Заперев обе двери при помощи палок и верёвок, укрепив перед каждой пальмовую ветвь, как это делают папуасы, Маклай и Ульсон в полночь, загрузив шлюпку подарками, подняли якорь и направились на остров Били‑Били, отстоящий примерно на пятнадцать миль от Гарагаси.
Береговой ветерок медленно потащил шлюпку. К рассвету он посвежел. От первых солнечных лучей зарозовели вершины гор. Резче обозначились глубокие долины. Взошло солнце, стало припекать. Ветер стих. Пришлось браться за вёсла.
Когда приблизились к острову, увидели вспененную прибрежную полосу: волны прибоя разбивались о коралловый риф. Где пристать?
На берег высыпала ватага туземцев. Они весело махали руками и бежали, показывая, куда направить шлюпку. Надо было обогнуть мысок. Открылся песчаный пляж и на высоком берегу среди пальм – крыши хижин. Перед деревней стояли на песке большие пироги с балансирами и настилами, где находились постройки. На таких суднах жители островов могут совершать многодневные плавания.
Когда подошли к берегу, туземцы бросились в море и подхватили шлюпку, быстро вытащив на сушу. Оставив Ульсона в лодке при вещах, Маклай отправился в деревню, сопровождаемый доброжелательной толпой. В деревне собралось едва ли не всё мужское население. Не видя женщин, гость обратился к своему хорошему знакомому и уважаемому человеку на Били‑Били Каину:
– Женщины Гумбу, Горенду, Бонгу не прячутся от Маклая. Они получают подарки. Пусть женщины Били‑Били придут сюда, и они получат подарки.
На зов мужчин из хижин вылезло несколько почти совершенно голых старух. Раздав им бусы и красные лоскуты, Маклай спросил, где все остальные женщины. Ему ответили, что они работают на плантации, которая находится на большой земле.
Раздав мужчинам табак, Маклай отправился по деревне. С буамбрамров удалось осмотреть и зарисовать несколько телумов, один из которых был оригинальным: изображал женщину.
С противоположной стороны острова открывался великолепный вид на море и возвышающуюся за ним горную гряду, где у вершин клубились облака.
Вернувшись под вечер в деревню. Маклай застал там женщин и девочек, вернувшихся с плантации. Нисколько не стесняясь, они принялись громко выпрашивать бусы и ленты, которые они видели у старух. Женщины Били‑Били носили заметно больше украшений из раковин и собачьих зубов, чем жительницы в деревнях на материке, зато юбки у них были короче и воздушнее. Одежда девочек ограничивалась небольшой кисточкой спереди и более длинной сзади.
Когда Маклай сказал, что ему нравится на Били‑Били и он может переехать сюда жить, его слова были встречены возгласами одобрения. Но пора было позаботиться о ночлеге: начался дождь и отправляться в такую погоду домой не имело смысла. Гостям предложили расположиться в постройке на большой пироге (катамаране), принадлежащей Каину.
Эта постройка напоминала небольшой дом длиной метра в два, а шириной – около четырёх‑пяти, установленный поперёк катамарана. Мачта делила его на две половины. Стены были сделаны из расколотого бамбука, крыша – из сплетённых листьев саговой пальмы. Верхняя половина хижины и крыша были разборными. В помещении находились две лежанки. Всё было прилажено очень аккуратно и удобно. Возле мачты находился плоский ящик с землёй – для костра.
Пока гости размещали свои вещи в этом домике‑каюте, Каин принёс большое деревянное блюдо с дымящимся саго и наскобленным кокосовым орехом. Дождь прекратился, и до наступления темноты можно было продолжить знакомство с островом и его обитателями.
Здесь не было условий для земледелия и охоты. Жители наладили производство горшков, которые идут, что называется, на экспорт. Этим ремеслом занимаются женщины. Почти у каждой хижины стоят ряды готовых или полуготовых горшков. Материалом служит тёмная глина, к которой подмешивают мелкий песок.
Для производственного процесса используют минимум орудий: две дощечки и два округлых камня. Сначала на дощечке выкладывают верхний ободок будущего изделия, оставляя его сушиться на солнце. Когда он отвердеет, к нему постепенно прилепляют по кускам материал стенок. Чтобы придать горшку правильную форму, женщина просовывает левую с округлым камнем в изделие, подставляя камень к внутренней поверхности стенки, а правой рукой ударяет по внешней поверхности стенки.
Готовые горшки сначала сушат на солнце, а потом обжигают. Для этого несколько рядов обкладывают хворостом и поджигают костёр. Ведь этот процесс был изобретён много тысяч лет назад людьми разных рас в различных уголках земного шара.
Наблюдая за группой женщин и девочек, изготовлявших горшки, Маклай обратил внимание на то, что изделия не имеют никаких украшений. Некоторые женщины, вокруг которых была масса ещё сырых горшков, бездельничали и болтали, не изъявляя никакого желания как‑то украсить свои изделия.
– Почему вы не украшаете горшки? – спросил Маклай.
– Зачем это делать? – с недоумением ответила одна женщина.
– Это никому не нужно! – отозвалась другая и засмеялась.
Находившиеся здесь же два мальчика восприняли вопрос гостя всерьёз. Они стали прорисовывать с помощью заострённой палочки и своих ногтей декоративный орнамент на некоторых горшках.
Выходит, искусство своим появлением обязано воображению, вкусу, изобретательности и настойчивости мужчин? Папуасские женщины практичны и выполняют только те работы, которые необходимы в хозяйстве. Они даже не стремятся как можно лучше, оригинальней украсить себя. Музыкальные инструменты тоже изобрели мужчины, не допуская женщин к этим изделиям.
Вполне возможно, что главная причина равнодушия папуасок к такому «излишеству», каким представляется для них украшение различных изделий, заключается в том, что у мужчин остаётся больше свободного времени, чем у женщин. Но вряд ли дело только в этом. Мужчина по натуре своей более склонен к изобретательству, выдумкам, экспериментам, к новизне. Женщины более консервативны, как и подобает хранительницам семейного очага, занятым преимущественно домашним хозяйством.
...Обдумывая увиденное и сделав несколько заметок и зарисовок в полевом дневнике, Маклай прошёлся по небольшому, но живописному острову. Приятно удивило отсутствие любопытствующих людей. Никто не спрашивал, куда и зачем он направляется, никто не следил за ним – пришельцем с Луны, каждое действие которого загадочно.
Когда Маклай возвратился в деревню, один из гостеприимных и хлебосольных хозяев остановил его, схватил попавшуюся под руку собаку за задние лапы и хрястнул её головой о дерево, положив бездыханное тело к ногам гостя. Это был подарок, как говорится, от всей души. Отказываться было неудобно. Маклай принял щедрый дар и передал хозяину, попросив его приготовить кушанье.
Примерно через час к их костру, где Маклай беседовал с местными жителями, записывая слова их диалекта, подошёл щедрый туземец с большим деревянным блюдом, на котором лежали куски варёной собачатины. Маклай раздал мясо окружающим папуасам, предоставив самый большой кусок Каину, поменьше – Ульсону и самый маленький – себе.
Подошли женщины с маленькими детьми. Оказывается, многие родители желают дать своим ребятишкам имя Маклай, на что владелец этого имени ответил отказом.
Утром, в ожидании попутного ветра, Маклай продолжил беседу с туземцами. Они отвечали охотно, но уже не предлагали гостю остаться у них. Он записал в дневнике: «На физиономиях туземцев я мог заметить желание, чтобы я убрался поскорее, желание, которое они довольно хорошо скрывали под личиной большой любезности. Чувство это я нашёл вполне естественным, может быть вследствие того, что сам испытывал его нередко. Эти люди привыкли быть одни; всякое посещение, особенно такого чужестранного зверя, как я, было для них хотя сперва и интересно, но потом утомительно...»
Подул слабый ветерок. По знаку учёного человек тридцать проворно стащили шлюпку на воду. Маклай поднял трёхцветный торговый флаг, приведший туземцев в восторг, который они выразили дружным криком: «Ай!»
Во время другого путешествия на Били‑Били островитяне встречали шлюпку пением, то и дело упоминая имя Маклая. Все говорили, что рады его приезду, причём старались изъясниться на диалекте Бонгу, который был более понятен гостю. Едва шлюпка приблизилась к берегу, как десятки рук мигом выволокли её на песок.
На этот раз Маклай обратил внимание на местные деревянные щиты. Такие не встречались у материковых папуасов, были почти метрового диаметра и около двух сантиметров толщиной. На лицевой поверхности были вырезаны различные узоры.
Туземцы отметили интерес белого пришельца к щитам и решили показать воинственный танец. Несколько человек схватили копья правой рукой, а левой взяли щиты и начали плавными движениями, порой подрыгивая, изображать сражение.
Другой танец показала группа юношей, собравшаяся на «бал» в Богати (при этом их лица были так разрисованы, что трудно было распознать, кто скрывается под плотными цветными узорами). Молодёжи польстило внимание Маклая. На сыром и плотном по случаю отлива прибрежном песке они разыграли целое представление, которое предполагали показать на празднике в Богати. В левой руке каждый держал маленький барабан, по которому ударял правой. В зубах у них находились нагрудные украшения, а потому пение было гортанным, а слова бессвязными. Танцующие изгибались, притоптывая, и то опуская к земле, то поднимая над головой свои барабаны. Танец был пластичным и в высшей степени оригинальным.
Вместе с Каином и Гадом Маклай ночью отправился на туземной пироге на остров Тиару. Немного поспав в палубной пристройке, Николай Николаевич едва не сжёг ботинки, оказавшиеся в опасной близости от горевшего костра. Проснувшись он угостил спутников табаком. Покуривая, они стали расспрашивать о людях, которые живут на Луне и других небесных телах.
Ночь была тиха. Луна ещё не взошла, звёзды неистово сверкали, а море искрилось то ли от светящихся существ, то ли от отблесков звёзд. Папуасы, поглядывая на небо и называя некоторые планеты и созвездия местными именами, рассуждали о разумных обитателях космоса. Эта мысль была им близка и понятна. Для них небосвод был далёким продолжением океана, а небесные острова были подобием островов океана.
А может быть, папуасы правы, и все мы, земляне, находимся на обитаемом космическом острове, затерянные в бездонном океане Вселенной...
Когда стали подплывать к Тиару, спутники Маклая принарядились: взбили большими гребнями волосы и надели новые пояса и украшения. Островитяне, заметив пирогу с Били‑Били, а в ней Маклая, стали громко выкрикивать его имя. Подошедшую к берегу лодку вытащили далеко на сушу. Исследователь приступил к раздаче подарков, после чего отправился в деревню.
Среди окружавших его туземцев Маклай заметил троих, которые навещали его в Гарагаси месяца два назад. Найдя в записной книжке их имена, он назвал их к изумлению этой троицы, которая уже не отходила от гостя.
Осмотрев остров и сделав зарисовки, Маклай собрался в обратный путь, провожаемый почти всем местным населением. Лодка была загружена подарками, предназначенными главным образом жителям Били‑Били. Когда проходили мимо острова Грагера, навстречу им направилась пирога. Находившиеся там туземцы стали усердно приглашать Маклая на свой остров. Однако было уже поздно, а на следующий день был запланирован отъезд в Гарагаси.
Ветер и волнение усилились. Лодку стало сильно качать, что нисколько не смущало островитян.
Утром, прощаясь с обитателями Били‑Били, Маклай разбил бутылки на мелкие осколки и стал дарить их многочисленным провожающим. Несмотря на то что стекло в этих краях появилось только с приездом Маклая, осколки уже высоко ценились туземцами, которые использовали их для бритья, шлифовки дерева, вырезания орнаментов.
С попутным ветром они с Ульсоном добрались до Гарагаси за шесть часов. Дом был в полном порядке. Наверняка сюда приходило немало жителей окрестных деревень, но ни у кого не появилось искушения сорвать верёвки, которыми были опутаны двери. Возможно, останавливал страх перед чудотворцем Маклаем, нарушать «табу» которого опасно для жизни.
Свои впечатления от посещения островитян учёный изложил в краткой записке. Там, в частности, говорилось: «Жизнь этих людей, их отношения между собою, обращение с жёнами, детьми, животными произвели впечатление, что эти люди вполне довольны своею судьбою, самими собою и всем окружающим. Я назвал поэтому эту группу островов, на которой ещё не был, кроме меня, ни один европеец и которая не нанесена ещё на картах, архипелагом Довольных людей».
Много ли подобных архипелагов на свете?
Путешествие в горы
В Гарагаси пришли три жителя горной деревни Колику‑Мана, приглашая Маклая в гости. С ними – редчайший случай! – была молодая женщина. По сравнению с другими папуасками она была очень красива (или это сказывается эффект долгой изоляции от так называемой прекрасной половины человечества, о котором упоминал Ульсон?). А может быть там, в горах, существует своеобразное население, существенно отличающееся от жителей островов и прибрежных территорий?
Бонем и Дигу из Горенду по предварительной договорённости должны были сопровождать исследователя до Колику‑Мана. Однако, когда он на рассвете пришёл в деревню, ему сказали, что Бонем и Дигу ушли в другую деревню. Маклай рассердился.
– Тамо борле, – сказал он (дурные люди).
Что делать? Можно ли самому выбрать верный путь, плутая по многочисленным тропинкам? Нет никакой возможности догадаться, какие из них ведут к цели. Порой надо по ветвям свесившегося над оврагом дерева спуститься к ручью, там найти другое дерево, взобравшись на него по суку перейти на соседнее, по его ветвям перебраться на другую сторону оврага и спрыгнуть на пень, за которым тропа продолжается.
– Я сам найду дорогу, – произнёс раздосадованный Маклай. Он не любил отступать от намеченной цели. – Вот что мне поможет!
Он вынул из полевой сумки компас. При виде незнакомого предмета туземцы опасливо отступили, глядя во все глаза на движущуюся, словно живую стрелку компаса. Выбрав – приблизительно – направление, он отправился в путь.
Через некоторое время он услышал сзади голоса, зовущие его. Два жителя Горенду догнали его для того, чтобы отговорить идти дальше.
– Вы проведёте меня в Колику‑Мана?
– Нет, мы не пойдём. И Маклай не должен идти.
– Тогда уходите домой. Я пойду один.
Они отправились обратно, а он пошёл вперёд. Вскоре вновь услышал за собой голос:
– Маклай, Маклай!
Это был Лако из Горенду, вооружённый копьём и топором. Он сказал, что пойдёт в Колику‑Мана. Единственной сложностью было то, что Лако, подобно другим туземцам, всегда шёл позади Маклая. Почему? Оставалось загадкой. Возможно, они не могли себе позволить находиться впереди такого великого человека? Или они опасались его взгляда, хотя и в спину?
Двигаясь сзади, Лако копьём указывал нужную тропинку. Из леса они вышли к береговому обрыву. Лако подошёл к большому дереву и по его корням быстро, но осторожно спустился вниз. Маклай последовал за ним по этой воздушной естественной лестнице.
Пройдя немного вдоль берега, свернули в лес. Сзади услышали крики. Это были те двое из Горенду, которые теперь решили сопровождать Маклая в Колику‑Мана. Шли лесом, временами выходя на поляны, где основательно стало припекать солнце. Пересекали ручьи с бурной холодной водой. Постепенно поднимались выше и выше.
Тропинка становилась всё круче. Из леса вышли на прогалины, где находились плантации и откуда можно было видеть хижины деревни. Обширный участок земли, огороженный забором, был хорошо обработан. Если учесть, что земледельческими орудиями служили палки, то можно было только подивиться предприимчивости и трудолюбию туземцев. А ведь цивилизованные господа привыкли ссылаться на тупость и лень диких народов.
Сопровождавшие Маклая прокричали что‑то. Из‑за забора им ответил женский голос. Спутники учёного встали перед ним на возвышении, скрывая от приближавшейся женщины. Она подошла к забору. Мужчины продолжали мирно разговаривать и вдруг быстро расступились. Перед ней оказался Маклай!
Лицо молодой папуаски перекосилось от ужаса. Она раскрыла рот, но не могла даже кричать. Глаза сначала широко раскрылись, а затем часто заморгали, ноги подкосились, и девушка, чтобы не упасть, ухватилась за сахарный тростник.
Шутка удалась на славу. Спутники Маклая рассмеялись и стали объяснять женщине, что это человек с Луны. Маклай бросил ей лоскут красной материи – плату за страх.
По крутой тропе поднялись в деревню. Остановились на площадке, окружённой несколькими хижинами. К ним подошли двое мужчин, мальчик и старая женщина. Спутники Маклая стали расхваливать его необычайные способности, стараясь произвести на окружающих впечатление. Подходили всё новые жители деревни. Николай Николаевич дарил мужчинам табак, а женщинам лоскуты материи.
Осмотрев деревню и полюбовавшись открывающимся с возвышенности видом на море, острова и горную гряду, он зарисовал телум. На обед хозяева принесли два больших деревянных блюда с едой: одно для гостя, другое для его спутников. После этого все вышли из помещения, оставив обедающих одних. Маклай, несмотря на хороший аппетит, не съел и четверти поданного кушанья. Остаток, несмотря на его возражения, хозяева завернули в банановые листья – на будущее.
Получив подарки и пригласив туземцев в Гарагаси, Николай Николаевич отправился в обратный путь. Очень утомительной была дорога по открытым холмам под палящим солнцем. В тени леса было прохладно, но сыро. А когда спустились на берег моря, ветер показался холодным: рубашка была мокрая от пота. Пришлось, несмотря на усталость, прибавить шагу. Придя в Бонгу и не имея ни сил, ни желания разговаривать, он отправился в одну из общественных больших хижин, снял мокрую обувь, растянулся на полатях и вскоре уснул.
Проснулся глубокой ночью. Звонко верещали цикады. Прохладный ветерок бодрил. Отсутствующую переднюю стенку буамбрамры заменял, словно мерцающий полупрозрачный полог, лунный свет. Пора возвращаться домой.
Под сенью тропического леса было темно. Более всего досаждали лианы и другие растения, свешивающиеся с ветвей деревьев. Приходилось идти осторожно, медленно, несмотря на то, что дорожка была знакомой.
Сел отдохнуть. Как отличаются эти дебри от растительности средней полосы! Благоприятные условия обитания способствуют, оказывается, прежде всего паразитическим формам! Выходит, избыток порождает их изобилие? Не потому ли с успехами цивилизации, обустраивающей человеческий быт и облегчающей работу, в обществе становится всё больше мирских захребетников, разного рода социальных групп, стремящихся жить за счёт других. Правда, нередко подобные паразиты – и в растительном, и в цивилизованном мире – красивы на вид: среди них встречаются великолепные цветы.
Вообще, деревья в лесу вынуждены жить в стеснённых условиях, хотя и в относительной безопасности. Но в самом наилучшем виде они предстают тогда, когда растут свободно, отдельно, как, например, у берега моря.
Было бы чрезвычайно интересно более обстоятельно развить подобные соображения. Жаль, что научное сообщество не одобрит столь отдалённых и сомнительных аналогий между жизнью общественных и растительных форм, сообществ. Но есть же, должны быть какие‑то общие закономерности! Ведь человеческое общество, как бы оно ни отделялось от окружающей природы и ни покоряло её, всё‑таки остаётся порождением земной жизни.
А может быть, вся наша цивилизация подобна паразитическому организму, внедрившемуся в лоно природы?
Странно, что живя вдали от взрастившей его цивилизации, вовсе не скучает по ней, не мечтает поскорее вернуться обратно. Почему? Неужели он, как одинокое дерево, лишь в этом, пускай и относительном одиночестве, в убогой хижине на берегу моря способен полностью раскрыться как личность и сформироваться как мыслитель?
Прежде учёный не задумывался об этом. Теперь складывается твёрдое убеждение: только свобода создаёт полноценного человека.
Лихорадка
Если здесь, на Новой Гвинее, находится земной рай, то почему до сих пор в эти места не двинулись массы людей, чтобы насладиться покоем, безмятежным существованием среди роскошной природы? Даже самые страшные хищники морей и океанов – пираты и колонизаторы – предпочли обходить стороной эти берега. Почему?
«Могущественная защита туземного населения против вторжения иноземцев – это бледная, холодная, дрожащая, а затем сжигающая лихорадка. Она подстерегает нового пришельца в первых лучах солнца, в огненном жаре полудня, она готова схватить неосторожного в сумерки; холодные бурные ночи, равно как длинные лунные вечера, не мешают ей атаковать беспечного; но даже и самому предусмотрительному лишь в редких случаях удаётся её избежать. Сначала он не чувствует её присутствия, но уже скоро он ощущает, как ноги словно наполняются свинцом, мысли прерываются головокружением, холодная дрожь проходит по всем членам, глаза делаются очень чувствительными к свету, и веки бессильно смыкаются. Образы, иногда чудовищные, иногда печальные и медленные, появляются перед закрытыми глазами. Мало‑помалу холодная дрожь переходит в жар, сухой бесконечный жар, образы принимают форму фантастической пляски видений.
Моя голова слишком тяжела, а рука слишком дрожит, чтобы продолжать писать. Только 9 часов, но лучше всего мне лечь».
Такова запись в его дневнике от 7 января 1872 года. В предыдущий день короткая отметка: «Приступ лихорадки». Восьмого, девятого и десятого января – ещё короче: «Лихорадка».
Все эти дни на него словно навалилась неимоверная тяжесть. Любые действия давались с огромным трудом. Слабость была и оттого, что совершенно не хотелось есть опостылевшую местную пищу. В голове будто кто‑то неугомонный постукивал молоточком, а то вдруг принимался бить молотом так, что казалось, череп вот‑вот расколется.
Ноги подгибались, колени дрожали. Чтобы выйти на веранду и сделать три метеорологических наблюдения, приходилось цепляться руками за ящики и стены. Но и руки отказывались подчиняться. Чтобы, принимая лекарства, благополучно донести ложку до рта, трясущуюся руку надо было придерживать другой рукой.
Хотелось забыться, не думать ни о чём, лежать без движения. Но тут с площадки перед верандой раздавались голоса гостей‑туземцев: «Маклай, Маклай!» Им и невдомёк, что могущественный и таинственный пришелец с трудом поднимает гудящую, раскалывающуюся голову, с огромным трудом встаёт на ватные, подгибающиеся ноги, шатаясь и держась за стенки продвигается по своей каморке, чтобы потом появиться в дверях веранды с озабоченным лицом, словно его оторвали от важной работы, и бросить гостям несколько порций табаку.
Бедственное состояние Маклая приводило Ульсона в уныние, а то и нервное расстройство:
– Что делать, хозяин?
– Ты о чём?
– Вы уже четыре дня не встаёте. Это плохо. Я начинаю бояться. А если так дальше будет?
– Тебе‑то что? – Разговаривать с ним было не только тяжело физически, но и неприятно. С возмутительным равнодушием Ульсон относился к больному Маклаю. Он ни разу не поинтересовался, как себя чувствует хозяин, хочет ли есть или пить. Он уже привык к тому, что Маклай заботится о нём при его, Ульсона, болезни, а сам в случае недомогания старается обходиться собственными силами.
– А как мне быть, если вы... ну, скажем, совсем не встанете? Если дикари об этом пронюхают, то уж нападут обязательно.
– Ульсон, идите на кухню и вскипятите мне воды для чая.
Возможно, он прав, и если с Маклаем случится беда, Ульсону придётся влачить самое жалкое существование среди папуасов. Они к нему не испытывают никакого уважения. С поистине европейским самодовольством он считает себя представителем высшей расы, находящимся среди дикарей. Хотя в действительности совершенно не приспособлен к местным условиям существования. В среде папуасов именно Ульсон является представителем более низкого уровня культуры, потому что не обладает навыками и умениями, необходимыми даже самому захудалому дикарю.
Вот, к примеру, каким образом можно восполнять недостаток соли? Простейший способ, которым пользуются местные, подливать при варке пищи морскую воду. Но это не всё. Скажем, для горных жителей такой способ не годится. Туземцы нашли выход из этого положения. Они собирают стволы деревьев, прибитые прибоем к берегу, сжигают их, а пепел поедают. Куски таких деревьев очень ценятся горными жителями.
А каким образом передавать сообщения в джунглях? Туземцы и в этом отношении проявили смекалку, изобретя нечто подобное беспроволочному телеграфу.
Однажды вечером до поздней ночи слышан был барум из Богати. Удары были редкие и однообразные, наводящие печаль. Утром в Гарагаси пришёл Саул из Бонгу. От него Маклай узнал, что в Богати был покойник, которого похоронили утром.
– Кто тебе сказал об этом? – спросил Маклай.
– Никто не сказал.
– Кто‑нибудь приходил к вам из Богати?
– Нет, никто не приходил.
– Откуда же ты узнал о том, что случилось?
– Я слышал барум.
Значит, с помощью этого сигнального барабана туземцы передают некоторые сообщения.
Но известны и другие примеры хитроумия дикарей. Многие путешественники упоминали об их вороватости. Стоит только зазеваться, и они стянут какую‑нибудь вещицу. Поначалу Маклай очень опасался, что, не имея возможности следить за поведением каждого из многочисленных гостей, он в конце концов не досчитается множества предметов. Ничего подобного не произошло, если не считать единственного эпизода с похищенным и возвращённым ножом.
Почему же возникли легенды об их врождённой вороватости? Прежде всего, пожалуй, потому, что у многих племён первобытной культуры слабо развито чувство частной собственности. Они привыкли к общественному хозяйству и не слишком дорожат личными вещами, а потому без зазрения совести берут полюбившиеся им предметы.
Но дело не только в этом.
Когда Маклай впервые посетил деревню Мале, к нему пришёл один из местных жителей:
– Маклай, «тамо рус» (матросы или офицеры с корвета «Витязь») забрали мой «окам» (небольшой барабан).
– Как забрали?
– Зашли в дом и взяли.
– Значит, дом был открыт?
– Нет, дом был закрыт, дверь завязана. Надо вернуть мне окам.
Другой туземец высказал свою обиду. По его словам, «тамо рус» подняли его корзину для ловли рыбы, достали весь улов, а корзину забросили куда‑то.
Тут и третий осмелился пожаловаться на соплеменников Маклая, которые взяли из его хижины очень хорошее копьё. Трудно было усомниться в искренности папуасов. Пришлось им пообещать вместо окама, который у них очень ценится (эти барабаны делают в отдалённой деревне), топор, за корзину – нож, а за копьё – три больших гвоздя.
– Всё это вы получите от меня, когда придёте в Гарагаси, – сказал Маклай.
Столь справедливое решение вызвало всеобщий восторг и возгласы: «Маклай хороший, хороший человек!» А он был немало озадачен тем, что эти люди не забыли того, что произошло более года назад во время стоянки «Витязя».
Выходит, именно белые невольно приучают туземцев к воровству и грабежу. И если русские матросы и офицеры относились к местным жителям достаточно уважительно, то представители колониальных держав искренне считали дикарей недочеловеками, не только обирая их, но и убивая, насилуя женщин, забирая в рабство.
Так кого же надо по справедливости считать дикими людьми и недочеловеками?
Вот и Ульсон, к примеру, вовсе не демонстрирует своих высоких моральных и интеллектуальных качеств. Он трус и лентяй, старающийся поменьше утруждать себя работой. В местных нелёгких условиях он быстро деградировал, опустившись во всех отношениях на более низкий уровень, чем туземцы. Приходится даже опасаться за его рассудок. Всё чаще Ульсон разговаривает сам с собой, хотя беседа с таким субъектом вряд ли может доставлять удовольствие даже для него самого. Он жалуется на болезни и лишения, постоянно опасается смерти:
– Всё, всё кончено. Мы скоро умрём. Хозяин заболеет и умрёт. Придут дикари и убьют меня. У меня нет больше сил. Всё равно мне никто не поможет.
– Я могу тебе помочь, – раздражённо сказал Маклай.
– Как мне можно помочь?
– Очень просто. У меня есть надёжная верёвка. Деревьев в лесу предостаточно.
– Вы просто издеваетесь над больным несчастным человеком. Вам‑то всё нипочём.
Порой начинает казаться, что присутствие Ульсона выносить труднее, чем лихорадку. Во время озноба, когда зубы начинают выбивать необоримую дробь, болезнь сжимает тебя в жалкий немощный дрожащий комочек. Но вот начинается жар, и тело постепенно распухает до неимоверных размеров, сжигаемое внутренним огнём. Оно становится липким и заполняет собой всё помещение. Разум отказывается понимать происходящее, мечется в кроваво‑красном бреду...
Лихорадка делает человека беспомощным. Она как призрак витает над этими землями, отпугивая белых пришельцев. И это – благо для папуасов. Она их жестокий ангел‑хранитель. Надолго ли?
Весть о гибели Маклая
В газете «Кронштадтский вестник» от 21 июля 1872 года появилось печальное сообщение. Ссылаясь на голландские и австралийские источники, корреспондент писал о том, что на Новой Гвинее погиб отважный путешественник, изучавший быт папуасов Николай Николаевич Миклухо‑Маклай.
Обстоятельства его смерти оставались невыясненными. В одних случаях говорилось, что он погиб в стычке с туземцами, в других – что его погубила тропическая лихорадка. Была среди прочих пикантная версия, рассчитанная на особый интерес почтеннейшей публики: молодого учёного съели каннибалы.
«Было бы очень желательно, – писал «Кронштадтский вестник», – чтобы кто‑нибудь из знавших покойного составил его биографию. Г. Миклухо‑Маклай – редкий тип мученика науки, пожертвовавший жизнью для изучения природы. Главной его специальностью были губки...
В Новую Гвинею покойный поехал на 6 лет, получив пособие лишь в 1200 рублей от Географического общества. Он избрал этот остров именно потому, что он менее всего исследован в естественно‑историческом отношении...»
Газета уточняла, что более чем через год с тех пор, как Миклухо‑Маклай был высажен на берегу Новой Гвинеи, сюда заходило одно голландское купеческое судно, заставшее в живых только спутника и слугу учёного шведа Вильсона.
Председатель Русского географического общества генерал‑адмирал великий князь Константин Николаевич счёл своим долгом отдать распоряжение о поисках Миклухо‑Маклая. В крайнем случае следовало выяснить обстоятельства его гибели и забрать оставленные им документы, научные материалы, ради которых учёный принял мученическую кончину.
Морской министр отдал соответствующее распоряжение адмиралу Посьету, командовавшему Тихоокеанской эскадрой. Было решено отправить в бухту Астролябии паровой клипер «Изумруд», который находился в южных водах Китая. Потребовалось специально перевести с «Витязя» на «Изумруд» лейтенанта Раковича, который лично знал Миклухо‑Маклая, а также был осведомлён о том тайнике, в котором при необходимости должны были находиться наиболее важные материалы исследователя.
«После трудного перехода по неизвестным водам, – писал А. Ракович, – усеянным коралловыми рифами и банками, плохо означенными на старых картах, мы не без внутреннего волнения приближались к бухте Астролябии. Жив Маклай или нет? Большинство уже давно исключило Маклая из списка живых, но тем не менее все были страшно взволнованны и ждали чего‑то необыкновенного. Находясь в 3 или 4 милях от порта «Вёл. Кн. Константина», мы направили все трубы и бинокли на берег, высматривали на нём дом и искали какие‑нибудь признаки наших отшельников. Наконец один из офицеров заметил русский коммерческий флаг, развевающийся между ветвями громадных дерев, и пришёл в такое волнение от своего открытия, что едва мог сообщить об этом командиру...»
Тем временем Миклухо‑Маклай, уже убитый или съеденный согласно газетным сообщениям, находился в Бонгу, куда его пригласили на праздник. Он отдыхал после ночного бдения в буамбрамре, принадлежащей Саулу. На рассвете его разбудили странные крики: «Биа, биа!» (огонь, огонь!) Вошли несколько встревоженных туземцев. Они сообщили, что в море за островом Кар‑Кар виден большой дым от огня.
– Люди Кар‑Кара жгут сухую траву, – предположил Маклай.
– Нет, это не Кар‑Кар. Дым идёт из моря.
– Мне надо посмотреть, – сказал Маклай, нехотя поднимаясь с лежанки.
В это время послышались запыхающиеся голоса:
– Маклай! О Маклай! Корвета рус!
– Корвета рус гена! (русский корвет идёт!)
– Корвета гена, биарам боро! (русский корвет идёт!)
Быстро обувшись, Маклай направился к морю. Папуасы были правы: к берегу издали приближался большой военный корабль.
Туземцы на пироге быстро доставили его в Гарагаси. Какому бы государству ни принадлежало судно, командир его не откажется взять письма, уступить немного провизии и отвезти Ульсона в ближайший порт, посещаемый европейскими судами.
Подходя к дому, он позвал слугу. Тот отозвался охами и стонами.
– Ульсон, достань флаг, приближается корабль!
– Что?! – Послышался стук падающего тела. – Господь всемогущий, ты услышал мои молитвы... Я бегу! Где флаг? Они нас спасут... Это ангелы Господни... Боже!.. Я нашёл его. Я несу! Флаг нас спасёт...
Он бормотал что‑то несусветное, словно разом лишившись остатка рассудка. Передав флаг Маклаю, дико захохотал.
Николай Николаевич поспешил к флагштоку и поднял флаг. Ветерок развернул его. Судно, которое продвигалось медленно вдоль берега, повернуло в сторону Гарагаси.
Вернувшись в свою каморку, Маклай стал выбирать наиболее приличную одежду, но все вещи были в одинаково плачевном состоянии. Сойдя к берегу, вынужден был убеждать трёх мужчин, доставивших его сюда, отправиться навстречу «корвета». На корабле уже был различим андреевский флаг. Туземцы гребли всё медленнее. Их пугало огромное дымящее судно со множеством белых людей.
Послышалась команда, по которой матросы лихо разлетелись по реям, словно белые птицы, и грянули троекратное «ура!». Тут нервы у папуасов не выдержали. Все трое разом бросились в воду и, вынырнув далеко от пироги, что было сил поплыли к берегу. Пришлось Маклаю самому подгребать к клиперу. Поднявшись на палубу, он увидел вокруг радостные лица, слышались приветствия и поздравления.
Те, кто видел учёного полтора года назад (таких на судне оказалось трое), сошлись на том, что он сильно похудел, выглядит измождённым и постаревшим.
После торжественной встречи в кают‑компании с командиром «Изумруда» Михаилом Николаевичем Кумани и офицерами Маклай отбыл к себе Гарагаси. К обеду вернулся на клипер.
– Николай Николаевич, вам уже сейчас может быть выделена каюта. За перевозкой ваших вещей проследит один из офицеров. Отдыхайте, набирайтесь сил.
– Михаил Николаевич, а кто вам сказал, что я перейду на клипер? Это далеко ещё не решено. Возможно, мне даже лучше остаться здесь ещё на некоторое время. Ведь предстоит немало дел по антропологии и этнологии туземцев. Буду очень вам благодарен, если вы уделите мне немного провизии, возьмёте письма и захватите с собой Ульсона.
– Простите, не вполне вас понимаю, – удивлённо отозвался Кумани. – Вы действительно желаете остаться на берегу?
– Позвольте мне дать вам окончательный ответ завтра.
Весть о том, что Миклухо‑Маклай не прочь продолжить свою робинзонаду, вызвала недоумение среди офицеров. Многие сошлись на том, что странный внешний вид путешественника заставляет задуматься о состоянии его психики.
«Долгое общение с дикими не прошло ему даром». «Господа, я слышал, что тропическая лихорадка вызывает размягчение мозговых тканей<