Вечером опять пошёл проведать больного. Приближаясь к деревне, Маклай дал несколько предупредительных свистков и подошёл к Тую, возле которого собралась немалая толпа не только соседей, но и жителей Бонгу и Гумбу. Туй сказал, что когда Маклай свистит (дав своё название свистку: «кин‑кан‑кан»), все нангели убегают, а это очень плохо, потому что белый гость «тамо билен» (человек хороший).
За своей спиной Маклай вдруг услышал женский голос, возражающий Тую. Обернувшись, он увидел старую женщину, некрасивую, но приветливо улыбающуюся. Кожа её была морщинистая, плоские длинные груди низко свисали; юбка из жёлто‑серых запылённых волокон закрывала тело от пояса и до колен, волосы висели намасленными пучками в разные стороны.
– Это моя женщина, – сказал Туй.
Маклай подошёл к ней и пожал ей руку. Окружающие отозвались на это одобрительным гулом.
И тут из‑за хижин и кустов стали появляться женщины и девочки разного возраста. Каждый из мужчин представлял Маклаю свою жену, которая протягивала руку для приветствия. Молодые девушки в очень коротких юбках оставались в сторонке, подталкивая друг друга и хихикая. Некоторые из них были недурны собой, с хорошими фигурами. В завершение церемонии знакомства каждая женщина преподнесла Маклаю сахарный тростник и пучки ауся – съедобного тростника, но не сладкого. Подарков оказалось так много, что двое туземцев помогли Маклаю отнести их в Гарагаси.
Несмотря на принятые меры, рана Туя гноилась, а опухоль распространялась на всё лицо. Приветствуя Маклая, он захотел угостить его печёным таро, но огонь в его хижине потух, никого взрослых в деревне не осталось, а дети так и не смогли нигде отыскать тлеющий костёр. Было ясно, что туземцы не умеют добывать огонь или делают это только в самых крайних случаях. Они носят с собой горящие или тлеющие головешки.
|
|
Женщины, вернувшиеся с плантации, уже без стеснения и с большим интересом рассматривали Маклая, в особенности его одежду. У некоторых девочек волосы были коротко острижены или покрыты золой, известью. Локоны старух были густо смазаны чёрной глиной.
На следующий день Маклай застал Туя в ещё более тяжёлом состоянии. Вокруг него собрались мужчины и женщины, всерьёз опасаясь за его жизнь. Увидя Маклая, все обрадовались. Ему пришлось резать опухоль и делать припарки. Туй едва мог говорить и с трудом открывал глаза. Процедура продолжалась часа три. Больному стало лучше.
Маклай стал дарить женщинам по две ложки бисера и по нескольку красных полос. Они принимали подарки спокойно, с достоинством, выражая своё удовольствие улыбками или хихиканьем (мужчины нередко просили прибавки). Больше всего им нравились не украшения, а табак. Практичность!
В периоды отдыха главное занятие женщин и девочек – поиски вредных насекомых в шевелюрах родственников. Паразитов раскусывали зубами.
Лялай, семилетний сын Туя, принёс крупного жука, энергично шевелящего лапами и стянутого петлёй. Маклай попросил отдать ему добычу.
– Ты его съешь? – спросил Лялай.
– Нет, я хочу оставить его у себя, – ответил исследователь.
– Я его хотел съесть. На, возьми, – отдал мальчик жука.
Туй указал на большого паука, спускавшегося с ветки дерева, и назвал его:
– Кобум, – и пояснил: – Тамо‑Гонгу, тамо‑Горенду, тамо‑Гумбу едят кобум.
|
|
Выходит, мясная пища папуасов весьма разнообразна: в неё входят, помимо всего прочего, пауки, насекомые, личинки бабочек и ещё бог весть какие создания природы.
Запись в дневнике от 21 февраля:
«Чувствовал себя очень скверно, но опасение за здоровье Туя заставило меня отправиться в Горенду. Благодаря вчерашним припаркам опухоль была меньше и ещё уменьшилась, когда я придавил её пальцами, причём из раны вылилось большое количество материи. Вернувшись домой, я вынужден был пролежать весь день.
Сегодня, когда я пришёл в Горенду, женщин не было. Убедившись, что Тую лучше, они отправились работать на плантации, куда уходят обыкновенно на весь день. Для дикарей женщины более необходимы, чем в нашем цивилизованном мире. У диких женщины более работают для мужчин, у нас – наоборот; этим обстоятельством связано отсутствие незамужних женщин между дикими и значительное число старых дев у нас. Здесь каждая девушка знает, что будет иметь мужа; они сравнительно мало заботятся о своей внешности.
Последнее обстоятельство заставляет задуматься о семейных нравах в цивилизованном обществе. Женщина идёт на всевозможные ухищрения, чтобы понравиться мужчине и сделаться его супругой. А что дальше? Неизбежное обоюдное разочарование, потому что союз их был основан на взаимном обмане.
Кстати сказать, и наряд у папуасок более скуден, чем у мужчин, которые тратят порой несколько часов на всяческие украшения, расчёсывание и смазывание волос, устройство браслетов. Мужчина должен выглядеть привлекательно. От женщины этого не требуется. Она должна прежде всего не казаться, а быть привлекательной: вести хозяйство, рожать и вскармливать детей, доставлять мужчине сексуальные удовольствия».
|
|
В одной деревне он видел, как маленькая девочка до изнеможения делала какие‑то гимнастические упражнения, подобные тем движениям, которые делает женщина при половом акте.
– Она очень устала, – сказал Маклай сопровождавшему его туземцу. – Зачем она это делает?
– О, пусть она продолжает. Её муж получит от неё большое удовольствие.
«Папуасы смотрят на половые отношения разумно, – написал Маклай, – как и на другие физические потребности (еда, сон и т.д.), и не создают из них искусственной тайны. Я видел много раз, как дети обоего пола, играя на тёплом песке побережья, подражали «коитусу» взрослых. В моём присутствии и перед другими мужчинами девушки и женщины говорили, нисколько не стесняясь, о половых органах и их функциях. Подобные разговоры показались бы чудовищными европейским моралистам; на самом же деле, я думаю, папуасские девушки могут поспорить в том, что касается целомудрия, с европейскими, воспитанными в вынужденном лицемерии и жеманстве».
Тревога
Обилие черепов, которые встречались исследователям в папуасских деревнях, наводило на мысль, что это – следы каннибальских трапез. Поэтому распространилось мнение, что на этом острове и вокруг него обитают жестокие охотники за черепами, которые только и ищут момента, когда можно будет вонзить копьё в человека.
Ничего подобного за полгода пребывания среди туземцев Маклай не наблюдал. Он был тут единственным охотником за черепами, если не считать офицеров с «Витязя». Самое удивительное, что местные жители охотно отдавали черепа, которые считали нечистыми предметами.
Непочтительное отношение папуасов к черепам доходило до того, что иной раз Маклаю просто указывали на кучу отбросов, обычно находящуюся в кустах, и предлагали самому брать то, что ему требуется. Можно было подумать, что черепа принадлежат врагам. Однако папуасы всегда отвечали, что это – останки их родственников или односельчан.
А вот нижнюю челюсть выпросить или выменять было очень непросто. Именно её хранили как память об умершем предке, нередко носили в виде браслета. В общем, практичный обычай: не умея писать и не устраивая кладбищ, папуасы оставляли как память о предках не громоздкий череп, а небольшую нижнюю челюсть.
Складывалось впечатление, что жизнь папуасов протекает в мирных заботах и утехах, а смерть – естественный уход из жизни, в котором мудрые «дети природы» не усматривают ничего сверхобычного и таинственного, как в смерти любой живой твари. Тишь и благодать! Но оказалось, что всё было не так просто.
Однажды Маклай отправился в Гамбу в надежде обогатить свою коллекцию новыми черепами. По пути он сделал привал, присев на поваленное дерево. Над ним негромко шелестела листва, какая‑то птица временами вскрикивала в чаще, верещали кузнечики. Дневная тишь. Справа, словно из‑за занавеса ветвей и лиан, открывалась панорама безмятежного спокойного океана, отделённого от прибрежных зарослей золотистой полосой песка.
«Жизнь в таких райских кущах, – думал Маклай, – не доставляет человеку особых забот и хлопот. Ровный климат из месяца в месяц, из года в год не вынуждает заботиться о будущем. Живя в согласии с окружающей природой, человек не стремится покорять её, переиначивать на свой манер. Живя в согласии с окружающими людьми, человек укрепляется в своих лучших качествах и избавляется от худших – тех самых, которые развивает в нём цивилизация...»
Его размышления были прерваны появлением на золотистой полосе прибрежного песка бегущего туземца. Один лишь его вид вызывал тревожное чувство. В левой руке он держал над головой лук и стрелы, на плече лежал каменный топор.
На лесной тропинке показались жители Гумбы, внимательно глядя на бегущего. Он делал им какие‑то знаки правой рукой, продолжая бежать. Жители Гумбы оживлённо заговорили. Их возбуждение усилилось, когда вслед за первым показались второй, третий, четвёртый бегущий.
Все бежали скоро, грациозно, легко и, по‑видимому, с каким‑то важным известием. Первый свернул на тропу, ведущую в деревню и, не останавливаясь, миновал Маклая и толпу туземцев. При этом он правой рукой ударил себя в грудь, закинул в сторону голову, высунув язык (мимика, означающая смерть, убийство), и крикнул:
– Марагум – Горенду!
Второй бегун поравнялся с толпой, которая уже поспешила в деревню. Маклай пошёл за ними. На него никто не обращал внимания.
Не доходя деревни, он услышал частые тревожные удары барума. Из хижин выходили мужчины, неся луки, стрелы, копья, каменные топоры. Общее смятение было так велико, что никто не стал объяснять гостю, с чем оно связано. Пришлось схватить одного «тамо‑Гумбу», тряхнуть его, заставить стоять на месте и ответить на вопрос:
– Что случилось? Отвечай!
– Люди Марагум напали на Горенду, убили нескольких, убили Бонема. Люди Марагум идут в Боргу, а затем и в Гумбу, и придут в дом Маклая.
В Гумбу царил переполох. Кричали женщины, визжали дети, выли собаки. Одни мужчины жарко и громко переговаривались, другие молча приготовляли оружие к бою. Общее волнение передалось Маклаю. Он вспомнил, что в последнее время в Горенду около хижин постоянно лежали наготове кучи стрел и копий.
Война!
Это событие рушило все планы исследований. Придётся отказаться от наблюдений и позаботиться об обороне. Что будет дальше – неизвестно. Вполне возможно, придётся искать себе новое убежище в более безопасном районе.
Вернувшись домой, он сообщил Ульсону новость.
– Надо готовить шлюпку, собирать вещи! – после сильного замешательства сказал Ульсон.
– Зачем спешить?
– А если этих, из Марагума, очень много? Всех не перебьёшь. Они дом разграбят, а нас наконец‑то съедят. Вы же сами говорили, что они съедают самых лучших.
– Вы думаете, вам это грозит?
– Я не думаю – я боюсь. Давайте махнём на Били‑Били. Они же нас приглашали. Хороший народ. И не жадные.
– Ну, если нам не удастся отстоять хижину...
– Вот видите! Давайте я начну выносить вещи. С каких начинать?
– Начнём с ружей. Надо их зарядить. При первом же выстреле они наверняка разбегутся.
Зарядив ружья и револьверы, Маклай спокойно растянулся на койке и вскоре уснул, прекрасно понимая, что Ульсон не заснёт и при первых признаках угрозы его разбудит. У страха глаза велики.
По лесу пронёсся шум, который перешёл в человеческие голоса. Окружающие поляну деревья зашатались и медленно двинулись в сторону их дома. Это была толпа чёрных великанов, заламывающих ветви‑ручищи и трясущих огромными всклокоченными шевелюрами‑кронами...
– Вот они... Идут... – хриплый шёпот Ульсона.
Сон пропал. Из леса доносился сильный шум, какие‑то крики.
– Что делать, хозяин? Приказывайте, я готов... Всё выполню... Я не знаю что делать. Надо мне сказать...
– Для начала – успокойтесь. Загородите ящиком дверь. Да не тряситесь так. Если мне придётся стрелять, то вам надо будет заряжать ружья.
Маклай вышел на веранду, положив перед собой на ящик два заряженных револьвера. Поставил рядом карабин. Двустволку, заряженную мелкой дробью, взял в руки.
Между деревьями за ручьём показалось несколько голов. Вот и другие. Сколько их? И что у них в руках?
Последний вопрос выяснился через несколько минут, когда толпа стала выдвигаться из леса на поляну. Туземцы держали в руках... кокосы и бананы!
Это явились жители Бонгу с известием, что тревога была ложной. Дело в том, что женщины Бонгу, выйдя утром на плантацию, заметили на холме несколько вооружённых незнакомых людей и решили, что жители горной деревни Марагум направляются в их сторону с недобрыми намерениями. Женщины с криком бросились бежать.
Их вопли услышала другая группа женщин, которые, не зная, что случилось, побежали к плантации, где работали их мужья. Однако мужчины, оценив обстановку, пришли к выводу, что нападения никакого нет, а потому в воспитательных целях принялись колотить своих жён.
Результат был прямо противоположный. Женщины ещё громче стали вопить, что их убивают. Эти крики услышали жители Гумбу, у которых не было сомнений, что люди Марагум напали на деревню Горенду. А так как жена Бонема, которую «воспитывал» её муж, выкрикивала его имя, то создалось впечатление, что именно он пал жертвой коварных жителей гор.
Слушая этот рассказ, Маклай не сдержал смеха (так обычно разряжается напряжение после того, как удаётся избежать серьёзной опасности). Он решил, что пора познакомить туземцев с грозным оружием, которое находится в его руках.
– Маклай, помоги нам, если придут тамо‑Марагум‑мана (мужчины из Марагум‑горной).
– Маклай, защити наших женщин, если на нас нападут.
– Маклай, ты тамо боро‑боро (человек большой‑большой).
До сих пор вера туземцев в его могущество основывалась на самых общих соображениях и впечатляющем опыте с «горящей водой». Теперь можно было продемонстрировать свои гигантские возможности как громовержца.
Взяв в руки ружьё и показав его туземцам, учёный выстрелил. От грохота одни папуасы остолбенели, схватившись за уши, другие кинулись было бежать, но остановились, не видя больше никакой опасности.
– Табу! Табу! – закричали туземцы. До сих пор это полинезийское слово Маклай употреблял, когда хотел сказать папуасам, что какое‑то действие или какой‑то предмет являются запрещёнными. Теперь всем стало ясно, что «табу» белого пришельца обладает необычайной мощью.
С этого момента слава о могуществе Маклая распространилась на все окрестные деревни. К нему стали приходить делегации из Гумбу, Горенду и Колику‑Мана с заверениями полной покорности.
– Мы пойдём с тобой на Марагум‑Мана! – слышались голоса.
– Тамо‑Марагум убегут дальше в горы, если услышат о приближении Маклая!
– Теперь, когда с нами Маклай, – сказал Туй, – тамо‑Марагум будет очень плохо.
Нет, вмешиваться в жизнь папуасов не входило в намерения Маклая. Напротив, он старался делать всё возможное, чтобы его присутствие не смущало местных жителей. Ведь только при таком условии можно было наблюдать их в естественной обстановке, которая может существенно измениться уже в ближайшие годы.
Владелец столь грозного оружия, как ружьё (табу!), становился в глазах туземцев подобием всемогущего бога, о котором они пока ещё не имели представления. И таким всемогуществом туземцы готовы были воспользоваться в отнюдь не мирных целях. Этим они нисколько не отличались от цивилизованных людей. Замечательное миролюбие папуасов могло объясниться не столько их особыми врождёнными качествами, а просто отсутствием эффективного оружия. Не только человек творит оружие, но и оружие творит человека.
Означает ли это, что люди примитивной культуры живут преимущественно в мире и согласии между собой? Нет, конечно. Не случайно в приморских деревнях поднялся страшный переполох из‑за мнимого нападения жителей гор. Значит, опасность войны существует, и вполне реальная.
Но даже в одной деревне между жителями бывают конфликты. Об одном из них рассказал Маклаю житель острова Били‑Били. Оказывается, его близкий друг, вернувшись домой, не застал там жены. Она оказалась в хижине другого туземца. Обиженный муж потащил её домой, а соблазнитель воспротивился этому. Произошла стычка, во время которой муж и любовник обменялись выстрелами из луков, нанеся друг другу не слишком значительные раны.
В Богати тоже произошёл ещё один поединок на почве ревности. На этот раз дрались на копьях, и увечья оказались серьёзнее: один из противников получил удар в ключицу и едва не умер.
Означает ли это, что туземцы относятся к своим жёнам как к личной собственности? Вряд ли. Понятие личной собственности у папуасов вообще развито весьма слабо. Своим у них считается главным образом то, что сделано собственными руками.
У них есть собственные хижины, в которых настолько мало вещей – только самое необходимое для жизни, что на эту собственность вряд ли кто‑нибудь позарится. Некоторые общественные постройки тоже могут принадлежать кому‑то одному, но и в этом случае пользуются ею все, да и при строительстве этой постройки «собственнику» помогают односельчане.
Так что и ревность у таких людей вызвана, по‑видимому, не возмущением уязвлённого собственника («как ты посмел пользоваться моей вещью!»), а оскорблёнными чувствами.
Выходит, жажда собственности является одним из важных двигателей цивилизации. Но она же – источник неизбывных и жесточайших конфликтов.
Кеу
«По ночам здесь гораздо шумнее, чем днём. С полудня до 3 или 4 часов, исключая кузнечиков и весьма немногих птиц, ничего не слышно; с заходом же солнца начинается самый разноголосый концерт; кричат лягушки, цикады, ночные птицы, к ним примешиваются также голоса разных животных, которых мне ещё не удавалось видеть. Почти каждый вечер аккомпанементом к этому концерту являются раскаты грома, который днём раздаётся редко. Ночью и прибой на рифах слышится яснее; ко всему этому присоединяется ещё назойливый писк комаров, а подчас издали долетает завывание папуасов, заменяющее у них песни. Несмотря на всю эту музыку, мне вообще спится хорошо».
Он сделал очередную запись в дневнике и задумался. Сегодня полнолуние – обычное время туземных празднеств. По дороге в Гумбу к нему зашли двое молодых людей из Горенду – раскрашенные красной и белой краской, убранные цветами, с птичьими перьями в волосах. В такие лунные ночи жители окрестных деревень наносят друг другу визиты.
Устроившись поудобнее на двух корзинах с бельём и одеждой, Маклай быстро уснул. Но спать довелось недолго. Разбудил встревоженный голос Ульсона из‑за перегородки:
– Хозяин, вы ничего не слышали?
– Я спал.
– У вас ружья заряжены?
Из леса раздался громкий пронзительный крик, принадлежавший группе голосов.
– Вы слышали, слышали, хозяин? Я уже несколько раз их слышал. Один раз они так страшно завыли, что я решил разбудить вас. Может, это сигнал к нападению?
– Успокойся, сейчас выясню.
Маклай вышел на веранду. В лунном свете площадка перед домом обретала новые черты. Отдельные пни и стволы деревьев напоминали фантастических зверей, выглядывающих из голубоватой, с серебряным отливом, травы. Странно, что до сих пор никаких крупных животных в этих местах не встретилось. Их нет издавна, или они были истреблены людьми?
Из деревень доносились однообразные удары барумов. Начинался праздник полнолуния.
– Всё в порядке, Ульсон. Они так встречают восход Луны.
– Таким криком только врага встречают.
– Надо спать.
На рассвете услышал сквозь сон своё имя. Выйдя на веранду, увидел Бангума из Горенду.
– Маклай, тебя зовут люди Горенду, Бонгу, Гумбу.
– Зачем?
– Выпей кеу, поешь аяна и буам.
Представляется возможность присутствовать на их празднике и узнать, наконец, что это за таинственный напиток кеу?
Быстро одевшись, Маклай направился вслед за Бангумом, то и дело спотыкаясь о невидимые в сумерках корни деревьев и стволы лиан, подобные толстым змеям.
На окраине деревни их встретил Туй, слабый и бледный от бессонной ночи и всё ещё беспокоящей раны на голове. После того как гость перевязал ему рану, Туй показал на тропинку, ведущую к морю:
– Иди туда.
Тропинка привела к площадке среди вековых деревьев. Одна сторона площадки выходила на обрывистый морской берег. Здесь возвышались два дерева, нижние ветви которых, а также окружающие кусты были срублены. Получилось нечто подобное трём большим окнам с видом на море.
На площадке расположилось около полусотни туземцев вблизи ряда костров. Несколько человек хлопотало около больших горшков, в которых варилось кушанье. Все остальные могли служить наглядным пособием для изучающего действие кеу на разных стадиях его употребления.
Одни папуасы, стоя и запрокинув назад головы, допивали из небольших чаш последние капли зелёного напитка. Другие сидели или полулежали с вытаращенными остекленелыми глазами, уже одурманенные, но ещё не совсем опьянённые. Некоторые из них продолжали глотать кеу.
Те, кто уже пребывал в забытьи, спали в разнообразных позах: лёжа на животе или на спине, с раскинутыми руками и ногами, или сидя с упавшими на грудь головами. Оставались и такие, которых ещё не одолели бессонная ночь и пьянящий напиток: эти весело болтали, сидя вокруг больших деревянных тарелок с аяном и буамом.
Находились и меломаны, которые, подняв высоко над головой или прислонив к деревьям бамбуковые трубы двухметровой длины, издавали дикие звуки, словно соревнуясь в силе своих лёгких. Им подсвистывали другие, дующие в продолговатые, просверлённые сверху и сбоку скорлупы кокосовых орехов. К стволам деревьев были прислонены многочисленные копья, луки и стрелы торчали из‑за кустов.
Картина была великолепная в своей первозданности. Так было тысячи лет назад. Менялись люди, но всё остальное оставалось из века в век всё тем же: пышный тропический лес, поляна с видом на море, розовые под восходящим солнцем вершины гор, костры, копья, луки и стрелы, группы людей и даже, пожалуй, эта дикая какофония. Не так ли и наши далёкие предки проводили свой досуг в лунные ночи – среди иных лесов, под другими созвездиями...
– Маклай, Маклай!
– Иди сюда, Маклай!
– Выпей с нами кеу, Маклай!
Ничего не поделаешь, такова плата за популярность: приходится жертвовать любимым одиночеством, превращаясь из наблюдателя в участника действия.
Ему поднесли свежеотколотую половину кокосовой скорлупы, в которой находилась светлая желтоватая масса. Он с недоверием взглянул на еду. Его заверили:
– Это очень вкусно. Это буам.
Действительно, на вкус это кушанье оказалось приятным: варёные зёрна саговой пальмы с наскобленным ядром кокосового ореха. Скатертью для пиршествующих служили банановые листья, тарелками и чашками – скорлупа кокосовых орехов, большие деревянные чаши, а столовыми приборами – обточенные бамбуковые палочки, заострённые кости, а также гребни.
Женщин на этом представительном собрании не было. Мальчикам тоже запрещено употребление кеу. Они могут только жевать листья кустарника, из которого делают опьяняющий напиток.
Процесс изготовления кеу достаточно сложен и неприятен с точки зрения цивилизованного человека. Сначала выкапывают корень одного из перечных растений, а также листья и стебель (небольшие кусты этого растения обычно высаживаются в самой деревне). Твёрдые части предварительно разбивают камнями. Небольшие порции полученной продукции раздаются всем участникам пиршества и даже мальчикам.
С этого, собственно, и начинается изготовление напитка. Все присутствующие начинают усердно жевать полученное зелье. Специальный распорядитель следит за тем, чтобы жевание проходило активно и без потерь драгоценной массы. Учитывая то, что рты папуасов удивительно широки, комки размягчённого и пропитанного слюной зелья порой достигают величины куриного яйца. Они передаются папуасу, раздававшему порции.
Для следующего этапа используются две большие выскобленные скорлупы кокосового ореха. Верхняя, имеющая отверстие в середине, играет роль воронки. Она ставится на другую, играющую роль резервуара. Дно воронки устилают мягкой тонкой травой, заменяющей фильтр.
Собрав несколько комков разжёванного зелья, приготовитель кеу выдавливает руками из них жидкость зелёного цвета (смесь сока растения и слюны). Смачивая водой выжимки, он несколько раз отжимает массу, пока она не обесцветится.
Большую чашу с густым тёмно‑зелёным кеу ставят на ровную площадку, где тупым концом копья делают в земле несколько углублений, в которые ставятся чаши ожидающих; по размеру этих сосудов можно судить о степени любви к напитку. Его разливают по чашам, которые берут сначала гости, затем более пожилые, пока очередь не дойдёт до самых молодых.
С сосудами в руках пирующие расходятся по краям поляны и, повернувшись лицом к лесу, начинают пить, стараясь при этом испускать мочу, то ли таким образом освобождая место для кеу, то ли получая определённое удовольствие, которое заставляет забывать о неприятном горьком вкусе напитка.
Обычная порция зелья – три или четыре столовые ложки. Закуской служит наскобленное ядро кокосового ореха, смоченного кокосовым соком. После первых небольших глотков появляется лёгкое головокружение при некотором возбуждении. Затем ноги становятся ватными, походка делается шатающейся, и человек переходит в меланхолически‑сонное состояние. Он отходит в сторону, садится или ложится, часто отплёвываясь из‑за постоянной горечи во рту, и засыпает тяжёлым беспокойным сном.
Став из наблюдателя участником пиршества, Маклай – не по принуждению, а ради очередного эксперимента – испробовал кеу, несмотря на не слишком аппетитную процедуру его приготовления. Ощутил головокружение. Пытаясь встать на ноги, почувствовал, что они его не слушаются и подгибаются. Навалилась дремота. Проспал он примерно полчаса. Голова была свежа, но во рту оставался неприятный вкус.
Почему употребление кеу – единственного в этих краях опьяняющего напитка – привлекает папуасов? Что они переживают, впадая в опьянение? Или их устраивает переход в какое‑то новое состояние сознания, словно в мир иной? И почему у людей на разных стадиях цивилизации сохраняется или даже усиливается такая потребность?
Никакой эксперимент, никакие наблюдения не ответят на подобные вопросы. И надо ли торопиться с поисками ответов? Не следует ли сначала с предельной чёткостью обозначить проблемы, накапливая факты для последующих выводов?
Однажды исследователь, проходя мимо хижины одного туземца, увидел, что тот готовит кеу. Выходит, и среди папуасов есть наркоманы.
– Зачем ты это делаешь? – спросил Маклай.
Вместо ответа туземец жестами показал, что, выпив кеу, он заснёт.
Напиться, чтобы заснуть! На первый взгляд такое желание более всего похоже на желание уйти из жизни – но не навсегда, а на некоторый срок. Репетиция смерти. Привыкание к небытию. При этом единственно приятным моментом может быть только переходное состояние между бодрствованием и погружением в омут небытия.
Что же в эти мгновения вызывает удовольствие? Возможно, освобождение сознания от окружающего мира и даже от собственного тела. Уходят прочь все заботы, тревоги, болезни. Появляется иллюзия освобождения души от тела. Вполне вероятно, что подобные переживания навели в далёкой древности людей на мысль о раздельном существовании тела и души, а затем и о возможности вечного пребывания души в мире ином, тогда как тело умирает, истлевает и растворяется в конце концов в окружающем материальном мире...
А может быть, кеу удовлетворяет – временно – тягу человека к одиночеству и покою?
Он записывает в дневнике: «...в состоянии большого покоя (правда, трудно достижимого) человек может чувствовать себя вполне счастливым. Это, вероятно, думают миллионы людей, хотя другие миллионы ищут счастья в противоположном.
Я так доволен в своём одиночестве! Встречи с людьми для меня хотя не тягость, но они для меня почти что лишние; даже общество (если это можно назвать обществом) Ульсона мне часто кажется назойливым, почему я и отстранил его от совместной еды. Каждый из нас ест на своей половине. Мне кажется, что если бы не болезнь, я здесь не прочь бы остаться навсегда, т. е. не возвращаться никогда в Европу».
Странным образом его более всего устраивает именно переходное состояние: быть одиноким, но не как Робинзон Крузо на необитаемом острове; быть человеком европейской культуры, но находиться среди людей каменного века, хотя и оставаясь предельно самостоятельным. Сохранять свою индивидуальность, но и не терять животворные связи с обществом – не только материальные, но и духовные.
Ночные соблазны
Когда береговые туземцы окончательно убедились в необыкновенном могуществе Маклая, их не оставляла надежда, что он будет жить вместе с ними. В таком случае они находились бы под надёжной опекой: даже воинственные грабители – жители горных деревень – не посмели бы напасть на тех, кому покровительствует могущественный белый. Ведь слава о нём разнеслась по всей округе.
Туй был первым, кто предложил Маклаю построить хижину в деревне. С тех пор как Маклай вылечил Туя, отношения между ними установились поистине братские. Некоторые туземцы называли Маклая Туем, а Туя Маклаем. Это был обычай, распространённый у многих народов: побратимы менялись именами.