находка для болтуна, – уточнила она.
– Так Митина?! – спросил Меф.
Даф боязливо промолчала, зная, что иначе это обернется для нее потемневшим пером.
– Учишься где-нибудь? – продолжала расспрашивать Дафна, исследуя границы новых воспоминаний Мефа. Если не было резиденции, логично предположить, что не было и Глумовича.
– Учился. Последние классы закончил экстерном, – сказал Меф неохотно.
«Все ясно. Редактировать воспоминания всему классу наши не стали. Ограничились Мефом, Эдей и Зозо», – сообразила Дафна.
– Поступаешь куда-нибудь?
– Да. В этом году.
– Куда?
– На биологический, в МГУ.
У Дафны мгновенно выстроилась связь: «Троил – Эдемский сад – биология».
– А если провалишься?
– Провалюсь – придется идти на платное, – сказал Меф, слегка морщась.
– Платить будешь сам?
– Ага. Я трудоголик. С двух лет оплачиваю все счета за игрушки, кефир и зубную пасту, – сказал Меф.
Шутить-то он шутил, но Даф отлично знала, что Меф всегда помогал Зозо. Когда играешь в теннис жизни, всегда надо возвращать шарик благодарности тому, кто тебе его послал. Если будешь прятать шарики в карманы, вскоре нечем будет играть. Тот, кто умеет только сжимать ладони, не умея разжимать и отдавать, никогда не уплывет дальше гавани. Кулаком вода не загребается.
Как-то само собой случилось, что к метро они пошли вместе, продолжая разговаривать.
В «Звездном пельмене» было шумно. За стойкой призывно полосатились фирменные рубашки. То и дело доносились возгласы: «Касса свободна!» и «Приходите еще!»
Внезапно к равномерному чавканью пельменниц примешался посторонний звук. Это Митина, не ушедшая до сих пор домой, неожиданно для себя стукнула ладонью по противню с пельменями. Во все стороны брызнул фарш.
«Плевать! Какое мне до них дело? Это быдло! Рабочий скот! Бабочки-однодневки! Кружатся, болтают, провожают друг друга и никогда ничего не достигнут!» – подумала она, глядя на Мефодия и Дафну, проходивших снаружи мимо зеркальной витрины. Похоже было, что эти двое нашли друг друга.
Митиной стало досадно. Захотелось плакать и размахивать табуреткой, проламывая головы этим чавкающим, жвачным животным за столиками, которые целый день, конвейером, сменяли друг друга, никогда не заканчиваясь. Почему одним всё дается сразу – любовь, радость, а другие должны прогрызать себе дорогу зубастым и сердитым честолюбием?
О том, что можно просто и искренно любить саму жизнь и всех людей, и тогда радость придет сама собой, Митина как-то никогда не задумывалась.
Карьера и рост – путь наш прост.
Глава 7
Чимо де Данни
Тайна искусства – в воспроизведении самых первоначальных и непосредственных ощущений и впечатлений.
А. Воронский
Когда юноше исполняется шестнадцать, в жизни у него впервые возникает трепетное слово «военкомат». Первым оно звучит в прокуренных устах школьного военрука, который обучает разбирать-собирать автомат за сорок секунд, заставляет записывать в тетрадь факторы поражения и объясняет, в какую сторону следует лечь ногами, когда в километре от тебя вспухнет ядерный грибок. При этом весь класс обычно дико ржет и чешет ногтями лица, распухшие после зверской присыпки, которой обработаны внутри новые противогазы.
Потом отец, которого ты перерос на голову, замучил вечным попрошайничеством и ночным торчанием за компьютером, со включенными колонками, мстительно говорит: «Ну ничего! Займется тобой сержант Мухамеджанов!»
И, наконец, наступает момент, когда среди обычной рекламы, забивающей почтовые ящики, внезапно возникает повестка с просьбой явиться такого-то числа для прохождения медкомиссии. Бумажка обычно напечатана типографским способом и только некоторые слова, включая твое имя, вписаны ручкой, что представляется особенно многозначительным. Тут обычно сразу становится несмешно и радостное школьное желание бесконечно разбирать и собирать автомат улетучивается раз и навсегда.
Первые две стадии – военрука и отца с мифически злобным сержантом Мухамеджановым – Петруччо Чимоданов счастливо проскочил. Точнее, обе эти стадии заместились у него Ареем, который стал и сержантом, и военруком в одном лице. Однако повестки и ему миновать не удалось.
Повестку вручила ему мама, когда Петруччо заглянул домой взять кое-какие вещи и попутно поковыряться ложкой в супе.
– Друг мой! Как председатель гражданской комиссии российского филиала международного общества по обсуждению правильности установки запрещающих знаков в центре Москвы, я считаю, что медкомиссию тебе пройти необходимо! Это будет способствовать твоей внутренней мобилизации и станет дополнительным стимулом для подготовки в высшее учебное заведение! – изрекла она.
Картонные канцеляризмы так въедались в Чимоданову-старшую на службе, что даже дома она не могла расслабиться и отстреливала их, как винтовка новенькие гильзы.
– Слушаю и повинуюсь! – сказал Петруччо, преданно капая на повестку супом.
Глядя на маму Чимоданова и ее сына, всякому становилось ясно, что перед ним два клона. Если папа в славном семействе Чимодановых некогда и существовал, то только как внешний предлог и дань традиции.
– Как ты разговариваешь с матерью, которая тебя родила? – спросила она голосом, от которого все светофоры начинали заискивающе подмигивать желтым.
– Так точно, гражданин председатель! – поправился Чимоданов.
Мать он любил сильной, но несколько шумной и каркающей любовью – той любовью, которой любят друг друга молодой вороненок и ворона. Хотя почему бы и нет? Любовь не имеет бытовых эталонов. У нее один норматив истинности, хранящейся в сердце как в главном хранилище мер и весов.
Можно было, конечно, не идти, прибегнув к помощи одного из тех улыбчивых, с упругим животиком генералов, что вечно прыгали в приемной на Большой Дмитровке, но Чимоданов посмотрел на дату на повестке, подумал-подумал и пошел. Свой любимый боевой топор он предусмотрительно оставил дома. Зато Зудуку пришлось взять с собой, поскольку даже за короткое время пребывания у мамы он ухитрился поджечь тюлевые шторы.
По дороге в военкомат Чимоданов сумрачно размышлял о рабочих вопросах. О службе он думал всегда, даже когда пальцы его ловко размягчали пластилин, изготавливая из него человечков. Отдыхать он не любил да и не умел. Попробуй объясни реке, что она должна не течь, а отдохнуть! Если река согласится, то, сама того не заметив, мигом превратится в болото.
Пиная перед собой случайно подвернувшуюся пластиковую бутылку, Чимоданов размышлял о завале весенного плана, о вконец обнаглевших комиссионерах, тырящих эйдосы с дикой жадностью, якобы забывая их сдавать, и о том, что Арей последнее время ведет себя непонятно. То где-то пропадает, сваливая на них всю работу, то мечется по кабинету, как зверь в клетке. Прежний Арей тоже любил кабинет, но сидел в нем часами неподвижно, точно истукан. Порой, заглядывая к нему, Чемоданову чудилось, что и не мечник это, а просто бездушная кукла – не дышит, не моргает, на вопросы не отзывается. Да и тут ли он вообще, непонятно.
Этот же Арей был другой. Сквозь обычную снисходительную расслабленность уверенного в себе хищника проступало нечто иное, искаженное, словно кто-то упрямо пытался играть на безнадежно испорченном инструменте. Нет, это был не зарождавшийся внутри свет, невозможный для него в принципе, как невозможна ночь на солнце, а, скорее, общая неудовлетворенность мраком, с одновременной неспособностью вырваться из его сетей. Зло не может быть пищей даже тому, кто как будто им владеет. Чем больше пьешь зло, тем больше жаждешь, пока все внутри тебя не превратится во всепожирающую черную дыру. Суккубы и комиссионеры тоже ощущали изменения в Арее, но, не вдаваясь в подробности, реагировали на это единственным, чем отзывались вообще на всякие перемены во внешнем мире, – воровством.
– Ах, нюня моя! У хозяина такая зашкаливающая энергетика! Как же я восхищаюсь такими мужчинами! – заламывая пальцы, заявил вчера суккуб Хнык.
– «Зашкаливающая» энергетика в розетке! Про нашего шефа правильнее сказать, что он бодрый субъект, склонный к повышенной бегательности, – поправила Улита, недоверчиво шлепая Хныку печать на регистрации.
Суккуб тоже сдал на три эйдоса меньше, чем положено было по графику, свалив все на людей, якобы ставших равнодушными к высокому и бескорыстному чувству.
– Эгоисты проклятущие! Никто даром любить не соглашается! Все только себе требуют, высчитывают как калькуляторы! Первостатейнейшие запретные удовольствия жуют вяло, как коровы, да еще и кефира не дают! Не могу же я, в конце концов, разорваться!! Помяните мое слово, грешить становится немодным! – хлюпал он.
Устав слушать нытье, Улита запустила в суккуба чернильницей и заверила Хныка, что если через неделю он притащит так же мало эйдосов, то немодным окажется не только грешить, но и торчать без дела в человеческом мире.
Как-то в кабинет Арея просочился Тухломон. Он бережно положил на стол несколько завернутых в бумажку эйдосов, слезящимися внимательными глазками посмотрел на портрет и произнес витиеватую речь, суть которой сводилась к тому, что он очень любит деток и очень осуждает политику мрака, запрещающую почтенным стражам заводить семьи, в то время как самый жалкий африканский колдун может жениться столько раз, сколько ему это будет интересно.
В следующий миг он уже стекал со стены, отброшенный на нее жестоким ударом. Не теряя и секунды, Тухломон лужицей пластилина вытек в приемную. Там он кое-как встряхнулся, принял прежнюю форму и, объяснив Улите, что восхищается хозяином, а ее саму уважает как специалиста и человека, испарился.
– Доносить пошел! – пробормотала Улита, хорошо знавшая комиссионерское племя.
Ведьма была очень недовольна. Раньше только собой, а теперь еще и шефом, поведение которого вызывало у нее недоумение. Чего, например, стоило настоятельное требование найти девушку, о которой ровным счетом ничего не было известно: ни имя, ни внешность, ни даже сколько ей лет!
– Это даже не иголка в стоге сена. Ну хоть что-нибудь о ней известно? Кто ее родители? Вкусы? Привычки?
– Ничего, – чуть помедлив, кратко ответил Арей.
– Тогда как мы будем искать? Не тащить же нам в резиденцию всех девушек подряд!
– Тащить никого не надо. Просто делайте всё, как делается, а там как получится.
Улита окончательно запуталась.
– Хорошо, шеф! Не хотите, чтобы этим занимались комиссионеры – ваше право. Но скажите хотя бы, где искать. Щас устроим подробную карту!
Ведьма сунула палец в бульон и принялась с увлечением рисовать на столе.
– Здесь Арктика, здесь где-нибудь Мурманск и Архангельск. Здесь ниже Уральские горы… Здесь тоже, допустим, Уральские горы… И тут пусть тоже будут Уральские горы… Ну а там уже все сплошная Сибирь!
– По такой карте только ракеты наводить! Альтернативная география! Примерно до Владивостока у тебя выстроились сплошные заборы из Уральских гор, – ехидно сказал Петруччо.
Арей не проявил к карте интереса.
– Ищите для начала в Москве. Достаточно, если каждый из вас будет без особой цели шататься по городу часа по три в день, – приказал он, подумав.
– И это всё?