Много хороших, работящих людей в Березках. Иван Червонцев, бригадир полеводов Елизавета Никитична, или попросту – тетя Лиза, жена дяди Гриши, Вася‑ракетчик, тетка Марья, Нютка… Да разве только они одни! Не счесть хороших людей в Березках. После истории с мешком неузнаваем теперь Григорий Сорокин. И Филимон Дудочкин вовсе уже не тот. И крепко держит данное слово Сыроежкина Анисья Ивановна.
И все же… И все же…
Да, не враз человек меняется. Примером тому тот же Степан Козлов. Правда, после всем известных индивидуальных бесед, которые проводил с байбаками Савельев, попритих было Козлов. И даже казалось, Степана прежнего больше нет. Прежний умер. Родился новый. Но то лишь казалось. Прошел месяц, другой, и снова Козлов за старое.
– Маркиз, как есть Маркиз, – вспоминали кличку, данную Козлову ипподромным председателем. – Верно Рыгор Кузьмич тебя окрестил. Хоть и был он мужик с перехватом, но глаз имел точный.
– Да что я – ишак? – отбивался Козлов. – За тот трудодень, что слезы, спину до боли гнуть! Что мне – указ Савельев?! Я в жизни и так пристроюсь.
От отца и от деда перенял Степан мастерство шорника. И надо сказать, в этом деле Козлов был умелец. Исчезал он из Березок на неделю, на две. Уходил в другие села на приработки.
Возвращался всегда довольный, сияющий, доставал из кармана деньги.
– Вот… – говорил Козлов. – Ради этого и можно согнуться в бараний рог.
– К легкой жизни, Степан, стремишься, – покачивали головами колхозники. Правда, кое‑кто ему и завидовал.
После одной из подобных отлучек вызвал Савельев к себе Степана:
– Ну как дальше, тезка, жить будем?
– Как? Полегоньку, не торопясь, – нагло ответил Козлов.
Степан Петрович понял: крутого разговора не избежать. И он состоялся. Закончил его Савельев прямой угрозой.
– Вот что, – сказал председатель, – чтобы это, – и уточнил: – уходы в рабочее время, – было в последний раз. Иначе пеняй на себя.
– Ишь ты, милиционер! – ругал Козлов Савельева по дороге домой.
Через несколько дней Козлов снова исчез из Березок.
Угроза не подействовала, и Степан Петрович оказался в затруднительном положении. Сдержать слово – лишишься в колхозе в целом‑то нужного человека. Не сдержать, пройти мимо – поставишь себя в неловкое положение. Вот и найди здесь правильный выход.
Зря мучился председатель. Вернувшись в Березки, Козлов сам явился к Степану Петровичу и положил перед ним заявление об уходе из колхоза.
Такого оборота Савельев не ожидал. Расстроился даже Савельев. Стоял он минуту молча. Потом не сдержался, бухнул кулаком по столу:
– Уходи!
– Бежит, бежит из колхоза народ, – злорадствовал Егор Тимофеевич Параев.
Закон парности
Как‑то одно к одному: только уехал из колхоза Степан Козлов, – как новая убыль в Березках. Опять задержала районная милиция Глафиру Носикову за спекуляцию. На этот раз судили ее. Наказали, правда, нестрого, но все же – год исправительных лагерей.
– Ну, вот тебе закон парности, – сказал Савельев.
– Что, что? – переспросил дед Опенкин.
Председатель был дома. Старик и принес ему эту новость:
– Закон парности, – повторил Степан Петрович.
– А‑а… – протянул дед. Но лишь сделал вид, что понял. А сам ничего не понял.
Дед Опенкин тут же помчался к Феде Кукушкину.
– Закон парности? – переспросил Федор. Задумался, сморщил лоб.
Пошел порылся в каких‑то книгах, вернулся, сказал:
– Нет, Лука Гаврилович, такого закона.
Опенкин вернулся к себе в избу и заговорил снова с Савельевым. Степан Петрович ему и объяснил, что это не столько закон, сколько нечто вроде приметы. Для большей ясности приводил старику примеры: нашел белый гриб – ищи рядом другой, застучалась беда в двери – жди и еще одну следом.
– Понятно, – сказал Опенкин.
Глафиру Носикову в селе не любили. Мирились, но не любили. А мириться было из‑за чего. Глафира давала в долг деньги. В худую минуту можно было к Носиковой пойти, заранее знали, что не откажет. Правда, давала деньги она под проценты. Взял три рубля – верни три пятнадцать. Пятнадцать – это и есть проценты.
Поэтому, узнав о решении суда, многие посожалели. А сердобольные люди вообще говорили:
– Своя же баба, местная. Хоть и дрянь, но не чужая. Сурово, сурово с ней…
И вдруг пришло от Глафиры письмо с просьбой взять ее на поруки. То есть если колхоз за Носикову поручится, то ее снова вернут в Березки.
Вот тут‑то и начались споры. Одни – брать на поруки Глафиру. Другие – не брать. Третьи – поступить так, как скажет о том Савельев.
– Возьмет он Глафиру, возьмет… – зашептались в Березках. – Сейчас это модно.
– Нет, не возьмет, – говорили другие, – Мужик он с норовом. На моду Савельеву чхать. Будь что другое, возможно, и взял бы. Однако тут спекуляция.
– Ну что скажешь? – спросил Червонцев Савельева.
– Мнения своего не скрываю, – ответил Степан Петрович. – Таких, как Глафира, круто надо учить. Однако давить не стану. Поступим так, как решит собрание – по большинству голосов.
Собрание было бурным. Единого мнения не было. Пришлось голосовать.
Дед Опенкин при голосовании решил увильнуть, воздержаться – на всякий случай, чтобы потом ни одна из сторон его не корила.
Когда подсчитали, кто «за» и кто «против», то выяснилось, что голоса распались. И опять на две равные половины, как тогда, при выборах Лапоногова.
Переголосовали, и опять получилось то же самое.
Дед Опенкин замер. Неужели вспомнят? И правда, вспомнили. Уловку деда заметила Нютка Сказкина.
– Ну, Лука Гаврилыч, а ты же за что? – спросил Червонцев, который проводил это собрание.
Понял старик, что он опять оказался в том же самом положении. Его голос хоть и единственный, но решающий. «Тьфу! – сплюнул старик. – Ишь паршивец! – вспомнил он Федю Кукушкина. – А говорил, что закона парности нет! Прав Савельев – закон имеется».
Подумал старик и поднял руку так же, как и начальство, против Глафиры. Проголосовал и решил дело. Те, кто был за Глафиру, ругали потом старика.
– А я – что? Я ничего, – оправдывался дед Опенкин. – Я ни при чем. Я по закону.
– Это по какому еще закону?
И дед понес про закон парности.
Больше всех шумел Егор Тимофеевич Параев. Причем, конечно, не столько на старика, сколько в адрес Савельева.
– Ему что, – говорил Параев, – нашего брата ему не жалко. Чужак, пришелец.
Трасса
Дороги к Березкам – сплошное горе. Даже к соседним колхозам «Дубки» и «Грибки» на каждом метре по три колдобины. А если хочешь добраться к районному центру – готовься к тому, что лишь наполовину живым прибудешь.
Это – когда по сухому, летом.
А что же сказать, если весна или осень. Тут непролазная грязь. Сколько рессор на этих дорогах побито! Сколько напрасно здесь сожжено бензина! Бедные машины! После поездок по этим дорогам это ряды калек.
В дождливую осеннюю пору Березки как неприступный рыцарский замок, как таинственный остров в открытом море, как станция Северный полюс. Отрезаны наши Березки от лежащего рядом мира.
Не зря в колхозе сложили частушку:
Есть на свете пароход,
Есть на свете теплоход.
Не придумали лишь люди
Для Березок грязеход!
И вот привез Степан Петрович из района важнейшую новость. Через земли района и даже колхоза будет проложена трасса. Дорога большого значения. Докладывая об этом членам правления, председатель назвал трассу артерией.
Правда, по плану дорога пройдет от Березок на расстоянии семи километров.
И вот тут‑то Степан Петрович сказал:
– На эту трассу нам бы тоже ответить трассой.
И пояснил: мол, от Березок к этой большой дороге провести и свою дорогу.
– Пора выходить нам в широкий мир, – говорил Савельев. И усмехнулся: – Так сказать, прорубим окно в Европу.
Конечно, построить дорогу силами колхоза, пусть она и в семь всего километров, дело совсем не простое. И все же если пугаться дела, то лучше всего ни за что не браться. Много ли легких на свете дел?
В Березках колхозники не из пугливых.
– Надо дорогу строить?
– Будем дорогу строить! Однако какой нам за это пойдет трудодень? Тот самый?
– Тот самый, – ответил Савельев.
Поежились колхозники:
– Пусть подождет дорога.
Но Савельев решил не ждать.
Взял он кирку, лопату, вышел с рассветом к околице. Проснулись люди, видят – Савельев дорогу ладит.
– Савельев дорогу ладит!
– Савельев дорогу ладит! – пошло по селу.
Первым прибежал бригадир Червонцев, рассмеялся:
– Ты что же, Степан Петрович, один?!
– Один, – отвечает Савельев.
– Ну что же, давай помогу.
– Вот и выходит – двое.
Прибежал за Червонцевым Вася‑ракетчик. За Шишкиным – дед Опенкин:
– Ах, опоздал! Ах, опоздал!
Дядя Гриша явился пятым.
Дудочкин был шестым. Потом были десятый, двадцатый, тридцатый…
В общем, возникла народная стройка. Заработали здесь трактора и катки.
Подзадорил Савельев колхозников. Мол, интересно, кто же быстрее управится: те, мастера с настоящей трассы, или они у себя в Березках?
– Прыткий, прыткий у нас председатель, – говорили колхозники. – А что же, верно, чего же время напрасно тянуть!
Дорогу строили дружно. Семьи пошли на спор: то ли Беловы, то ли Сизовы, то ли Корытовы, то ли Копытовы лучшими в стройке будут.
Не отстали колхозники от мастеров с настоящей трассы. Завершили работу в одинаковый с ними срок.
Чайная
Бегут по стране дороги. Тысячи разных дорог. Паутиной бесчисленных линий ложатся они на карту. Паутиной бесчисленных линий режут родную землю. Вдоль, поперек, к югу, на север, к любому большому городу, любому поселку, любой деревеньке дорожные тянутся нити. Бегут по стране дороги. Уходят дороги вдаль.
Солнце палит, дождь, непогода, бураны, гроза, метель – идут по дорогам машины. Раннее утро, поздний ли вечер, солнце стоит в зените или землю сковала ночь – идут по дорогам машины. Уходят машины вдаль.
Та, важная очень трасса, которая нынче легла у Березок, тоже одна из таких дорог.
Все хорошо на трассе. Плохо одно: мчишь из конца в конец – и поесть тебе негде.
Степан Петрович приметил этот ее недостаток. «А что, – рассуждал председатель, – если в наших местах у трассы построить, допустим, чайную или хотя бы буфет? Колхозными силами. И колхозу их содержать. Тут же двойная выгода: и тот, кто едет, будет чайной такой доволен, ну, и, конечно, колхозу доход от этого».
Председатель и место уже прикинул. Как раз на развилке, где их самодельная трасса входит в большую трассу.
Мысль о чайной пришлась по душе и правлению. А бухгалтер, тот прямо сиял. Чувствовал счетный работник, что тут колхоз внакладе не будет.
Открыли колхозники чайную. Назвали ее «Березки». На всю трассу «Березки» были пока одни. Представьте, как ломились двери у этой чайной!
Однако чайная принесла председателю великие неприятности. Вызвали Савельева в район и предложили ее закрыть.
– Не колхозное это дело, – сказали строго Степану Петровичу. – Есть специальные, предусмотренные государством тресты и управления. Нечего им мешать.
А разве колхоз мешает? Пусть тоже откроют чайную.
– Мы ж для людей построили!
Упрекали Степана Петровича в том, что погнался председатель за лишним доходом, и если говорить политически, то это какой‑то заскок – то ли вперед, то ли куда‑то вправо.
«Вперед» – это совсем не страшно. Это даже, скорее, похвально. Вот «вправо» – это намного сложнее. «Вправо» – значит, куда‑то не в верную сторону.
А при чем здесь неверная сторона, если от чайной лишь общая польза? Не согласился председатель с мнением районных властей, ездил специально в область. Чайная и там поставила многих в тупик.
– Да, впервые такое в областной нашей практике.
Хотели, между прочим, тоже ее закрыть.
И все же вернулся Савельев с победой.
Неизвестно, как будет дальше. Но чайная все же пока стоит. Отлично в той чайной кормят.
Грибоварня
Грибов в Березках – вози возами.
И колосовики здесь бывают – это первые грибы; появляются они ранним летом, когда колосится рожь. И, конечно, не переводятся грибы весь август, и весь сентябрь, и так до самых заморозков.
Однако выбирали в Березках их самую малость. Ценился только «гриб». Грибом называли белый. Все же грибы остальные считались вроде сорной травы. Даже маслята, даже лисички и даже грузди.
Лучшим, а вернее, единственным грибником считался в Березках дядя Гриша, тот, которого звали Тетей. Собирал он грибы для продажи. Возил их в область. Хотя дохода от этого никакого и не имел. Областной город далеко. Денег, вырученных от продажи грибов, как раз хватало на оплату дороги. Ездил же дядя Гриша лишь потому, что вообще любил ездить.
Обилием грибов в Березках Савельев был потрясен. Решил председатель построить прямо в лесу колхозную грибоварню. Руководить строительством Савельев по совету деда Опенкина поручил дяде Грише.
Сложили грибоварню в три дня. Ибо грибоварня – это не завод и не фабрика, а просто сарай или будка: крыша, четыре стены и котел для варки грибов.
О березкинской грибоварне узнали в районе, и так же, как с чайной. Савельев опять имел неприятности. Вновь говорили: «не то», «не туда», «не колхозное это дело».
– В районе есть заготовительная артель, – сказали председателю. – Пусть артель и занимается грибоварением.
А поскольку грибоварня уже построена, то и приняли в районе решение, чтобы колхоз передал грибоварню в эту артель.
Вернулся Савельев из района хмурым. Хотел снова ехать в область, но задержали дела колхоза. Как раз в самом разгаре была уборочная пора.
А через несколько дней примчалась к председателю Нютка Сказкина:
– Степан Петрович, Степан Петрович! Ой, что случилось. Ой, что случилось! Нет грибоварни в лесу!
– Как – нет?! – опешил Савельев.
– Нет, нет! – тараторит Нютка.
Сходил председатель в лес, глянул на то место, где сложили они грибоварню, – верно, нет грибоварни, словно и не было.
Понял председатель: обозлились на решение районных властей колхозники, разобрали в момент грибоварню.
Пытался Савельев дознаться, кто виноват. Но так и не выяснил. Все разводили руками. И в один голос:
– Сами такому дивимся.
С грибоварней в Березках не получилось. Дядя Гриша по‑прежнему единственный здесь грибник и заготовитель.
Стульчики с дырочкой
К зиме работы в колхозах заметно стихают. Особенно у полеводов.
В длинные зимние вечера кое‑кто в Березках занимался плетением корзин. Особенной мастерицей считалась Варвара Нефедова. Орудовала она лозой, словно иглой и ниткой. Проворность рук у нее поразительная.
Корзины колхозники возили в район на базар.
Насмотрелся однажды Савельев на проворные Варварины руки, на горы сплетенных ею корзин и, во‑первых, подумал: «Да, немало у нас способных людей», а во‑вторых: «Вот ведь тоже доход колхозу. Конечно, корзины – неплохо, – рассуждал председатель. – А если расширить дело? И изготовлять в Березках в зимнюю пору, допустим, плетеную дачную мебель?»
Идея захватила Савельева. Заговорил он с Варварой Нефедовой. Та ахнула:
– Да как же так? Да к этому мы неспособные!
Однако интерес проявила. А в конце разговора сказала:
– Что же, Степан Петрович, не боги горшки обжигают.
Ездил Савельев в область, привез оттуда какого‑то молодого человека. Называл его важно: «товарищ архитектор» и «модельер». Этот «товарищ архитектор» и «модельер» и сорганизовал за месяц производство в Березках плетеной мебели. Стали делать стулья, кресла и кресла‑качалки.
А потом дед Опенкин внес и новое предложение.
– Вот что нужно еще делать, – заявил дед, – стульчики с дырочкой.
– Какие тебе еще стульчики с дырочкой! – огрызнулись на деда.
– Для детей, – пояснил старик. И сам, как образец, сделал первый стульчик. И очень удачный.
Опробовал стульчик двухлетний Гришатка Нефедов, сын Варвары. И тоже удачно.
Эти стульчики с дырочками плели теперь все. И взрослые, и старики, и дети.
При сбыте продукции оказались они самыми ходкими. Даже для Москвы заказали однажды в Березках тысячу стульчиков с дырочкой.
В новом начинании Березкам никто не помешал.
Табак
Неожиданно Савельева пригласили в район. Приехал. Показали письмо. Прочел Степан Петрович и ахнул.
Речь в письме шла о Березках, а точнее, о председателе. Городились одно на одно обвинения.
Сообщалось, что Савельев покрывает воров. (Приводилась история с Григорием Сорокиным.) Насаждает на важные должности своих людей, а работников старых, заслуженных изгоняет. (История с Параевым.) Равнодушно относится к людям колхоза. (Отказался взять на поруки Глафиру Носикову.)
Были в письме обвинения и посильнее. Мол, потакает председатель кулацким настроениям. (Об огороде Анисьи Сыроежкиной.) И снова о той же чайной и той же грибоварне: мол, тянет Савельев в неверную сторону.
Далее в письме говорилось: колхоз разваливается, люди бегут из Березок. И тут же конкретно – Степан Козлов.
И как общий вывод: пока не поздно, Савельева надо снять.
Письмо было без подписи.
Разбирать дело Савельева приехал в Березки старый знакомый. Тот самый представитель из района, который заставил деда Опенкина поднять руку, когда избирали председателем Лапоногова.
Приехал представитель с огромным желтым портфелем. Роста он был высокого. И этот рост, и особенно портфель уже сами собой невольно внушали трепет.
Районный работник расположился в правлении и стал вызывать людей. Конечно, по одному.
Побывали у него Григорий Сорокин, Параев, Нютка, колхозный зоотехник. Затем представитель ходил по селу, заглянул на ферму, осмотрел чудо‑огород Анисьи Сыроежкиной. Потом вновь вернулся в правление и продолжил свои беседы.
К приехавшему был вызван и дед Опенкин.
– Ну, Лука Гаврилыч, ты должен нам помочь. Помочь, – сказал представитель. – Дело несложное, а все же… Савельев живет у тебя?
– Ну, у меня.
– Так, так… Пьет?
– Пьет. Кофию пьет по утрам.
Представитель хмыкнул.
– Ну ладно. А что ты скажешь про историю с Григорием Сорокиным?
– Другой бы Гришку, конечно, под суд, – начал старик. – Но Савельев не тот человек…
– Хватит, хватит! – прервал представитель. – Все ясно. Значит, под суд? Правильно.
Дед с удивлением посмотрел на районного гостя. Но тот уже задал новый вопрос:
– А что ты скажешь, товарищ Опенкин, про гражданку Сыроежкину и ее огород?
– Что я скажу? Да та Аниська мне в ноги должна поклониться! Кабы послушал меня Савельев, тут для Аниськи и очень дурным могло бы запахнуть.
– Так, так… – произнес представитель. – Значит, предупреждали Савельева. Не послушал Савельев?
– Нет, не послушал, – ответил старик. – И не ошибся. Правильно сделал…
– Хватит, хватит! – прервал районный работник. – Все ясно.
Дед с еще большим удивлением посмотрел на гостя. Насторожился.
– Что тебе ясно?
– Зазнался Савельев. Советов народа не слушает. Воров покрывает. Вот так и напиши. Как сказал, так и напиши. – Представитель придвинул к деду лист чистой бумаги.
Дед посмотрел на бумагу, на гостя, опять на бумагу, снова на гостя. Поднялся и вдруг:
– Вошь!
– Что? – не понял представитель.
– Вошь, говорю! – повторил Опенкин. – Эх ты, малое насекомое. Только зуд от твоих бесед.
Для наглядности старик почесался локтями, напялил шапку и, не попрощавшись, вышел из комнаты.
После Опенкина у представителя побывало еще несколько человек. И вдруг, не переговорив со всеми, кто был к нему вызван, грозный работник неожиданно прекратил дальнейшее расследование и срочно уехал в район.
А вскоре к Савельеву прибежала Нютка Сказкина:
– Ой, Степан Петрович, что будет, что будет!
– Ну, что там еще случилось?
– С этим, с длинным, Вася схватился.
– Ракетчик?
Нютка кивнула.
– Ну и что же ракетчик? Ударил?
– Нет, не побил. За грудки брал. Но не побил.
– Да, – произнес Савельев. – Дело, выходит, совсем табак.
Гвардия
Уехал представитель, а через день в колхоз пришла телефонограмма. Савельева срочно вызывали к секретарю районного комитета партии.
– Снимут Савельева, снимут, – поползли по Березкам слухи.
О том же думал и Савельев. Вновь перебирал Степан Петрович в памяти весь этот год, день за днем, шаг за шагом. Искал, в чем промахнулся, где перегнул. Не находил. Конечно, кое‑кого обидел. Где‑то был крут. Где‑то излишне ершист. Год был нелегким. Но совесть чиста.
– А, к черту их всех! – ругнулся Савельев.
Устал, конечно, председатель за год. В последние дни надергался. Однако потом подумал: «А что же такого случилось? Ничего. Все даже очень идет нормально. Ехал в Березки – не о мимозах и розах думал».
С такими мыслями и приехал председатель в район. По пути подготовил речь. Решил наступать и без боя не даться.
Неожиданности начались сразу. Вопреки предположению, секретарь райкома встретил Савельева приветливо:
– Счастливым родился, счастливым. В сорочке.
Савельев почувствовал: что‑то произошло. Но что именно, Степан Петрович понять не мог.
– Гвардия у тебя, гвардия, – сказал секретарь.
И это снова было загадкой.
– Вот что, возвращайся в колхоз, – сказал секретарь райкома. – Считай, что дело твое рассмотрено. Претензий райком не имеет. Работай. Трудись. – Потом чуть построже: – А своим накажи: за рукоприкладство, если еще хоть раз повторится, ответ будет общий, твой в том числе. Заруби.
Савельев понял, что речь шла о Васе и том, высоком.
– Да он же дурак, – не сдержался Степан Петрович, имея в виду районного представителя.
– Осторожней, товарищ Савельев, – насупился секретарь. – Ты наши кадры не трогай. Умом не блещет – согласен. Не слепой – вижу. Но исполнителен. – Секретарь задумался, взглянул на Савельева. – Вот что, Степан Петрович, как посмотришь, если тебя на работу в район?
Савельев покачал головой.
– Что, не прельщает?
– Нет, почему же? Но и в колхозах люди нужны.
– Нужны. Ой как нужны! – вздохнул секретарь. – Всюду нужны. Ну что же, ступай. – И опять повторил: – Гвардия у тебя, гвардия.
«Что это он все время про гвардию говорит?» – подумал Степан Петрович.
Секретарь уловил непонимающий взгляд Савельева.
– О людях твоих говорю. О людях. – Секретарь усмехнулся. – Два часа вот тут у меня просидели. Чуть шкуру с живого не сняли.
Секретарь взял Савельева под руку, подошел с ним к двери. Раскрыл. Глянул Савельев – вот она, «гвардия». Стоят перед ним Червонцев, бригадир полеводов Елизавета Никитична, или попросту – тетя Лиза, Нютка Сказкина, Сыроежкина Анисья Ивановна и даже Григорий Сорокин.
– Ну, получайте своего председателя, – произнес секретарь. – Ершист он у вас, ершист.
Возвращались из района все вместе на грузовой машине. Савельеву предложили сесть в кабину, но он отказался. Распахнул дверцу перед Елизаветой Никитичной. Но и та отказалась. И Анисья Ивановна тоже.
– Я там, наверху, – улыбнулась Анисья Ивановна. – Там воздуха, света больше.
Залезли все в кузов. Стояли, облокотившись на кабину, плотно прижавшись друг к другу.
А навстречу бежали родные поля. И солнце светило в небе. И ветер бил в лица. Бил, вышибал слезу.
Но неожиданности этого дня не закончились. Едва вернулись в Березки, едва Степан Петрович скинул свою районную пару, как вбежала в избу Нютка Сказкина и закричала:
– Ой, что будет, что будет, Степан Петрович!
– Ну, что там еще?
– Вася, опять Вася…
– Что – Вася?
– Дознался Василий: Параев писал.
– Ладно, бог с ним, с Параевым, – махнул Савельев рукой. Потом забеспокоился, встревожился. Уж больно взволнована Нютка. – Неужто Василий его побил?
– Побил, – простонала Нютка. – Что будет, что будет, Степан Петрович!..
Однако ничего не было. Параев смолчал.
