Трудная судьба…
Времена не выбирают,
В них живут и умирают.
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять.
Будто можно те на эти,
Как на рынке, поменять.
………………………………….
Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; обниму
Век мой, рок мой на прощанье.
Время – это испытанье.
Не завидуй никому.
Александр Кушнер
Не могу обойти молчанием один из главных упреков за книгу: ты осудила свою мать, а ведь она прожила тяжелую жизнь. Что ж, давайте по «гамбургскому счету» и не упрекайте меня, что я буду столь безжалостна к Галине Щербаковой. Это всего-навсего объективные факты, к жалости не имеющие отношения. Пришлось анализировать ситуации, вспоминать события, сопоставлять факты. Как говорится, напросились…
Итак, родилась моя мать в годы украинского голодомора. Может быть, многие очень удивятся, но она почему-то этого не помнила. Горе и ужас пережили ее мать и бабушка. Им все же удавалось обменивать имевшееся в семье золото на еду, чтобы кормить ребенка и себя. Новорожденная Галина по естественным причинам понятия об этом не имела.
Дальше – война, оккупация. Немцы жили в доме моей бабушки и очень неплохо относились к украинской семье. Это евреев они расстреливали, а семью и детей в доме бабушки даже подкармливали.
К великому счастью, никто из семьи моей матери не погиб на войне. А мамина тетя вышла замуж за оккупанта и, когда те отступали с Украины, убежала вместе с мужем. Потом она до старости благополучно жила на Западе.
Когда уже после войны мать уехала из дома получать высшее образование, ее жизнь вообще вошла во вполне благополучную колею. Вскоре она вышла замуж за вполне перспективного аспиранта.
Года через три у молодой четы родился первенец – мой брат Саша. Слава богу, безо всяких осложнений. Аспирант защитил кандидатскую диссертацию, а Галина Режабек завела молодого любовника – моего будущего отца. Из-за этого у матери действительно был один тяжелый период жизни – когда любовная связь раскрылась и муж подал на развод. Но все обошлось. Развод был оформлен, и тут же Галина Режабек вышла замуж за Александра Щербакова.
Им было где жить, они никогда не мыкалась по коммуналкам, советская власть очень заботилась о тех, кого выбирала своими любимчиками, и предоставляла им бесплатные квартиры в соответствии с тогдашними представлениями о комфорте. И в провинции, и в Москве у моих родителей были благоустроенные отдельные квартиры. Напомню еще раз для забывчивых: бесплатно предоставляемые советской властью. Хотя далеко не всем.
В Москве Г. Щербакова не испытывала на себе в полной мере всю тяжесть быта обычных советских женщин. Ей не приходилось давиться в часы пик в общественном транспорте, она не отсиживала по 9 часов на нелюбимой работе, а потом не простаивала в многочасовых очередях в магазинах, чтобы хоть что-нибудь купить семье на ужин. Она сама планировала свой день, ведь она работала дома. О таком мечтали все, но позволить себе могли единицы.
И вот это все мои критики называют тяжелой жизнью? Может быть, с точки зрения какой-нибудь Вандербильдихи, это и было невыносимо, но для советской женщины – большая удача.
Большинство советских людей поколения матери или старше прожили по-настоящему тяжелую жизнь, и многим из них при этом удавалось сохранить в себе все необходимые человеческие качества. Кто-то воевал, кто-то терял родных, сидел в лагерях… Приведу в пример деда моего мужа. Трудно представить себе судьбу страшнее.
Он из нищей еврейской семьи, которая благодаря сильному характеру матери поднялась на ноги – родители стали печь хлеб, а дети разносить его по домам. Это позволило дать детям образование. Дед прошел войны, какие выпали его поколению в ХХ веке, – и I мировую, и Гражданскую, и Отечественную. К 30 годам отмороженные ноги и легкие, цинга, из-за которой выпали все зубы. Смерть первого ребенка во младенчестве, рождение долгожданного сына, а потом и дочери. Когда началась Великая Отечественная, сын, несмотря на инвалидность по зрению (сама видела этот документ), ушел с последнего курса медицинского института на фронт (заткнулись бы, наконец, подонки, которые любят сочинять, что евреи не воевали!). Он погиб в ноябре 41-го под Ленинградом, оставив юную жену и крохотную дочку.
Очень скоро эта малышка, единственное, что осталось от погибшего любимого сына, умерла в эвакуации – ее нечем было кормить, после получения похоронки молоко у матери пропало, а достать что-то подходящее для ребенка было невозможно.
Женина бабушка, между прочим, военврач в звании майора, получившая в самом начале войны контузию и ставшая инвалидом, узнав о гибели сына, буквально сразу превратилась в глубокую старуху. После войны эта женщина недолго прожила, горе сломило ее… Она была хорошим человеком, все, кто ее знал, вспоминали о ней лишь добрым словом.
Дед был военным, генералом. В 48-м году во время известной антисемитской кампании по «чистке» кадров он был отправлен в отставку. Дед дожил до 1972 года. Он обожал своего единственного внука, всегда был заботливым, добрым и светлым человеком. И по сей день у Жени увлажняются глаза, когда он вспоминает о деде – лучшем человеке, который был в его жизни.
По мнению защитников Галины Щербаковой, тяжелая жизнь должна сделать человека жестоким и злобным, мучителем близких. Во всяком случае способствовать этому и оправдывать это. На самом же деле все совсем не так. Аморальному и неумному человеку не нужны никакие особые условия, чтобы проявлять эти свои качества. Они в равной мере могут наблюдаться и у тех, кого жизнь не баловала, и у тех, кто особых трагедий не испытывал.
200 миллионов человек в советской стране жили тяжело. Некоторые просто тяжело, а многие – невыносимо. И горестей на три поколения выпало немерено! Так вот, Галина Щербакова относилась к той части, которой было не тяжелее, чем прочим, а во многом значительно легче. Но моя мать умела виртуозно убеждать не очень сведущих и не умеющих критически мыслить людей, что самый несчастный и обделенный на свете человек – именно она. Что ей тяжелее, чем всем советским женщинам, вместе взятым. Что именно она несет на себе крест всех грехов человечества и тяжесть его невыносима. Да, это она умела. Такой она себя подавала публике. Особенно не очень взыскательной.
Предвижу вопросы: а ты сама какого черта жалуешься? У тебя, что ли, такая уж тяжелая судьба? Отвечаю. Я прекрасно знаю, что огромному количеству людей приходится ой как несладко. Поэтому я безо всяких обобщений рассказала в книге только о своей, персональной беде, о своих личных проблемах, в которых утопала и путалась. И ни разу я не утверждала, что моя судьба самая трудная на свете, что мне хуже других пришлось. У каждого свой ад, у каждого свои беды. Как нельзя обобщать, так нельзя и выделять себя как нечто особенное и уникальное. Кроме того, я никогда не прикрывалась своими проблемами, как щитом, как оправданием своих поступков, принесших кому-то зло. И вообще, моя позиция, моя книга – это не нападение, а защита, не устаю повторять это.
Когда я слушаю призывы оправдывать душевную черствость, жестокость и даже аморальность «тяжелой жизнью», у меня это не только вызывает естественный, как мне кажется, протест и неприятие, но и подозрение, что ратующие за такой подход как бы готовят себе плацдарм для будущих оправданий своим неприглядным поступкам. Они любовно складывают в ящичек памяти свои «трудности и лишения», чтобы потом детям-внукам преподнести это «наследство» как свидетельство «непомерно тяжелой судьбы». Ход хитрый и подлый.
Но вернемся в виртуальное пространство. Мою книгу читало все больше и больше людей, счетчики на сайтах показывали пятизначные числа. Соответственно, в геометрической прогрессии росло число откликов. Как положительных, так и совершенно непристойных, злобных и ненавистнических. И если доброжелательные и понимающие люди писали мне и в комментариях, и в личных письмах, то агрессивные комментаторы пользовались исключительно публичным общением. Не стесняясь в выражениях, не заботясь о правилах приличия и этики, они хамили и наслаждались своим хамством. Поддержка от таких же, как они сами, порождала новый виток злобы, ненависти и оскорблений. Стоит задуматься, отчего же среди противников моей точки зрения столько подобных типов – диких, злобных, тупых и наглых? Одна моя умная корреспондентка, обдумывая эту тему, написала мне: «Скажи мне, кто твой враг…» Что ж, меня очень устраивает, что я нахожусь по другую сторону баррикад от подобных людей. Поняв, с кем имею дело, я на своем форуме дала им четкое определение «гоминиды» и решила, что разговаривать с ними дальше смысла нет.
Интеллигент? А кто это?
И я стала активно удалять и «банить» хамов и провокаторов. За это они и их группа поддержки с другого форума, посвященного моей книге, отказали мне в интеллигентности. Меня позабавило их понимание этого термина. Оказывается, выставлять за дверь непрошеных гостей, которые оскорбляют хозяйку, называя ее сукой, сволочью, мразью и прочими «интеллигентными» словами, ни в коем случае нельзя. Неинтеллигентно это, оказывается, не политкорректно. Надо, оказывается, давать слово этим хамам за то, что они высказывают критику в мой адрес. Вот это будет интеллигентно. Что ж, поговорим об интеллигентах и интеллигентности.
За свою уже немаленькую жизнь я поняла, что нет никакого универсального понятия интеллигентности, которое устраивало бы всех. Практически каждый человек вкладывает в это слово что-то свое, особенное. Судите сами: для одних это – наличие диплома о высшем образовании; для других – диплом должен быть непременно по гуманитарным наукам. Луначарский, по-моему, так вообще считал, что у интеллигента должно быть три диплома – свой, отца и деда. Для кого-то интеллигентность определяется, прежде всего, поведением человека, его воспитанностью. В общем, договориться об этом непросто, если вообще возможно. Я, когда слышу слово «интеллигент», представляю себе академиков Сахарова и Лихачева. А в реальной жизни, сказать откровенно, я встречала крайне мало людей, про которых можно было бы с чистой совестью сказать: он настоящий интеллигент.
Однако почему-то очень многие из нас, обывателей, считают, что интеллигент никогда никого не оскорбляет, не ругается похабными словами и даже не способен дать сдачи. Он всегда кротко терпит хамство, частенько подставляя вторую щеку, когда первая еще горит от удара. Не скрою, и в моем представлении интеллигент выглядит именно так. Нравится ли мне это? Нет!
А потому я не то что не могу, а даже не хочу быть интеллигентом! Потому что господа хамы очень удобно устроились: они могут безнаказанно лупить интеллигентов по лицу, зная, что те не дадут сдачи, а если вдруг кто-то из этих «очкастых» и врежет, то можно резонно заявлять, что теперь он «лишен звания интеллигента». Так вот, хочу предупредить сразу: я – не интеллигент. И буду бить по физиономиям за хамство даже без предуведомления, неинтеллигентно так… И любая выходка против меня или моих близких будет совсем неинтеллигентно пресечена. Потому что я убеждена: любой человек должен уметь постоять за себя и свою семью, дорогих ему людей. Ну, не могу я уважать, к примеру, мужчину, который терпит, если оскорбляют его жену, дочь или хотя бы даже его самого в присутствии семьи, а он в этот момент поправляет очки и приговаривает: «Потерпите, родные, может, обойдется». А ведь по меркам огромного большинства он сохраняет свое звание интеллигента, ибо не повышает голоса, не произносит нехороших слов и, разумеется, не дает никому в морду. Не хочу я быть среди таких интеллигентов.
Вроде бы не совсем по теме, но вспомнилось: некоторые читатели с плохо развитой начинкой головы верещали на форумах, что мои претензии к родителям за то, что они не водили меня в детстве в музеи, – безосновательны. Вот одно из таких обвинений от некоего Прохожего из Астрахани.
Прохожий:
По музеям ее родители, видите ли, не водили! А ведь в Москве жила девочка. Могла, если бы захотела, сама музеи посещать, а в школе – с классом. У нас в Астрахани школьников учительницы водят в музеи, и там музейные экскурсоводы все чудесно детям объясняют. А если сама не хотела ходить, то занятые родители ни при чем.
Оказывается, я должна была сама, в семь-восемь лет, позаботиться о своем культурном и интеллектуальном развитии и заниматься внешкольным самообразованием. Я представила себе, как маленький ребенок, первоклассник, хмуря брови, рассуждает: «Так, мама с папой не водят меня в музеи и вообще не развивают. Имеют право, мать – это святое, отец – тоже почти святое, у них слишком много своих пресвятых дел. Собственное развитие – целиком и полностью моя собственная обязанность и задача. Составлю-ка я план посещения музеев. Начнем с художественных. Наверное, первым делом я поеду в Третьяковскую галерею. Там буду по складам читать таблички у картин, и обо всем узнаю. Пушкинский музей – в следующие выходные, начну с античного искусства… Да, еще нужно посетить Исторический музей, музеи Кремля, съездить на электричке в Абрамцево, Архангельское, Сергиев Посад, посетить Новодевичий монастырь. А остальное уже во втором классе буду осматривать». Вам смешно? А напрасно. Мои родители, да и не только мои, именно так или примерно так себе процесс «окультуривания» ребенка и представляли.
И зачем тогда горы томов по воспитанию и развитию детей, для чего были придуманы все эти глупости? На фиг это все! Пусть спиногрызы сами о себе позаботятся, чай не в пустыне живут. Вот тебе денежка на проезд – и дуй развиваться!
Впрочем, когда я написала в «Маме» про то, как Женя показал мне лучшие музеи мира и очень многое рассказал о художественной культуре, ее истории, это почему-то вызвало отдельную волну ненависти некоторой части читателей. По Луврам она, понимаешь, ходит, по Метрополитен-музеям и Национальным галереям, совсем зажралась и нам этим в нос тычет. Ох, к сожалению, не зажралась, я очень жалею, что не знала всего этого прежде. Так что мне еще «жрать да жрать»! И совсем не уверена, что такая «жратва» нужна моим недоброжелателям. Не в коня корм!
…Да, еще… Если в нашем обществе есть такие вот интеллигенты, перекладывающие всю ответственность за развитие ребенка на плечики самого ребенка или самоустраняющиеся от выполнения этой задачи, как мои родители, то мне просто даже стыдно принадлежать к этой «классовой прослойке».
Отец
Почему умерла мать, я выяснила довольно скоро. У нее была давняя тяжелая болезнь – камни. Беда, к сожалению, известная многим. Было лечение, были операции. Последняя дала осложнение в виде абсцесса в печени. Это страшная штука, летальность очень высокая. Увы, мама оказалась в числе большинства…
Тем не менее меня принялись обвинять в смерти матери, причем одним из первых обвинил не кто-нибудь, а бывший медик, мой сводный братец. Я тоже выскажу свою точку зрения, отчего умерла Галина Щербакова. Я думаю, что от подзуживаний доброхотов. Это они изо всех сил настраивали ее против меня, прибегая к намеренным преувеличениям и откровенной лжи и не брезгуя сплетнями и домыслами. Этим они заставляли бурлить желчь и шевелиться камни в ее организме. Мой брат, опираясь на авторитет своего диплома, убеждал ее в том, что никакой депрессии у меня не было и нет, а я – симулянтка и бездельница и, кроме того, охотница за богатыми мужиками. И этим подкармливал ее иррациональную ненависть ко мне.
Меня, по известным читателям «Мамы» причинам, уже несколько лет и близко не было рядом с матерью, и не разговаривали мы, и не переписывались. Зато рядом было немало, возможно, очень заинтересованных в ее скорейшей кончине людей. И, видя, что она плохо себя чувствует, они с утроенной энергией вели свою разрушительную работу. Из-за них, полагаю, и умерла Галина Николаевна. Так кто там был рядом, помимо отца? Но об этом несколько позже, а пока об отце.
Когда я узнала о смерти матери, первая мысль была о нем. Ныло сердце: я представляла, каково ему приходится. И я подумала: может, смерть матери примирит нас? Может, мы попробуем начать с чистого листа?
Пока я нервно курила, осмысливая поступившую информацию о кончине матери, Женя по телефону связался с Алисой. Я слышала, как он говорил ей:
– Что бы там ни было, сейчас ты должна быть рядом с дедом, ты должна его поддержать. Поезжай к нему, будь рядом, ты ему нужна…
Через пару дней я написала отцу письмо:
Папа, здравствуй!
Прости, что не звоню, но, увы, это пока невозможно. Я знаю, что ты не веришь в мою болезнь, но я все-таки болею и по телефону разговаривать все еще не могу. Не только с тобой… Поэтому вся моя связь с миром – через Интернет. Хорошо, что он существует.
Я понимаю глубину твоего горя и очень тебе сочувствую! И еще очень за тебя волнуюсь. Как ты сейчас? Как ведет себя твое сердце, как давление? Я не так давно узнала, что с тобой приключилось. И то – узнала случайно.
Когда случилась беда, ты себе представить не можешь, как заметалась Алиса! Ее сердечко разрывала жалость к тебе, боль за тебя. Но она до ужаса боялась появляться у вас, боялась злых слов… Мы с Женей ей сказали: раз тебе хочется, раз болит сердечко – поезжай к деду и ничего не бойся. И ему (тебе) это тоже нужно.
Она решилась. Как же она была счастлива, когда ты ее принял с любовью! Ей было абсолютно наплевать на то, что на поминках некоторые отпрыгивали от нее, как от чумы, она думала лишь о тебе, ее волновало только твое состояние. Каждый день мы на связи, и каждый день Алиса только и говорит о том, как она волнуется за тебя, как ей хочется быть рядом, как ее мучает ощущение, что она чего-то для тебя не доделала, пока была рядом с тобой на Бутырской. Знаешь, я счастлива, что такая получилась девочка! Она очень хорошая, искренняя, добрая, нравственная. Впрочем, я никогда в этом и не сомневалась, но вот так проявиться ей удалось, увы, лишь в этой трагической ситуации.
Теперь у нее одна забота: найти квартирку где-то рядом с тобой. Все время шлет мне варианты квартир, обсуждает, что лучше, что хуже, какая ближе, какая дальше…
Папа, я тоже люблю тебя. Все так ужасно сложилось в нашей жизни, но, наверное, не время да и вообще не стоит теперь анализировать и обсуждать то, что было. Понятное дело, что плохо было всем. Теперь мы все уже здоровее и моложе не становимся, бог знает, что и как будет дальше. Хотя кое-что все же зависит и от нас самих.
Алиска, кстати, тоже очень и очень чувствительная девочка, с весьма ранимой психикой. Иногда она посещает моего московского доктора, которая очень ей помогла в трудный момент. Но надеюсь, что я – пониманием и через свой опыт – все же уберегла ее (тьфу, тьфу, тьфу!) от «упадания» в самую настоящую болезнь, из которой сама пока что не могу выбраться окончательно. Хотя очевидный прогресс налицо.
Рядом мой ангел-хранитель – Женя. Если бы не он… Но я даже не буду об этом говорить. Он и Алискин хранитель. Просто поверь, что это так.
Я буду рада, если ты мне ответишь. С телефонным общением пока проблемы – ну, не могу, прости! Я даже для того, чтобы написать это письмо, несколько дней собиралась с силами. Вот нужно нажать кнопочку «отправить», и рука трясется, сердце выскакивает… Но я хочу его отправить, и я сейчас это сделаю! Катя.
В ответ я получила вполне спокойное письмо, которое вселило в меня надежду. Там были и слова о том, что отец буквально накануне кончины матери, как он написал, «вдруг» увидел в Сети мое сочинение. Это еще одно свидетельство того, что не только мать, которая вообще не умела пользоваться компьютером, но и отец до того момента не читали моей книги. В общем, в моей душе затеплилась надежда. Я подумала, что, если папа только попросит меня, я уничтожу свою книгу в Сети и следов не оставлю. Поскольку я человек впечатлительный и мечтательный, я начала придумывать, как папа приедет ко мне в Израиль, как я поведу его к морю, мы будем гулять, разговаривать, объяснимся и простим друг друга. И приедет Алиса с мужем, и мы все сядем за один стол… И у нас опять будет семья…
То, что случилось дальше, навсегда отучило меня «мечтать заранее». Больше подобной глупости не повторится никогда. Буквально через несколько дней я чуть не упала со стула, увидев, что отец заявился на мой форум в СИ.
А. С. Щербаков:
Я увидел сочинение моей дочери 22 марта. Почитал отрывками. И не стал бы говорить об очень большой неправде (и впредь не буду), имеющейся в нем, – точнее, домысле (что не дает возможности отнести текст к жанру журналистики), если бы вся эта неправда не завершилась уж совсем нехорошей неправдой (в свете случившегося): будто бы мама автора этого сочинения ни сном ни духом не ведала о нем. Нет, она знала и о его существовании, и о его сущности. И все ее московское окружение знало об этом.
Придя в себя, я ответила прямо на форуме:
Автор:
Интересно получается… «Я только в понедельник вдруг увидел твое сочинение». Это цитата из письма, присланного мне отцом несколько дней назад. Речь идет о дне накануне кончины матери. И дальше отец пишет, что, естественно, он долго не мог отойти от компьютера, потому что стал читать… «Вдруг». Или я плохо знаю значение этого слова, или… Так когда же была правда? В какой раз – в письме или сейчас? Одно противоречит другому.
Хорошо, допустим, она знала. Но не читала. Так это мало что меняет, папа… Или добрые люди из вашего окружения приходили к ней, к больной, и с удовольствием рассказывали о прочитанном с цитатами? А ты опять молчал, не прекращал это, но при этом даже не пытался хотя бы начать читать, чтобы знать, о чем идет речь? Непостижимо.
Вообще-то не ожидала, что отец решит заговорить со мной таким образом. Я-то ему послала личное письмо (на которое он тогда мне и ответил). Что ж, раз хочется публично – будет публично. Обвинять меня в неправде проще всего, тем более что кое от кого последуют бурные овации.
Что, папа, ты не знал, что твой пасынок щупает по ночам твою маленькую дочь, а раз не знал, то это – ложь? Или ты был в длительной командировке, когда мама объявила маленькой девочке жестокий бойкот, закончившийся для ребенка нервным срывом? Нет, ты был рядом, в той же квартире. Или ты хочешь рассказать легенду о том, как вы показывали меня каким-то мифическим докторам, как ты рассказывал об этом Жене, а потом уверял его, что я здорова, как корова? Не было никаких докторов. Были крики: «Не дури и возьми себя в руки!»
Допускаю, что ты многого не знаешь из-за твоего тогдашнего равнодушия ко мне-подростку. Я рассказала правду о детстве, увиденную глазами ребенка. У тебя были глаза взрослого, якобы умного человека. Они не видели несчастного ребенка? Не хотели видеть? Об этом я и написала.
Что же касается событий последних лет, то прости, но ваше поведение было за гранью добра и зла. Я так и не поняла: чем я провинилась перед вами, уйдя от нелюбимого мужа? Чем я вам «навсегда испортила жизнь» (мамины слова)? Вы тогда еще с Женей даже не были знакомы. Мы с ним до сих пор так и не знаем, чем прогневали вас и что вас заставило начать настоящую войну против меня и моего мужа.
…И все-таки, как опытный редактор и журналист, объясни значения в данном контексте слов «только» и «вдруг»: «только в понедельник» и «вдруг увидел». Вроде бы что-то неожиданное, ранее невиданное… Так вдруг или не вдруг? Только что или когда?
А. С. Щербаков:
Катя! Я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать. Я сказал все, в том числе и то, что не буду обсуждать содержание твоего сочинения. Это было бы с моей стороны непристойно. Правда, там у тебя еще есть и преамбула. С чего ты взяла, что «удаление желчного пузыря, абсцесс в печени… оказалось несовместимо с жизнью»? Была сделана отличная операция, была выписка из больницы. После этого была еще одна больница уже с другой болезнью – и снова выписка. А умерла твоя мама дома от другой причины, что и зафиксировано в справке реанимационной бригады. Так у тебя во всем (из того, что я прочел): вроде что-то было («удаление пузыря») – и вроде на самом деле все по-другому. Я знаю, ты уверена, что все было так, как тебе представляется и помнится. Это свойство человеческого мозга. Многие это знают и в самом конце творческого процесса меняют имена (иногда чуть-чуть). И тогда получилась бы какая-никакая правда. А сейчас, с названием имен и произвольной интерпретацией действительности, ну, в общем, сама знаешь, как это называется. Мама-то сейчас все видит сверху. А вот тебе… Я жалею тебя.
Автор:
Я говорю лишь о том, что знаю со слов Алисы так, как ты ей сказал. Хотя на самом-то деле, какое такое принципиальное значение это имеет? Мне пришлось указывать причину смерти потому, что (этого следовало ожидать) ваши сторонники начали обвинять меня в смерти мамы – в данном случае это очень легко и удобно. И выгодно. Приходится защищаться. Теперь ты хочешь меня в этом обвинить? Твое право. Как и мое право обвинять вас в своей болезни и испоганенной половине жизни.
Ради бога, обвиняй. Хотя не очень убедительно получается, слишком много нестыковок. Хочешь, чтобы все знали полную правду о маминой смерти, так напиши, что да как, не интригуй и не напускай тумана. И почему Алисе не сказал, когда она спрашивала?
Про свойство человеческого мозга: да, ты прав, есть у него такое свойство. И у твоего мозга оно есть. Ты счастливым образом стираешь в своей памяти то, что должно бы мучить любого нормального родителя. Я тебе, отцу, говорю: мне было плохо, я была несчастна и указываю на некоторые (всего лишь некоторые!) факты. Ты говоришь, что не будешь это обсуждать. Опять же – твое право. «Непристойно обсуждать» – почему же? Стыдно? Страшно? Это я могу понять, но тогда не говори, что это – неправда. Потому что я буду продолжать утверждать, что все так и было. Потому что так и было! Просто это правда, которая очень неприглядна и неудобна. И не вписывается в образ. Но я – тоже человек и, как мне кажется, имею право на жизнь. И буду отстаивать это свое право.
Неправда, ты не жалеешь меня. Никогда теперь в это не поверю. Ни грамма жалости ни ко мне нынешней, ни ко мне маленькой.
А если мама сейчас «сверху» все видит и видит меня (в это я, правда, не верю), то ей должно быть очень плохо от того, какие руины остались после нее…
После этого моего поста отец снова ушел в личную переписку. Думаю, потому что почувствовал слабость своей позиции и не хотел допускать, чтобы я публично побивала его аргументы. И боялся, очевидно, что в запале я еще много о чем могу его спросить прямо там, в форуме… Вот его следующее личное письмо.
Катя! А ведь я только говорю об одном: не ври. И больше ни о чем. Ты приводишь слова мамы:
«– Знаешь, я с самого детства, и Сашкиного, и твоего, очень боялась, что вы будете видеть перед собой мать-неудачницу. Мне всегда казалось, что это самое страшное. Дети должны видеть свою мать всегда с прямой спинкой, победительницу, успешную и гордую. Поэтому я так страдала, пока не получилось то, что получилось.
Я, помню, очень удивилась, хотя не сказала ничего: мысли по этому поводу еще не оформились».
Но ведь потом они оформились, и ты написала любопытный материал «Мы сами сеем семена неудач». Он начинался так: «Я должна держать спинку перед ними!» – так говорила моя мама. Она твердила эти слова как заклинание, имея в виду под «ними» своих подрастающих детей – меня и моего старшего брата». А кончался: «Знаешь, доча, – говорит теперь моя мама, – „прямая спинка“ очень даже помогла мне преодолеть все жизненные гадости. Так что я благодарна вам, детки мои, за то, что не позволили мне раскиснуть». А уж как мы благодарны тебе, мама!»
И я же это помню!
Зачем ты вытащила в Интернет мое личное письмо? Ведь опять вранье. В письме говорится: «Мне показалось, что это заняло немного времени, но Галя, ждавшая меня, когда я приду к ней, сказала: „Как ты долго сегодня работал“. Это ей показалось, что я „долго работал“, а я не мог этого сделать по определению. А ты написала, что я надолго застрял над твоим сочинением. Ну, как могло такое быть? Ну, что это?
Извини. О чем я думаю и пишу? Конечно, о ерунде по сравнению с моей потерей. Так что можешь не отвечать на это послание (хотя я его писал весьма серьезно и только сейчас понял всю мелочность всей этой истории на фоне такой потери).
Я ответила отцу.
По поводу потери я тебя прекрасно понимаю. И я писала тебе об этом в своем письме, потому что мне стало тебя безумно жалко. Что говорить об этом теперь, когда ты так напал на меня по поводу якобы вранья? Для чего это копание в диагнозе, в причине смерти? Я понимаю, что проще всего обвинить меня в этом. Но это так глупо, что я даже не знаю, что тут еще обсуждать? Долго ты сидел за компом, недолго – неужели и это так важно? Неужели это важнее того, что ты не ответил ни на один мой вопрос? Ты их игнорируешь, возвращаясь все время к конкретной причине кончины матери, как бы подлавливая меня на лжи.
Да, я писала тот материал про «спинку»… Так ты так и не прочитал полностью мою книгу? Да, я признаюсь там сто пятьдесят раз, что большую часть жизни имела не свое мнение, а ваше. Что была под полным и абсолютным вашим влиянием. Я написала и об этом тоже! И что в результате этого резала себе вены! Ты и это не заметил? И это «пустяк» или «ложь»?
Неправда то, что я не чувствовала любви матери? Ты мне будешь говорить, что это – неправда, а я, по-твоему, должна тебе внимать? Или все-таки я буду доверять своим собственным чувствам, которые душили меня всю жизнь?