– А что Арей такого сделал?
– Зарубил личного посланца Лигула, – голосом, который легко можно было принять за равнодушный, не будь он таким стеклянным, сказала Улита.
Она смотрела на Чимоданова невидяще-блестящим взглядом, не до конца осознавая, кто перед ней стоит, что спрашивает и, главное, зачем она отвечает. Она говорила, но не понимала смысла своих слов. Сознание и речь существовали на разных этажах, между которыми не было лестницы.
Память ведьмы торопливо, как страницы записной книжки, перелистывала сегодняшний день, начиная с утра. Улита вновь услышала щебет Вихровой, адресованный коллективному слушателю, составленному из Мошкина и Чимоданова:
– Терпеть не могу белый шоколад! Утром мне опять звонил этот больной из дипломатического колледжа! Замуж звал. Вот гадость!
Путать не стоило. «Вот гадость!» – относилось к белому шоколаду, а не к «больному» из колледжа, к которому Вихрова относилась вполне так себе ничего, хотя замуж и не собиралась. Ната была знаменита своими перескоками.
Болтая, Вихрова не забывала четко щелкать печатью. Ручеек комиссионеров пересыхал. Значит, скоро повалят суккубы. Мошкин уже предвидел это и пугливо ерзал на стуле. Он знал, что суккубы будут виться вокруг его стола, принимать самые соблазнительные обличия и, вытягивая мокрые губы, повторять: «Ну позязя! Позязечко! Мозно мальсику малюсенький стампик?»
Мошкин жалел, что сегодня на работе нет Чимоданова. Суккубов обычно принимал именно он. Настроен Петруччо был решительно. Рядом на столе всегда лежал боевой топор. К Чимоданову суккубы не лезли. Петруччо был суров, морально устойчив и плотскими страстями не искушался, чего суккубы в силу специфики своих занятий не могли не ощущать.
Сама Улита, обложившись просроченными закладными на эйдосы, не замечая, чертила на одной из бумаг профиль Эссиорха. Нарисованному Эссиорху не нравилось находиться в окружении пергаментов мрака. Он беспокойно вертелся и сжимал кулаки.
Двухмерно существующий на листе, Эссиорх объемную Улиту видеть не мог, но всё равно беспокоился и вертел головой, как если бы ощущал, что мир гораздо сложнее, чем он в силу своей двухмерности способен его себе представить.
Ровно-гудящий пчелиный шум комиссионеров и суккубов, наполнявший комнату, дал короткий всплеск и стих. Не понимая в чем дело, секретарша вскинула глаза и застыла, увидев перед собой белую плоско-страшную физиономию, похожую на пятно штукатурки.
Стражей было двое. Один остался в приемной, другой, широкоплечий, зашкаливающе самоуверенный, решительно направился в кабинет Арея. У того, что остался, глаза были тусклые, с желтоватой пленкой, точно у мертвой курицы. Такие они у тех, для кого убийство давно стало рутиной. Форма темная, нагрудник с серебристым отблеском, с оскаленной литой тигрицей по центру груди. Пасть тигрицы служила фиксатором, мешавшим дарху болтаться и предохранявшим его от случайных ударов. Такой нагрудник не спутаешь. «Мальчики Лигула». Внутренняя опричнина мрака.
Улита жадно прислушалась к голосам из кабинета. Вошедший страж говорил громко, с нажимом, потом перешел на крик. Арей же отвечал тихо. Тем, кто не знал его, это могло показаться слабостью, на деле же выражало крайнюю степень раздражения.
Что произошло потом, никто не понял. Один голос вознесся до небес, другой же опал до земли. Затем, безо всякого перехода, дверь распахнулась и появился Арей, брезгливо вытиравший меч сорванной шторой. Срезанный дарх он держал за цепь. Тот бился и корчился, отлично понимая, что скоро его оставят без единого эйдоса, сам же он отправится под каблук.
Страж, оставшийся в приемной, пятился, схватившись за рукоять меча. Он как-то сразу потускнел. Даже тигрица на нагруднике уже не сияла. Казалось, она сейчас поперхнется дархом.
Арей посмотрел на него как на пустое место и велел проваливать.
– Ты знал заранее, что будет, иначе не торчал бы в приемной. Так? – спросил он.
Страж что-то невнятно пробормотал, стуча зубами.
– Лигулу требовался повод, чтобы отомстить за неудачу с Мефом и много за что еще, – продолжал Арей. – Иначе он никогда не послал бы психопатичного юнца с требованием наорать на меня и забрать мой меч. Да и вообще отправил бы не двоих слабаков, а хотя бы шестерых покрепче. Сожалею, что не понял этого сразу и попался на крючок. Эмоции всегда бежали у меня впереди разума. Отправляйся к Лигулу и скажи, что его участь – вечно выбирать верную тактику и вечно проигрывать в стратегии!.. Ну что встал? Проваливай!
Страж с тусклыми глазами не заставил просить себя дважды и провалил… точнее провалился под пол, отправившись в Тартар по самому сокращенному из всех возможных маршрутов.
Арей некоторое время простоял в задумчивости, а затем повернулся и ушел в кабинет, плотно закрыв за собой дверь. В кабинете что-то загрохотало. Ната и Мошкин переглянулись. Они поняли, что Арей зачем-то разрубает свой стол и кресло.
Улита набралась храбрости заглянуть только через несколько минут. Посреди кабинета был сложен большой костер, основу которого составляли части разрубленного стола. Костер уже пылал, а Арей деловито подкармливал его бумагами и пергаментами, вываливая их из ящиков.
Зарубленный страж лежал в углу, лицом вниз. Рядом валялся его блестящий, с редко встречающимся серповидным закруглением клинок и осколки раздавленного дарха. Арей успел уже аккуратно пересыпать все его эйдосы в свой, еще раз доказав, что стражи мрака даже в смертельной опасности не забывают о стержневой сути своего существования.
Улите вспомнилась замороженная рыбина, которую она недавно видела на витрине. Хищная и сильная, с распахнутым ртом и торчащим из пасти хвостом другой рыбы, поменьше, которую она пыталась проглотить уже в сетях, возможно, понимая, что для нее самой всё уже кончено.
Когда Улита вошла, Арей вывалил в огонь пергаменты из последнего ящика. На секунду застыл, шагнул к стене и, сорвав с нее портрет, осторожно положил сверху. Пламя охватило портрет не сразу. Точно сомневаясь, оно опало и расползлось по краям, застенчиво облизывая раму, как пес руку мертвого хозяина. Затем скромно проело небольшое темное отверстие в центре и только уже после, осмелев, взвилось вверх, охватив его со всех сторон и разом сомкнувшись пылающим куполом.
Улита прижалась спиной к стене, задыхаясь от дыма. Закашлялась. Арей услышал. Повернулся к ней. Оскалился. Брызнул бивневой желтизной крепких зубов. Его лицо было искажено, в крапинах сажи и крови. Борода обгорела.
– Зачем вы это сделали? – спросила Улита.
– Скоро здесь будут от Лигула… Не хочу, чтобы они видели портрет. Это может им помочь, – сказал он глухо.
– Помочь что?
– Неважно. Бери всех и скройтесь куда-нибудь! Живее!
– А вы?
– Я исчезаю. Можно, конечно, забиться в дыру, но надолго это меня не спасет. У меня теперь один шанс уцелеть. Выиграть в лотерее, которая называется «поиски карты Хаоса».
– Зачем, шеф?
– Если у меня появится перед мраком маленькая заслуга, Лигулу непросто будет меня проглотить. Слишком многое и многим придется объяснять.
– Мы с вами!
– Исключено. Со мной вам не выжить… Про девушку не забудь! Найди ее для меня! Слышишь?
– Кто эта девушка? – быстро спросила Улита, ощутив женским чутьем, что момент сейчас верный.
– Ты уверена, что готова это услышать?
Ведьма поспешно заверила, что готова.
– Ну смотри!
Арей оглянулся, притянул к себе Улиту, ручищей, перемазанной сажей, провел сверху вниз по ее лицу и губам. Затем пальцем начертил на лбу у нее руну.
– Если тебя будут пытать – ты все забудешь. Попытаешься рассказать кому-нибудь – умрешь, – предупредил он хрипло. – Она моя дочь!..
Настырный голос Чимоданова пробился точно сквозь мокрую вату. Страшное пятно штукатурного лица размазалось и сложилось в скуластую, въедливую физиономию с крепким лбом и ежовыми колючками жестких волос.
– Чего ты молчишь? Что было потом? – удивился Петруччо.
Судя по нетерпению в голосе, вопрос повторялся раз в десятый.
– Арей ушел, а уже через полчаса вывезли уцелевший архив и начался снос. Сдается мне, у Лигула всё было готово, – рассеянно ответила Улита.
Она неотрывно смотрела на сдающий задом экскаватор, ковшом безжалостно сгребавший обломки ее воспоминаний.
– Но зачем мраку сносить свою резиденцию? – озадаченно спросил Чимоданов, желая узреть в действиях Лигула последовательную логику.
Согнутым пальцем Улита ударила себя по лбу с такой энергией, что на нежной коже лба остался полукруг ногтя.
– Ты еще не понял? Резиденция мрака тут! У каждого в башке! А это всё дрянь, игрушечки! – не найдя верного слова, она оглянулась на засыпанный битым кирпичом пролом между домами и внезапно сухо, точкой-крапиной плюнула на асфальт. – Один дом поломали, другой построили! Спорю и месяца не пройдет, а тут уже отгрохают что-нибудь псевдостаринное, с беззвучными лифтами, видеокамерами и вежливой до стерильности охраной… Не век же Прашечке жить в квартире дохлой гадалки!
– Почему именно Прасковья? Чего Лигул с ней возится? Не такая уж она, в сущности, и негодяйка! Зачем делать ее повелительницей мрака? – завистливо спросила Ната.
Улита ухмыльнулась.
– Ну повелительница-то она больше для декорации. На самом деле Праша нужна Лигулу для куда более крупной игры. Как Чимоданов выращивал для него вирусы гриппа (ну да это мелочи!), так и в Прасковье он пытается взрастить новый духовный вирус. Прасковья не различает добра и зла. Не чувствует разницы между «хочу» и «надо».
– Мало ли кто чего не чувствует! Многие не чувствуют! – сказала Вихрова.
– Нет. Почти все понимают, что можно, а чего нельзя. Даже самые отвязанные. Но уступают своему слабоволию и скатываются. Прасковья же не понимает искренне, как дальтоник не ощущает разницы между красным и зеленым. Она вся во власти своих чувств и желаний. Когда ей чего-то хочется, она желает этого всей душой, очень целостно, с огромной убежденностью, что она все это получит, оттого и эти невероятные всплески эмоций.
Ната слегка дернула Улиту за рукав выше локтя и, когда та повернулась, незаметно показала ей на кого-то.
В любопытствующей толпе, следящей за сносом, мелькнула гнутая фигура, похожая на знак доллара. Верхним полукругом служила склоненная к земле шея и голова, а нижним – выступающий животик. Это был даже не Тухломон, а другой, совсем жалкий и неудачливый комиссионер, в иное время вползавший в резиденцию едва ли не на животе. Теперь же вид у комиссионера был вызывающий, как у побитой, со скверным характером собачонки, встретившей, допустим, собаку, задние лапы которой переехало автобусом, и понявшей, что вот здесь и на ней можно оторваться и отлаяться на всю оставшуюся жизнь.
– Не здоровается! В упор не видит! – возмутилась Ната. – А раньше, бывало, четыре раза в день встретит и четыре раза «здрасьте!» скажет. Такая прямо лапочка – один голый восторг!
– А ты как хотела? – спросила Улита. – После того, что Лигул сделал с Ареем, ни один комиссионер нас слушаться не будет. Только вредить и гадить. Хочешь понравиться новому начальнику? Попрыгай на могиле старого!.. Ну всё! Поглазели на снос и хватит! Пехота, за мной!
Улита с усилием оторвала от асфальта две набитые сумки и направилась в сторону перегораживающего Большую Дмитровку временного заборчика.
– Ты куда-то идешь, да? – крикнул Мошкин, догоняя ее.
Ведьма не оспаривала очевидное.
– Куда-то иду, прозорливый ты мой! – согласилась она.
– А куда?
– Подальше отсюда! Пока о нас не вспомнили, но обязательно вспомнят.
– Разве можно спрятаться от мрака? – усомнился Евгеша, возвращаясь, чтобы взгромоздить на себя желтый «Гранд-каньон».
Неправильно загруженный, с легкими вещами снизу и тяжелыми вверху, рюкзак заваливал его то в одну, то в другую сторону.
Улита остановилась и, поставив на асфальт одну из сумок, промокнула рукавом потный лоб.
– Спрятаться нельзя, но попытаться не светиться можно… Уф, не могу больше это переть! Сил моих нетути! Вихрова!
Ната подошла, легко катя за собой чемодан на колесиках.
– Да?
– Видишь у гаишной машины строгого дядю с палочкой? Иди ему улыбнись!
– Зачем? – не поняла Ната.
– Как зачем? Я тут прикинула, что мы поедем с мигалкой! У меня и так куча проблем. Заработать к ним еще и позвоночную грыжу я не хочу.
– А Мамай?
– Мамая я вызывать не буду. Если ты не забыла, он тоже комиссионер. Мы поставим его в неловкое положение. Ну всё, топай!
Вещи в гаишную машину втолкнулись еле-еле. Багажник заняли грандиозный рюкзак Мошкина и чемодан Наты. Рюкзак Петруччо вместе с хозяином забили все переднее сиденье. Полосатые сумки Улиты пришлось хитроумно привязывать сзади вторым ярусом, открыв багажник. Когда это было сделано, милицейская машина приобрела двусмысленный вид, особенно в комплекте с мигалкой, которую Улита непременно пожелала включить.
Видя, во что превратился его автомобиль, гаишник ощутимо страдал, усиленно подбадриваемый улыбками Наты.
– На вокзал! – сказала Улита, откидываясь на спинку заднего сиденья.
Гаишник повернул ключ в замке зажигания.
– На какой? В Москве их девять, считая Савеловский! – уточнил он.
– Как не странно, на любой! Но только с одной оговоркой: очень-очень быстро! – сказала ведьма.
Глава 8