От Артура Пуси-Гамильтона, кавалера ОБИ
Джентльмены!
Меня глубоко поразила ваша недавняя редакционная статья «Распустить преторианскую гвардию», — поразила не столько своей (достойной всяческих сожалений) аргументацией, сколько упоминанием того факта, что старосты «Кинг-Уильямс» не носят при себе дубинок; по крайней мере, — как сами вы указали в наводящих на размышления скобках — «пока» не носят.
Что ж, джентльмены, позвольте мне задать вам прямой, сформулированный в простейших словах вопрос: а какого черта? Если, как вы говорите, старосты представляют собой школьный эквивалент полицейских сил, так почему же их соответственным образом и не экипировать? Боже милостивый, разве этим отважным людям не приходится исполнять опасную, трудную работу? Вы посылаете их надзирать за уборкой территории школы, во время которой им приходится противостоять озлобленной, неуправляемой толпе одиннадцатилеток, из коих многие вооружены рогатками и конскими каштанами на веревочках, и при этом лишаете элементарнейших средств самозащиты? Позор, джентльмены! Позор!
Развивая мою аргументацию, должен сказать, что, на мой взгляд, следует не только разрешить старостам носить оружие, но и побуждать их к тому, чтобы они и в иных отношениях следовали примеру нашей британской полиции.
Возьмите хоть такую процедуру, как задержание ученика в школе по распоряжению старосты. Принудить того или иного негодяя явиться в школу субботним утром — дело, конечно, хорошее, однако не будет ли это наказание несколько более действенным, если предварить его определенной дозой умеренно «грубого» обращения? Насколько мне известно, подобная тактика, применяемая полицией Западных Центральных графств, творила прямо-таки чудеса. Разве не способна она оказать мощное сдерживающее воздействие на любого потенциального преступника, хорошо сознающего, что, когда он будет спускаться по лестнице в сопровождении двух дюжих старост, с ним вполне может произойти небольшой «несчастный случай»? Зачем назначать старостой человека с внушительной комплекцией Миллера, если вы не даете ему возможности время от времени выбивать показания из строптивого подозреваемого? Зачем назначать человека, обладающего литературными дарованиями Тракаллея, если он не сможет подделывать эти показания самым убедительным образом? Подобные методы сработали (так мне, во всяком случае, говорили) применительно к людям, взорвавшим бомбу в бирмингемском пабе, так почему же они не могут сработать и в школе — в меньших масштабах, но в отношении правонарушителей не менее несговорчивых.
|
|
Короче говоря, джентльмены, не будем останавливаться на дубинках. Пуленепробиваемые щиты! Шлемы! Электрические стрекала для скота! Полностью оборудованные камеры для ведения допросов! Если мы собираемся держать в школе полицию, пусть она будет такой, что мы сможем ею гордиться!
Вряд ли следует добавлять, что Глэдис, моя достойная супруга, целиком разделяет эти чувства, и потому мне остается лишь заверить вас, что я, до тех пор пока вы не получите от меня в письменной форме полного и недвусмысленного подтверждения противного, остаюсь вашим вернейшим и покорнейшим слугой,
Артуром Пуси-Гамильтоном, кавалером ОБИ.
«PILAE AD MUNDUM!» [46]
|
|
СКРЕПЛЕНО древней и благородной печатью Пуси-Гамильтонов.
Вечером в понедельник, в последний понедельник того студеного января, Филип, задержанный в редакции кое-какими делами, оставил школу на несколько минут позже обычного. Направившись, разнообразия ради, к Южным воротам, он увидел в морозных сумерках далекую фигурку, подбиравшую мусор с асфальтового квадрата, который в большинстве школ назвали бы игровой площадкой, но в «Кинг-Уильямс», с ее претензиями на великие воинские заслуги, именовали Плац-парадом. Подойдя поближе, Филип понял, что одинокая фигурка эта — не кто иной, как Бенжамен.
— Привет, — сказал Филип. — Что это ты тут делаешь?
— Территорию убираю, — коротко ответил Бенжамен. — Не подсобишь?
Филип принялся подбирать вместе с ним обертки от шоколада и выброшенные автобусные билеты.
— Я, может, и глупость сморожу, — сказал он, — но, по моим сведениям, весь смысл «уборки территории» в том, что кто-то из младших классов приходит сюда с тобой и в течение десяти минут все здесь приводит в порядок под твоим присмотром.
— Так оно и есть, — отозвался Бенжамен. — Так почему ты занимаешься этим сам?
— Ну… — Бенжамен распрямился, отер лоб. Как ни холодно было, он обливался потом и отдувался. — На уборку мусора я сегодня вышел впервые, предполагалось, что со мной отправится первый «Б» — одиннадцатилетки, — я и привел их сюда, построил, велел разбиться на группы по пять человек, образовать что-то вроде большой пентаграммы и первые пять минут прочесывать Плац-парад по часовой стрелке, а следующие пять — против.
|
|
— И что?
— А они удрали по аллее Основателя на автобусную остановку. Все двадцать семь человек. — Он безнадежно вздохнул. — Нет во мне врожденной властности, Фил. Никакой.
— Да ладно, Коджак.[47]Пойдем домой.
— Хоть ты-то меня Коджаком не называй, — попросил, покидая вместе с Филипом асфальтовую площадку, Бенжамен.
Таково было его новое, придуманное Дугом прозвище. Дуг обзавелся также пренеприятной привычкой всякий раз, как он разговаривал с Бенжаменом и замечал расшалившихся поблизоста мальчишек помладше, произносить: «Взять их, Данно», подразумевая еще один сериал из жизни американских копов. До сей поры Бенжамен этому совету ни разу не внял — пробыв три недели в старостах, он втихомолку поздравлял себя с тем, что никаких взысканий до сих пор не наложил и в школе никого после уроков не оставил. Такова была его личная форма пассивного сопротивления, попытка утихомирить совесть, корившую Бенжамена за исполнение роли, которой он по собственной воле никогда на себя не взял бы.
— Знаешь, не у одного тебя неприятности, — сказал Филип, когда они проходили мимо пустого, но ярко освещенного учебного корпуса. — У меня сейчас дома черт знает что творится.
— Это почему?
— Да все из-за того же Сливового Сиропчика, черт бы его подрал.
Бенжамена услышанное ужаснуло.
— Неужели оно так и тянется? Между ним и твоей матерью? Я думал, у них все закончилось давным-давно.
— Мама то порывает с ним, то начинает встречаться снова, а после опять порывает…
— Ты бы сказал ей хоть что-нибудь. Каково тебе сидеть на уроках Сиропчика, понимая, что у него на уме?
— По-моему, он не знает, что мне все известно. Во всяком случае, папа говорит, что собирается прекратить это. На сей раз он разозлился по-настоящему.
— Прости, Фил, — сказал Бенжамен. — Я ничего не знал.
Теперь, когда он уже не состоял в редакторах журнала, когда пользовался раздевалкой старост и проводил каждый обеденный перерыв в уединении обитого дубовыми панелями клуба «Карлтон», Бенжамен чувствовал, что начинает отдаляться от друга. За весь этот терм они по-человечески и не разговаривали ни разу.
— Слушай, а ты знаешь, что у меня подружка завелась?
— Да знаю. Дженнифер Хокинс. Мне Дуг рассказывал.
— Вот как?
Бенжамен ожидал продолжения — поздравлений, быть может, какого-то знака одобрения. Однако Филип сказал лишь:
— Он собирается поговорить с тобой на этот счет.
Прозвучало это зловеще, но Бенжамену осталось только гадать о возможном значении услышанного — недолго, впрочем: на следующий день, после ленча, Дуг окликнул его у выхода из столовой.
— Филип говорит, ты хочешь мне что-то сказать.
— Несколько слов умудренного жизнью человека, не более. Ты после школы что делаешь?
Бенжамен поморщился: — На этой неделе я занимаюсь уборкой территории. Закончу около половины пятого.
— Я тебя найду.
— Ты не… — Бенжамена охватило нелепое смущение, но он все же спросил: — …Ты не хочешь прийти помочь мне, а? У меня нынче пятый класс под началом, а там кое-кто из ребят… ну, в общем, крупнее меня.
Дуг, услышав это, расхохотался. Впрочем, он видел, что Бенжамен и впрямь нервничает, что для него дело не шутки.
— Не волнуйся, Коджак. Бляха старосты способна напугать человека до смерти. Они будут как воск в твоих руках.
* * *
Чтобы отыскать Бенжамена по окончании занятий, потребовалось лишь несколько минут. Дуг обнаружил его втиснутым задницей в один из мусорных баков — колени прижаты к животу, руки связаны за спиной галстуком старосты.
— Как успехи? — поинтересовался Дуг.
Вытащив Бенжамена из бака, развязав замысловатые узлы и стряхнув пыль с его одежды, Дуг спросил:
— Ну что, по душе тебе принадлежность к правящим классам?
— Не гожусь я для этого, Дуг, — ответил Бенжамен. — Я лучше в отставку подам.
— В отставку подать ты не можешь, сынок. Это должность пожизненная. — Дуг хмыкнул. — Но ты и вправду олух каких мало, Бен. Сразу видно, что в спецвойска тебя не возьмут.
— Ну это я и сам уже понял.
— А как справляется Стив?
— Лучше, чем я, — ответил Бенжамен.
Они уже шагали к Бристоль-роуд. В отдалении погромыхивали до отказа набитые школьниками автобусы. Ближе, прямо перед ними, тянулись регбийные поля, казавшиеся в умирающем свете огромными и жутковатыми.
— Похоже, его они уважают немного больше. Знаешь, прошлой ночью у нас с ним состоялся приятный, долгий разговор. Какие-то родители приходили посмотреть школу, так что нам двоим пришлось соорудить для них семьдесят чашек кофе, а после все их перемыть. Вот и проговорили часа два.
— Стало быть, ты подвизаешься у директора в роли прислуги, а в промежутках валяешь Дженнифер Хокинс, так что на учебу у тебя времени почти не остается, правильно?
— Я не валяю Дженнифер Хокинс. Дуг недоверчиво фыркнул:
— Да ладно, Бен. Все же знают, что было на вечеринке. Мне уже никогда не вернуть назад чувства, которые я питал к одежному шкафу родителей. Каждый раз, как папа лезет в него за свежими носками, в голове моей начинают роиться картины совершенно немыслимые.
— Ну, это был единичный случай. Больше мы ничего такого не делали.
— Но ты же встречаешься с ней, так?
— Так. — И Бенжамен, раздраженный непонятливостью Дуга, сказал: — То, что произошло в шкафу, — да, я знаю, знаю, это смешно… И все-таки случившееся той ночью важно для меня. Для нас обоих. Обстоятельства могли быть странноватыми, однако в самом случившемся присутствовал некий глубокий смысл. Оно оказалось началом чего-то совсем особенного.
— Ох, Бен, да какого же хрена, когда ты наконец повзрослеешь? Ну напился ты с девчонкой на вечеринке, ну стянула она с тебя штаны, это же не значит, что ты… помолвлен с ней или еще что. Мы с тобой все-таки не роман Джейн Остин обсуждаем.
Бенжамен бросил на него сердитый взгляд:
— По-видимому, мы с тобой читали разные романы Джейн Остин. Я там подобных сцен что-то не припоминаю.
— Ты знаешь, о чем я. И потом, ты и Дженнифер, вы не пара друг другу. — Он остановился, повернулся к Бенжамену, в голосе его слышалась теперь подлинная серьезность, озабоченность. — Послушай. Я собираюсь сказать тебе две вещи. Помнишь, я ездил в Лондон повидаться с ребятами из «НМЭ»? Я еще хотел, чтобы ты поехал со мной, но ты не смог? Я тогда познакомился с девушкой. Она машинистка или кто-то еще, работает в «Лошади и гончей». Мы отправились в Фулем, послушали «Клэш», а потом пошли к ней домой и всю ту ночь, я тебе правду говорю, Бен… — он перешел на шепот, — всю ночь трахались до потери памяти. Самыми разными способами. Мы с ней такое вытворяли, чего ты и представить себе не можешь. По сравнению с этим твои тридцать секунд с Дженнифер — звук пустой. — Вообще-то сорок.
— Да сколько угодно. Суть в том, что больше я эту девушку не видел. Мы не потрудились обменяться телефонами или еще что. Просто одна ночь фантастического секса — и привет.
Секунду-другую Бенжамен обдумывал услышанное, потом стронулся с места и пошел дальше.
— Что ж, Дуг, прелестная история, очень трогательный анекдотец. Прямо-таки Ромео и Джульетта. Троил и Крессида семидесятых. Но только некоторые из нас просто-напросто относятся к таким вещам совсем иначе.
— Ну хорошо, ладно, — сказал бегом нагнавший его Дуг. — Скажу тебе еще кое-что. И вот это действительно важно. Тебе семнадцать, в ближайшие несколько лет ты познакомишься с сотнями женщин. И если тебе так уж необходимо распускать нюни по поводу кого-то из живущих в этом говеном городе, хотя бы сделай правильный выбор. А сейчас рядом с нами только две девушки, которые вообще чего-то стоят.
— Да ну? И кто же это?
— Клэр и Сисили, разумеется.
Бенжамен замедлил шаг, а там и вовсе остановился. Они уже почти добрались до ворот, ведущих на шоссе, до входа в спортивный корпус. На самом верхнем его этаже находилась классная комната старшего шестого (пристанище примерно пятидесяти юношей, не избранных в клуб «Карлтон»), из окон лился свет, отбрасывавший на бетон вокруг них длинные, искривленные тени. Внезапно Бенжамену представилось, что это мгновение — как раз одно из тех, судьбоносных, которые он в последнее время научился различать: сверхъестественное, насыщенное значением. Мгновение, когда ему предлагается совершить решающий выбор.
— Клэр и Сисили?
— Я знаю, с Клэр ты никогда не встречался. Мне она кажется девушкой сказочной — почему, я и сам не понимаю. И всегда такой казалась. У нас с ней было несколько свиданий, ничего из них не вышло, так что… ну и все. Не вышло, значит, и выйти не могло. А что касается Сисили — она, если честно, девушка не моего типа, однако…
— Да?
— Зато твоего, ведь так? Она подходит тебе в совершенстве. Вы оба в совершенстве подходите друг другу. Господи, Бенжамен, да ты же единственный человек, которому удалось втолковать ей хоть что-то. Она ведь прислушивается к каждому твоему слову. Если и существуют на свете люди, созданные друг для друга, так это ты и Сисили, и видеть, как ей вставляет женатый мужчина, а ты влезаешь во что-то глубокое и полное смысла с Дженнифер Хокинс… Знаешь, просто сердце разрывается.
Долгое время Бенжамен молчал. Смотрел в землю, разглядывая узорные тени у своих ног, из руки его свисал, мягко покачиваясь, пакет с эмблемой «Циклоп Рекордз».
— Завтра у Дженнифер день рождения, — наконец выдавил он. — Не могу же я порвать с ней прямо в ее день рождения.
— Да ты можешь порвать с ней в любую минуту, — сказал Дуг. Однако он уже понял то, что и так знал всегда: Бенжамен безнадежен, а он, Дуг, только зря сотрясает воздух. — Что ты ей подаришь?
— Пластинку, — ответил Бенжамен.
— Она ее возненавидит. Что за пластинка, можешь не говорить, мне это без разницы. Я и так знаю: она ее возненавидит.
* * *
— М-м, чудесно, — сказала, разрывая оберточную бумагу, Дженнифер. — Какой оригинальный подарок.
Бенжамен купил ей «Голоса и инструменты», один из новых дисков принадлежащей Брайану Ино компании «Обскюр Рекордз». Одну его сторону занимали застольные стихотворения раннеанглийских поэтов, положенные на музыку Джоном Кейджем и исполняемые Робертом Уайатом и Кларой Блей. Другая содержала минималистские композиции бирмингемского музыканта Йана Стила на стихи Джеймса Джойса.
— Я помню, ты говорила, что хочешь «Эвиту», — сказал Бенжамен, — но это же было не всерьез, правда?
— Эта намного лучше, — подтвердила Дженнифер.
Чтобы отпраздновать день ее рождения, они отправились в «Одеон» на Нью-стрит, где только-только начали показывать «Звездные войны». Фильм выбрала Дженнифер. Они сели в предпоследнем ряду и первые десять минут терпеливо сносили киноанонсы и местную рекламу, но потом сдались и стали вместо этого целоваться, по-французски.
— Староста «Кинг-Уильямс» в гуще скандала, связанного с непристойным поведением в общественном месте, — произнес голос за их спинами.
Обернувшись, Бенжамен обнаружил, что сидит прямо перед Ивзом — неприятным маленьким курчавым второклашкой, которого он видел в прошлом году, когда разговаривал с Гардингом в «Студии Джеральда Хилла».
— Ты что здесь делаешь? — поинтересовался Бенжамен. — Разве тебе ничего на дом не задали?
— Сиди и помалкивай, а то все директору расскажу.
После кино они зашли в закусочную на Хилл-стрит, взяли рыбу с картошкой, поговорили о фильме. Бенжамен отметил, что он «крепко сколочен, лихо закручен и решительно ни о чем не говорит». Дженнифер сказала, что это лучший фильм, какой она когда-либо видела. Сошлись на том, что у них разные вкусы.
Они расстались на Нэвигейшн-стрит, на автобусной остановке, прощальный поцелуй получился каким-то двусмысленным: слишком долгим для формального, слишком коротким для страстного. Дженнифер целоваться умела хорошо, однако слова, сказанные Дугом, уже обрели неотвязность, и по дороге домой Бенжамен поймал себя на мыслях о том, суждено ли ему увидеть еще когда-нибудь груди, которые он с таким упоением сжимал в те темные бессознательные часы, три недели назад.
Да и Тигром она его больше не называла. А это плохой знак.
вы — истинная персонификация нарциссической нравственной извращенности
бесстыдство и порочность ваши превосходят все пределы предписанной нам правовыми нормами терпимости
мне ненавистно ваше высокомерное сладострастие, я не ставлю его ни в грош
хитроумное измышление ваше сводится лишь к тому, чтобы заворожить ее вашим буквоедством и дилетантизмом
вы — сифилитический, лейкодерматозный, лихорадочный, фебрильный и фистулярный маразматик
* * *
Билл покрепче зажал в ладонях чашку с кофе и огляделся по сторонам. Убранство этого помещения отличалось строгостью и импозантностью, коим надлежало внушать каждому, кто попадал сюда, чувства опасливые. В обитых дубом стенах отеля присутствовало нечто от клубной гостиной, они могли бы напомнить Биллу клуб «Карлтон» школы «Кинг-Уильямс», да только он там никогда не бывал. Всякому, кто забредал в отель, стены эти внушали одну мысль: не лезь к нам; мы тут уже очень долгое время; тут принимались большие решения; наши уши слышали беседы людей влиятельных, избранных. Можешь побыть меж нами немного, а потом уходи, и побыстрее. Ты не из наших.
* * *
греховодствующий
гнилостный
обскурантист
шарлатанство
елейность
полнотелость
фривольность
увечный
гноящийся
бесчестность
отдубасить
компургация
цинготный
злокачественный
* * *
В задней комнате пили кофе человек двадцать пять. За дверью ее, в конференц-зале, ожидали выступления Майкла Эдвардса, нового председателя правления «Бритиш Лейланд», еще около семисот. Аудитория состояла по преимуществу из служащих общенационального профсоюза и цеховых организаторов компании «Лейланд». Те, кто находился сейчас в задней комнате, принадлежали к числу людей наиболее влиятельных. Присутствовал здесь и сам Майкл Эдвардс, и вид он имел немного нервный, но решительный.
Биллу полагалось в эти минуты беседовать с коллегами, готовиться к предстоящему выступлению — вне всяких сомнений, важному Эдвардс расскажет представителям рабочего класса о состоянии компании, каким оно ему представляется, объяснит решения, которые он и группа его консультантов принимали частным порядком в последние несколько недель. Речь наверняка пойдет о сокращении штатов. Биллу следовало сосредоточиться на этих вопросах, однако сегодня им владела усталость. Он уже считал свое поражение и победу Эдвардса неизбежными. И думал об одном состоявшемся вчера разговоре. К Биллу зашел рабочий, пакистанец Зульфикар Рашид, — у него возникли вопросы по поводу телевизионного интервью, данного Маргарет Тэтчер два дня назад (в тот вечер, на который у Бенжамена пришлась самая первая, столь неудачно закончившаяся уборка территории). Что она имела в виду, поинтересовался Зульфикар, когда сказала, будто народ Британии начинает чувствовать, как его «словно бы размывают» самые разные культуры? Неужели правительство тори и вправду намерено отменить иммиграцию? У него остались в Лахоре жена и трое детей. Года через два-три они собирались приехать к нему в Бирмингем. Сохранится ли такая возможность, если премьер-министром станет миссис Тэтчер? Нужны ли Британии его жена и дети — да уж если на то пошло, и сами его рабочие руки — или не нужны?
«Вам не о чем беспокоиться, — сказал рабочему Билл. — На выборах в любом случае победит партия лейбористов». Однако в глубине души Билл сознавал, что лжет.
* * *
Сэм поднял телефонную трубку. Барбара отправилась по магазинам, он остался в доме один. Времени было без десяти одиннадцать. Сэм знал, что в «Кинг-Уильямс» сейчас утренняя перемена. Знал, что в ближайшие двадцать минут учителя будут отдыхать и пить кофе в преподавательской.
Он еще раз просмотрел перечень фраз, которые сочинил за последние три ночи.
ваша презренно закоснелая склонность к сдвоенному злоупотреблению чувственностью и разнузданностью порождает во мне лишь глубочайшие, в высшей мере подспудные, бездонные укоризны
Сэм набрал номер школы, услышал длинные гудки. Когда секретарша директора сняла трубку, он попросил соединить его с мистером Майлзом Сливом.
* * *
рыночная доля
непредвиденные расходы
недостаточность выхода продукции
избыток рабочей силы
эффективность менеджмента
стратегия продукта
корпоративный план
чрезмерность трудозатрат
уменьшение масштаба операций
динозавр
сокращение численности
* * *
Сэм слышал гул разговоров в преподавательской, звяканье чашек, скрип кресел. Чей-то голос произнес: «Я схожу поищу его». Интересно, сколько времени займут поиски? Секунды бежали. Ждать пришлось самое малое полторы минуты.
ваша неразборчивая похотливость равнозначна нимфомании, вы трус до мозга костей, мерзотный недоумок, малахольный балбес, бесхребетный образчик чистейшей воды отвратности
Слова начинали крениться и расплываться в глазах Сэма. Фразы, которые звучали столь внушительно, когда он произносил их в два часа утра посреди тонущей в полумраке гостиной, казались теперь натужными и недостаточными. Да и о значении некоторых из них он ни малейшего представления не имел. И все-таки объясняться с этим типом нужно на собственном его языке. Необходимо воспользоваться тем оружием, с помощью которого Майлз пытался отнять у него Барбару.
На другом конце линии послышались приближающиеся шаги.
* * *
пришло время взглянуть ситуации в лицо, мы просто обязаны сделать это
Зал внимал этим словам хмуро, но сосредоточенно; атмосфера была почти похоронная.
нам предстоит сделать выбор — трудный и, несомненно, непопулярный
Билл был одним из немногих здесь людей, понимавших, что стоит этим утром на карте. Они слышат не просто изложение кредо. За несколько минут до выхода на сцену Майкл Эдварде сообщил находившимся в задней комнате делегатам, что под конец своего выступления поставит на голосование вотум доверия. Он собирается изложить свои доводы, облеченные в слова выношенной в муках реалистичности, а затем потребовать их одобрения, предварительно дав цеховым организаторам, застигнутым врасплох, не подготовившимся, всего лишь несколько минут на изложение тех контрдоводов, какие у них найдутся. Их переигрывали, и очень умело.
болезненный, но необходимый процесс сокращения рабочих мест
Болезненный для кого?
порядка двенадцати с половиной тысяч рабочих
Билл замер в кресле, ожидая взрыва. Однако услышал лишь, как у пары-другой людей перехватило дыхание, и ничего больше. В двух рядах за его спиной в меланхолическом согласии кивал Колин Тракаллей. Колин хорошо понимал логику, стоявшую за всем сказанным. Билл тоже хорошо понимал ее, но при этом и ненавидел, ненавидел со страстной жаждой мести, которая вела его в прошлом, а ныне, казалось, сникла, оставив ощущение бессилия. Билл отыскал глазами Дерека Робинсона, и они обменялись долгими, унылыми взглядами.
* * *
— Да? — произнес голос в трубке. Ну вот и он, долгожданный миг противостояния.
соглядатайствующий селадон
нечестивые увертки
гнусный волокита
возмутительное вовлечение
слепорожденный рогоносец
— Это мистер Слив?
— Он самый.
— А это Сэм Чейз. Муж Барбары.
лицемерный
лицедействующий
уклончивый
ренегатствующий
предохранительный
противолихорадочный
накаливание
мучительство
надувательство
апоплексия
махинатор
Последовало долгое молчание. Казалось, мужчинам нечего было сказать друг другу. Сэм пытался подыскать какие-то слова, но они не шли к нему. Негодование, обманутые надежды, все, что терзало его уже год с лишним, бурлило в Сэме, но средств для выражения чувств он не находил.
— Вы хотите мне что-то сказать? — спросил мистер Слив. — Состоит ли ваше намерение в том, чтобы вступить со мной в некое подобие диалога?
Разъярившись на своего врага, а еще пуще на себя самого, Сэм скомкал листок бумаги, крепко зажмурился и не думая, инстинктивно выпалил самую длинную, самую вульгарную и похабную тираду, какую когда-либо произносил в своей жизни.
Позже, по размышлении более здравом, ему пришлось признать, что это была не лучшая его минута. Содеянное им навряд ли можно было назвать поступком зрелого, умеющего выражать свои мысли человека. Но, по всему судя, оно сработало. Наступила потрясенная пауза, затем на другом конце линии бросили трубку, и больше ни Сэм, ни Барбара никогда и ничего о Сливовом Сиропчике не слышали.
* * *
Делегаты покидали конференц-зал, выходили из отеля под февральское солнце. Ожидавшие у выхода журналисты столпились вокруг Майкла Эдвардса. Вид у него был усталый, но сияющий. Речь его обернулась триумфом. С помощью одних только слов он одержал победу. Его предложения прошли — семьсот пятнадцать голосов против пяти. Горстка «воинствующих экстремистов» попыталась оказать сопротивление, однако никто их слушать не стал. Реорганизации «Бритиш Лейланд» был дан зеленый свет.
Билл сидел на согретом солнцем участке низкой изгороди, неотрывно глядя в декоративный садик. Услышав приближающиеся по гравию шаги, он поднял взгляд и увидел перед собой друга — такого же, как он, цехового организатора Дерека Робинсона.
— Мы будем бороться с ними, Билл, — сказал Дерек, которому скоро — очень скоро — предстояло замелькать на страницах газет в демоническом обличье «Красного Робби» и в конечном счете быть изгнанным Майклом Эдвардсом с фабрики за попытки организовать протесты против программы сокращения рабочих мест. — Им придется сражаться с нами на каждой пяди их пути.
— Конечно, будем, — отозвался Билл. Дерек, с тревогой вглядевшись в него, сказал:
— Ты только не теряй веры, Билл. — И удалился. Тех, кому предстояло вернуться в Лонгбридж, ожидал автобус. Билл подошел к нему — посмотреть, не Сэм ли Чейз сидит за рулем. Он был не прочь поболтать с Сэмом. Однако водитель оказался не знакомым ему человеком.
— Ладно, отправляйтесь, — сказал Билл. — Я, пожалуй, задержусь здесь ненадолго.
Толпа редела. Майкл Эдвардс укатил в машине с персональным шофером, за ним последовали журналисты. Билл забрел в мрачное нутро отеля, огляделся, не понимая, что делать дальше. За столиком в углу бара угощалась пивом и джином с тоником компания младших менеджеров, включавшая и Колина Тракаллея. И снова темные стенные панели и объединявшее этих людей выражение заговорщицкого благодушия навели Билла на мысли о клубе, джентльменском клубе. Клубе из тех, в который тебя того и гляди примут, однако правил его растолковывать не станут — никто не объяснит тебе, почему одни люди состоят в нем, а другие нет. Ну и как же ему назвать этот клуб? Клуб Боссов? Клуб Негодяев? Клуб Лжецов?
Двенадцать с половиной тысяч уволенных. Болезненный, но необходимый процесс. Ему было жаль управленцев с их угрызениями совести, длинными, мучительными совещаниями, с хорошо оплаченными страданиями людей, вынужденных принимать решения, но он думал также и о невзгодах, о безнадежности, с которыми столкнутся его рабочие в наступающей эре жестоких рыночных отношений — на недели, на месяцы, а возможно, и до конца срока жизни. Что может он противопоставить этим невзгодам теперь, когда все и каждый проглотили, подобно доверчивым детям, пилюлю, проголосовали за то, что лишит их же самих средств к существованию? О да, Билл знал множество дней, хороших дней, и не таких уж давних дней, когда он верил, что можно победить в этой борьбе; однако десятилетие состарилось, и он состарился вместе с ним и понимал, что дни эти никогда уже не вернутся, как никогда не вернутся дни жарких, тайных наслаждений, которые он делил с Мириам Ньюман, как никогда не вернется из мертвых и сама Мириам.
14 октября 1981
Эксетер
Дорогая Chiara[48](как мне надлежит научиться тебя теперь называть).
День сегодня серый, скверный. С моря летит, завывая, ветер. Поразительно, ему удается добраться до самого кампуса и сделать здешний воздух соленым и влажным. Я сижу в библиотеке — одна-одинешенька, насколько мне удается различить, — глядя на капли, сбегающие, а вернее, шатко влекущиеся по оконным стеклам. Передо мной лежит на столе антология почтенных критических опусов, посвященных поэзии восемнадцатого века, рядом с нею — несколько томов Попа и Грея, все как один не прочитанные. И куда это все подевались? Может быть, я пропускаю какую-то важную лекцию или иное событие? Дa и ладно, писать тебе намного интереснее, чем углубляться в скучные рифмованные двустишия.
Ну как твоя осень в Мантуе? Совершенна, я полагаю. Ты сидишь в кафе на площади, под колоннадой, пьешь капуччино. Осенние листья порхают по каменным плитам. Старуха, вся в черном, катит по площади велосипед, корзинка ее наполнена хлебом, помидорами, сыром, молоком. И горстка красивых итальянских юношей теснится в углу площади у своих мотороллеров, разглядывая только что прибывшую из Англии прекрасную и загадочную студентку, обсуждая ее и споря о том, кто первым назначит ей свидание. И колокол звонит на campanile,[49]и… ладно, жизнь твоя там выглядит совсем иначе, я просто нахлобучиваю одно клише на другое, но ведь могу же я немного пофантазировать, верно, в это тоскливое девонское утро?
Кстати, собираешься ли ты — по возвращении в Англию — вновь обратиться в простую и понятную Клэр? Но нет, простой и понятной ты никогда не будешь.
Итак, через несколько недель тебя навестит Филип. Похоже, нам обеим удалось удивить друг дружку нашими будущими гостями. Впрочем, ты и Филип? Чудеса никогда не кончаются. Да, конечно, я знаю, ничего тут такого нет, он всего только друг, приезжает на несколько дней, чтобы побыть с тобой в Италии. Просто в том, как ты упомянула об этом в письме, присутствовала некая нотка. Дa и ладно, уверена, вы с ним хорошо проведете время. Он очень милый, с ним легко и т. д. Я так всегда считала. Из всех нас, выпускавших в ту пору журнал, он был, вероятно, самым простым и приятным — ты согласна со мной?
И это намного больше того, что можно сказать о Бенжамене.
Дa-да, меня тоже удивляет, что он хочет приехать повидаться со мной, пусть даже всего лишь на длинный уик-энд. Думаю, я просто доняла его двумя годами бесконечных, назойливых, приглашений. Теперь, когда этому предстоит наконец свершиться, я страшно нервничаю. Я думаю — Бенжамен? На два с половиной дня? О чем мы будем разговаривать? Вот о чем бы ты смогла проговорить с Бенжаменом в течение двух с половиной часов или даже минут? Вынесу ли я целый уик-энд долгих периодов загадочного молчания, целых эонов, в которые он напряженно взирает в окно, неторопливо обыскивая свой мозг в поисках mot juste,[50]пригодного для ответа на твой последний вопрос, который, возможно, был не хитрее чем «Не хочешь ли чаю?».
О, понимаю, я несправедлива к нему, ужасно несправедлива. Все мы любим Бенжамена. Ты, я знаю, в особенности. И возможно, Оксфорд открыл перед ним бесконечные перспективы. (Ха! Ладно, эта возможность лежит в самом низу шкалы вероятностей.) Я если на миг перестать упражняться б остроумии, думаю, у него имелись причины выглядеть таким грустным и задумчивым. Тебе следует знать, что в Бенжамене есть тайные глубины. Я в них однажды заглянула.
Историю эту я никогда никому не рассказывала, но какого черта, сейчас десять тридцать утра, друзья куда-то сгинули, в библиотеке пусто, а передо мной лежит целая стопка чистых, ожидающих, когда я их заполню, листов А4. Раз уж я не собиралась никому об этом рассказывать, почему бы не рассказать тебе?
Если честно, все это довольно страшно. И связано скорее с Лоис, его сестрой, чем с самим Бенжаменом. Но о ней я расскажу под конец письма.
Случилось это… господи, три с половиной года назад. Как уже начало ускользать от нас время! В феврале 1978-го, если память мне не изменяет. Как раз перед самым началом его пугающе неподобающего романа с Дженнифер Хокинс. Впрочем, об этом чем меньше скажешь, тем лучше.
Ты помнишь мистера Тиллотсона, его «уроки-прогулки»? По-моему, ты в них участия не принимала. Начались они в мужской школе и были чем-то вроде исправительной меры, нацеленной на безнадежно неспортивных умников, но после в них разрешили участвовать и девочкам, от чего они, как ты понимаешь, приобрели много большую популярность. Какие только греховные уловки не применялись, лишь бы попасть на них. По поводу их шутили, будто все мы, что ни неделя, ухитряемся заблудиться, и, как всякая хорошая шутка, эта была полностью справедлива: мистер Тиллотсон был милейшим человеком, но разобраться в карте не смог бы, даже если бы от этого зависела его жизнь. Очень скоро все мы прониклись любопытством насчет того, как быстро и как надолго удастся нам сбиться с пути в следующий раз — некоторые даже заключали пари на сей счет. Отчего все становилось лишь более забавным.
Что бы там ни говорили, по-моему, в окрестностях. Бирмингема масса прелестных, сельских, уголков, однако за несколько месяцев нам удалось перебрать их все до одного, и тогда мистера Т. осенила блестящая мысль — он решил прогуляться с нами по запущенным каналам. Многие из нас и знать-то не знали, что в городе вообще существует система каналов, и были не правы: на самом деле каналы тянутся на многие мили, но только ни одним из них больше не пользуются, на смену им пришли автодороги. Должна сказать, их отличала особая атмосфера, они — все эти задние стены десятков заброшенных фабрик, и складов, разбитые окна, жутковатое запустение — придавали городу облик, которого мы обычно не видим. А уж для того, чтобы заблудиться, место было попросту идеальное.
Мы с Бенжаменом однажды отбились от всех, а через какое-то время начало смеркаться и, по правде сказать, нам стало немного не по себе. Куда все подевались, мы и ведать не ведали, однако решили, что самым надежным будет остаться на месте и подождать, пока кто-нибудь не появится. Все лучше, чем бежать туда, откуда мы пришли, и окончательно сбиться с дороги.
Поэтому мы присели и завели разговор.
Бенжамен сказал кое-что о каналах, с этого, сколько я помню, все и началось. А сказал он, что, по-видимому, — так, во всяком случае, уверял Мистер Т. — каналов, если считать в милях в Бирмингеме больше, чем в Венеции. Звучит совершенно невероятно, не правда ли? ВО3МОЖНО, тебе удастся когда-нибудь заглянуть туда, произвести кой-какие замеры и сообщить мне, что ты об этом думаешь.